Текст книги "Порт-Артур. Том 1"

Глава пятая

Звонарёв получил предписание явиться в Управление артиллерии и приступить к работам по переделке лафетов десятидюймовых пушек для стрельбы бездымным порохом. Он не предполагал долго отсутствовать, но всё же не без грусти расставался с батареей, с которой уже успел сжиться.

Прибыв в Управление, он явился к Гобято, который встретил его со своей обычной приветливостью.

– Остановитесь у меня. Сейчас я прикажу отнести ко мне ваши вещи, а затем пойдёмте знакомиться с мастерскими – они неподалёку, – предложил Гобято.

Мастерские оказались небольшим ремонтным заводом, расположенным у самой подошвы Золотой горы, что делало их невидимыми со стороны моря. Отдельные цеха были разбросаны на довольно большой площади. Всего в мастерских было занято до трёхсот солдат и вольнонаёмных.

Они обошли механический цех и за ним увидели лежавшие в разобранном виде на земле пять лафетов для десятидюймовых пушек.

– Вы расклепаете станины, добавите к каждой по три стальных листа, затем снова их склепаете, перенесёте межстанинные связи, как мы с вами рассчитали, и замените подъёмные дуги на большие, чтобы можно было выше подымать дуло орудия. Вот и вся работа. Думаю, что вы в неделю с ней справитесь, в помощь вам я дам начальника кузнечного цеха, классного обер-фейерверкера Жмурина. Кстати, вот и он сам, познакомьтесь.

Жмурин оказался блондином, небольшого роста, лет двадцати пяти, в пенсне на широкой ленте.

– К работе приступите завтра же с утра. Сейчас же двинемся обратно в Управление, нас там ждёт Белый.

Генерал подробно расспросил о состоянии работ, порученных Звонарёву, и просил ускорить их.

– По расчётам Николая Андреевича, дальнобойность десятидюймовых пушек увеличится с девяти с половиной вёрст до тринадцати с половиною, то есть весьма значительно: это даст возможность подпустить японцев и неожиданно их обстрелять.

– Боюсь, ваше превосходительство, что с увеличением дистанции так же сильно возрастёт рассеивание снарядов, и меткость орудий снизится, – заметил Гобято.

– Хоть напугаем японцев, и то ладно. Одним словом, не теряя времени, торопитесь с переделкой лафетов.

После беседы генерал, как всегда, пригласил офицеров к себе на обед. При появлении Звонарёва Варя бросила своё рукоделие и пошла ему навстречу.

– Как Шурка Назаренко – будет учиться на сестринских курсах? – спросила она.

– Она бы и рада, да едва ли ей родители разрешат.

– Я упросила папу, он от своего имени всем жёнам и дочерям напишет приглашения поступить на курсы. Я пошлю обязательно её отцу и думаю, что тогда он перестанет упираться.

После обеда Варя позвала Звонарёва посмотреть её хозяйство.

– Я у себя на хуторе научилась хозяйничать; не люблю город и предпочитаю жить в деревне. И в институт я не хотела идти, да папа с мамой заставили. Кончу акушерские курсы и уеду на всю жизнь к себе на хутор – кур да телят разводить, – улыбаясь, говорила Варя.

После богатого птичника был показан коровник с тремя коровами и несколькими телятами.

– Это моя Кубань, – показала девушка свою верховую лошадь. – Вы умеете ездить верхом?

– Немного.

– Вот и отлично. Будем ездить вместе, а то папин Дон застаивается и жиреет от безделья. Завтра же поедем в Шушиин – это китайская деревня верстах в десяти отсюда.

Осмотрев хозяйство, они направились в сад.

Здесь к Варе подбежал маленький китайчонок, лет трёх-четырёх. Он радостно бросился к ней, обнял её и, лукаво щуря свои чёрные раскосые глазёнки, полез в карман к девушке. Разыскав там леденец, он с наслаждением сунул его в рот.

– Это мой крестник, Ваня. Прошу любить и жаловать. Прелестный мальчуган, – и Варя крепко поцеловала смугло-розовые щёчки ребёнка.

– Вам замуж пора, Варя, – улыбнулся Звонарёв.

Девушка вспыхнула.

– Не говорите глупостей. Я никогда не выйду замуж.

– Свежо предание, да верится с трудом, – усмехнулся Звонарёв.

К ним подошла молодая китаянка и, улыбаясь, поздоровалась с Варей.

