Текст книги "Порт-Артур. Том 1"

Глава шестая

С утра подул холодный норд-ост, с моря налетел густой туман, видимость сократилась до десяти-пятнадцати саженей.

Незадолго до обеда в мастерских появился Борейко, как всегда шумный, подвижный и энергичный.

– Здорово, ребята, – приветствовал он мастеровых.

– Здравия желаем!

– Сразу видать – нестроевщина. Отвечают кто в лес, кто по дрова. Как работа идёт? – обратился он к Звонарёву. – Мне уже надоело тебя на Утёсе дожидаться, решил сам приехать подогнать вас. Больно вы тут копаетесь.

– Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, Борис Дмитриевич. Мы и так тут работаем даже в праздничные дни.

– Бабы блох скорее ловят, чем вы дело делаете. Дал бы ты им по полбутылки, разом дело закипело бы.

– Что верно, ваше благородие, то верно: с водкой дело куда скорее бы пошло, – поддакнули многие.

– Серёжа, у тебя деньги есть? Пошли кого-нибудь за парой четвертух на всю братию. Пьяными не будут, а работа пойдёт быстрее.

– Неудобно как-то в мастерских, – возразил Звонарёв.

– Когда обедать пойдут, я сам каждому из них по чарке поднесу. Вали кто-либо за водкой.

– Нам, ваше благородие, не продадут.

– Прапорщик сейчас вам записку даст, что водка нужна для технических целей.

– Не поверят, ваше благородие.

– А шут с ними, пусть не верят. Раз казённая печать есть, верь не верь, а водку подавай. Айда, Серёжа, поскорее сваргань это у себя в канцелярии.

Когда Звонарёв ушёл, Борейко стал ходить между клепальщиками, приглядываясь к работе. Он принадлежал к числу людей, которые равнодушно не могут видеть работу других.

– Дай-ка мне тоже молоточек, – обратился он к Братовскому. – Хочу и я малость им помахать. Мальчишкой, бывало, из кузницы не вылазил, любил молотобойничать.

Борейко подали кувалду, он попробовал её и отбросил.

– Больно легка, не по руке. Давай которая потяжелее.

Вооружившись чуть не пудовой кувалдой, он принялся за работу, но дело у него не клеилось: заклёпки садились криво, мялись, и клёпка получалась плохая.

– Силы, ваше благородие, надо поменьше, а ловкости побольше; позвольте, я вам покажу, – предложил Братовский.

Когда Звонарёв вернулся обратно в цех, он застал Борейко в одной рубашке, с увлечением действующего кувалдой под присмотром Братовского.

– Лихой из тебя коваль, Боря, вышел бы. Иди в мастерскую – старшим кузнецом сразу сделаю, – улыбнулся Звонарёв.

– Люблю поразмяться. Силушка по жилочкам так и забегает, – утирал потный лоб Борейко. – Я хочу сразу внести все переделки в лафет: полки для квадрантов на стрелах, что к цапфе прикрепляем, прицелы насечь на большую дистанцию. Разметки я уже сделал. Видел я щиты у моряков около пушек, решил и у нас их пристроить. Чертёжик тоже набросал. Пойдём-ка в канцелярию и поговорим, что да как.

Познакомившись с чертежами Борейко, Гобято удивлённо посмотрел на него.

– Выдумщик вы, Борис Дмитриевич. Вам бы в артиллерийскую академию идти.

– В академию рылом не вышел. А с пушками повозиться люблю, есть грех, – ответил поручик. – Мыслишка у меня давно в голову засела, как бы нам облегчить подачу снарядов из погребов к орудиям. Это самая тяжёлая у нас работа, да и мешкотно, много времени на это уходит. Солдаты мне верную мысль подсказали: использовать для этого силу отката орудия при выстреле. И откат слабее будет, и заряжать станет легче. Только как это сделать – не соображу. Лебёдкин – есть у нас там такой, из мастеровых, – предложил трос к лафету прикрепить да перебросить через блоки к снарядному кокору[72]72
  Кокор – приспособление для подноски боевых припасов к орудию при заряжении; делятся на снарядные и зарядные – в зависимости от калибра орудия.


[Закрыть]. По его соображениям, как раз силы хватит, чтобы снаряд поднять. Только вот рывок при выстреле получается. Опасно, как бы при этом снаряд не взорвался.

– Идея неплохая. Для смягчения первого рывка можно пружину поставить, тогда движение плавнее будет, – согласился Гобято.

Прошло больше часа, пока наконец договорились и окончательно решили, какие ещё нужны будут переделки в орудиях и лафетах.

