Текст книги "Порт-Артур. Том 1"

– Простите великодушно! Всё виноват мой солдатский язык. За сорок лет службы привык к казарменной речи.

– Это верно, что Куропаткин назначен?

– За что купил, за то и продаю.

– Это будет прекрасно, Анатоль! Ты опять будешь вместе с Алексеем Николаевичем, – обрадовалась генеральша. – Он-то уж, наверное, тебе моряков подчинит, а ты приберёшь их к рукам.

– Трудновато всё же. Слыхал я, сюда едет великий князь Кирилл Владимирович[79]79
  Кирилл Владимирович Романов (1876–?) – великий князь, двоюродный брат царя Николая II, контр-адмирал. В 1904 году назначен начальником военно-морского отдела штаба командующего флотом на Тихом океане. После революции эмигрировал за границу, где объявил себя императором всероссийским Кириллом I (прим. 1985 г.). Скончался 12 октября 1938 года в одной из клиник Парижа. Родственники утверждали, что причиной его смерти стала болезнь ног – последствия ран, полученных при гибели «Петропавловска». Во французской прессе того времени сообщалось, что причиной смерти была длительная и мучительная подагра, связанная с весьма неумеренным употреблением алкоголя. Вместе со своей супругой Викторией Фёдоровной (урождённой принцессой Великобританской, Ирландской и Саксен-Кобург-Готской Викторией-Мелитой) он был похоронен в Кобурге (Германия), в родовой усыпальнице герцогов Саксен-Кобург-Готских. 7 марта 1995 года их останки были торжественно перезахоронены в Великокняжеской усыпальнице Петропавловского собора Санкт-Петербурга. Наследником «кирилловской» линии претендентов на главенство в Российском императорском доме стал его сын Владимир Кириллович, признанный в этом качестве большинством живших в то время членов дома Романовых. В отличие от отца, он не стал провозглашать себя императором, а принял юридически равнозначный титул Главы Российского Императорского Дома (прим. ред.)


[Закрыть] вместе с братом своим Борисом[80]80
  Борис Владимирович Романов (1877–?) – великий князь, двоюродный брат Николая II, генерал-майор. После революции – в эмиграции (прим. 1985 г.). Умер в Париже 9 ноября 1943 года (прим. ред.).


[Закрыть]. Кирилл тоже моряк. Может и заартачиться. Самому царю обо всём напишет. Куропаткину трудно будет против него бороться.

– Да, самотопы сейчас в чести, – задумчиво сказал Никитин.

– Владимир Николаевич моряков самотопами называет, – пояснила Вера Алексеевна.

– Весьма остроумное название, – согласился Фок. – Пока что они предпочитают плавать не в Жёлтом, а в винном море и купать в нём своих этуалей.

– Анатоль, отчего ты не вышлешь всех этих мерзких тварей из Артура? – возмутилась Вера Алексеевна.

– С отъездом семей число холостяков в Артуре увеличилось, и потребность в женщинах возросла.

– Да среди них есть и весьма невредные, – заикнулся было Никитин.

– Не смейте при мне гадости говорить! Откуда вы их можете знать, Владимир Николаевич? – обиделась генеральша.

– На улицах вижу и слышу рассказы о них.

– Ах ты, старый греховодник! – хохотал Стессель.

– Да замолчите вы, право!

– Не сердитесь, матушка Вера Алексеевна, к слову пришлось. Разрешите лучше глотку промочить, что-то от разговора пересохла.

– Прошу в столовую, – пригласила хозяйка.

Никитин за столом не замедлил быстро приложиться к графинчику с коньяком. Фок же, наоборот, демонстративно пил только чай.

– Наш-то артурский Улисс[81]81
  Улисс – герой древнегреческого эпоса, мифический царь острова Итаки Одиссей.


[Закрыть] что выделывает!

– Кто это Улисс-то? – спросил Никитин Фока.

– Кондратенко, конечно. Он нас всех, вместе взятых, перехитрит, вокруг пальца обведёт и сух из воды выйдет. Хитрая штучка.

– Неправда! Роман Исидорович умница, вот вы на него и сердитесь, – заступилась генеральша.