– Это мать Вани, – пояснила Варя, обращаясь к Звонарёву, потом, лукаво поглядывая на мальчика, спросила, как Ваня себя ведёт, слушает ли маму.

– Холосо, холосо, малышка! – ответила китаянка, беря сына на руки.

Когда Звонарёв с Варей выходили из сада, им встретился средних лет китаец. У него было отрублено левое ухо, а лицо обезображено шрамом. Он приветствовал Варю полным собственного достоинства поклоном.

– Это наш Вен Фань-вей, прекрасный садовник. Видите, как его изуродовали японские солдаты? Вен Фань-вей был в Порт-Артуре, когда в тысяча восемьсот девяносто пятом году японцы взяли Порт-Артур штурмом и учинили резню. Из всего пятнадцатитысячного населения и гарнизона Артура случайно уцелело тридцать шесть человек. Японские солдаты по приказу офицеров связывали китайцев верёвками, чтобы не разбежались, а затем расстреливали их. У Вена тогда убили отца, мать, жену и двух маленьких детей, а сам выжил чудом, – сообщила Варя грустную историю садовника.

– Я об этом слыхал, но не верил, чтобы в наш век культурные люди могли б совершать подобные зверства.

– Варя говори правда, – довольно чисто по-русски произнёс китаец, и у него на глаза навернулись слёзы.

В его памяти возникли полные ужаса дни взятия японцами китайской крепости Порт-Артур. Тогда он увидел и на всю жизнь запомнил молодого капитана Танаку, его бешеные глаза, звериный оскал зубов и плётку, зажатую посиневшими от напряжения пальцами. В последнюю минуту перед расстрелом Вен смотрел на эту плётку, на вскинутую руку Танаки. Капитан махнул рукой, ударил залп. Вен первым упал на землю, хотя был легко ранен в шею. Второй залп, третий… Окровавленные тела товарищей прикрыли Вена. В голове билась одна мысль: «Жить… жить…» И когда солдат, проверяя, все ли расстрелянные мертвы, штыком полоснул Вену ухо, он не вздрогнул, не вскрикнул, не выдал себя. А потом Вен долго лежал и ждал, когда наступит ночь. С темнотой ему удалось скрыться. Вен остался жить, но с этой ночи ненависть к убийцам навсегда поселилась в сердце китайца.

Когда пришли русские, Вену удалось устроиться садовником у Белых. Он был им благодарен за хорошее отношение. Но и русских он считал поработителями своей страны: он слышал об их карательных экспедициях на севере Маньчжурии. Поэтому, улыбаясь Варе, Вен Фань-вей настороженно смотрел на Звонарёва. Звонарёв перехватил этот взгляд. Выйдя с Варей в сад, он сказал:

– Вам надо быть с ним настороже.

– Вен вас не знает и судит о вас по другим офицерам, – пояснила Варя. – Папа и мама полностью доверяют ему. Когда Вен узнает вас поближе, то перестанет глядеть так хмуро.

Распрощавшись у крыльца с Варей, Звонарёв направился в Управление крепостной артиллерии.

Там уже никого, кроме нескольких писарей, не было. Заметив его, старый знакомый, писарь Севастьянов, подошёл и справился, не надо ли ему чего-нибудь.

– Я искал Гобято, да не знаю, куда он скрылся, – пояснял прапорщик.

– Их не скоро поймаешь, они всегда где-нибудь хлопочут, очень уж непоседливы.

Звонарёв спросил, как пройти на квартиру к Гобято, куда отнесли его вещи. Писарь вызвался проводить.

– Сами они человек хороший, заботливый, – повествовал Севастьянов, – только мало в мастерских бывают. Там вместо них орудует их помощник, чиновник Козлов – мрачный такой, с чёрной бородой. Зато он-то уж лютует за двоих. Как капитана нет, так и начинается мордобой, да под ранцем по двадцать часов подряд солдаты у него стоят.

– Что же смотрит Гобято?

– Чудные они – просто не замечают ничего вокруг. Всё своими мыслями заняты. Вот и ваша квартира, – показал писарь.

В квартире Гобято Звонарёв нашёл свои вещи уже разложенными в комнате. Денщик Гобято, бойкий владимирец, тотчас всё ему показал в квартире и предложил пообедать, но прапорщик отказался.

– Скоро капитан домой придёт? – спросил он.

– Не позднее десяти часов всегда дома бывают, в одиннадцать ложатся спать, в половине восьмого встают, а в восемь часов уже уходят на службу – очень они аккуратные.

