Текст книги "Семья Звонаревых. Том 1"

Народ дружно потянулся в зал заседаний, – перерыв окончился. Направился туда и Иван Герасимович, по пути тихо беседуя с Олей. Краснушкин прошёл вперёд, и, пользуясь этим, Блохин спросил:

– Иван Герасимович, может, это и нельзя – тогда простите, а если можно, то адресок… А? Хотелось бы увидеться, потолковать. Я – здесь, на военном заводе.

– Да? – живо обернулся к нему Иван Герасимович. Но разговаривать было трудно, они подходили к дверям. Вокруг толпился народ.

– Ну, вы потолкуйте, а я пойду, – сказала Оля, прощаясь с Иваном Герасимовичем, который вместе с Блохиным направился к своим местам.

После перерыва суд перешёл к постатейному разбору обвинений. Начали со Стесселя. Молодой прокурор, генерал-лейтенант, обратился к Стесселю:

– Прошу вас, ваше превосходительство, объяснить, почему при наличии продовольствия в крепости более чем на два месяца вы доносили его величеству об остром его недостатке в осаждённой крепости?

– Всё это выдумки генерала Смирнова. Продовольствия было всего на два-три дня, – возмущался Стессель.

Поднимается Смирнов, извлекает какую-то бумажку из своей папки и читает по ней:

– «На двадцатое декабря муки пшеничной имелось шестьдесят тысяч пудов, чего бы хватило по крайней мере на два с половиной месяца для гарнизона в двадцать пять тысяч человек». Под бумажкой подпись крепостного интенданта, а вот акт приёма японцами большого количества разного продовольствия, в том числе пятидесяти тысяч пудов пшеничной муки, – протягивает Смирнов другую бумажку председателю суда.

Прокурор внимательно рассматривает обе бумажки и удовлетворенно заключает:

– Можно считать доказанным факт наличия в крепости продовольствия на двадцать пять тысяч человек.

Стессель с места пытается опровергнуть это, но его призывают к порядку.

– Суд переходит к следующему вопросу – обеспечению гарнизона боеприпасами, – заявляет председатель суда. – По отчёту командира Квантунской крепостной артиллерии, подтверждённому данными японского командования, японцам было сдано свыше двухсот тысяч артиллерийских снарядов, более миллиона ружейных патронов, сотни пудов взрывчатки…

Смирнов добавляет с места:

– Сюда надо приплюсовать ещё свыше сорока тысяч снарядов, которые артиллеристы успели уничтожить в последнюю минуту.

В публике раздались одобрительные возгласы: «Молодцы артиллеристы!» Председатель звонит. Когда наступает тишина, Смирнов продолжает:

– Уничтоженные снаряды были самые ценные, крупных калибров. Вот данные на девятнадцатое декабря, за пять дней до капитуляции. – Генерал вынимает бумагу и зачитывает: – Всего снарядов двести шестьдесят тысяч, из них тяжёлых тридцать семь тысяч, а японцы показывают, что они получили всего шестьдесят снарядов крупных калибров и многие из них негодные. Из шестисот тридцати орудий, имевшихся в крепости на девятнадцатое декабря, они получили всего триста десять орудий, остальные были уничтожены артиллеристами… в том числе все орудия крупных калибров.

В зале сильный шум: «Браво, артиллеристы!» Аплодисменты. Звонок председателя. Смирнов продолжает свои разоблачения:

– Ружейных патронов около пяти миллионов. Значит, войсками было уничтожено свыше четырёх миллионов патронов. Их выбросили в море уже после подписания капитуляции. Из тридцати пяти тысяч винтовок, бывших в крепости на девятнадцатое декабря, сдана японцам двадцать одна тысяча, остальные уничтожены и потоплены…

Весь красный, задыхаясь от волнения, Стессель вскакивает с места и кричит:

– Всё это уничтожено по моему приказанию!..

– Вопреки вашим приказаниям. Вы угрожали расстрелом тем, кто не хотел сдавать оружие врагу. Рискуя своей жизнью, солдаты и матросы уничтожали ружья, пушки, взрывчатку, – отчеканивает Смирнов.

В зале поднимается сильный шум возмущения, раздаются крики: «На виселицу Стесселя! Чего там дальше разбирать, и так ясно, что он предатель и изменник!» Звонка председателя совершенно не слышно. Тогда он снимает орла с зерцала, что означает закрытие заседания. Судья уходит, но людей из зала не выпускают. Когда, наконец, народ успокаивается, выходит секретарь суда и обращается к присутствующим в зале суда:

– Если такой шум будет продолжаться, вся публика будет удалена из зала и слушание дела продолжится при закрытых дверях.

