Текст книги "Порт-Артур. Том 1"

– И опять, по-моему, здесь больше глупости, чем геройства. Степанов один из лучших наших моряков, академик, каких у нас раз-два и обчёлся, и вдруг ради старого предрассудка добровольно гибнет со своим кораблём, вместо того чтобы дальше воевать с японцами. Он был нам нужен в Артуре, а сейчас он пользу принесёт разве только рыбам. Нет, нам надо решительно бороться с этими традициями седой старины, – горячился Сойманов.

– Что же ты тогда скажешь о гибели «Боярина»? – переходя на «ты», спросил Малеев.

– Скажу, что Сарычев подлый трус. Бросил крейсер при незначительной пробоине. Ведь «Боярин» ещё трое суток держался на воде после того, как команда покинула его. Погода была на редкость тихая, японцев не было, его можно было спасти. Сарычев пойдёт под суд, туда ему и дорога.

– Сарычева, к сожалению, не отдают под суд, а всего лишь отставили от командования…

– …потонувшим крейсером, – усмехнулся Сойманов. – Жаль, что среди нас нет ни одного человека с «Боярина», а то я поговорил бы с ним по душам.

– Навряд ли ты скоро и в Артуре найдёшь кого-либо с «Боярина». Сарычев уезжает в Кронштадт, остальные тоже переводятся – кто в Балтику, кто в Чёрное море, кто во Владивосток…

– …за отменную храбрость, проявленную при потоплении собственного крейсера, – не унимался Сойманов. – Не наградили их за это ещё орденами?

– К их несчастью, ни одного японца даже поблизости не было, – улыбнулся Малеев.

– Старка всё же убирают, хотя наместник и взял его под свою защиту.

– Трудновато его защищать. Прошло два дня войны, а мы потеряли: потопленными – четыре корабля, подорванными – три и повреждёнными артиллерией – четыре, а всего – одиннадцать боевых единиц. А кто же на место Старка?

– Макаров[59]59
  Макаров Степан Осипович (1848–1904) – вице-адмирал, флотоводец, изобретатель, теоретик военно-морского дела, написавший более пятидесяти научных работ, мореплаватель, дважды обогнувший земной шар, исследователь Арктики. Участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, во время которой немало способствовал активизации русских морских сил на Чёрном море. Командовал эскадрой Средиземного моря, направленной в 1894 году на Дальний Восток. В 1897–1898 годах, будучи уже вице-адмиралом, построил по собственному проекту ледокол «Ермак», на котором плавал в морях Арктики. С 1899 года – главный командир Кронштадтского порта и военный губернатор Кронштадта. В 1904 году (1 февраля) назначен командующим Тихоокеанским флотом и 24 февраля прибыл в Порт-Артур. Погиб 31 марта 1904 года на броненосце «Петропавловск», подорвавшемся на мине.


[Закрыть] из Кронштадта. Говорят, большой умница, учёный человек, весьма энергичен. Быть может, с ним наша эскадра оживёт.

– Поживём – увидим. Макаров прежде всего известный боевой командир, и я уверен, что он будет настоящим командующим флотом, – горячо проговорил Малеев.

– Кто будет рад приезду Макарова, так это наш Юрасовский, – вмешался в разговор Акинфиев. – Они старые знакомые, авось и ему теперь по службе повезёт.

– Да, больше двадцати лет проплавать, чтобы получить в командование миноносец! Его сверстники давно крейсерами командуют.

– Почему же затирают Юрасовского? – спросил Сойманов.

– Дело тут старое. В молодости вздумалось ему поиграть в политику. Ну вот, до сих пор забыть ему этого не могут. Чуть ли не за революционера считают, – пояснил Малеев.

– Разве он такой? – удивился Андрюша.

– Конечно, нет. Просто человек справедливый, матросов не бьёт, не обкрадывает, начальству спуску не даёт. Его и затирают, чтобы глаза начальству не мозолил.

– Нет, наш Вирен чёрен, как ворон, – вставил Сойманов.

– Не люблю я Вирена, – проговорил Малеев, – и на «Баяне» служить бы не хотел. Слов нет – один из лучших кораблей в эскадре. Там порядок и чёткость в работе, но матросы забиты, офицеры задёрганы.