Осматривая квартиру, Звонарёв обратил внимание на библиотеку. Два больших шкафа были полны книг. Большей частью это были специальные работы по артиллерии и военному делу, много было книг по технике, а прочая литература была представлена Жюлем Верном и Конан Дойлом; журналов не было.

За время пребывания на Электрическом Утёсе Звонарёв не видел никаких газет, кроме двух-трёх номеров «Инвалида»[65]65
  «Инвалид» – газета, основанная в Петербурге в 1813 году, с тем чтобы доход от издания «употребить на вспоможение инвалидам, солдатским вдовам и сиротам». С 1861 года «Русский инвалид, или Военные ведомости» выходил как официальная газета, публиковавшая сведения о русской армии и иностранных войсках, статьи по военным вопросам и т. д.


[Закрыть] и артурского журнала; раз ему случайно попал номер порт-артурской газеты «Новый край», которую офицеры почти не читали и называли «порт-артурской сплетницей».

Приход Гобято отвлёк Звонарёва от библиотеки.

– Устроились? Прекрасно. Завтра с утра приступите к работе. Как вам Варя Белая понравилась? Славная девушка, не похожа на генеральскую дочь. Женились бы на ней, если ещё не женаты. И отец с положением, да она и не бесприданница.

– Почему бы вам самому не попробовать?

– Женат, батенька, и двое детей. Моя жена после первой бомбардировки уехала: не захотела детьми рисковать.

Поговорив ещё с полчаса о всяких пустяках, они разошлись по своим комнатам. Звонарёв с наслаждением разделся и, не опасаясь ночной тревоги, как это было на Утёсе, крепко заснул.

Выделенная для работы со Звонарёвым бригада мастеровых-солдат была уже на месте, когда прапорщик утром пришёл в мастерскую. Жмурин устанавливал солдатам урок на день – срубить каждому по двадцать заклёпок. Звонарёва он встретил холодно, разобиженный его назначением руководителем работ, и стал ему давать указания, как и что делать.

– Благодарю вас, я тут уж сам разберусь, – прервал его Звонарёв, и классный обер-фейерверкер ушёл.

Звонарёв собрал солдат, посадил их около себя на лафеты и начал объяснять, в чём состоит работа и зачем она нужна, рассказал о том значении, которое имеет для успеха обороны быстрота переделки лафетов.

Солдаты с интересом слушали его.

– Понятно, что надо сделать и зачем? – спросил Звонарёв.

– Так точно, обязательно обмозгуем это дело, чтобы скорее японцам набить, – отвечали солдаты.

Один из них, высокий, стройный шатен нерусского типа, пристально смотрел на Звонарёва. Заметив это, прапорщик спросил его, в чём дело.

– Личность мне ваша, ваше благородие, знакома, – ответил он. – В тысяча девятисотом году вы ещё студентом у нас на заводе Лильпопа в Варшаве были, тогда я вас обучал на радиально-сверлильном и долбёжном станках работать.

– Юзек Братовский? – обрадованно воскликнул Звонарёв. – Вот не ожидал вас тут встретить! Как вы попали сюда?

– Забрали в варшавскую крепостную артиллерию, а затем отправили сюда, недавно только с третьим батальоном прибыл.

Встреча эта очень обрадовала Звонарёва.

– Это у нас первый раз, что нам объясняют, зачем нужна работа, а то как в тюрьме, урок – и баста, а зачем – не твоего ума дело. Не выполнишь – под ранцем настоишься, – пояснил Братовский.

Работа сразу закипела, и к обеду было выполнено уже больше половины дневного задания. Когда Жмурин перед обедом пришёл всё же посмотреть, что делается у Звонарёва, и захотел прибавить задания ещё по десять заклёпок на человека, Звонарёв снова попросил его не вмешиваться.

Жмурин нехотя повиновался.

– Будет теперь нам на орехи от него – всю свою злость на нас выместит, – заметил Братовский.

– Вы сообщайте мне обо всех его проделках. Я с Гобято переговорю, и мы призовём его к порядку.

– На вас ещё и Козёл обрушится: он у нас первое лицо в мастерской.

Действительно, не прошло и получаса, как к месту работы, в сопровождении Жмурина, подошёл Козлов – высокий мрачный чиновник, лет под сорок.

– Почему вы вмешиваетесь в распоряжения Жмурина? – вызывающе спросил техник.

– А он почему вмешивается в мою работу? Кто ему дал право делать мне какие-либо указания?