– Хотел бы я иметь такого верного адвоката, как вы, Вера Алексеевна. Никому бы меня в обиду не дали, – говорил Никитин.

– Так что ты начал о Кондратенко рассказывать? – спросил Стессель.

– Он все работы по постройке фортов взял в свои руки. Как будто он, а не Григоренко, крепостной инженер.

– Кондратенко сапёр и кончил инженерную академию. Ему и книги в руки по фортификационной части.

– Он свою дивизию обратил в рабочих-землекопов, вместо того чтобы строю их обучать.

– Это ты верно заметил. Завтра же переговорю с ним об этом, – отозвался Стессель.

– Слыхали, что Белый подчинился морякам и разрешает своим батареям стрелять только с их ведома? – слащаво улыбаясь, продолжал Фок.

– Перекинулся к морякам? – изумился Стессель. – Да ты не ошибаешься ли, Александр Викторович? Не ожидал я от него такого поступка.

– Меня тоже его поведение несколько удивило: сватом тебе приходится и такие каверзы строит, – подзуживал Фок.

– Я с ним серьёзно поговорю, – пригрозил Стессель.

– Двуличный он человек, – поддакивал Никитин.

– Вершинин вчера вечером у него был. О чём-то они долго совещались. Даром что он полковник русской армии, а вольнодумец. Ума не приложу, о чём бы они могли так долго разговаривать! – вставил Фок.

– Вредный это человек Вершинин. Как ты его держишь гражданским губернатором Квантуна и гражданским комиссаром? – упрекнула мужа Вера Алексеевна.

– Со связями он: Алексеев у него не один раз обедал. Сразу его не уберёшь, – оправдывался Стессель.

– А ты, Анатолий Михайлович, с подковыркой, обходом его возьми! – посоветовал Никитин.

– С какой стороны-то его обойдёшь? Не ворует, кажется.

– Только кажется, – заметил Фок. – Какой же градоначальник в России не ворует?

– Не пойман – не вор.

– Либералов защищает.

– Кого именно?

– Да хотя бы заведующую Пушкинской школой Желтову. Там все артурские либералы собираются. Школа – только вывеска для пропаганды противоправительственных идей, – вкрадчиво продолжал Фок.

– Поручу Микеладзе заняться этим делом.

– Глуповат Микеладзе. Лучше бы Познанскому, тот хотя и молодой жандарм, но подаёт большие надежды.

Вошедший денщик доложил, что Белый просит Стесселя к телефону.

– Дюже в море с пушек бьют. Батареи так и полыхают, – сообщил он.

Никитин заторопился домой.

– Японцы с моря в проход лезут, – взволнованно сообщил вернувшийся Стессель. – Какие-то там брандеры[82]82
  Брандер – старое судно, предназначенное для затопления у входов в морские порты с целью их заграждения.


[Закрыть] пускают. Я сейчас еду на Золотую гору.

– Я тебя не пущу, – решительно заявила генеральша. – Незачем тебе туда ехать, Белый и без тебя справится. Довольно ты день-деньской по фортам да батареям разъезжаешь. Не комендантское это дело – на каждый выстрел ехать.

– Я уже приказал подать экипаж.

– Я отправлю его обратно, – распорядилась Вера Алексеевна.

Стессель сдался и покорно пошёл за женой в спальню.

В это же время адмирал Старк сидел в глубоком мягком кресле около письменного стола в своей каюте на «Петропавловске» и внимательно читал рапорты командиров кораблей, донесения с сигнальной станции на Золотой горе о деталях внезапного нападения японцев на русскую эскадру в роковую ночь двадцать шестого января. Короткий бой стал переломным моментом в жизни адмирала. Его обвиняли в непринятии мер по охране эскадры, открыто стоящей на внешнем рейде.

Старк откинулся на спинку кресла и погрузился в глубокое раздумье. В каюте было тепло и уютно. Изредка доносились резкие порывы штормового ветра, хлопали раскачиваемые ветром шлюпки и спасательные круги, громыхали по палубе тяжёлые матросские сапоги.