– Вирен никогда не дерётся и, если матрос виновен, отдаёт под суд, офицерам тоже промахов не спускает, – заступился Сойманов за своего командира.

– За пустяки у него матросы под суд идут. Поэтому и не любят они Вирена, а боятся, да и в кают-компании его не особенно одобряют.

– Что же, по-твоему, лучше на «Новике» у Эссена?[60]60
  Эссен Николай Оттович (1860–1915) – адмирал, талантливый русский флотоводец, ученик С. О. Макарова. После Русско-японской войны служил на кораблях Тихого океана и Средиземного моря. С 1908 года – командующий Балтийским флотом. Сыграл большую роль в усилении боеспособности русского флота, нанёсшего крупные потери германскому флоту в Первую мировую войну.


[Закрыть]

– Всякий любящий своё дело моряк почитает за честь служить на «Новике»; там настоящая морская школа для офицеров и матросов. Хотя на берегу больше всего всегда буянят матросы с «Новика», да и господа офицеры на берегу тихим нравом не отличаются.

– Команда – сброд со всей эскадры. Надо только удивляться, как Эссен умеет их держать в руках.

– Зато в бою нет командира более смелого и лихого, чем Эссен. Всегда во всех боях он был первым, на разведках тоже.

Их разговор прервал Борейко.

– Друзья! Не спеть ли нам что-нибудь русское, задушевное? – предложил он.

– Споём, затягивай, Ермий, – подхватило несколько человек.

– Да, но что? Для начала споём поминальную, в память погибших моряков и сухопутных.

Малеев звучным баритоном запел:

 
Ныне, в день поминовения
Павших в поле боевом,
Мы все в одно моление
Души русские сольём.
 

Торжественный, печальный мотив заставил всех сделаться серьёзнее и мысленно вернуться к происходящей войне. Когда пение кончилось, все несколько мгновений сидели тихо.

– Эй, чого, хлопцi, славнi молодцi, смутнi – невеселi? – проговорил Борейко. – Дайте-ка я вас разутешу. – И он запел «Есть на Волге утёс». Сильный и в то же время мягкий бас наполнил всю комнату; казалось, что песня несётся откуда-то сверху.

Борейко распелся и исполнил ещё несколько песен.

– Теперь станцуем, – скомандовал он. – Кто за рояль?

Андрюша поспешил к стоящему на эстраде инструменту.

– Русскую!

Андрюша заиграл.

– Скорее, это не похоронный марш, – крикнул Борейко и, когда темп ускорился, вдруг, свистнув, пустился в пляс.

Плясал он, как и пел, страстно: бешеная чечётка сменялась вихрем присядки, то пол ходил ходуном под каблуками, то танцор, как мячик, подскакивал едва ли не до потолка и затем неслышно плыл по полу.

– Эх, ну и танцует, чёрт! – восхищались моряки.

За русской последовал гопак, и вскоре все в зале танцевали. После пляски всем захотелось есть, опять сдвинули столы, и вино полилось рекой.

Поезд пришёл в Артур рано утром. Начинался пасмурный, серый, холодный день. На перрон высыпали пассажиры, сопровождаемые носильщиками-китайцами с чемоданами и свёртками.

В числе приехавших находился высокий артиллерийский прапорщик в огромной маньчжурской папахе. Судя по его новенькой серой шинели, блестящим пуговицам и погонам, он только недавно надел офицерскую форму, которая, видимо, ещё стесняла его: он то и дело цеплялся шпорами и при этом сердито чертыхался. Его молодое розовое лицо краснело ещё больше, а серые глаза под густыми бровями вспыхивали от раздражения.

Пропустив мимо себя пассажиров, офицер подхватил на руки походную кровать-чемодан – последнее достижение тогдашней военно-походной техники – и вышел на привокзальную площадь. Ни извозчиков, ни рикш поблизости не оказалось. Приходилось идти в город пешком в сопровождении китайца-кули, нёсшего вещи.