– Чуть не забыл, – спохватился Борейко, – нас с тобою, Серёжа, сегодня вызывают к часу дня в офицерское собрание, на заседание суда общества офицеров по делу Чижа.

– Первый раз слышу! По какому ещё это делу Чижа? – удивился Звонарёв.

– Забыл, как мы его вывели на чистую воду с артельными суммами? Он, оказывается, очень обиделся, что я его назвал жуликом, и подал жалобу в суд общества офицеров. Белый приказал его разобрать. Тебя и Жуковского вызывают в качестве свидетелей, а меня в качестве ответчика. Идём поскорее, пока не опоздали.

В Управлении артиллерии, в библиотеке, уже собрался весь состав суда. Председательствовал Тахателов, а членами были капитан Страшников и капитан Мошинский. Все они были в парадных мундирах, при орденах и оружии. Тут же находился и Чиж.

Как только вошли Борейко со Звонарёвым, Тахателов начал заседание. Секретарь суда, мрачный чиновник, опросил Чижа и Борейко, имеют ли они отводы против состава суда и свидетелей. Их не оказалось.

– Поручик Борейко, почему вы не в парадной форме? – спросил Тахателов.

– У меня её нет, заложил в ломбард.

Звонарёв заявил, что ещё не успел сшить мундир.

– Заняли бы где-либо на заседание суда, – хмуро заметил Страшников, суетливый, с бегающими глазами, сорокалетний капитан.

Другой член суда, Мошинский, только укоризненно покачал головой, поблёскивая стёклами своих очков в круглой металлической оправе. Козлиная бородка и длинные, закинутые назад волосы делали его больше похожим на сельского учителя, чем на офицера.

– Занять-то не у кого. Ничей мундир на меня не налезет, – возразил Борейко.

Тахателов предложил считать уважительной причиной отсутствие мундиров у Борейко и Звонарёва.

– Если поручик Борейко не постеснялся заявить на суде, что отдал в заклад свой мундир, то какие же у него могут быть представления о чести мундира, к которому он так небрежно относится? – ехидно проговорил Страшников, переглянувшись с Чижом.

– Это к разбираемому нами делу не относится! – возразил Мошинский.

– Присоединяюсь к вашему мнению, – проговорил Тахателов. – Суд переходит к опросу подсудимых. Расскажите, при каких обстоятельствах вам было нанесено оскорбление на словах поручиком Борейко, – обратился к Чижу Тахателов.

Чиж подробно и обстоятельно рассказал обо всём, что произошло в комнате у Жуковского после проверки артельных сумм.

– Вы подтверждаете правильность сказанного? – спросил Тахателов у Борейко.

– Целиком и полностью.

– Тогда предлагаю вам, поручик Борейко, принести свои извинения штабс-капитану Чижу.

– Не нахожу возможным. Вор, по-моему, всегда останется вором, как перед ним ни извиняйся.

– Прошу суд оградить меня от повторных оскорблений, – взвизгнул Чиж.

– Прошу вас выбирать ваши выражения, поручик, – остановил Борейко Тахателов.

– В показаниях капитана Жуковского значится, что штабс-капитан Чиж тоже оскорбил вас. Почему вы, поручик, об этом ничего не сказали? – задал вопрос Мошинский.

– Собака лает, ветер носит, – отрезал Борейко.

Чиж весь вспыхнул и снова запротестовал. Тахателов ещё раз призвал Борейко к порядку. Затем суд допросил Звонарёва и зачитал письменные показания Жуковского. Покончив с допросом свидетелей и выслушав объяснения Чижа и Борейко, Тахателов ещё раз предложил закончить дело миром, но встретил их решительный отказ. После этого суд удалился для вынесения приговора.

Борейко и Звонарёв перешли в одну из соседних комнат. Из окна была видна большая площадка, на которой было установлено несколько хворостяных барьеров и торчали предназначенные для рубки лозы. По этому манежу коротким галопом скакала на своей Кубани Варя Белая. Она по очереди брала барьеры и тут же рубила шашкой лозу. Лицо девушки раскраснелось, шляпка сдвинулась на затылок, волосы распустились, но она ничего не замечала, увлечённая спортивными упражнениями. Скачка с препятствиями сменялась бешеным галопом. Привстав на стременах, пригнувшись к луке, Варя вихрем носилась мимо окон.

– Козырь девка! – восхищённо заметил Борейко. – И мужа ей надо козырного, да чтобы ещё королём был.

– Король, пожалуй, староват для неё будет, а валет бы подошёл, – ответил прапорщик.

– Отчего тебе, Серёжа, не сыграть в такого валета?

