Текст книги "Порт-Артур. Том 1"

Глава четвёртая

Прошло дней десять со дня приезда Звонарёва в Артур. Он постепенно привык к жизни на Электрическом Утёсе.

Утром, часов в восемь, если ночь проходила спокойно, прапорщик вместе с Жуковским отправлялся в обход на батарею. Жуковский, как хороший хозяин, сам ежедневно заглядывал во все углы и был в курсе всей жизни роты.

В роте ежедневно производилось учение при орудиях, которое вёл Борейко. С присущей ему энергией и увлечением он учил солдат простейшим приёмам зарядки и наводки орудий, внося собственные новшества.

– Николай Васильевич, – ещё издали кричал он Жуковскому, – даю залп через две минуты десять секунд вместо пяти минут по уставу, но можно и ещё ускорить. Родионов с первым взводом умудряется давать залп через одну минуту пять секунд. Думаю, что сумею добиться и одной минуты тридцати секунд для всей батареи. Скорострельная батарея будет у нас, Николай Васильевич, с моряками сможем потягаться, хотя у них всё электричеством движется, а у нас вручную.

Борейко сиял от радости, солдаты стояли красные и потные от беготни, тоже радостно-возбуждённые.

– Умеете вы, Борис Дмитриевич, увлекаться сами и увлекать людей, – похвалил Жуковский.

– Дело артиллерийское люблю. Не поверите, ночью проснусь – и то думаю: а нельзя ли что ещё усовершенствовать на батарее? Да и солдаты помогают: недавно придумали раздельную наводку производить. Наводчик только в цель наводит, а угол возвышения придаётся пушке по квадранту[61]61
  Квадрант – прибор для придания стволу орудия нужного угла возвышения.


[Закрыть] на цапфе[62]62
  Цапфы – выступы посредине ствола орудия, вставляются в цапфенные гнёзда орудийного станка.


[Закрыть]. Тут рядом и подъёмные дуги, и тормоза – очень удобно получается, только вот наводчику иногда цель закрывают. Думаю стрелу железную к цапфе привинтить, а в конце стрелы полку для квадранта устроить. Тогда стрела с орудием будет вращаться, и по ней можно придавать пушке нужный угол возвышения. И люди за бруствером будут внизу укрыты. Так миром да собором и мозгуем.

Солдаты с увлечением обсуждали различные предложения по усовершенствованию способов наводки орудий. Борейко всех внимательно выслушивал.

– Золотой человек, да сильно пьёт. А как напьётся, забуянит, сладу с ним никакого нет, – задумчиво говорил Жуковский о Борейко.

С батареи шли вниз, в помещение для электродвигателя. Там хозяйничал старший мастеровой Лебёдкин, до службы работавший на одном из уральских заводов смазчиком на силовой станции. В Артуре он кончил курсы подготовки электромехаников для прожекторных команд и попал на Утёс. Под его командой было двое молодых солдат, до службы бывших механиками на паровых молотилках у помещиков. Они глаз не сводили со своего начальника, то хвалившего их, то награждавшего при ошибках тумаками.

Жуковский сразу же по приезде Звонарёва назначил его заведовать прожекторной командой. Лебёдкин встретил новое начальство недружелюбно и начал с того, что разладил машину «для проверки» Звонарёва.

Прапорщику пришлось повозиться с регулировкой золотников и стуком в подшипниках, пока он не заметил, что все неполадки, устранённые накануне, опять возникают на следующий день. Произошёл короткий, но выразительный разговор с Лебёдкиным, и авторитет Звонарёва был признан на прожекторной станции.

Из силовой Жуковский шёл в кухню и неизменно тащил за собой Звонарёва. Тут обычно с утра орудовал фельдфебель Назаренко, который следил и за качеством пищи, и за правильностью раскладки хлеба, мяса, круп, лаврового листа. Официально артельным хозяйством роты ведал Чиж, но он считал ниже своего достоинства заниматься этим и целиком всё передал Назаренко. Звонарёв с удивлением узнал, что кислая капуста в Артур доставляется из Владивостока и её очень бережно расходуют, что гречневая каша, как лакомство, даётся солдатам только в праздники, а в прочие дни солдаты получают рисовую кашу, которую весьма не одобряют. Рыбу давали только в Великий пост.