Адмирал с горечью и возмущением вспоминал о своём унизительном положении начальника эскадры, который фактически не смел ничего предпринять без ведома и согласия наместника. Последний вмешивался во все распоряжения Старка по эскадре, связывая его по рукам и ногам своей непрошеной опекой. Вспомнил он и о том, как Витгефт, по приказанию наместника инструктируя чинов его штаба о необходимых мероприятиях по охране кораблей, прямо заявил, что никакой войны не будет.

– И это за полчаса до нападения! – возмущался адмирал, перебирая бумаги и припоминая все подробности злосчастной ночи.

Старк встал и раздражённо прошёлся по каюте.

– Получасовой бой – и моя безупречная сорокалетняя служба перечёркнута судьбой, а сам я вынужден просить об отставке якобы по болезни, чтобы спасти своё честное имя, – с глубокой горечью проговорил вслух адмирал. – Но нет, вы ещё не знаете, кто такой Старк! Он сумеет постоять за себя. У меня есть такие документы за подписью Алексеева, что ему не поздоровится, когда их увидит свет! – продолжал адмирал, потрясая кулаком от негодования.

Всегда сумрачное его лицо с глубоко запавшими глазами и со следами переутомления и негодования приняло жёсткое выражение.

– Я тебе покажу, царский выродок, кто такой Старк! – и адмирал нервно подошёл к наглухо приделанному к стенке несгораемому шкафу. Открыв дверь, он вытащил пачку бумаг. – Вот она! – выдернул он одну из них. На первом листе он бегло прочитал: – «Нам необходимо проводить на Дальнем Востоке в отношении Японии самую жёсткую политику, памятуя, что она никогда не решится на войну с Россией». Так и сказано: «никогда не решится на войну», – а она не только решилась, но и первая начала войну с Россией. А вот ещё! – и Старк взял другую бумагу: – «Ввиду полной несостоятельности ваших опасений о возможности войны с Японией считаю отозвание к эскадре «Варяга» и «Корейца» ненужным». Да, да, только по беспечности Алексеева мы потеряли эти два корабля, а теперь за всё отвечаю я, а не он. Но это не выйдет! – Адмирал вновь спрятал бумаги.

В дверь постучали, затем вошёл флаг-офицер лейтенант Дукельский.

– Получена депеша от адмирала Макарова, – протянул он телеграмму.

– «Буду в Артуре двадцать четвёртого. Макаров», – прочитал Старк. – Завтра, – взглянул он на календарь. – Прикажите «Баяну» выслать в почётный караул полуроту, – и, подумав, прибавил: – С музыкой.

– Есть, ваше превосходительство, – и лейтенант вышел.

Старк ещё раз прочитал телеграмму и опять нахмурился.

– Будет и этот умник меня учить уму-разуму, – заворчал он, вновь принимаясь за бумаги. – Хорошо ему критику наводить за десять тысяч вёрст отсюда.

Старк снова взял одну из бумаг и прочитал:

– «Его императорскому высочеству генерал-адмиралу великому князю Алексею Александровичу[83]83
  Алексей Алексеевич Романов (1850–1910) – великий князь, сын Александра III и дядя Николая II, генерал-адъютант, адмирал, член Государственного совета.


[Закрыть], копия – управляющему морским министерством адмиралу Авелану». Всем написал. Пусть все знают, какой он умник, – проговорил он и уткнулся в бумагу. – «Предвижу, что японцы не упустят столь благоприятного случая для внезапного нападения, как нахождение русской эскадры на внешнем рейде…» Он, Макаров, предвидел это, сидя в Кронштадте, а я здесь, на месте, упустил, видите ли, эту возможность. Теперь он возвеличен, обласкан и едет заменить меня в командовании эскадрой. Так ведь я тоже предполагал это, писал об этом! Но меня не хотел слушать тот же Алексеев. Но было бы ещё хуже, если бы японцы, напав без объявления войны, внезапно затопили в первую же ночь несколько пароходов у входа в гавань и заперли эскадру во внутреннем рейде.

Старк опять зашагал по каюте, зябко пожимая плечами. Донеслись глухие удары орудийных выстрелов. Адмирал прислушался.