Поражали пустота и тишина улиц. Прохожих почти не было, только по мостовой шагали военные патрули. Наглухо заколоченные магазины, выбитые окна, разрушенные заборы и бродячие собаки на пустынных дворах говорили о войне, разрухе и бегстве жителей из города. С начала войны прошло не больше недели, а живой, многолюдный портовый город оказался совершенно вымершим.

Уже пройдя довольно далеко по набережной, прапорщик вспомнил, что даже не знает, куда ему идти. Было ещё слишком рано для явки на службу, а гостиниц в Артуре, по его сведениям, не было. В это время на улице, торжественно восседая в маленькой колясочке, влекомой китайцем-рикшей, появился артиллерийский офицер. Прапорщик рискнул остановить его.

– Разрешите, господин поручик, узнать, где находится Управление Квантунской крепостной артиллерии?

Поручик, видимо дремавший, встрепенулся и оглядел спрашивающего.

– Вы назначены к нам в артиллерию? – вопросом же ответил он.

– Да, в крепостную артиллерию.

– Значит, к нам. Будем знакомы – Борейко. Я вас сейчас туда подвезу. Кладите в ноги вещи и садитесь рядом со мной.

– Звонарёв, – представился прапорщик. – Но я, право, не привык ездить на людях, тем более вдвоём, да ещё с вещами, – смутился он. – Им будет тяжело везти нас.

– Пустяки, они и не такие грузы таскают, – возразил Борейко.

Носильщик Звонарёва, положив вещи в колясочку, тоже впрягся, и оба китайца бегом понеслись по ухабистой мостовой.

– Откуда вы к нам попали? – спросил Борейко.

– Из Читы, по мобилизации, – ответил прапорщик, внимательно оглядев монументальную фигуру поручика.

– И не успели там ещё осмотреться, как попали к нам в Артур. Здесь, надо думать, вы пробудете несколько подольше. Война только что началась и скоро не кончится.

– Скажите, пожалуйста, почему порт-артурская артиллерия называется Квантунской? – осведомился Звонарёв.

– Артур расположен на южной оконечности Квантунского полуострова. Поскольку, помимо Артура, предполагается создать ещё береговые батареи в городе Дальнем на Цзинджоуском перешейке и в других местах, артиллерийское Управление и именуется не Порт-Артурским, а Квантунским, – пояснил Борейко.

– Уныло у вас в Артуре?

– Да, красотой Артур не блещет…

Пока они разговаривали, китайцы пробежали всю набережную и небольшой, расположенный террасами бульварчик со скудной растительностью, называвшийся в Артуре попросту «Этажеркой», и поравнялись с доком, в котором стоял большой военный корабль с пробоиной у самой ватерлинии. Сквозь неё было видно, как внутри судна вяло копошились два-три рабочих-китайца. На палубе в беспорядке были свалены какие-то вещи, искривлённые лестницы, тряпки и мусор. Ни матросов, ни офицеров на корабле не было видно.

На корме корабля Звонарёв разглядел выведенное золотом славянскими буквами название – «Паллада». Дальше от берега виднелся массивный броненосец с двенадцатидюймовыми башнями на носу и на корме. Прапорщик по знакомым фотографиям узнал «Цесаревича». Там и вовсе не было заметно людей.

– Тут, я вижу, с работой не торопятся, – поделился своим впечатлением Звонарёв.

– Ещё не раскачались морячки. Больше выпивают за упокой душ потонувших, а до своих кораблей у них руки не доходят. Экипаж свезли на берег, корабли сдали в порт, а сами засели в кабаре и ресторанах. Да что моряки! Мы шесть лет владеем Артуром и тем не менее на сухом пути пока не удосужились выстроить ни одного укрепления. Темпы здесь свои – артурские. Авось война нас раскачает, – ответил Борейко.

– Но ведь это чёрт знает что, – возмутился Звонарёв. – Это прямая измена, такими темпами вести работу во время войны!

– Нет, это проявление обычного у нас разгильдяйства, а не измена. Просто люди не привыкли спешить в работе.

Миновав доки, рикши побежали вдоль склона Золотой горы Тут у дороги находилось десятка два кирпичных зданий казарменного типа, окружённых жалким подобием палисадников.