– Секретничать хотите?! Под шумок вынести Стесселю оправдательный приговор! – в азарте кричит Варя. Звонарёв рукой зажимает ей рот.

– Если ты не можешь сдержать своего негодования, то мы вынуждены будем уйти отсюда, – предупреждает он Варю.

Судьи возвращаются в зал, занимают свои места. Заседание продолжается. Прокурор протирает свои очки и обращается к Смирнову:

– Прошу вас рассказать о вывозе продовольствия из Артура перед началом его блокады.

– По распоряжению Стесселя было вывезено в Маньчжурию несколько составов со снарядами и продовольствием, что, конечно, ослабило обороноспособность крепости…

Стессель вскакивает со своего места, размахивает руками и кричит:

– Ложь, всё это ложь! Не я отправлял снаряды и продовольствие, а мне было приказано это сделать наместником – адмиралом Алексеевым. Он виновен, а не я…

В зале снова шум, выкрики: «Алексееву место рядом со Стесселем!» Председатель звонит. Прокурор ждёт наступления тишины.

– Адмирал Алексеев категорически отрицает этот факт. У вас было предписание от наместника об отправке эшелонов?

– Приказание было отдано на словах, и я его выполнил, – объясняет Стессель.

Перекрёстный допрос помог выяснить поистине варварское отношение Стесселя к китайскому населению Порт-Артура. Он необоснованно обвинял китайцев в шпионаже, казнил их без суда и следствия, в то время как они оказывали защитникам крепости неоценимую помощь. По сути дела связь осаждённого Порт-Артура с внешним миром, и в частности с армией Куропаткина, поддерживалась благодаря китайцам, которые, рискуя жизнью, на утлых джонках умудрялись прорываться по морю к Чифу.

Не раз проникая в тыл к японцам, китайские разведчики указывали затем русским артиллеристам места расположений вражеских осадных батарей, особенно одиннадцатидюймовых гаубиц и мортир. Подавление огня этих батарей было вопросом жизни и смерти для крепости, так как все её форты и укрепления были рассчитаны только на снаряды шестидюймового калибра.

Большую помощь могли бы получить портартурцы и от китайских рыбаков, которые неоднократно предлагали организовать лов рыбы в районе крепости. Стессель, однако, остался верен себе. Он приказал уничтожить все лодки, принадлежавшие китайцам, и этим обрёк гарнизон и население Порт-Артура на голод.

Словом, Стессель и его приспешники сделали всё, чтобы восстановить китайцев против русской армии, и теперь не могли найти никакого оправдания своим действиям…

– Так. У меня вопросов больше нет. Виновность генерала Стесселя очевидна, – заканчивает прокурор.

Но тут поднимается председатель суда и обращается к Стесселю:

– Быть может, вы дадите объяснения по вопросам прокуратуры на следующем заседании суда?

– Конечно, я разоблачу все эти козни моих врагов и, прежде всего, генерала Смирнова, – резко отвечает Стессель.

– Суд не интересуется сейчас вашими личными отношениями с генералом Смирновым, – останавливает его председатель суда. – Ввиду позднего времени объявляю заседание суда закрытым.

Председатель суда снял орла с зерцала, и судьи удалились. Публика стала расходиться, громко обмениваясь впечатлениями о заседании.

Так медлительная и ржавая, как само царское самодержавие, судебная машина, скрипя и запинаясь на каждом шагу, сдвинулась с места после полуторагодичного предварительного следствия.

Варя с мужем заторопились домой, лишь на минуту подойдя поздороваться к Белому. Утомлённый генерал тоже спешил к себе в гостиницу отдохнуть.

– Я сюда больше не ходок! Предателей оправдают, а всю вину на русского солдата свалят, хотя только он один по-настоящему защищал Артур, – проговорил, уходя, Блохин.

Глава 14

Суд длился уже около месяца, но продолжительным словопрениям не было видно ни конца ни края. Стессель вызывал всё новых и новых свидетелей в свою защиту. Суд шёл ему навстречу, отказывая в вызове свидетелей обвинения.