– Я помощник заведующего мастерской, потрудитесь ответить на мой вопрос.

– Вы мне не начальник, и я прошу вас немедленно уйти отсюда. Вы мешаете.

Перебранка продолжалась ещё несколько минут.

Наконец Козлов со Жмуриным ушли. Мастеровые оживлённо загудели:

– Так ему и надо, больно он уж зазнался.

– Папы дерутся, а у холопов чубы трещат, – отозвался один из рабочих.

В канцелярии мастерских, куда Звонарёв зашёл перед уходом, он застал Гобято, которому Козлов и Жмурин жаловались на него, обвиняя в развале дисциплины, грубости и зазнайстве.

Гобято молча слушал их и тихонько покачивал головой.

– Что вы скажете в своё оправдание, подсудимый? – шутливо спросил капитан прапорщика.

Звонарёв в том же шутливом тоне рассказал происшедшее.

– Вот что я имею изложить в своё оправдание, господин мировой судья, – закончил он.

Гобято, улыбаясь, сказал писарю:

– Пиши приказ по мастерским: «Работа по переоборудованию лафетов проводится под руководством прапорщика Звонарёва. Технику Козлову и обер-фейерверкеру Жмурину воспрещается всякое вмешательство в эту работу. С завтрашнего дня техник Козлов смещается в заведующие деревообделочной мастерской». Всё. Понятно, господа?

– Я буду жаловаться на это генералу, – заикнулся было Козлов.

– Измени приказ, – обернулся Гобято к писарю. – «Техник Козлов откомандировывается в Управление артиллерии», – отчеканил Гобято. – Я вас больше не задерживаю, – обратился он к технику. – А вас, Сергей Владимирович, попрошу остаться. Давно я хотел от Козлова избавиться, да случая не было. Вас же я попрошу быть моим помощником и заместителем, пока вы здесь. Может быть, надумаете и совсем сюда перейти – буду этому только рад, а сейчас давайте перед обедом прогуляемся на «Этажерку», благо день чудесный.

На «Этажерке» было много гуляющих. С трудом найдя свободную скамейку, Гобято со Звонарёвым сели и занялись рассматриванием публики и стоящей на рейде эскадры. Корабли эскадры усиленно дымили, как будто готовились к походу, но то и дело отваливавшие от них шлюпки, переполненные матросами и офицерами, говорили о другом.

– Лафа этим морякам, – позавидовал Гобято. – Сидят за нашей спиной, жуируют, наслаждаются жизнью и получают больше нашего. Вот и сорят они деньгами в ресторанах и кабаках, на зависть армейцам. Создаётся нездоровая обстановка розни между армией и флотом. Стессель использует её для своих интриг против флота. Вон идёт капитан второго ранга Эссен, командир «Новика». Почти каждый день выходит на крейсере, – указал Гобято на подходящего к ним моряка.

Когда подошёл Эссен, оба встали, отдавая честь.

– Здравствуйте, капитан, – приветствовал он Гобято. – Давненько вас что-то не видел. Разрешите присесть к вам?

– Милости просим, Николай Оттович, – любезно ответил Гобято и представил Звонарёва.

– С какой батареи? – справился моряк.

– С Электрического Утёса.

Эссен внимательно посмотрел на прапорщика.

– Лучшая батарея. Часто с удовольствием наблюдаю за её стрельбой. Много вы хлопот японцам доставляете. Видна хорошая слаженность в работе и умелое руководство огнём. Кто у вас командир?

– Капитан Жуковский.

– Я его не знаю.

– Вы, Николай Оттович, верно, знаете поручика Борейко – большой такой, – вставил Гобято.

– Как же! Собутыльник нашего Дукельского. Говорят, два сапога пара – скандалисты, но толковые ребята. Я всегда к себе на «Новик» таких стремился побольше набрать. Мой боцман Кащенко по портовым кабакам подбирает самых буйных матросов. Многие из командиров кораблей бывают рады-радёшеньки от таких матросов избавиться, а у меня они работают как черти. Наш матрос чудеса может делать, только надо уметь к нему подойти: не быть формалистом, по пустякам не придираться, а за дело греть. У меня самые безнадёжные забулдыги кресты и нашивки быстро получают. С офицерами дело обстоит куда хуже.

Звонарёв с интересом слушал командира прославленного «Новика», не раз рисковавшего на своём лёгком быстроходном крейсере бросаться в атаку чуть ли не на всю японскую эскадру.