– Но ведь море-то под носом? Отчего бы не организовать рыбную ловлю и вволю кормить солдат свежей рыбой, а не интендантской полупротухшей солониной? – удивился Звонарёв.

– Нет у нас ни лодок, ни сетей. Да кто их знает, какая здесь рыба ловится? Покупаем иногда у китайцев, а сами рыболовством не занимались, – уклончиво ответил Жуковский.

– Вернее, желания не было. Если бы Борейко взялся за это дело, то, верно, пошло бы, – возразил Звонарёв.

– Уж ежели поручик возьмётся, то, верно, что-нибудь да будет, беда или дело – неизвестно, а только просто не обойдётся, – вставил Назаренко.

Жуковский, Борейко и Звонарёв завтракали вместе. Чиж – отдельно, у себя. С первого же дня отношения Звонарёва с Чижом приняли чисто официальный характер. Жуковский сперва пытался сгладить эту натянутость, но затем бросил, предоставив времени наладить это щекотливое дело.

На батарее трубач заиграл тревогу. Одеваясь на ходу, прапорщик побежал к орудиям. Дежурный взвод под командой Чижа уже готовил свои орудия к стрельбе.

С моря знакомо рявкнули пушки «Ретвизана», слева, шипя и урча, пронеслись первые японские снаряды и пролетели куда-то в тыл, в город. Чиж, мелькнувший было около дальномерной будки, спешно юркнул в каземат, как только подошёл Жуковский; Борейко с секундомером в руках ругал кого-то за медленность наводки орудия.

Всё это было уже знакомо Звонарёву, и он занял своё обычное место между крайними левыми орудиями. Тут же, невдалеке, с карандашом и записной книжкой в руках расположился Родионов, на ходу записывая прицел и целик.

Неожиданно один из японских снарядов, видимо на рикошете, разорвался с оглушительным грохотом над батареей, осыпав всё вокруг тысячами осколков. Где-то звякнуло разбитое стекло, затявкал внизу у кухни Шарик, испуганно закудахтали разгуливавшие по двору куры.

Шурка, простоволосая и неодетая, выскочила на двор и стала спешно снимать сушившееся бельё.

– Тю его, хай ему грец! – выругался Родионов, оглядываясь на падающие осколки.

На батарее остро запахло неприятным запахом мелинита[63]63
  Мелинит – пикриновая кислота (тринитрофенол), взрывчатое вещество, широко применявшееся в снарядах морской артиллерии.


[Закрыть].

– Никак адмирал Того дух пущает, – сострил кто-то из солдат.

Новая очередь японских снарядов заставила солдат укрыться в нишах и погребах.

Стрельба продолжалась недолго: не успела батарея дать пять или шесть залпов, как японцы ушли в море.

Жуковский не торопясь спустился с бруствера, обмениваясь впечатлениями с Борейко.

– Всё же чаще чем через три минуты сегодня залпов батарея не давала. Второй взвод Лепёхина, чёрт бы его побрал, возился очень. Завтра с утра я их поманежу, они у меня зашевелятся, – волновался поручик.

– И три минуты на залп не плохо, – утешал его Жуковский.

Чиж, выйдя из каземата, смотрел в бинокль на уходящих японцев.

– Удивительный вы человек, Александр Александрович, – ехидно обратился к нему Борейко. – Хоть бы раз полюбопытствовали посмотреть на Того, когда он близко около нас.

– Я не принадлежу к числу любопытных, – отшучивался Чиж.

– Что вы, собственно, в каземате во время боя делаете? – вдруг в упор спросил Жуковский.

– Снаряды считаю, – не моргнув глазом, ответил Чиж. – Кроме того, от грохота стрельбы у меня так разбаливается голова, что я ничего не соображаю целый день потом.

– Вы бы ватой уши затыкали, а то, знаете, всё же неловко получается: офицер – и вдруг из каземата не вылазит, – журил Чижа Жуковский. – Смотрите, прапорщик – и тот по батарее ходит, а не прячется.

– Прапорщик мне не указ, – буркнул Чиж.

– Нет, я вас прошу во время боя в каземате не сидеть, а находиться на взводе, как полагается, – уже строже закончил Жуковский.

– Слушаюсь, господин капитан, – официально вытянулся Чиж.

Солдаты весело гурьбой побежали вниз к казармам, награждая друг друга шутливыми пинками и тумаками. Заяц с разгона вскочил на спину одного из наводчиков и, гарцуя на нём, орал в подражание Борейко:

– Батарея, слухай мою команду! Наводить прямо в… японского адмирала Тогова!