– Это и есть Артиллерийский городок, – пояснил Борейко. – Здесь склады, мастерские и Управление. Здесь же живёт и наш командир, генерал Белый. Вы должны будете явиться к нему. Сперва доложите адъютанту, а он уже проводит вас к генералу, – поучал Звонарёва Борейко.

Китайцы остановились около одного из зданий, над дверями которого значилось: «Управление Квантунской крепостной артиллерии».

Звонарёв вылез из хрупкой колясочки и поблагодарил Борейко за любезность.

Вышедший из Управления писарь помог Звонарёву внести вещи в здание и, введя его в один из кабинетов, попросил подождать здесь прихода адъютанта, поручика Юницкого.

Звонарёв от нечего делать стал рассматривать висевшие на стене схемы и карты с расположением артурских батарей. Он увидел уже знакомые по газетам названия: Ляотешань, Белый Волк, Тигровый полуостров, Золотая гора и знаменитый Электрический Утёс, батарея которого, по словам официальных сообщений, перетопила уже чуть ли не половину японских судов, неизменно воскресавших, однако, в последующих сообщениях.

– Пожалуйте ваши бумаги, ваше благородие, я их тотчас доложу адъютанту, как они придут, – прервал размышления Звонарёва вошедший писарь.

В соседней комнате послышались шаги, и в кабинет вошёл хлыщеватый поручик с адъютантскими аксельбантами.

– Позвольте познакомиться – прапорщик Звонарёв. Я назначен к вам в артиллерию.

Юницкий удивлённо поднял вверх брови и сухо проговорил:

– Потрудитесь, господин прапорщик, рапортовать по уставу: каблуки вместе, руки по швам, голову выше.

– Это ещё что за издевательство такое? – возмутился Звонарёв. – Что я вам, мальчишка какой-нибудь? Вы, поручик, ещё слишком молоды, чтобы мне, инженеру, делать замечания!

Юницкий опешил.

– Это чёрт знает что такое! Я сейчас же доложу обо всём его превосходительству, – и адъютант выбежал из комнаты.

Через четверть часа он пригласил Звонарёва к генералу.

Сверх ожидания, Белый встретил Звонарёва просто и приветливо. Когда Звонарёв пытался отрапортовать ему, он пожатием руки прервал его и усадил против себя в кресло, разглаживая свои длинные, с проседью, казацкие усы.

– Вы ведь полевой артиллерист? – начал разговор генерал.

– Воинскую повинность отбывал в Третьей гвардейской и гренадерской бригаде в Варшаве. Назначен к вам в вылазочную батарею, – доложил Звонарёв.

– У нас её ещё нет, мы только собираемся заняться её формированием, и неизвестно, будет ли она вообще сформирована, – проговорил генерал.

В это время в кабинет вошёл Тахателов, как всегда отдуваясь и усердно вытирая пот со лба.

– Ух, жарко! Здравия желаю вашему превосходительству, – приветствовал он генерала.

– Очень кстати вы подошли, дорогой, – ласково обратился к нему Белый. – Надо решить, куда нам деть нашего нового офицера. Он полевик, по образованию инженер-механик, по мобилизации попал к нам.

– Нам инженеров не надо. Нам артиллеристов надо. Вы береговые пушки знаете?

– Представления о них не имею.

– Вай, вай! Вы же инженер-механик? А пушка тоже машина. Вы сразу поймёте её действие. Нам, ваше превосходительство, на Электрический Утёс техника послать надо. Там надо прожектор наладить, двигатель Рутьера исправить, там же лафеты надо переделать для стрельбы под большими углами возвышения. Один Гобято не справится, надо ему помощника дать, – говорил Тахателов. – Поезжайте на Утёс. Самая боевая у нас батарея, день и ночь стреляет, – и полковник дружески похлопал Звонарёва по плечу.

– Решено. Я назначаю вас на Утёс. Сегодня же туда и отправляйтесь. Кстати, будете подальше от моего адъютанта, а то вы сразу же, кажется, не сошлись с ним характерами, – улыбнулся Белый. – А теперь, господа, прошу ко мне завтракать, – любезно пригласил он офицеров.