Проходившие мимо моряки почтительно раскланивались с Эссеном. В толпе показался Сойманов вместе с другими офицерами. Он подошёл и, поздоровавшись, начал усиленно просить Эссена о переводе на «Новик».

– Вирен[66]66
  Вирен Роберт Николаевич (1856–?) – контр-адмирал и командующий (после вице-адмирала Ухтомского) Тихоокеанской эскадрой в Порт-Артуре. В чине капитана первого ранга командовал крейсером «Баян». В 1906–1908 годах привлекался к следствию по делу о сдаче Порт-Артура, от суда освобождён (прим. 1985 г.). По возвращении из плена был назначен младшим флагманом Черноморской флотской дивизии (1906), затем начальником учебно-артиллерийского отряда Балтийского флота (1906–1907), исполняющим должность главного командира Черноморского флота и портов Чёрного моря (1907–1908). С 1909 года главный командир Кронштадтского порта и военный губернатор Кронштадта, вице-адмирал. Член Адмиралтейств-совета (1908–1909). Стремился к поддержанию строгого порядка и дисциплины, отличался взыскательностью и придирчивостью; улучшил подготовку специалистов флота. 16 февраля 1915 года Вирен стал адмиралом. В 1916–1917 годах он был делегатом от Морского министерства во Временном совете главнонаблюдающего за физическим развитием народонаселения Российской империи. Был убит революционными матросами во время Февральской революции 1 марта 1917 года (заколот штыками на Якорной площади Кронштадта). Похоронен на лютеранском (немецком) кладбище в Кронштадте (прим. ред.).


[Закрыть] возражать не будет? – спросил командир.

– Вы ведь его знаете – собака на сене: и нам на «Баяне» развернуться не даст, и от себя не отпускает. Говорят, скоро к нам адмирал Макаров приезжает, тогда я попытаюсь прямо к нему обратиться. Он хоть и адмирал, но, по слухам, и сам не прочь всё время плавать на лёгких крейсерах и миноносцах.

– Это из Кронштадта, знаменитый изобретатель и строитель «Ермака». Из матросов он, читали? – заметил Гобято.

– Он самый. Начал службу юнгой, а добрался до вице-адмирала. В наше время это не так-то легко без помощи тётушек и дядюшек. К тому же его сильно недолюбливают за беспокойный и резкий характер. К нам его, верно, с удовольствием сплавили. Зато мы определённо выиграем, получив Макарова после старой развалины Старка.

– Нам следовало бы покрепче связаться с флотом, – вставил Звонарёв.

– Рад буду видеть вас вместе с капитаном Гобято у себя на «Новике». Быть может, вы даже рискнёте с нами выйти в море? Погоняемся за японцами, заодно покажем вам наше искусство стрельбы, – пригласил Эссен.

Артиллеристы поблагодарили и предложили вместе пообедать в ресторане «Саратов», расположенном неподалёку.

Зал ресторана был полон обедающими, по преимуществу военными; вечерней кутящей публики ещё не было. С трудом отыскали два свободных столика. Вскоре в зал вошёл стрелковый поручик Стах Енджеевский. Он был, видимо, прямо с занятий – весь запылённый, усталый. Не найдя свободного места, он подошёл к своим знакомым Сойманову и Гобято и попросил разрешения сесть около них.

– Пожалуйста, – приветливо пригласил его старший за столом, Эссен.

– Ты откуда это такой усталый? – спросил его Сойманов.

– Со службы. Только теперь, когда война началась, мы начали учить солдат, как следует стрелять, в мирное же время занимались парадами да шагистикой. Сорок учебных патронов на солдата за четыре года службы полагалось! Зато «ура» кричать да приветствовать начальство учились круглые сутки, – жаловался Енджеевский. – И сейчас всё ещё учат стеной в штыки ходить, не признают рассыпного строя, так как никто из офицеров не умеет им управлять, а солдаты не привыкли к самостоятельности и не знают, что им в цепи делать. Я свою команду охотников с утра до вечера натаскиваю в рассыпном строю.

– Кто у вас командир? – полюбопытствовал Гобято.

– Савицкий, толстый такой, не глуп, но подл и трус. Зато в чести у начальника дивизии Фока, генерал в нём души не чает. Одним словом, с боевой подготовкой дело обстоит определённо плохо. У вас, артиллеристов, лучше: и стрелять умеете, и изредка даже попадаете, – съехидничал Стах.

– Напрасно подсмеиваетесь, поручик, – вмешался Эссен. – Перед вами наглядный пример меткости: прапорщик сумел подбить среди ночи крохотный миноносец с дистанции в двадцать кабельтовых, это совсем не плохо.