– Вот сукин сын! – добродушно смеялся Борейко.

– Есть сообщение, что с темнотой наши миноносцы выйдут в море на поиски. Не обстреляйте их, Сергей Владимирович, ночью, – предупредил Жуковский. – Вам ведь сегодня дежурить.

С наступлением темноты Звонарёв, потеплее одевшись, захватив бинокль, с керосиновым фонарём в руках отправился на батарею.

Гарнизонное здание в Порт-Артуре

Дежурный взвод размещался в каземате на батарее. Сводчатый до самого пола бетонный каземат вмещал около сорока человек. Вдоль стен были сделаны нары в два яруса, одетые солдаты вповалку лежали на них, перебрасываясь редкими фразами. В проходе, посредине, под висящей с потолка лампой, стояли стол и несколько табуреток. За столом солдаты играли в шашки.

Приход Звонарёва заставил всех вскочить. Родионов подошёл к прапорщику и доложил, что первый взвод в составе сорока двух человек, при трёх фейерверкерах, выделен для ночного дежурства на батарее.

Чтобы не стеснять своим присутствием солдат, Звонарёв поспешил выйти из каземата с Родионовым. Они прошли к орудиям, проверили их готовность к стрельбе, наличие снарядов около них, подошли к прожектору, установленному саженях в пятидесяти от батареи на бетонированной площадке. С моря шёл туман. В темноте, внизу, глухо шумел прибой. Весь берег тонул во мраке, и только у прохода одиноко маячил прожекторный луч, пытаясь пробиться через мглу. Вернувшись на батарею, Звонарёв ушёл в небольшой, похожий на нишу, казематик для дежурного по батарее офицера. Там помещались походная кровать, крохотный столик и табуретка. Помещение скудно освещалось керосиновой коптилкой. Тут же стоял полевой телефон для связи с квартирой Жуковского и канцелярией роты в казарме.

В солдатском каземате около стола собралось несколько человек – Родионов, Лебёдкин, Заяц, Белоногов, шёпотом ведших беседу. Как водится, ругали начальство и свою солдатскую жизнь.

– Только и думают, как бы изувечить или погубить солдат, сволочи!

– Подожди, кончится война, разборка всему будет. Спросят тут и с них, как они воевали и что делали.

– Пока спросят, нас в живых не будет.

– Нас не будет, другие останутся. Пока мужик будет, будет и солдат. Те и спросят с чижей.

– Малая в том утеха. Надо мной Чиж измывался, а кто с него спросит, мне неизвестно.

– Почём знать, может, и ты, Заяц, сам с Чижа спросишь. Поживём – увидим.

В это время в каземат вбежал сигнальщик.

– К орудиям, японец у берега плывёт! – громко закричал он.

– Выходи к орудиям, номерки! – рявкнул за ним Родионов.

Все ринулись к выходу. Около пятидесятимиллиметровых пушек уже маячили в темноте фигуры Борейко и Звонарёва.

– Копаетесь, черти полосатые! – кричал Борейко.

С дальномера выкрикивали дистанцию до видневшегося трёхтрубного миноносца.

– Тысяча пятьсот! Тысяча четыреста восемьдесят! Тысяча четыреста шестьдесят!

– Гранатой прицел семьдесят! Два патрона, огонь! – скомандовал Борейко.

В бинокль были видны всплески воды от снарядов. Миноносец продолжал идти тем же курсом, не сбавляя хода. Вдруг на нём засигналили огнями.

– Что за чёрт, не наш ли? – опешил Борейко.

– А что обозначают эти сигналы? – спросил Звонарёв.

– Кто их знает; моряки понимают, а мы нет. Надо думать, просят прекратить огонь.

– Соседние батареи молчат. Должно быть, наш.

– Почему же идёт со стороны Дальнего?

– Возвращается с моря.

– Рано ещё – начало первого, и потом один… – недоумевал Борейко.

Пока разбирали – чей же миноносец, он успел подойти к «Ретвизану» и выпустить в него две мины. С Утёса видели вспышки минных выстрелов на миноносце.

– Японец, сучий сын! Огонь, три патрона, беглый огонь! – не своим голосом кричал Борейко.

С «Ретвизана» загрохотали пушки, к ним присоединились соседние батареи.