– А тебе?

– Какая дура пойдёт за такого пьяницу, как я?

– А я побаиваюсь таких амазонок, мигом под башмак попадаешь к такой жинке.

– По-моему, это совсем не плохо – сидеть под разумным каблучком. Только для меня едва ли скоро найдётся, больно большой да крепкий каблук нужен.

– Может, и под самый маленький попадёшь. Мужчина ты видный, а если и пьёшь, то пьян не бываешь.

Их разговор был прерван приглашением на суд. Тахателов стоя зачитал постановление, в котором дуэль признавалась единственно возможным исходом конфликта между Чижом и Борейко.

– Оскорбления, нанесённые друг другу вышеозначенными офицерами при отказе принести взаимные извинения, могут быть смыты только кровью, – пояснил Тахателов.

– На чём же я с ним драться буду? На кулаках, что ли? – издевательски проговорил Борейко. – Ведь господин штабс-капитан умрёт от страха при виде меня с шашкой или револьвером.

– Не торопись, дюша мой, – остановил его Тахателов и продолжал чтение приговора: – «Принимая во внимание наличие в настоящее время военных действий с Японией, исполнение приговора отложить до конца войны», – торжественно закончил полковник. – Всё понятно, господа? Претензий никаких нет?

Претензий не оказалось, и оба «подсудимых» расписались в прочтении приговора. Чиж старательно вывел свою короткую фамилию, а Борейко размашисто, через весь приговор начертал: «Прочёл с удовольствием. Поручик Борейко».

Страшников только ахнул, прочитав написанное, и поспешил показать Тахателову.

– Это прямое издевательство над священной особой государя императора, – возмущался он.

Но Мошинский и Тахателов не придали значения выходке Борейко и громко расхохотались.

– Ты, дюша мой, не можешь без шуток! Будет тебе от генерала за то, что кладёшь императорские резолюции на бумагах, – предупредил полковник.

На этом и закончилась судебная процедура. Когда Звонарёв вернулся в мастерские, то Гобято поручил ему побывать на Стрелковой батарее.

– Командует ею капитан Мошинский. Я его сейчас видел в Управлении артиллерии. Он и подвезёт вас к себе, а обратно и пешком доберётесь. Туда всего две-три версты, – предложил Гобято.

Мошинский охотно согласился подвезти Звонарёва к себе на батарею. По дороге они разговорились. Капитан рассказал, как он шесть лет тому назад прибыл в Порт-Артур с батальоном Владивостокской крепостной артиллерии, как участвовал в Китайском походе, который он назвал позорной страницей в истории русской армии.

– Мы воевали с безоружными людьми и считали победами, когда обращали их в бегство. В утешение себе скажу, что русские войска притесняли китайцев гораздо меньше, чем иностранцы, особенно англо-американцы.

Стрелковая батарея была расположена на так называемой Двурогой сопке, на самом хребте, отделяющем Порт-Артур от моря. Влево внизу виднелась Двадцать вторая батарея, которой командовал Вамензон, справа на полгоре были расположены батареи номер шестнадцать и семнадцать, сзади к батарее подходила дорога в Старый город. Со Стрелковой батареи открывался вид во все стороны. Впереди, насколько мог видеть глаз, расстилалось безбрежное море. Сзади хорошо были видны Западный бассейн, доки, торговый порт и весь Старый город. Из-за Перепелиной горы частично проступал Новый город, а левее – массив Ляотешаня.

– Моя батарея расположена на самом лучшем месте в Артуре, до города всего три версты, до моря – две. Всегда дует ветер, поэтому воздух чист и насыщен морскими испарениями, сухо, масса солнца. Санитарная станция, а не батарея. Лёгочников отправлять сюда на излечение. Живём мы с женой тихо и мирно, в городе редко бываем, дома коротаем вечера с ребятами. Думал прожить здесь спокойно ещё лет с пяток, пока детишки подрастут, а тут началась война. Гоню жену с детьми из Артура, а она уезжать не хочет, – повествовал Мошинский.

– Пожалуй, она и права. Война может скоро кончиться, и всё пойдёт по-прежнему, – возразил Звонарёв.

– Вы глубоко ошибаетесь! Раз японцы рискнули на войну с нами, то не из-за пустяков. Пока не отвоюют у нас Корею и Южную Маньчжурию с Артуром, мира не заключат. Скоро этого они не добьются, и война, несомненно, затянется.

– Вы считаете, что война нами будет проиграна? – удивился Звонарёв.