Публика постепенно прибывала. Появился оркестр и заиграл весёлые вальсы.

Появление Дукельского сразу внесло оживление.

– Жорж, подсаживайся к нам! – окликнул его Эссен.

Лейтенант не замедлил подойти.

– Какие новости? – здороваясь, спросил у него Эссен.

– Макарова ждём в Артур через неделю или дней через десять. Сегодня получили от него телеграмму уже из Омска. Старк начал складывать свои пожитки и собирается спускать флаг. Флаг-капитан Молас нервничает, побаивается, что Макаров другого флаг-капитана возьмёт, – начал выкладывать новости Дукельский. – Что же ещё? Да, Витгефт ничего не делает, объедается и засматривается на девочек, которых тралит его сын. Григорович гадает на кофейной гуще, что ему принесёт приезд Макарова – адмиральские ли орлы или списание за «доблестную» боевую деятельность двадцать шестого января. Шенснович всё никак не может снять свой «Ретвизан» с мели. Кажется, обо всём сообщил, господа.

– Язычок же у тебя, Георгий Владимирович, – усмехнулся Эссен. – Ну а Эссен о чём думает?

– Что ему наконец позволят воевать с японцами по-настоящему, а не стрелять на предельной дистанции, стоя на якоре под защитой батарей.

– Угадал! Я очень надеюсь, что с приездом Макарова пребывание эскадры в порту кончится. Насиделись мы достаточно.

После обеда выпили по бокалу шампанского за дружную совместную работу армии и флота и стали расходиться. Моряки двинулись к себе на корабли, Гобято отправился домой, а Енджеевский со Звонарёвым решили сходить за покупками.

В магазине «Кунст и Альберт» они встретились с пожилой, лет сорока, дамой, которую сопровождали две молоденькие девушки. Одну, повыше ростом, румяную шатенку с задорно блестящими карими глазками, звали Лёлей, а другую, маленькую худенькую блондинку с чудесными голубыми мечтательными глазами, – Олей. Все трое дружески приветствовали Енджеевского.

– Что вас так давно не видно, Стах? Где вы пропадаете? Опять сидели на губе? – засыпали его вопросами девушки.

– Учу своих солдат воевать.

– А раньше что же вы делали?

– Учил их маршировать.

– Стах, вы неисправимы, – улыбнулась дама. – За ваш язык вас начальство и не любит.

Енджеевский представил Звонарёва.

– Вы артиллерист? Четвёртой бригады? – поинтересовалась Оля.

– Нет, с Электрического Утёса.

– Вот вы откуда, – все три женщины с любопытством посмотрели на прапорщика. – Говорят, там у вас не очень спокойно?

– Да, бывает иногда даже весьма жарко.

Покончив с покупками, Звонарёв и Стах пошли проводить своих знакомых.

Стах и Лёля ушли вперёд.

– Пусть полюбезничают, – улыбнулась Мария Петровна. Оля только вздохнула в ответ.

– Что, и тебе Стах сердце присушил? Беда мне с моими девицами: всегда обе сразу в одного кавалера влюбляются и только мешают друг другу.

– Совсем я не влюблена в Стаха. Хотя вообще он очень хороший, совсем не похож на офицера.

– Вы недолюбливаете, кажется, наше доблестное офицерство? – спросил Звонарёв.

– Многих из них любить-то не за что. Грубы, нахальны, некультурны, бьют солдат и пьянствуют беспробудно. Стыд и срам, – горячо обрушилась Оля.

– Само собой разумеется, господин Звонарёв, о присутствующих не говорят, – поспешила смягчить резкость Оли Мария Петровна. – Мы вас не знаем и надеемся, что вы составляете счастливое исключение, как и наш Стах. Вы давно с ним знакомы?

– Только сегодня познакомился.

– Вот мы и дома, – остановились женщины около калитки большого сада, в глубине которого виднелось одноэтажное здание.

– Что это за здание? – спросил Звонарёв.

– Городская начальная школа имени Пушкина. Я заведую школой, а Оля и Лёля работают учительницами, – пояснила Мария Петровна.

– У вас учится детвора?

– Днём детвора, а вечером школа для взрослых. Большей частью это мелкие служащие, не имеющие среднего образования, хотя есть и рабочие и даже несколько матросов из портового управления. Вот и наши голубки возвращаются, – улыбнулась она, заметив подходящих Лёлю и Стаха.