Весь берег запылал огнями, но японец уже полным ходом уходил в море, скрываясь в ночном тумане.

– Прохлопали. Обдурили нас япошки своими сигналами. Всё наше незнание этих самых морских сигналов! Стреляйте по всем судам, которые ночью без огней на море увидите. Наши должны с опознавательными огнями идти, – распорядился Борейко.

– Тогда их в темноте японцы тоже заметят, – возразил Звонарёв.

– Должны же моряки как-нибудь давать нам знать, что это наши суда, а не японские. Ерунда одна получается. Телефон ненадёжен, сигналов нет. Пусть бы моряки дали на каждую батарею по своему сигнальщику. Тогда бы и мы их сигналы разбирали. Завтра обо всём этом по команде подам рапорт Белому, – решил Борейко, уходя с батареи.

Солдаты вернулись в каземат, Звонарёв к себе. Только дежурные и дневальный тревожно всматривались в темноту ночи. Под утро поднялась тревога: на рейде обнаружились три или четыре миноносца, полным ходом уходящие в море.

Звонарёв, памятуя указание Борейко, энергично обстрелял их. За Электрическим Утёсом открыли огонь и другие батареи.

Концевой миноносец оказался подбитым и запарил. В это время на Золотой горе взвилась ракета, что служило сигналом прекращения огня. Стоявшие у входа суда подошли к повреждённому миноносцу и взяли его на буксир.

– Ваше благородие, да это наш миноносец. Смотрите, с него снимают раненых на катер! – с ужасом проговорил Родионов. – Японца прозевали, а своего едва не утопили.

Звонарёв чуть не лишился чувств от сознания совершённой им ошибки.

Из порта навстречу повреждённому кораблю подошли спасательные суда и начали его осторожно вводить на внутренний рейд. Сомнений больше ни у кого не было.

– Поди, есть там и раненые, и убитые нами. Не одна баба в деревне взвоет по мужику, которого мы сегодня загубили по дурости своей, – резонёрствовал наводчик Кошелев.

Звонарёв был в отчаянии. Он сознавал свою вину и вину начальства, не наладившего связь берега с флотом.

– Вы, ваше благородие, не журитесь шибко, – убеждал его Родионов. – Нашей вины тут нет, приказали стрелять, мы и стреляем. Тут и днём на море не поймёшь, где японцы, а где наши, а ночью и подавно.

Прапорщик был очень благодарен Родионову за его ободрение. Солдаты молча шли рядом, изредка громко вздыхая.

– Наделали делов, напекли пирогов, только от них самим тошно, – мрачно бурчал Белоногов.

Как ни старался Звонарёв уверить себя в своей правоте, это ему не удавалось. В волнении он до самого утра прошагал на батарее и, чуть наступило утро, пошёл с докладом к Жуковскому.

– Стоит из-за пустяков волноваться, Сергей Владимирович, – спокойно проговорил Жуковский, выслушав расстроенного прапорщика. – На войне без ошибок не обойдёшься. Надо только их учесть на будущее время. Днём, верно, всё узнаем от Управления артиллерии.

– Разрешите мне самому туда съездить с рапортом о происшедшем.

– Пожалуйста, но, по-моему, ничего особенного не произошло. Вы не виноваты, просто несчастная случайность, которая может произойти с каждым.

Звонарёв на ротной лошади вместе с артельщиком поехал в Управление артиллерии. Стояла неприятная пронизывающая сырость, напоминавшая Звонарёву Петербург. Он ёжился в своей шинели, чувствуя озноб и от холода, и от всё ещё не прошедшего волнения.

Один Борейко, которого он мельком видел утром, неожиданно понял его.

– Хоть вы не виноваты юридически, но всё же я вас понимаю и сочувствую вам. Я, верно, с горя бы напился и набезобразничал, но вам этого делать не рекомендую.

В Управлении Звонарёв прежде всего увидел писаря Севастьянова, знакомого по первому дню приезда. Он радостно, как со старым приятелем, поздоровался с ним за руку, забывая, что по уставу этого делать нельзя.

Писарь украдкой оглянулся – не видел ли кто рукопожатия – и затем сразу же сообщил:

– Не извольте беспокоиться, на «Страшном» только двое легко ранены, остальные целы, попортило малость машину, но через два-три дня всё будет исправно. Генерал во всём винит моряков и уже поджидает вас, чтобы подробности узнать.