Кое-кто из генералов-судей успел за это время благополучно умереть, двух стариков разбил паралич на почве переутомления, вызванного длительными судебными заседаниями. Состав суда приходилось пополнять новыми членами. Последние не были в курсе дела, и поэтому заседания приходилось назначать реже, чтобы дать возможность новым судьям ознакомиться с материалами предыдущих заседаний.

Звонарёвы, Борейко и Енджеевские ходили на заседания суда от случая к случаю. Публики было уже не так много, как раньше, но заинтересованные лица неизменно находились в зале суда.

В переднем ряду по-прежнему сидела Вера Алексеевна Стессель. За последнее время она сильно похудела и постарела: лицо покрылось сетью мелких морщин, в волосах прибавилось седины. Но с её тонких губ не сходила неприятная, злая улыбка, а глаза, обведённые синевой, смотрели на окружающих с нескрываемой ненавистью и презрением.

Около неё почти всё время стоял сын в парадной гвардейской форме с малиновым лацканом на расшитом серебром и золотом мундире. Поручик был очень похож на мать: такие же, как у неё, мелкие черты лица, тонкие губы. Молодой офицер предупредительно раскланивался со знакомыми и сообщал матери их имена. Руся в тяжёлом бархатном платье с длинным шлейфом и пышной причёской занимала место рядом со свекровью и почти беспрерывно утирала кружевным платком заплаканные глаза.

Однажды во время перерыва к Вере Алексеевне подошёл генерал Никитин[24]24
  Никитин Владимир Николаевич (1848–1917) – генерал-адъютант. Участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. С 1904 года – начальник артиллерии Третьего Сибирского армейского корпуса. Позже был командующим войсками военного корпуса в Иркутске и Одессе; в 1916 году – комендант Петропавловской крепости. В 1917 году был расстрелян как сторонник Г. Распутина.


[Закрыть]. Он, как всегда, был навеселе и оживленно заговорил с опальной генеральшей:

– По доброте своей Анатолий Михайлович в беду попал! Ну скажите, что ему стоило в Артуре перевешать всех своих врагов и, прежде всего, моряков? Не вышел Вирен[25]25
  Вирен Роберт Николаевич (6 января 1857 – 14 марта 1917) – российский адмирал (1915). С 1901 года капитан 1-го ранга и командир крейсера «Баян». 23 августа 1904 года за отличие произведён в контр-адмиралы и назначен командующим отдельным отрядом судов, находящихся в Порт-Артуре. В конце ноября 1904 года ранен; после сдачи крепости находился в японском плену. С 1907 по 1908 год исполнял должность главного командира Черноморского флота. С 1909 года главный командир Кронштадтского порта и военный губернатор Кронштадта, вице-адмирал. В 1916–1917 годах был делегатом от Морского министерства во Временном совете главнонаблюдающего за физическим развитием народонаселения Российской империи. Был убит революционными матросами во время Февральской революции 1917 года (заколот штыками на Якорной площади Кронштадта).


[Закрыть] в море – на Казачьем плацу вздёрни! Не отдал Григорович[26]26
  Григорович Иван Константинович (7 февраля 1853 – 3 марта 1930) – русский военно-морской и государственный деятель, последний морской министр Российской империи. С 15 февраля 1899 года – командир строившегося по заказу России во Франции на тулонской верфи эскадренного броненосца «Цесаревич», по окончании постройки в 1903 году привёл его в Порт-Артур. 27 января 1904 года во время атаки японцев на Порт-Артур «Цесаревич» был торпедирован японским миноносцем. Броневая противоминная переборка хорошо выдержала взрыв торпеды. Имея крен, «Цесаревич» остался на плаву и всю ночь отражал атаки японских миноносцев. 28 марта 1904 года Григорович был произведён в контр-адмиралы с назначением командиром порта Порт-Артур. В этой должности пробыл всю осаду крепости. Благодаря административным способностям Григоровича и заведённому им образцовому порядку во всех областях портового хозяйства, флот до конца осады не знал недостатка в угле, материалах снабжения и боевых запасах. После падения Порт-Артура прибыл в Петербург и был временно прикомандирован к Главному морскому штабу. 19 марта 1911 года назначен морским министром, одновременно с производством в адмиралы. После Февральской революции 1 марта 1917 года смещён с должности. С июня 1919 года работал сотрудником Петроградского отделения Главного управления Единого государственного архивного фонда. После длительного ожидания разрешения на выезд осенью 1924 года уехал во Францию. Жил в небольшом курортном городке Ментона: зарабатывал на жизнь, продавая свои картины. Скончался в возрасте 77 лет. Похоронен на русском кладбище в Ментоне. В 2005 году отряд кораблей Черноморского флота РФ совершил заход в порт Ментона, где взял на борт урну с прахом адмирала. И в соответствии с завещанием Григоровича его останки были похоронены в Санкт-Петербурге, в семейном склепе на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.