Квартира Белого помещалась рядом с Управлением артиллерии, в красивом двухэтажном кирпичном доме, расположенном на набережной, почти у самого прохода на внешний рейд.

Жена и две дочери Белого тепло встретили Звонарёва, забросав его вопросами о Чите, о дороге, о семье.

За столом прапорщика посадили рядом с младшей дочерью Белого, бойкой Варей; Юницкий, который был своим человеком в доме, сел с другой дочерью Белого – Катей; Тахателов занял место рядом с хозяйкой.

– Вот и у Вари кавалер завёлся, – подтрунивал над девушкой Тахателов. – Раньше она моя невеста была, а теперь изменила.

– И ничего подобного, – живо воскликнула Варя. – Вы первый мне изменили, а я только в долгу у вас не осталась.

После завтрака Звонарёву подали экипаж.

– Только на Утёсе страшно, – предупредила его Варя. – Японцы больше всего туда стреляют. Когда будут падать снаряды, вы хорошенько прячьтесь.

– Почему же вы сами не прячетесь от войны и не уезжаете из Артура? Разве вам здесь не страшно?

– Мы, казачки, не должны бояться войны. Моя бабушка всю севастопольскую кампанию провела с дедом. Там и пала мой родился. Мама вместе с папой переходила Балканы, теперь я посижу в Артуре. Авось наш курень японцы не разобьют, – ответила девушка.

Когда Звонарёв садился в экипаж, к нему подошёл Гобято, который ехал на Золотую гору.

– Вы и есть тот прапорщик, который назначен ко мне в помощь? – спросил он.

– Если вы капитан Гобято…

– Вот и отлично, поговорим по дороге о делах. На Утёсе дела много. Командир Жуковский – неплохой человек, прекрасный артиллерист, но мямля. Зато у него там есть некто поручик Борейко, который никого и ничего не признаёт и всеми вертит как хочет. Сумеете с ним сработаться – хорошо, не сумеете – придётся вам оттуда бежать. Есть там одно золотце гвардейское – штабс-капитан Чиж. Этот похлеще Борейко будет, но в другом духе – ходячий устав, формалист и вообще пренеприятный тип. Они с Борейко до известной степени уравновешивают друг друга. Вам надо там быть и политиком, и инженером, – поучал прапорщика Гобято. – Полюбуйтесь-ка нашим Артуром, – указал капитан на развернувшуюся перед ними панораму.

Звонарёв с интересом разглядывал Артур. Справа виден был Старый город, казавшийся издали беспорядочным скоплением европейских домов и китайских фанз. За внутренним рейдом, на котором стояла эскадра, выступал Новый, чисто европейский город, с широкими, правильно распланированными улицами. Левее – громады Ляотешаня и Тигровки, прямо внизу – длинный, узкий Тигровый Хвост, с несколькими домиками, небольшими доками и заводом Ноюкса на нём и невысокой батареей девятидюймовых пушек. Около него, в проходе, приткнувшись кормой к берегу, стоял сильно осевший на нос броненосец.

– «Ретвизан», – пояснил Гобято, – с двадцать шестого января здесь стоит. Никак моряки не могут его ввести в порт.

Полюбовавшись на широкую панораму Артура с высоты батареи Золотой горы, на стоящую в бухте эскадру, меланхолично и мирно коптившую небо, Звонарёв простился с Гобято и двинулся дальше.

– Завтра я вам на месте подробно объясню, в чём будет состоять ваша работа, а пока всего лучшего. Привет Борейко. Он хотя и сумасброд, но парень неплохой.

– Кажется, он меня со станции подвёз.

– Пьяный или выпивший?

– Немного попахивало водкой.

– Раз с утра пьян – значит, он и никто другой, – улыбнулся Гобято, прощаясь со Звонарёвым.

Миновав Золотую гору, экипаж быстро покатил вниз к Утёсу. Звонарёв ещё издали увидел выдающийся в море мыс с расположенной на нём батареей.

Через четверть часа экипаж остановился около квартиры Жуковского.

Жуковский и Борейко приветливо встретили новоприбывшего и тотчас же усадили за обед.

– Водку пьёте? – спросил Борейко.

– Воздерживаюсь. Да, кроме того, я уже позавтракал у генерала.