– Зная японцев и стоящих за ними англо-американцев, трудно предположить, чтобы война кончилась вничью с сохранением теперешнего положения. Слишком далеко отсюда до России. Да и не нужна нам эта Маньчжурия. Мы ещё и Сибири не сумели освоить, а тянемся к Маньчжурии.

Разговаривая таким образом, Звонарёв незаметно доехал до Стрелковой батареи. Она ещё не совсем была закончена сооружением, и с полсотни солдат и китайцев в тачках возили землю и насыпали бруствер батареи.

Солдаты и китайцы работали вперемежку. Ими руководил сапёрный унтер-офицер, указывая, куда ещё надо подсыпать земли, проверял по шнуру правильность насыпи, замерял общий объём работы.

– Как у вас работают китайцы? – поинтересовался Звонарёв.

– Пожаловаться не можем. Работают добросовестно, но и мы их не обижаем. Я сам слежу, чтобы при расчёте их не обманывали, кормим из ротного котла. В других местах этого не делают, а я думаю, что два десятка человек всегда можно накормить там, где довольствуются три сотни. Сначала я китайцев не кормил, так сами солдаты с ними делились хлебом и другим продовольствием. Наш русский человек всегда готов поделиться с другим тружеником, особенно с тем, который ему помогает в работе, – словоохотливо сообщил Мошинский.

Их разговор прервал подошедший фейерверкер, который доложил, что люди на занятия при орудиях собраны. Прапорщик вместе с капитаном направились к орудиям. Стрелковая батарея была вооружена четырьмя сорокадвухлинейными пушками образца 1877 года, пушки были доставлены недавно и ещё совсем не расстреляны. Предполагалось произвести расточку зарядной камеры, чтобы увеличить размер заряда и тем сделать орудия более дальнобойными.

– Я уже произвёл необходимые расчёты. Можно примерно в полтора раза увеличить вес пороха, что даст почти две версты увеличения дальности, – и Мошинский протянул прапорщику бумаги с расчётами.

Осмотрев орудия изнутри и проверив расчёты капитана, Звонарёв согласился с ним и обещал представить их Гобято на одобрение.

Простившись с Мошинским, Звонарёв пешком направился в Управление артиллерии. Он решил по дороге посмотреть, как идут работы по укреплению центральной ограды крепости. Сооружённая ещё при китайцах немецкими инженерами, центральная ограда представляла земляной вал в несколько метров высоты и толщины. На ней имелись гнёзда для орудий, барбеты[73]73
  Барбеты – насыпная площадка за бруствером укрепления для установки артиллерийского орудия.


[Закрыть] для стрелков, и она представляла собой довольно внушительное укрепление, но, не поддерживаемая столько времени, ограда пришла в ветхость и теперь спешно подправлялась крепостными инженерами. Работы велись силами матросов и китайцев. И тут и те, и другие дружно работали бок о бок. Матросы помогали китайцам, те – матросам. Никакой розни между ними не было заметно. Только инженерные десятники и сапёрные унтер-офицеры, боясь кричать и ругать матросов, срывали свою злость на китайцах, подгоняя их в работе. Но моряки одёргивали унтеров и брали китайцев под свою защиту.

Звонарёв справился у одного из сапёров, сколько платят за работу морякам и китайцам.

– Матросы получают, что им положено от казны, а китайцам платим по шестьдесят копеек в день, – ответил он.

– Вы не слушайте его, вашбродь, – подошёл к прапорщику один из матросов. – Он платит им только по тридцать копеек в день, а на остальную сумму пишет расписку. Получишь, говорит, после войны всё сразу.

– Делаю, как мне начальство велит, и ты не в своё дело не суйся, а то я о тебе доложу капитану Бармину, что ты китайцев смущаешь, так тебе пропишут за это, – обозлился унтер.

– Мы твоему капитану не подчинены; у нас своё морское начальство Оно по правде и рассудит вас с китайцами.

Звонарёв не стал слушать дальнейшие препирательства матроса и сапёра и пошёл дальше.

В мастерских он доложил Гобято обо всём виденном на Стрелковой батарее, показал расчёты Мошинского, а заодно и сообщил о деятельности Бармина.

– Инженеры в Артуре прославились своим воровством. Тот же Бармин построил себе дом в Новом городе из ворованных строительных материалов. А китайцев он обирает без зазрения совести, – ответил Гобято.

– Надо же с этим бороться, сообщить о жульничестве Бармина начальнику инженеров крепости полковнику Григоренко. Тот должен принять необходимые меры, – горячился прапорщик.

– Григоренко-то с Барминым в доле состоит. Тут имеется круговая порука жуликов и воров. Григоренко, верно, ещё с кем-либо делится из начальства. Печально, но факт, – ответил Гобято.