Звонарёв и Енджеевский стали прощаться.

– Как их фамилии? – спросил Енджеевского Звонарёв, когда они отошли от сада.

– Заведующая – Желтова, Лёля – Елена Фёдоровна Лобина, а Оля – Ольга Семёновна Селенина. Лёля – моя невеста. Давно бы мы с ней поженились, да в полку не разрешают: учительница, видите ли, не пара офицеру! Я мечтаю об учительской семинарии. Кончить бы её, пошли бы в деревню с Лёлей вместе учительствовать. А пока я начальник охотничьей команды Четырнадцатого стрелкового полка, – усмехнулся Стах. – Ну, мне направо. Будьте здоровы, Сергей Владимирович, и не стесняйтесь, заходите в школу; дом там, правда, не аристократический, но зато бывает просто и весело. Захватите с собой какую-нибудь снедь, чтобы не вводить хозяек в большой расход.

Расставшись с Енджеевским, Звонарёв пошёл домой. На углу одной из улиц он столкнулся лицом к лицу с какой-то дамой, которая от неожиданности и испуга выронила из рук свои покупки. Извинившись, прапорщик поспешил их поднять и предложил даме донести их до дому.

– Пожалуйста. Кстати, мне уже совсем недалеко. Вы меня очень обяжете, а то я задержалась в магазинах и боюсь идти одна по улице. Вы сами какой части? – спросила дама.

Звонарёв сказал.

– У Василия Фёдоровича Белого, значит, в подчинении? На какой батарее? На Электрическом? Мне муж говорил, что это самая боевая батарея. Он там тоже один раз был, ещё двадцать седьмого января. Рассказывал, как японцы засыпали Утёс снарядами. Анатоль даже хотел представить командира к награде, да солдаты там показались ему плохо дисциплинированными. Но вы не унывайте, ещё будут награды впереди, – разливалась дама.

Звонарёв недоумевал, с кем он разговаривает. Насколько можно было рассмотреть в сумерках, дама была уже немолода, но миловидна, хорошо одета и, видимо, принадлежала к артурскому высшему обществу. Спросить, кто она, прапорщик не решался и молча слушал её болтовню.

– Вы меня очень тронули вашей любезностью, молодой человек, милости прошу к нам заглянуть, попросту, без визитов, – теперь по военному времени не до того. Стессель, Вера Алексеевна. Дорогу к нам вам укажет любой солдат. – На прощанье Вера Алексеевна пожала ему руку.

«Так вот, значит, какая эта самая Стессель, о которой столько говорят, – подумал Звонарёв. – Везёт мне сегодня на новые знакомства в самых разнообразных кругах: из моряков – Эссен, из стрелков – Стах, учительницы и, наконец, Стессель», – подвёл он итоги дня.

Когда вечером он рассказал Гобято о своём знакомстве с Верой Алексеевной, тот громко расхохотался.

– Теперь вам, дорогой Сергей Владимирович, карьера в Артуре обеспечена. Попасть в фавор к жене Стесселя – это значит заручиться лучшей у нас протекцией. Она баба неглупая, гораздо умнее своего мужа, вертит им как хочет и держит в ежовых рукавицах.

– Я к военной карьере не стремлюсь.

– Всё же это знакомство может когда-нибудь и пригодиться вам. Память у неё прекрасная, особенно на молодых людей.

На следующий день, когда Звонарёв вместе с Гобято пришёл в мастерскую, солдаты заканчивали расклёпку станин. Работа шла дружно и споро, Братовский подходил то к одному, то к другому из мастеровых и показывал, как удобнее и скорее срубить заклёпки.

Жмурин уже не решался давать какие-либо указания.

– Пожалуй, они сегодня закончат расклёпку, – проговорил Гобято. – Откуда у них прыть такая взялась?

Братовский улыбнулся.

– Знаем, зачем и что делаем, ваше высокоблагородие, вот и работа интереснее. Вчера их благородие нам рассказали и объяснили, что к чему.

– Сегодня суббота, зашабашим в два часа дня. Поспеете работу кончить? – спросил Гобято.

– К обеду кончим, а после обеда перенесём станины в кузнечную, там и приладим к ним дополнительные листы, – ответил Братовский.

– Спасибо, братцы, за усердную службу, – поблагодарил Гобято. – В воскресенье все получите увольнительные в город.

– Мы, ваше высокоблагородие, хотели и завтра поработать, чтобы скорее закончить дело.