– Опять, должно быть, береговые батареи бьют по воображаемым судам, – пробурчал он и нажал кнопку звонка. – Позвать лейтенанта Дукельского! – приказал адмирал вестовому.

Через минуту флаг-офицер доложил, что на море замечены пароходы, направляющиеся к выходу на внешний рейд, очевидно, с целью закрыть его.

Старк надел пальто, поплотнее нахлобучил фуражку и вместе с Дукельским поднялся на палубу. Его тотчас же охватила метель, сквозь которую с трудом можно было различить белые ленты прожекторных лучей. Беспрерывно сверкали зарницы орудийных выстрелов.

– На море замечено пять пароходов, – сообщили с сигнальной станции на Золотой горе.

– Дежурным миноносцам атаковать их! – приказал адмирал, стараясь в ночной бинокль разглядеть, что происходит на море, но в снежном вихре ничего нельзя было разобрать. Приказав каждые пять минут сообщать о происходящем на море, адмирал снова спустился в каюту.

После резкого холода наверху в каюте показалось особенно тепло. Старк потребовал чаю с ромом и засел за составление длиннейшего отчёта обо всём происшедшем с начала войны. Но работа не клеилась, и адмирал продолжал беспокойно прислушиваться к происходящему на рейде.

Прошло минут двадцать, пока наконец Дукельский пришёл с докладом об отбитии японской атаки на проход. Только тогда Старк смог спокойно приняться за продолжение прерванной работы. Адмирал подробно разбирал причины возникновения войны и неудач первых столкновений на море. Он указал, что Япония с момента занятия русскими Порт-Артура в 1898 году стала энергично с помощью Англии и Америки готовиться к вооружённому столкновению с Россией. По тоннажу флот Японии за это время возрос более чем в четыре раза, армия увеличилась втрое. Наместник Алексеев и военное командование в Маньчжурии недооценили этот рост вооружений и не предприняли должных мер к усилению русской армии и флота на Дальнем Востоке. Японцы же, прекрасно учтя неподготовленность царского правительства к войне, заключили союз с Англией, получили финансовую помощь от Америки и, науськиваемые ими, рискнули первыми напасть на Россию.

Перо опального адмирала легко и быстро скользило по плотной бумаге, и перед Старком, неожиданно для него самого, вставала яркая картина общего развала русской администрации на Дальнем Востоке. Прочитав написанное и аккуратно сложив листки бумаги, адмирал стал собираться ко сну. Взволнованный, он долго не мог заснуть. Перед ним одна за другой вставали картины недавнего прошлого: первая атака японцев, гибель «Енисея», а за ним и «Боярина», позорное поведение его командира Сарычева. И за всё это он должен отвечать, хотя в своё время он настаивал на снятии Сарычева с корабля, как не способного к командованию. Он лично предупреждал командира «Енисея» Степанова о течениях в Талиенванском заливе, но тот всё же посадил свой корабль на свою же мину.

– Сейчас всех собак вешают на меня. Скорее бы приезжал Макаров. Тот умеет отделаться от начальства и никому не позволит наступать себе на ногу, – решил после раздумья адмирал.

Сильный снежный буран бушевал над Артуром. В воздухе носились мириады мелких сухих снежинок, которые больно хлестали в лицо. Огромные волны бешено бросались на каменистый берег, рассыпая далеко кругом мельчайшие брызги, мгновенно замерзающие на морозе.

На внутреннем рейде чуть проступали громады броненосцев, да Золотая гора тёмным привидением нависла над узким проходом на внешний рейд. С наступлением ночи Артур утонул в мутной мгле пурги.

Только что вышедший из ремонта миноносец «Страшный» нёс сторожевое охранение у входа, став на два якоря у подошвы Золотой горы. Напротив него, у Тигрового Хвоста, темнел силуэт ещё не снятого с мели, подорванного в первую ночь войны «Ретвизана». Немного позади, в самом проходе, стояла канонерка «Отважный».

С берега, с «Ретвизана» и с «Отважного» в море тянулись бледные лучи прожекторов, свет которых с трудом пробивался сквозь пургу.