Наконец работы по переустройству лафетов были закончены, и тяжёлые, по сотне с лишним пудов, станины стали укладывать на крепкие трёхосные платформы.

Так как лошадей не хватало, то к осям платформ с обеих сторон приделаны были канатные лямки, в которые впряглось по полсотни солдат на каждую платформу. Процессия медленно, часто останавливаясь, двинулась по дороге через Золотую гору.

– Что твои бурлаки на Волге, недостаёт только «Дубинушки»! – возмущался Звонарёв. – Неужели нельзя на это время собрать лошадей из рот?

– Лошадей в ротах мало, и ими дорожат, мой друг, а людей побольше, и ценится их труд куда дешевле. Та же рабочая скотина, только двуногая. Да и в случае какого несчастья спокойнее: придавит человека – поохают, повздыхают и забудут, а лошадь покалечишь – под суд за порчу казённого имущества пойдёшь, – насмешливо объяснял Борейко.

– Разве нельзя в Артуре лошадей достать? Почему бы не попросить лошадей у полевой артиллерии, что ли?

– Ближе можно: у Белого шестёрка лошадей, у Стесселя около десятка. Но лошади-то генеральские! Их превосходительства предпочитают тяжести возить на людях. Попробую схожу к Белому, может быть, где-либо через него лошадей достанем, – согласился Борейко.

Солдаты, потные и красные от напряжения, несмотря на резкий ветер, изо всех сил помогали паре лошадей.

– Наддай, наддай ещё малость! – охрипшими голосами кричали фейерверкеры. – Уже верхушку горы видать, совсем немного осталось.

Солдаты кряхтели, наддавали, проходили ещё шагов десять-пятнадцать и, обессиленные, останавливались. Через минуту опять раздавалась команда:

– Навались! – и люди вновь налегали на лямки.

За час прошли не больше версты, люди и лошади были совершенно измотаны.

Звонарёв устроил привал на десять минут. Усталые солдаты повалились на холодную, промёрзлую землю, некоторые попросили разрешения сходить за водой, жажда мучила людей не меньше усталости. Прапорщик распорядился доставить из нестроевой роты бочку воды, но фельдфебель отказался её дать. Обозлённый Звонарёв сам пошёл за бочкой.

– Как ты смеешь не исполнять моих приказаний? – набросился он на фельдфебеля.

– Капитан не приказали. Был такой случай: бочку потребовали для поливки сада, я дал, а капитан потом за это меня выругали и приказали вперёд бочку никому и никогда не давать.

– Ты или притворяешься дураком, или в самом дела дурак: то сад полить, а то людей напоить.

– Воля ваша, ваше благородие, без капитанского приказания бочку дать не могу.

– В чём дело? – вмешался подошедший Борейко.

Звонарёв рассказал.

Поручик молча хлестнул фельдфебеля по зубам.

– Марш! Сам с бочкой, сволочь, поедешь! – приказал он.

Фельдфебель, утираясь на ходу, бросился исполнять приказание.

– Рассусоливаешь ты с ними напрасно, – заметил Борейко. – Они видят, что ты из штатских, и позволяют себе чёрт знает что. С лошадьми ничего не вышло. Позвонил было Белый к Стесселю, так тот просто расхохотался. «У тебя, – говорит, – Василий Фёдорович, на то и солдаты, чтобы пушки да лафеты таскать». Так ни с чем и ушёл, придётся самим тащить. Становись, Сергей, в лямку второго взвода, а я в первый стану, потягаемся, всё веселее будет. А ну-ка, ребята, потягаемся – чья возьмёт! – крикнул Борейко солдатам, накидывая на себя лямку. – Смотри, Тимофеич, – обратился он к Родионову, – не подкачай, а то прапорщик с Лепёхиным нас потом засмеют.

Солдаты оживились. Вид огромного Борейко, едва влезшего в лямку, показался им забавным. Они начали шутить и пересмеиваться между собой. Первый взвод скоро стал опережать. Звонарёв со своими солдатами сильно отстал.

– Эх ты, Лепёха-воха, – кричал Родионов, – совсем у вас, видать, кишка тонка. Мало каши ешь!

– Так у вас же один Ведмедь за целый взвод прёт, – пробурчал Лепёхин, – а у нас прапорщик хлипкий.

Схема исходного положения осадной армии при первом штурме крепости

Подождав вторую платформу, первый взвод двинулся дальше.

Только к вечеру все десять станин были переброшены на Электрический Утёс. Солдат, валившихся с ног от усталости, Борейко отпустил спать.