Звонарёв горячо поблагодарил писаря и прошёл к Белому. Юницкий встретил его холодно-вежливо и иронически поздравил с успехом в борьбе с «русским флотом».

Звонарёв едва не наговорил ему дерзостей, но появление Тахателова заставило его замолчать.

– Нехорошо, дюша мой, но бывает и хуже, – перебил полковник доклад Звонарёва. – Пойдём к генералу, он уже ожидает вас.

Белый, как всегда молчаливый и сдержанный, выслушал всё спокойно и заявил, что считает Звонарёва совершенно правым.

– Плохо, что японца прозевали. Говорят, он сигнал поднял: «Предлагаю сдаться в плен», – а вы и замолчали, будто поняли и решили сдаваться.

За неизбежным завтраком у генерала Звонарёв опять увидел Варю. Девушка была в курсе всего и сообщила ему то, что он уже знал от писаря.

– Севастьянов мне всё рассказал, так как я думала поехать к вам на Электрический. Надо там перевязочный пункт Красного Креста организовать. Хочу привлечь жену и дочь вашего фельдфебеля – они ведь одни у вас из женщин остались. Пройдут месячные курсы и смогут работать на пункте.

– Шурка, может, и пойдёт учиться, хотя она, кажется, не особенно грамотная, но мать её в сёстры не подойдёт – разве в санитарки.

– Пусть хоть так работает – и это будет нужно, если война разгорится. Дочку же обязательно вытяну сюда. Тут со всех батарей соберутся женщины, и мы вместе будем учиться.

– А мужья-то как? – удивился Звонарёв.

– Останутся с денщиками. По воскресеньям будем отпускать их домой, как из института, – весело смеялась Варя.

Звонарёв взял на себя переговоры с Шурой Назаренко. Возвращался он на Электрический Утёс вместе с гарнизонным священником, который должен был проводить говение солдат.

Попик, ещё не старый, маленький и волосатый, с елейным личиком, взобрался на линейку, поднял воротник объёмистой шубы и в полном молчании доехал до Утёса.

– У вас, кажется, частенько постреливают? – спросил он Звонарёва уже у самой батареи.

– Да, но больше по ночам.

– Постараюсь в две-три службы управиться со всеми, – деловито пробурчал поп.

Жуковский приветливо встретил гостя и пригласил к обеду. Борейко воспользовался случаем выпить лишнюю рюмку водки за обедом и заодно подпоил священника. Как ни упирался поп, но Борейко заставил его выпить три больших рюмки. Гость явно захмелел.

– Как я служить-то буду пьяный? – заскулил поп.

– Какой же вы, батя, иерей, если не пьёте? В Холмской семинарии, где я учился, протодьякон перед службой нарочно напивался, чтобы голос был басистее. По пьяному делу и служить будет веселей. Раз, два – и оттарабаните всё, что полагается. Если запнётесь, я вам подскажу. До сих пор все великопостные службы на память помню.

– Душевно рад, что вы так сведущи в церковных службах. Попрошу оказать мне, грешному, помощь, наладить хоровое пение, – попросил поп.

Вечером в казарме устроили нечто похожее на походную церковь. Попик облёкся в епитрахиль и начал службу.

Борейко во главе наскоро набранного хора изображал регента. Солдаты, сдвинув койки к стенам, стояли чинными рядами, подтягивая хору. Назаренко с причетником бойко торговал свечами. Шурка с матерью стояла сзади, усиленно крестясь.

Попик, ещё не вполне протрезвившийся, служил, запинаясь и путаясь, зато Борейко старался изо всех сил, руководя хором.

Служба сошла гладко. Поп рассыпался в благодарностях Борейко. Расхрабрившись, он решил остаться до утра на Утёсе.

За ужином Борейко опять напоил его.

Перед сном Звонарёв, как всегда, прошёлся по батарее. Ночь опять была мглистая, туманная. Дежурил второй взвод Лепёхина.

Заглянув в солдатский каземат, Звонарёв увидел Лепёхина с толстой Библией в руках. Вокруг него собралось человек десять солдат, таких же солидных бородачей. Они внимательно слушали торжественное чтение взводного. Подойдя ближе, Звонарёв разглядел на Библии старообрядческое двуперстие.

– Что читаете? – спросил он.