[Закрыть]необходимый провиант – вздёрни и его! Некому было бы теперь против Анатолия Михайловича выступать. А сейчас даже этот щелкопёр Ножин[27]27
  Ножин Евгений Константинович (1874–1942), дворянин, журналист, писатель. Перед русско-японской войной работал в Нагасаки, за день до начала войны ушёл на пароходе «Шилка» в Порт-Артур, где работал корреспондентом газеты «Новый Край». Вступил в конфликт с генерал-адъютантом Стесселем, под давлением с его стороны вынужден был бежать из крепости на миноносце. После войны опубликовал книгу «Правда о Порт-Артуре», участвовал в процессе против Стесселя.


[Закрыть], что писал пасквиль на Артур и артурцев, в трёх томах собрал всякие сплетни и грязь, и тот осмеливается обвинять Анатолия Михайловича бог знает в чём! В Артуре вздёрнуть его было плёвое дело. Никто о нём сегодня бы и не вспомнил!

– Вся беда в том, что Анатоль боялся разгневать Петербург, – с явным сожалением промолвила Вера Алексеевна.

– Выпил бы водочки или коньячку, и все страхи рассеялись бы как дым, – полупьяно бубнил Никитин, повышая постепенно голос. – Водка русскому человеку, кроме пользы, никогда ничего не приносила! А то всего боялся ваш Анатоль: моряков поприжать, Ножина вздёрнуть и на передовые позиции ездить. Пуще же всего боялся он вас самой, матушка Вера Алексеевна! И всё потому, что был трезвенник! Выпил бы стопку, не только на передовые форты поехал бы, а сам в атаку повёл стрелков. Да и дома почувствовал бы себя настоящим хозяином, а не бабьим прихвостнем.

Слушая его, Вера Алексеевна то бледнела, то краснела от стыда и возмущения. К громким словам Никитина уже прислушивались в зале. Многие не стесняясь высказывали свои нелестные замечания по адресу мадам Стессель и её собеседника. Наконец, молодой Стессель догадался пригласить генерала в буфет, на рюмку коньяку.

– Пойдем, Саша, пойдём! Будь умнее своего отца и помни: кто пьян да умён, два угодия в нём! Но пей – ума не пропивай, знай меру, – громко поучал молодого офицера Никитин.

– Какой ужас! – закрыла лицо рукой Вера Алексеевна. – Бывал у нас в доме, считался лучшим другом мужа, а теперь не стесняется публично поносить его. За что такое тяжкое наказание?

В это время в зал ввели под руки совсем уже одряхлевшего Надеина[28]28
  Надеин Митрофан Александрович (1839–1907) – генерал-лейтенант. Участник русско-турецкой войны 1877–1878 годов, ранен при обороне Шипки. В 1904 году назначен командиром Второй бригады Четвёртой Восточносибирской дивизии, которая вошла в состав гарнизона Порт-Артура.


[Закрыть]. Он был в мундире, увешанном звёздами, лентами и крестами. При каждом шаге его голова тряслась от слабости, подгибались ноги. С трудом два адъютанта довели его до предназначенного ему кресла. Отдуваясь, как после тяжкой работы, старик вытер платком лоб и шею и огляделся вокруг. Заметив жену Стесселя, он попытался встать, неуклюже поклонился ей и зашамкал во всеуслышание:

– Покарал гошподь бог Анатолия Михайловича за великую его гордыню! Шовсем забыл он в Артуре о своём меньшом брате-страстотерпце – рушком шолдатике. Ни ражу не побывал на фортах и передовых линиях. Гошподь-то всё видит, да не скоро скажет. Весь народ ополчился против Анатолия Михайловича. Не миновать ему теперь шмертной кажни жа ждачу Артура. Принял бы он перед шмертью чин ангельский, поштригся в монахи и в раю успокоился бы перед ликом всевышнего шудьи.

– Господь с вами, Митрофан Александрович, да за что же казнить Анатолия? – напугано всплеснула руками Вера Алексеевна.