– Кто же на батарее на ночь останется? – забеспокоился Жуковский.

– К пятидесятисемимиллиметровым пушкам довольно будет и восьми человек. Мобилизовать денщиков, писарей да каптенармусов, и я с ними останусь, – предложил Борейко.

Вечером на Утёс неожиданно пришли сто двадцать человек мастеровых из нестроевой роты.

– Вы зачем сюда явились, архангелы? – спросил Борейко.

– Подсобить вам малость пришли, ваше благородие, – за всех ответил Братовский. – Дело срочное, и ваши солдаты, видать, вовсе притомились. Мы и отпросились у капитана. Желающих сто двадцать человек набрали.

– Спасибо на добром слове. Только темно сейчас, а у нас ночью разводить огней не полагается, с моря видно.

– Мы, ваше благородие, и при ручных фонарях управимся, – ответил кто-то из солдат.

– Тогда пойдём на батарею.

Людей поделили: одни под руководством Борейко занялись ремонтом орудий, снимали их со старых лафетов, а другие со Звонарёвым приступили к сборке новых. Вскоре Утёс превратился в монтажную мастерскую.

Звонарёв с Борейко до утра не сомкнули глаз. Как только рассвело, нестроевые ушли с батареи, а отдохнувшие артиллеристы встали на работу. Трое суток беспрерывно день и ночь шло переоборудование батареи. Всех солдат поделили на три смены под руководством Жуковского, Борейко и Звонарёва. Погода продолжала оставаться морозной и вьюжной, японцы не беспокоили. К вечеру третьих суток наконец вся батарея была переоборудована. Старые лафеты у пушек были заменены, у орудий появились щиты и целая система блоков для подъёма снарядов. Дальномерную будку и командный пункт для командира перенесли в бруствер.

Наконец погода прояснилась. С раннего утра Борейко уже метался около орудий, последний раз осматривая все заклёпки и вновь установленное приспособление для стрельбы. Но японцы не появлялись, море оставалось чистым до самого горизонта.

Хотели уже было выпустить пару снарядов прямо в море, чтобы проверить действие новых установок, когда несколько лёгких японских крейсеров приблизилось к Артуру.

– На дальномере! – завопил радостно Борейко.

– Шесть тысяч пятьсот!

– Пусть подойдут поближе, – решил Жуковский. – Начнём с наименьшей дистанции – девять вёрст, а затем будем её увеличивать.

– Зарядить орудия! – скомандовал Борейко.

Солдаты, с утра томившиеся в ожидании стрельбы, радостно бросились подносить снаряды и новые, ещё не виданные на батарее картузы[74]74
  Картуз – мешочек цилиндрической формы, в котором помещался заряд пороха.


[Закрыть] с бездымным порохом: всем хотелось поскорее испробовать переделанные лафеты.

– Эх и пуганём мы сейчас японцев. Не обрадуются, – оживлённо говорил Лебёдкин.

– Наводи, Петрович, поточнее, чтобы нам не осрамиться с нашими новыми пушками, – упрашивал Родионов наводчика Кошелева.

На батарее чувствовался общий подъём.

– Не разорвёт орудия? – беспокоился Жуковский. – Ведь они рассчитаны на бурый призматический порох, а не на бездымный.

– Рассчитаны с запасом, Николай Васильевич, – успокоил его Звонарёв.

– На первый залп людей всё же надо спрятать в погреба, чтобы несчастья не случилось.

– Пять тысяч пятьсот! – доложили дистанцию с дальномера.

– Прицел двести пятьдесят, батарея, залпом!

Дула орудий поднялись необычайно высоко вверх. С непривычки казалось, что пушка при таком угле возвышения должна обязательно опрокинуться при выстреле. Солдаты пугливо посматривали.

– Укройтесь в погребах! – крикнул Борейко.

Все, за исключением фейерверкеров и наводчиков, поспешно юркнули в погреба.

– Батарея, пли!

Пять огненных столбов вырвались из высоко поднятых вверх дул орудий. Лёгкий дымок на мгновение окутал батарею и тотчас растаял. Остро запахло эфиром. Лафеты мягко откатились и стали на свои места. Солдаты моментально выскочили из укрытий и бросились осматривать пушки.

– В первом взводе всё в порядке! – доложил Родионов.

– Во втором и третьем тоже! – доложили взводные.

– Падает! – донеслось с дальномера.

– Недолёт!

– На полверсты не докинули, – заметил Жуковский.

Затем попробовали стрелять на одиннадцать и двенадцать вёрст, на пределе получили двенадцать с четвертью вёрст вместо предположенных тринадцати.