– Душеспасительное, великопостное – деяние апостолов, – не моргнув глазом, ответил Лепёхин.

– В старообрядческом изложении?

– Бог один, ваше благородие, по-всякому его можно славить, лишь бы душа была чиста и непорочна, – примирительно отозвался Лепёхин.

Звонарёв не стал спорить и вышел из каземата.

На обратном пути у своей квартиры прапорщик неожиданно наткнулся в темноте на Шурку. Девушка дичилась его и, встречаясь, всегда торопливо уходила. Вспомнив о поручении Вари Белой, Звонарёв окликнул Шурку.

Выслушав предложение, Шурка глубоко вздохнула и, немного помолчав, ответила:

– Я бы с радостью учиться пошла, да тятенька с маменькой не пустят, а особливо Вавила Пафнутьич серчать будет.

– А Пахомову-то до этого какое дело? – спросил Звонарёв.

– Просватана я за него.

– Люб он, что ли, очень вам?

– Какое люб! Глаза бы мои не глядели на его противную рожу.

– Зачем же тогда идёте за него?

– Родители велят. Они боятся Пахомова, особливо папаня; он, слышно, у жандармов служит, – тихим голосом проговорила девушка. – Как выпьет, начнёт бахвалиться: кого захочу, на вечную каторгу в Сибирь упрячу! Его сам Стессель-генерал знает. Вон он какой, даром что писарь. Не знаю, как и быть мне. И учиться в охотку, и не пустят меня отсюда, – грустно вздохнула Шурка.

– Где ты по ночам шляешься?! – громко окликнули Шурку, и она мгновенно исчезла в двери.

Утром попик встал с такой головной болью, что совсем не смог служить. Солдаты давно собрались в казарме и ждали начала богослужения.

– Опохмелитесь, батя, и всё как рукой снимет, – уговаривал Борейко.

– Отыди от меня, сатана, – злобно шипел поп. – Напоил отца своего духовного и насмеялся над ним. Проклинаю!

– Не страшно, батя. Лучше выпейте и айда на службу – солдаты ждут. Узнает генерал, вам может влететь, – пугал его поручик.

Испуганный поп поспешил выпить поднесённый ему Борейко стакан водки.

Почувствовав себя лучше, он бодро отправился на богослужение. Сперва всё шло хорошо, но затем попа начала одолевать икота.

– Мир-ик-ом Гос-ик-поду пом-ик-олимся, – икал попик.

Солдаты смешливо загудели. Это обидело священника, и он от волнения икал ещё больше. Выпитая натощак водка в тёплом помещении туманила голову, и язык стал заплетаться. Шум среди солдат усилился.

– Распустите людей. Выведите их на батарею, – приказал Жуковский Борейко. – А батюшку отправьте на квартиру отдохнуть.

Солдаты весело балагурили по поводу случившегося. Заяц тотчас изобразил икающего попа, Лебёдкин вторил ему. Лепёхин неодобрительно качал головой и всё повторял:

– Суета сует и всяческая суета, томление духа, силён в нас ещё князь тьмы – Вельзевул.

Чиж возмущался не столько поведением попа, сколько солдатами.

– Туда же, хамские рожи, на смех подняли своего духовника. Да их всех тут следовало бы перепороть, мерзавцев, чтобы знали, как над духовным отцом смеяться. Завтра же об этом сообщу мадам Стессель, она сумеет принять нужные меры!

– При чём же здесь солдаты? – спросил Жуковский.

– Дисциплинированные солдаты и виду бы не показали, что заметили неладное. Это вы, Николай Васильевич, виноваты, уж очень миндальничаете с солдатнёй, распускаете их.

Пасмурная с утра погода днём прояснилась, и на море показались дымки японской эскадры. Все поспешили на батарею. Японцы пустили по направлению к Артуру несколько быстроходных крейсеров, которые, подойдя к берегу, с дальней дистанции открыли огонь по внутреннему рейду и городу. Шестидюймовые снаряды с лёгким свистом пролетали над Электрическим Утёсом, устремляясь на Золотую гору, в порт и город.

– Николай Васильевич, разрешите мне дать залп-другой по японцам? – спросил Борейко.

– Стоит ли? Суда маленькие, быстроходные, попасть в них трудно, только снаряды будем зря расходовать, – возражал Жуковский.

– Я хочу проверить свои новые таблицы стрельбы; я учёл в них ветер, плотность воздуха и даже высоту прилива.