– Не возражаю, после дам вам по два отпускных дня, – пообещал капитан. – Эту работу необходимо окончить возможно скорее.

– Вы, оказывается, говорить с солдатами мастер. Этим талантом у нас, к сожалению, мало кто обладает: больше зуботычинами действуют, – сказал Звонарёву Гобято, когда они отошли от солдат.

– Школа Борейко. В этом же секрет и его успехов в стрельбе: сумел заинтересовать солдат.

В канцелярии их поджидал начальник крепостной жандармской команды, ротмистр, князь Микеладзе.

– Чем могу служить? – сухо спросил его Гобято.

– Разговорчик к вам есть один, секретного порядка, многоуважаемый Николай Андреевич, – залебезил жандарм.

Гобято выслал писарей из комнаты. Микеладзе многозначительно посмотрел на Звонарёва.

– Это мой помощник и заместитель, можете его не стесняться, – пояснил Гобято.

– Господин Звонарёв, если не ошибаюсь, человек новый, только что в Артур приехал, не в курсе наших дел, да и человек он, простите, штатский, случайный на военной службе, так что, признаюсь, его присутствие меня слегка смущает.

– Откуда вы всё это о нём знаете? – удивился Гобято.

– Какой бы я был жандарм, если бы не знал каждого нового офицера в Артуре? Мы, жандармы, должны знать всё: кто чем дышит, что думает.

– Я могу уйти, – вмешался Звонарёв.

– Очень прошу вас остаться. Князь, я надеюсь, не будет больше возражать.

Ротмистр поморщился, но протестовать не стал.

– У вас в мастерских появилось несколько новых солдат, среди них есть и нежелательный элемент. Например, Иосиф Братовский: он состоял членом нелегальной организации в Варшаве, на механическом заводе Лильпопа. Только за отсутствием прямых улик избег суда. По настоянию варшавского губернского жандармского управления его направили в Артур. Немедленно по прибытии он был взят моим агентом под наблюдение. Хотя пока за ним ничего ещё не замечено, но следить за ним надо внимательно.

– У меня нет никаких опорочивающих Братовского данных, работает он прекрасно, поведения примерного…

– По вечерам, извините, в нужнике долго с солдатами засиживается и разговоры разные ведёт: кто, да откуда, да где работал; почву, очевидно, нащупывает.

– У страха глаза велики, князь. Вы всегда из мухи слона делаете. Чихнёт солдат, а вы уж готовы в этом видеть потрясение основ, – иронизировал Гобято.

– От копеечной свечки, говорят, Москва сгорела.

– Вы бы лучше вашу энергию обратили на борьбу со шпионажем. Помимо японцев, одетых под китайцев, в городе имеются шпионы и других национальностей, прежде всего англо-американцы. Вот где главное наше зло. Под вывеской торговли они самым беззастенчивым образом собирают важные в военном отношении сведения, – с негодованием проговорил Гобято.

– Английские и американские подданные все высланы за пределы Квантунской области.

– Сам не далее как вчера видел на улице Томлинсона и Смита. Они процветают не хуже прежнего, – спорил капитан.

– Они приняли другое подданство и стали недосягаемыми для нас. Что касается китайцев, то… это нелёгкая, сознаюсь откровенно, задача. Русских агентов к ним не пустишь, не верят они им, а среди китайцев мы, к сожалению, ещё не создали прочной агентуры. Среди русских куда легче. Вот, например, господин Звонарёв вчера был замечен в обществе весьма нежелательных в Артуре особ: заведующей Пушкинской школой и её учительниц. Они там, под видом вечерней школы, чуть ли не курсы агитаторов устроили.

– Какое вам, господин ротмистр, дело – где и с кем я бываю? – возмутился Звонарёв.

– Нам, жандармам, до всего есть дело. С какой вы девочкой спите, и то мы должны знать. Вот вы раз или два были в компании у мадемуазель Ривы, мы и это знаем. Должен сказать, что вполне одобряем ваш вкус – весьма интересная жидовочка и ни к какой политике не причастна.

Звонарёва всё больше возмущал наглый и самоуверенный тон жандарма.

– Вам, должно быть, известно, что вчера я не один был с заведующей школой…

– Как же, с вами был поручик Енджеевский, тоже чуть ли не социалист. Вас нельзя поздравить с таким знакомством.

– Позвольте мне знать самому, с кем и какое вести знакомство. В ваших указаниях по этому поводу я не нуждаюсь, – резко оборвал Звонарёв.