Японцы при первых же выстрелах поспешили уйти дальше в море.

– Итак, вместо девяти с половиной вёрст дальность увеличили до двенадцати, кругло считая, – резюмировал Жуковский.

– Скорость стрельбы доведена до одной минуты тринадцати секунд на залп и может быть ещё увеличена, – добавил Борейко.

– И люди, и командир находятся теперь в полном укрытии от осколков, – закончил Звонарёв.

Поблагодарив солдат за хорошую работу по переоборудованию батареи, Жуковский с Борейко и Звонарёвым отправились обедать.

– Начальство даже и не поинтересовалось нашими успехами, – сказал Борейко.

– Как не заинтересовалось! Заинтересовалось, даже очень. Я сейчас получил из Управления артиллерии телефонограмму с выговором за самовольную стрельбу сегодня, – улыбнулся Жуковский.

Стессель крупными шагами ходил по комнате. Волнения первых дней войны уже миновали, он успокоился и обрёл свой прежний решительный вид и тон. Вера Алексеевна поместилась в углу на диване, около большой лампы под красивым абажуром. Рядом с ней сидели четыре её питомицы, старательно занимаясь вышивкой.

В качалке развалился высокий, широкоплечий, бородатый артиллерийский генерал Никитин[75]75
  Никитин Владимир Николаевич (1848–1917) – генерал-адъютант. Участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. С 1904 года – начальник артиллерии Третьего Сибирского армейского корпуса. Позже был командующим войсками военного корпуса в Иркутске и Одессе; в 1916 году – комендант Петропавловской крепости. В 1917 году был расстрелян как сторонник Распутина.


[Закрыть], с типичным лицом алкоголика, начальник артиллерии формирующегося в Артуре Третьего Сибирского корпуса. Он был слегка навеселе и потому особенно многословен.

– Наши самотопы продолжают отличаться, – проговорил он громко, чуть хрипловатым басом.

– Какие такие самотопы? – удивилась Вера Алексеевна.

– Да наши герои-морячки! Пока они ни одного японца ещё не утопили, зато потопили в Чемульпо «Варяга» и «Корейца», а под Артуром – «Енисея» и «Боярина». Япошкам никогда и не снились такие успехи, если бы не помощь наших самотопов. Погодите, они ещё своими руками весь флот перетопят, а сами в Питер укатят.

Стессель громко расхохотался:

– Это ты здорово сказал, Владимир Николаевич. Самотопы! Что правда, то правда – самые настоящие самотопы! Завтра же всем расскажу, как ты ловко их окрестил.

– Ты должен быть осторожен, Анатоль. Ведь наместник – моряк и души не чает во флоте и моряках, – предостерегала Вера Алексеевна.

– Среди своих поговорить можно, а среди чужих – лучше и попридержать язык, – поддержал Никитин.

– Наместник чуть ли не на другой день после начала войны поспешил покинуть свой возлюбленный флот и ретироваться в Мукден, – возразил Стессель.

– Из моряков только тогда выйдет толк, когда их подчинят сухопутному начальству, чтобы они действовали сообща с армией, а не шлялись бы зря по морю, – продолжал Никитин.

– Вы совершенно правы, Владимир Николаевич. Давно надо моряков к рукам прибрать, а то слишком задирать стали носы, – с жаром проговорила Вера Алексеевна.

– Пока Алексеев наместником, об этом и заикаться нельзя, – возразил Стессель. – Я боюсь, чтобы меня самого Старку не подчинили.

– Этого никогда не может быть, – живо возразила генеральша. – Сегодня мне в экономическом обществе говорили, что Старка на днях убирают.

– Кто же на место Старка приедет сюда? – спросил Никитин.

– Какой-то Макаров.

– Из кронштадтских или севастопольских самотопов? Знаю Дубасова[76]76
  Дубасов Фёдор Васильевич (1845–1912) – генерал-адъютант, адмирал, член Государственного совета. В 1905 году возглавлял карательную экспедицию в Черниговской, Курской и Полтавской губерниях, а затем, будучи генерал-губернатором Москвы, жестоко подавлял московское вооружённое восстание.


[Закрыть], Скрыдлова[77]77
  Скрыдлов Николай Илларионович (1844–?) – вице-адмирал, член Адмиралтейств-совета. Участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. В 1900–1902 годах – начальник Тихоокеанской эскадры, в 1904 году, после гибели С. О. Макарова, назначен командующим флотом в Тихом океане, но в Порт-Артур не прибыл, и его обязанности исполнял контр-адмирал Витгефт (прим. 1985 г.). Обстоятельства смерти освещаются противоречиво. В связи с тем, что он скончался в условиях «красного террора» в Петрограде, получила хождение версия, что он был взят в заложники и погиб насильственной смертью. В действительности он, как описал его сын А. Н. Мишагин-Скрыдлов, скончался от голода. Похороны адмирала на Смоленском кладбище прошли с воинскими почестями (прим. ред.).