– Напрасно, без водки в Артуре не проживёшь. Ради вашего приезда можно будет сегодня пропустить лишнюю чарку, – и Борейко один за другим выпил два стакана водки, густо крякнув.

– Не довольно ли будет, Борис Дмитриевич? – обратился к нему Жуковский.

– За ваше здоровье, простите, не знаю вашего имени и отчества, – сказал Борейко.

– Сергей Владимирович, – ответил Звонарёв, протягивая свой бокал. – За совместную службу!

– Правильно! Вы мне сегодня сразу приглянулись на набережной, молодой человек, а у меня на людей глаз верный, – проговорил поручик.

– Я думаю, что я едва ли намного моложе вас, Борис Дмитриевич, – улыбнулся Звонарёв. – Я успел уже окончить институт и сделаться инженером.

– Так вы инженер? Особенно приятно иметь своим сослуживцем образованного и культурного человека, – обрадовался Жуковский.

– А я-то думал, что вы, как некая у нас особа, попали к нам из гвардии, – пробасил Борейко. – Очень рад, что ошибся. Сколько же вам лет?

– Двадцать три года.

– Значит, я старше вас на целых четыре года, – вздохнул поручик.

После обеда Борейко повёл Звонарёва на батарею. С большим любопытством осматривал прапорщик знаменитый Электрический Утёс, слава о котором уже широко разнеслась. Всё здесь было просто и буднично, и ничто не говорило о героической борьбе, прославившей батарею. Звонарёв ожидал увидеть лихих героев, выпяченные груди, залихватски заломленные фуражки и услышать речи, преисполненные пафоса Вместо этого он увидел солдат в потрёпанных шинелишках, занятых различными хозяйственными делами. Честь они отдавали вяло, без всякого геройского шика, и далеко не производили впечатления чудо-богатырей, какими их изображали в официальных сообщениях.

– Смотри же, ребята, особенно фейерверкеры, помогайте прапорщику. Он у нас «серый», пороху не нюхал и мало в артиллерии понимает, – своеобразно рекомендовал Борейко Звонарёва солдатам.

Прапорщик был сконфужен такой характеристикой, но, заметив это, Борейко добродушно пояснил:

– Нет хуже, когда говоришь, что всё знаешь и умеешь, а сам ничего не знаешь и не умеешь. Надо заслужить доверие солдат. Они у нас в бою работают как черти, потому что верят в своего командира. Когда же они не верят своему офицеру, как некой кривоногой гвардии, тогда дело не клеится. Вот это самое «золотце» идёт, – буркнул Борейко, указывая глазами на подходившего Чижа.

– Александр Александрович, знакомьтесь. Это наш новый прапор, – представил он Звонарёва Чижу.

Прапорщик назвал свою фамилию.

Бледное, истасканное лицо Чижа с тусклыми серыми глазами и торчащими вверх холёными усами сразу вспыхнуло. Приложив руку к козырьку, он резко, крикливым голосом проговорил:

– Господин прапорщик, когда вы представляетесь старшему вас в чине, то потрудитесь это делать согласно уставу и быть по форме одетым. Своим видом вы должны показывать пример солдатам, – и, не подавая руки Звонарёву, Чиж пошёл дальше.

– Что он у вас, часом, не из психиатрички сбежал? – спросил прапорщик у Борейко.

– Хуже, переведён сюда из гвардии за шулерство. Индейский петух, пока тихо, а стоит показаться японцам – мигом превращается в мокрую курицу. Вы это близко к сердцу не принимайте, я сам поговорю с командиром.

Ознакомившись с батареей, Звонарёв вернулся к Жуковскому, который любезно предоставил ему одну из комнат своей опустевшей после отъезда жены квартиры.

– Прошу у вас извинения за грубость Чижа, – встретил его капитан. – Завтра я сам переговорю с ним об этом, а теперь рекомендую лечь спать. Пока светло, у нас обычно спокойно, зато по ночам всё время воюем с японцами. Когда ознакомитесь с нашей жизнью, включим вас в дежурство по батарее. Сегодня же я вам желаю хорошенько отдохнуть с дороги.