– За вше его великие прегрешения, за великую гордыню его перед народом, – наставительно проговорил генерал. – Царь Пётр ему наверняка отрубил бы голову.

Мадам Стессель зарыдала.

– Плачь, плачь, матушка, слежами горе выходит! – утешал её Надеин.

Руся побежала за водой. Возвращаясь, она увидела, как в зал входили Звонарёвы, и сообщила об этом Вере Алексеевне.

– Позови ко мне Варю и её мужа, – попросила та. – Он ведь свидетель по делу и показывает против Анатолия Михайловича. Мне обязательно нужно с ними поговорить.

Руся направилась к сестре, сидевшей в глубине зала. Пробираться туда было нелегко. Варя встретила сестру без всякой радости и, выслушав просьбу её свекрови, уже хотела ответить отказом, когда увидела, что к ней идёт сама Вера Алексеевна. Избежать встречи было уже невозможно. Скрепя сердце Варя подошла к генеральше.

– Милая Варенька! Если бы ты знала, как ты возмужала и похорошела, – запела Вера Алексеевна, заключая Звонарёву в свои объятия. – С твоей стороны просто нехорошо забывать нас.

– Я учусь в медицинском институте и очень занята, – сухо ответила Варя, освобождаясь от объятий.

– Приходи в первый ряд, мне надо поговорить с тобой и твоим мужем, – настаивала Стессель.

– Я здесь со знакомыми, и мне неудобно их покидать, – отказалась Варя.

– Вижу. Это, кажется, мосье Борейко, а с ним бывшие учительницы из Пушкинской школы. Они даже не хотят со мной поздороваться, – презрительно скривила губы генеральша.

– Насколько я знаю, в Артуре вы не водили с ними знакомства, – колко напомнила Варя.

– Все, кто был в Артуре, теперь отворачиваются от нас, а тогда заискивали и лебезили перед нами, – вздохнула Вера Алексеевна.

– Учительницы никогда ни перед кем не лебезили, – резко возразила Варя.

– Ты по-прежнему дерзка, Варя! Чувствуется тлетворное влияние всё этих же, с позволения сказать, учительниц, – недовольно поморщилась генеральша.

– Что вам от меня надо? – раздраженно спросила Варя.

– Прежде всего, чтобы ты была вежлива со старшими… – начала было Стессель, но, заметив, что Варя готова уйти, генеральша остановила её. – Подожди, Варя! У меня важное дело!

– Говорите же! – нетерпеливо вырвалось у Вари.

– Варенька, – заискивающе взглянула на неё Вера Алексеевна. – Попроси отца не выступать против Анатолия Михайловича. Его «Отчёт о деятельности Квантунской крепостной артиллерии» подводит мужа прямо под виселицу. Анатоль так говорит: «Белый своим отчётом накинул мне петлю на шею…»

– Отец написал только то, что было в действительности, – сухо сказала Варя.

– Ах, боже, там же написаны ужасные вещи! – закатила глаза генеральша. – Твой отец утверждает, что в момент сдачи крепости боеприпасов было вполне достаточно. Пусть он скажет, что это были наполовину негодные снаряды или что к ним не было пушек…

– Отец этого никогда не скажет! Ещё что?

– Пусть твой муж тоже не выступает против Анатолия. Он столько раз обедал и ужинал у нас, пусть хотя это вспомнит, – совсем уже плаксиво проговорила Вера Алексеевна.

– Мой муж будет говорить только правду, а отцу я даже не считаю возможным передать вашу просьбу, – ответила Варя и решительно отошла от генеральши.

– Ты бессердечная и неблагодарная девчонка, и бог когда-нибудь покарает тебя за это! – кликушески бросила ей вдогонку Стессель.

Подойдя к своим, Варя с возмущением передала просьбу Веры Алексеевны.

– Шкодить в Артуре не боялась, а теперь отвечать не хватает храбрости, – негодующе пробасил Борейко.

– Мелкие, подлые, трусливые людишки, – брезгливо сказала Ольга Семёновна.

Вскоре судебное заседание возобновилось. Начался допрос Стесселя по поводу военного совета шестнадцатого декабря тысяча девятьсот четвертого года, на котором рассматривался вопрос о сдаче крепости японцам. Генерал не признал себя виновным в предъявленном ему обвинении. Держался он то дерзко до наглости, то начинал трусить и что-то невнятно бормотал себе под нос. Перемены в его облике были поистине разительными. Если минуту назад он, выпятив грудь, отвечал на вопросы зычным командирским голосом, то в следующую минуту, когда его, уличая во лжи, припирали к стенке, – он сразу скисал.