[Закрыть], а этого знаю мало.

– Мне говорили, что он очень учёный, на Северный, что ли, полюс зачем-то ехать собрался, да не вышло у него. С носом вернулся, – выкладывала свои сведения Вера Алексеевна.

– Уж если он до полюса не сумел добраться, то где же ему с Того воевать. Там только моржи да тюлени могли ему помешать, а тут целый японский флот, – скептически проговорил Никитин.

– Терпеть не могу этих учёных – ни черта в строевой службе не понимают и сами больше похожи на беременных баб, чем на военных, – сердито проговорил Стессель.

– Он, верно, сразу же к нам с визитом приедет.

– Долг вежливости обязывает его к этому. Надо думать, какой бы он зазнайка ни был, а вам визит всё же первый нанесёт.

– Он, очевидно, приедет сюда без семьи.

– Кто же в осаждённую крепость семью везёт?

Вера Алексеевна приятно улыбнулась. Её заветная мечта – стать первой дамой в Артуре – близилась к осуществлению. Наместник уехал, Старк уезжает, и она останется в Артуре во главе дамского общества.

Звонок в передней известил о приходе нового лица. Через минуту в комнату вошёл начальник Четвёртой Восточносибирской стрелковой дивизии генерал Фок. Высокого роста худощавый старик, с небольшой седенькой бородкой, он легко, юношеской походкой, подошёл приложиться к ручке Веры Алексеевны.

Девочки-воспитанницы, как по команде, встали и присели в реверансе перед генералом, но Фок не обратил на них никакого внимания.

– Привет святому семейству! – мягким баритоном проговорил он. – Забежал к вам на огонёк. На дворе мороз, метёт пурга, в двух шагах ничего не видно. Мне, по моему холостяцкому положению, одному дома скучно. Решил к вам заглянуть.

– И хорошо сделали, Александр Викторович, – приветливо отозвалась генеральша. – Не хотите ли с холодку чайку, согреться?

– Не откажусь, а то по старости мёрзнуть очень стал.

– Какие у тебя новости? – спросил у Фока Стессель.

– Сам за ними пришёл! По новостям у нас знаток Владимир Николаевич.

– Где мне за вами в этом отношении угнаться? – отозвался Никитин. – Это у вас всегда всё известно из самых достоверных источников, и притом раньше всех.

– Новости у меня все старые. Убирают Старка, приезжает Макаров; Куропаткин[78]78
  Куропаткин Алексей Николаевич (1848–1925) – военный деятель, генерал-адъютант от инфантерии. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов проявил себя храбрым офицером, был начальником штаба у генерала Скобелева, который якобы сказал ему: «Помни, что ты хорош на вторые роли. Упаси тебя Бог когда-нибудь взять на себя роль главного начальника; тебе не хватает решительности и твёрдости воли…» (Теттау. Куропаткин и его помощники. Ч. 1, Спб., 1913, с. 20). В 1898–1904 годах – военный министр, входил в политическую группу С. Ю. Витте, стремившуюся к экономической экспансии на Дальнем Востоке. Один из виновников неподготовленности России к войне с Японией. Во время Русско-японской войны 1904–1905 годов был командующим Маньчжурской армией, а затем – всеми вооружёнными силами на Дальнем Востоке. Показал себя безвольным и бездарным военачальником. Смещён с этого поста в марте 1905 года, после поражения русской армии под Мукденом. В Первой мировой войне командовал Северным фронтом, в 1916 году – командующий войсками в Туркестане, руководил подавлением восстания местного населения. В 1917 году арестован и отправлен в Петроград, после освобождения Временным правительством жил в Псковской губернии.


[Закрыть] назначен командующим Маньчжурской армией. Японцы продолжают высаживаться в Корее, а наши морячки – отсиживаться в Артуре да безобразничать во всяких «Звёздочках» и «Варьете» с публичными девками, – ласковым, елейным голосом повествовал генерал.

– Вам пора спать, – обратилась генеральша к воспитанницам.

Те аккуратно сложили свои работы и поспешили выйти.

– Кто же при детях говорит о публичных девках? – упрекнула она Фока. – Мои крошки святы и невинны, а вы при них говорите такие неприличные вещи.