Андрюша Акинфиев нёс очередную вахту. На командирском мостике «Страшного» из-за холода и ветра невозможно было долго стоять, и он то и дело спускался вниз, чтобы хоть немного согреться за трубой и кожухом машины. Здесь было относительно тихо, от труб и машин несло теплом, и можно было обогреть озябшие руки.

Миноносец сильно мотало на волне, и стоило большого труда удержаться на обледеневшей палубе, несмотря на протянутые вдоль неё леера[84]84
  Леер – туго натянутый трос, служащий для ограждения борта или люка, является поручнем в штормовую погоду, протянутым вдоль судна, и т. п.


[Закрыть]. На носу, приткнувшись к орудиям, вахтенные, в толстых меховых тулупах, с биноклями в руках, внимательно вглядывались в море, следя за передвижением белых полос прожекторов, которые то ярко вспыхивали, то затухали, чтобы через мгновение загореться вновь.

– Смотреть вперёд повнимательнее! – окликал вахтенных мичман.

– Есть смотреть вперёд повнимательнее! – глухо доносилось до него в ответ сквозь вой ветра.

Мороз и ветер глубже забирались под одежду, заставляя дрожать мелкой дрожью. Андрюша завидовал матросам, одетым в тёплые тулупы, но для себя считал неприличным кутаться.

«Офицеры всегда и везде должны быть примером для матросов», – мысленно твердил он, коченея от холода.

Время тянулось нестерпимо медленно, казалось, прошла целая вечность, но неумолимые часы при свете папиросы показывали, что истёк всего только час, как Андрюша вступил на вахту, а впереди ещё три долгих часа.

«Ермий, должно быть, спит крепким сном у себя в каюте, а Юрасач с Дмитриевым сражаются в шахматы, попивая горячий чай с ромом», – представил себе Андрюша, и от этого ему стало ещё холоднее и тягостнее стоять на палубе.

– Ничего не видать? – спросил он у матросов.

– Никак нет, ваше благородие. Муть одна, и только. Да и кто полезет к Артуру в такую непогодь? Если под берегом так мотает, то что же делается в море! В одночасье корабль обледенеет и пойдёт ко дну. Японцы холода не любят, у них даже зимой тепло в Нагасаках. Как мы раньше там стояли, даже об Рождестве теплынь – в бушлатах жарко, – ответил один из матросов, видимо, старослужащий.

– Это ты, Денисенко? – узнал его в темноте мичман.

– Так точно, мы с Серёгиным на вахте стоим.

– Всегда вместе – друзья неразлучные.

– Шестой год вместях. Как на службу пригнали в кронштадтский флотский экипаж, так и не расстаёмся. Вместе на «Нахимове» на Дальний Восток пришли, вместе на «Севастополе» были, а затем на «Страшный» перевелись, – словоохотливо ответил Денисенко.

– Вы бы, ваше благородие, тулупчик накинули, а то ведь обморозитесь. Разрешите, мигом слетаю, – предложил Серёгин.

– Не надо, скоро уж смена, – ответил Андрюша, угадывая желание матроса сбегать в тёплый кубрик. – Смотрите не зевайте, а то, не ровён час, японец наскочит, – предупредил он матросов и отошёл.

– Фасон давит, а сам до костей промёрз, аж зубы стучат, – проговорил Денисенко, когда мичман отошёл.

– Молодо-зелено. Обморозит уши да ноги, так другой раз и тулуп наденет, и калоши.

– Что за погода распроклятая! Сиди вот тут и мёрзни да выглядывай, не собираются ли тебе япошки какую-нибудь пакость подстроить. И с чего это война началась – понять невозможно. Жили мирно и тихо, а тут вдруг: раз – и в морду один другому, – задумчиво проговорил Денисенко.

– Дай время, до всего доберёмся: почему и отчего, – ответил Серёгин.

Матросы умолкли, вглядываясь в ночную мглу.