– Индейский петух! – метко назвала его Ольга.

– Породистый, но глупый жеребец! – добавил Енджеевский.

На них зашикали соседи.

Судебная процедура почти перестала привлекать публику. Председатель суда всё время отклонял вопросы обвинения, что было явно на руку Стесселю. Стоило бывшему генералу чуть замяться с ответом, как предсдатель объявлял вопрос несущественным для дела.

– Выгораживают Стесселя, как только могут! – возмущался Борейко.

– А ты надеялся на другое? – спрашивал с усмешкой Енджеевский.

Рядом со Стесселем сидели Фок и Рейс. Они внимательно прислушивались к тому, что говорил их бывший начальник. Смирнов же, покручивая седенькие усы или пощипывая эспаньолку, рассматривал какую-то бумажку.

После двухчасового заседания председатель суда объявил очередной перерыв на десять минут. Все хлынули из зала.

В вестибюле к Звонарёву подошёл молодой Стессель и ещё раз просил его повлиять на Белого, чтобы тот смягчил обвинения против Стесселя. Но инженер категорически отверг эти домогательства.

– Вы же сами слышали в «Европе», каково мнение по этому поводу Василия Фёдоровича, – напомнил он. – Все попытки Раисы Васильевны остались тогда безуспешными, и, по-моему, не стоит их и возобновлять.

– Ну а вы, Сергей Владимирович? Неужели вы как один из свидетелей обвинения не проявите максимум доброжелательности к своему бывшему начальнику, который так по-дружески относился к вам в Артуре, – наседал поручик Стессель.

– Я буду давать показания по чести и совести, кривить душой не собираюсь и преступления, чьи бы они ни были, прикрывать не стану, – резко ответил Звонарёв.

В буфете Звонарёвы увидели Белого. Генерал пил сельтерскую воду и о чём-то оживлённо говорил с обступившими его бывшими артурцами-артиллеристами.

– Костяк обороны всякой современной крепости составляют фортификационные сооружения и артиллерия, а мышцы – пехота. Штаб и инженерные войска играют роль мозга и нервов, – объяснял Белый.

– А моряки? – спросил кто-то.

– Это, несомненно, аппендицит в организме береговой крепости, – вмешался подошедший Никитин. – Толку от них никакого, зато неприятностей бездна.

– Не согласен, – возразил Белый. – Я отвожу морякам почетную роль кулаков, действующих на расстоянии от крепости. Моряки прекрасно показали себя на суше и геройски действовали на море. Вся беда их в том, что ими в Артуре руководили такие бездарные начальники, как старки, витгефты и прочие горе-вояки.

– Спасибо, Василий Фёдорович, что вы всегда заступаетесь за нас, многогрешных «самотопов», как именует нас пресса, – поблагодарил Белого адмирал Григорович.

Белый крепко пожал руку адмирала.

– Как бывший начальник Квантунской артиллерии всегда с чувством огромного уважения вспоминаю о блестящих действиях подчинённых мне тогда моряков-артиллеристов, – сказал он почтительно. – Офицеры и матросы заслужили общее восхищение своей точной, меткой и выдержанной стрельбой, а главное – умением необычайно быстро ориентироваться в совершенно им незнакомой обстановке сухопутного крепостного боя.

– К сожалению, лишь отдельные сухопутные начальники обладают столь здравым взглядом на вещи, – огорченно вздохнул Григорович. – Большинство злорадно поддакивает злобному улюлюканью нашей печати… А она вот уже третий год подряд обливает моряков грязными помоями.

– Вспомните надпись на медали за японскую войну: «Да вознесет вас господь в своё время!» Я твёрдо верю, что пройдут года, десятилетия, полвека, но найдётся человек, который правдиво и беспристрастно расскажет русскому народу о героической порт-артурской эпопее. И тогда наши потомки с гордостью будут вспоминать об артурских моряках и армейцах и с благоговением произносить их имена, – взволнованно проговорил Белый.

– Вы правы, Василий Фёдорович! – подтвердил Григорович. – Время – лучший судья. Оно судит беспристрастно и нелицемерно, каждому воздавая по его делам.

Звонок возвестил о конце перерыва. Все стали расходиться: кто в зал заседания, кто в свидетельскую комнату, а кто и домой. В числе их были Звонарёвы и Борейко.