– Что же, дайте два залпа. Посмотрим, что у вас выйдет, – согласился Жуковский.

Борейко вытащил целую кучу таблиц, что-то по ним прикинул, послал к себе на квартиру узнать показания барометра, укрепил некое подобие вертушки Вильда[64]64
  Вильд (Вилд) Генрих Иванович (1833–1902) – академик, физик и геофизик, швейцарец по происхождению. Будучи директором астрономической обсерватории в Берлине, создал ряд метеорологических приборов.


[Закрыть], внимательно посмотрел на секундомер и наконец скомандовал прицел и целик.

– Наводить, как я вас учил, следить за целью до момента выстрела, – предупреждал он солдат.

Солдаты кропотливо возились у пушек. Взводные и орудийные фейерверкеры, видимо заинтересованные результатами опыта, тщательно проверяли наводку.

Не успел отгреметь первый залп, как Борейко, не дожидаясь определения его результатов, скомандовал новый прицел и целик. Это сократило время между залпами почти на целую минуту. Жуковский удивлённо посмотрел на Борейко.

– А если потребуется скорректировать залп? – спросил он у поручика.

– Корректировать не потребуется. Покрытие обеспечено. В этом и состоит особенность моего метода, – ответил тот.

– Падает! – закричал сигнальщик.

Все вскинули бинокли к глазам и увидели, как на головном трёхтрубном крейсере взвилось тёмное облачко, а когда его отнесло ветром в сторону, то обнаружилось, что на том месте, где стояла передняя труба, её уже не было, и только чёрный дым клубами вырывался наружу.

– Два попадания, один перелёт, два недолёта! – доложил сигнальщик.

– Прекрасно! Попробуйте ещё, – обрадовался Жуковский.

Грянул второй залп.

– Две минуты двадцать секунд, – отметил время между залпами Борейко.

Японцы, видимо не ожидавшие сразу попасть под накрытие, продолжали ещё некоторое время идти прежним курсом, но затем стали быстро поворачивать. Тут их настиг второй залп. Опять было отмечено одно попадание в головной корабль. Японцы спешно легли на обратный курс и стали удаляться заметно уменьшенным ходом.

Пока они вышли за пределы досягаемости, Борейко успел дать ещё один залп. Результаты опять были хорошие: два снаряда попали в концевой корабль, вызвав на нём пожар.

– Разрешите скомандовать отбой? – официальным тоном спросил Борейко, радуясь своим успехам.

– Пожалуйста! Поздравляю вас с превосходно проведённой стрельбой. Сочту своим долгом сегодня же донести об этом Белому и Стесселю, – рассыпался в любезностях Жуковский.

– Разрешите мне поблагодарить солдат, – попросил Борейко и, получив разрешение, во всю силу своих богатырских лёгких закричал: – За сегодняшнюю молодецкую стрельбу спасибо, братцы!

– Рады стараться! – ответили солдаты.

– Всем от меня по чарке водки.

– Покорнейше благодарим!

– И от меня тоже, – добавил Жуковский.

– Покорнейше благодарим!

– А теперь не грешно и нам пропустить чарку-другую, – пробасил Борейко, направляясь вниз с батареи.

О попе все позабыли, а он при первых же выстрелах кинулся бежать в город, на ходу осеняя себя крестом. Причетник едва поспевал за ним.

Вечером Борейко отпросился в город, уговорив ехать и Звонарёва.

– К десяти часам оба будем дома, – уверял он. – Проведаем морячков со «Страшного», как они поживают после столь удачного нашего обстрела, – шутил он.

«Страшный» оказался в доке, а все офицеры на берегу. Борейко повёз Звонарёва по всем злачным местам, но ни в ресторане «Саратов», ни в «Звёздочке», ни в «Варьете» они никого не нашли. Один из знакомых моряков посоветовал заглянуть к Риве и указал её квартиру.

Появление артиллеристов сперва несколько смутило Риву, так как у неё были Дукельский, Малеев, Акинфиев и другие моряки, но Борейко так дружески приветствовал лихого лейтенанта, что её опасения мгновенно исчезли.

– Позволь тебе, Георгий Владимирович, представить нашего прапорщика, искуснейшего стрелка по русским миноносцам. Бьёт по ним без промаха днём и ночью, что могут засвидетельствовать представители «Страшного».