По-прежнему на море медленно шарили щупальца прожекторов; на «Ретвизане» двигались какие-то огоньки; «Отважный» стоял с потушенными боевыми фонарями. Серёгин и Денисенко между делом соскребали с палубы лёд. Всё было тихо и спокойно. Вдруг прожекторные лучи заметались по морю и разом остановились на одном месте, осветив большой пароход, крадущийся вдоль берега от Ляотешаня. С Тигровки грянул выстрел, за ним другой, за Тигровкой загрохотал Электрический Утёс, и, наконец, перекрывая все остальные звуки, рявкнули двенадцатидюймовые пушки с «Ретвизана».

– Свистать всех наверх! – скомандовал Акинфиев.

Через мгновение Юрасовский уже легко взбежал на мостик, застёгивая на ходу шинель, матросы быстро разошлись по орудиям и минным аппаратам.

С «Отважного» засемафорили огнями.

– Атаковать брандер, – доложил сигнальщик.

– Есть атаковать брандер, – повторил Юрасовский. – Выбрать якоря, приготовить орудия и минные аппараты!

Загремела якорная цепь, заблестели огни у орудий. Малеев кинулся к носовой семидесятипятимиллиметровой пушке, Акинфиев спустился к минным аппаратам, с которых уже снимали чехлы.

– Вперёд до полного! – скомандовал в машинное отделение командир.

Миноносец вздрогнул и, набирая ход, двинулся по направлению к брандеру. Между тем уже весь берег осветился огнями выстрелов. Удары тяжёлых орудий слились в протяжный гул. За первым брандером показались ещё три. Они полным ходом шли по направлению к проходу.

На Золотой горе взвились две ракеты, ярко осветили море, и огонь батарей мгновенно прекратился. Теперь только «Страшный», зарываясь по самый мостик в ледяную воду, стремительно нёсся к головному брандеру, в то же время осыпая его своими снарядами.

– Носовой – товсь! – скомандовал минному аппарату Юрасовский.

Акинфиев застыл на месте, ожидая команды «пли». В это время с брандера открыли по миноносцу сильный огонь из малокалиберных скорострельных пушек и пулемётов. Несколько снарядов с воем пронеслись над миноносцем, и по обе стороны «Страшного» взвились водяные столбы.

– Пли! – наконец скомандовал командир.

Вспыхнул красноватый огонёк, и мина, нырнув в воду, понеслась по направлению к брандеру.

– Лево на борт! Приготовить кормовой аппарат! – миноносец круто покатился вправо, поворачиваясь кормой к противнику.

Через несколько секунд у брандера с тяжёлым ударом взметнулся к небу огненный веер взрыва, и пароход сразу круто осел на правый борт.

– Ура! – радостно закричало сразу несколько голосов на палубе миноносца. Несмотря на мороз, матросы весело перекликались между собой в темноте.

Подбитый брандер быстро оседал носом в воду. При свете прожектора было видно, как с него спешно спускали шлюпки.

– По шлюпкам огонь! – едва успел скомандовать Юрасовский, как загремела кормовая пушка. Шлюпки торопливо отходили от тонущего корабля, но разъярённые волны опрокидывали их одну за другой. Окутанный паром брандер уже наполовину погрузился в воду, а на его палубе всё ещё продолжали бегать люди, обстреливая миноносец из ружей. Одной шлюпке удалось выплыть, и она быстро ушла в море.

– Слева по носу миноносец! – вдруг истошным голосом закричал сигнальщик, и тотчас же из ночной тьмы вынырнул тёмный силуэт. Почти в тот же миг на японском миноносце разом сверкнуло несколько молний и грянул орудийный залп. Вокруг «Страшного» вновь заметались в бешеной пляске водяные смерчи.

– Ещё два на левом траверзе![85]85
  Траверз – направление, перпендикулярное курсу судна.


[Закрыть] – крикнул Серёгин.

Снова и снова глухие удары выстрелов потрясли море и небо. Акинфиев оглянулся на Порт-Артур и с удивлением увидел, как далеко позади остались береговые батареи.

«Влопались!» – мелькнуло в его голове, но по команде Юрасовского миноносец, круто повернув, уже лёг на обратный курс. Японцы в темноте потеряли «Страшный» из виду.

На Золотой горе опять взвилась ракета. При её свете батареи заметили «Страшный» и, приняв его за японское судно, тотчас же обстреляли.

– Показать опознавательные, – скомандовал Юрасовский.

– Опять подобьют нас, – ворчали матросы, боязливо оглядываясь на водяные всплески от снарядов.

– Серёгин, чёрт кривой, – ругался боцман, – живо подымай сигнал, пока нас не утопили!

Миноносец, спасаясь от снарядов, развил предельный ход и, лавируя, шёл курсом прямо на «Ретвизан».

Около самого Артура «Страшный» с ходу протаранил шлюпку с одного из брандеров. Было слышно, как люди кричали о помощи.

– Не нравится в холодной воде купаться, – злорадствовали матросы.

– Мы хоть и не купались, а вымокли не меньше их, зубы так и стучат, – ответил Денисенко.

– Подберём? – спросил Малеев у командира.

– К чёрту! – бросил Юрасовский.

Вскоре «Страшный» уже подошёл к своему прежнему месту. Справа и слева, под Золотой горой и у Тигрового Хвоста, пылали выбросившиеся на берег брандеры. Огромное пламя, выбиваясь наружу, ярко освещало красноватым светом узкий проход в Артур и заснеженные берега; горящие головни взлетали высоко вверх и с шипением падали в воду. Несколько портовых пароходов столпилось около брандеров, пытаясь своими помпами залить пожар.

– Не отойти ли нам подальше от них? – указал Малеев на брандеры. – Не ровён час, ещё взорвутся и нас повредят.

– Пожалуй, ты прав, – ответил Юрасовский, – станем ближе к Электрическому Утёсу.

Когда «Страшный» стал на якорь, команду спустили вниз. Матросы, продрогшие и озябшие, поспешно спустились в кубрик.

– Выдать всем сейчас же по чарке водки, – приказал Юрасовский боцману. – Да подсменить вахтенных, чтобы переоделись в сухое.

– Тебе, Андрюша, ещё целых две склянки достаивать вахту. Иди-ка и ты переоденься, небось тоже промок, – предложил Малеев.

После пережитого волнения Андрюша сперва не замечал даже голода, погружённый в воспоминания о происшедшем. Стрельба, взрывы, свист снарядов, вихрем несущийся миноносец, крики утопающих – всё оживало в памяти и складывалось в яркую картину боя. Целый ряд деталей, ранее упущенных сознанием, теперь всплывал в памяти. То вспоминалась нелепо согнутая при свете ракеты фигура Малеева, которого обдало водой из-за борта, то широко раскрытый рот Юрасовского, когда он отдавал приказания, стараясь перекричать грохот стрельбы. Мысли унеслись в далёкий Кронштадт, где жила семья. Встал, как живой, отец, высокий, сутулый, лысый человек с золотыми очками на носу. Он был главным врачом в морском госпитале. Андрюша вспомнил, как противился отец его поступлению в морской корпус.

– Знаю я этих ветрогонов-моряков, редко кто из них блещет умом и образованием, – говорил он. – Больше на внешнем лоске да подхалимстве выезжают. Ума от них не наберёшься, а пустельгой стать легко. Кроме того, морская служба в России почти наследственная: у большинства офицеров и дед, и отец, и сын – все моряки. У таких и связи, и знакомства, и карьера обеспечена. А у нас с тобой? Мой дед – поп, отец – сельский учитель, я сам врач. Никто, как видишь, в моряках и не служил. Куда нам с суконным рылом да в стародворянский ряд лезть!

Вид на выход на внешний рейд

Но Андрюша не внял увещаниям отца.

«Завтра же напишу им письмо обо всём», – решил он.

Сменившись с вахты, Акинфиев быстро разделся и едва лёг на койку, как заснул.

Проснулся он от стука отдаваемого якоря и понял, что «Страшный» вошёл в бухту. Вошедший в каюту Малеев окончательно разбудил его.

– Сегодня утром в Артур приехал Макаров. Сейчас он в порту, а затем будет объезжать корабли. Старк уже спустил свой флаг на «Петропавловске».

– Ура! Наконец-то у нас появился настоящий адмирал, – обрадовался Акинфиев и стал поспешно одеваться.