Звонарёв готов был обидеться в ответ на это замечание, но Дукельский весьма вежливо приветствовал его.

– Я не сомневаюсь, что господин Звонарёв с ещё большим успехом стреляет по японским миноносцам. Думаю, что Малеев и Акинфиев разделяют мою точку зрения.

– Вполне, – присоединились мичман и лейтенант.

– Значит, всё в порядке. Не перекинуться ли нам в банчок, Боря? – предложил Дукельский.

Малеев, Борейко, Сойманов и Дукельский сели за карты, а Звонарёв с Акинфиевым поместились на диване.

Звонарёв стал расспрашивать о пострадавших на «Страшном».

– Больше всего пострадал сам миноносец, вы чуть ли не первым же снарядом повредили рулевое управление, а затем пробили холодильник в машине. Слегка обожгло двоих в машинном отделении, – сообщал Андрюша. – Хуже то, что вы, видимо, не знаете наших сигналов. Мы всё время показывали свои позывные и просили прекратить огонь, а батареи, наоборот, ещё сильнее стали нас осыпать снарядами. За это мы вас здорово ругали.

– Быть может, вы сможете нам прислать сводку ваших сигналов, чтобы мы в них разбирались?

– Это не так просто. Проще прислать вам на батареи для связи хотя бы по одному матросу-сигнальщику. Сигнализация у нас довольно сложная, и её скоро не выучишь.

– Давайте, Андрей Михайлович, заключим с вами союз берега с флотом, будем друг другу в чём можем помогать и прежде всего наладим прочную связь между собою. Пусть там штаб и начальство как хотят, так и делают, а мы, молодёжь, потеснее свяжемся друг с другом.

– Идёт! Я думаю, что все здесь присутствующие присоединятся к нам.

– В чём дело? – спросил Дукельский.

Акинфиев пояснил.

– Недисциплинированный вы юноша, мичман. Для чего же тогда штабы существуют, если связь помимо них пойдёт?

– Для того, чтобы всегда и всюду, на море и на берегу, вносить путаницу, – внушительно проговорил Борейко.

Все дружно расхохотались.

– Увы! Ты прав, Борис. Хотя и я флаг-офицер, но далеко не поклонник штабов.

– Так вы к нашему союзу присоединяетесь? – наседал на Дукельского Акинфиев.

– Готов помочь чем могу и установить прямую связь, хотя бы сперва только с Электрическим Утёсом, – согласился лейтенант.

– Заключение союза необходимо вспрыснуть, – вставил Борейко.

– Всему свой черёд. А пока что перекинемся в картишки.

Началась игра.

Звонарёв с любопытством рассматривал небольшую, со вкусом обставленную квартиру и хозяйку, хлопотавшую около стола.

– Андрюша и вы, простите, не знаю, как вас зовут, помогите мне накрыть на стол, – попросила их Рива.

Оба молодых человека направились в столовую.

– Вы у нас недавно? – спросила Рива Звонарёва.

– Две недели.

– С Борейко на Электрическом? Там, говорят, ни днём, ни ночью покоя от японцев нет. Всё время стреляют. Должно быть, очень страшно? Не правда ли? – болтала Рива.

– Я думаю, что у вас в городе гораздо страшней, – возразил Звонарёв. – У нас бетонные казематы, куда мы можем спрятаться от снарядов, а вы ничем не защищены здесь.

– Я сперва в погреб пряталась, да там у нас мыши. Я их больше японцев боюсь. Теперь сижу у себя и думаю: будь что будет! У вас я бы со страху умерла, а здесь как-то не страшно. Кажется, никогда сюда снаряд не попал, – улыбнулась Рива. – Борейко, верно, храбрый?

– Очень храбрый, всегда на бруствере торчит, чтобы солдаты видели и сами не пугались.

– Вы – инженер-механик? – спросил Андрюша. – Отчего же попали не во флот, а в крепость?

– Я, можно сказать, и моря настоящего до Артура не видел, судовых машин не знаю вовсе. Отбывал воинскую повинность в артиллерии, вот и попал в крепость.

– Значит, вы учёный инженер, а не простой офицер, – заметила Рива.

– Чем же офицеры хуже инженеров, Ривочка? – спросил Акинфиев.

– Офицеры умеют только воевать, а война бывает не всегда. А инженеры и доктора – они всегда нужны.