Текст книги "Парус лунной реки"

Александр Стоянов
Парус лунной реки

Александр Иванович Стоянов родился в 1967 году в городе Краснодаре.

Потомок терских казаков. Служил в рядах Советской армии.

Окончил Ставропольскую государственную сельскохозяйственную академию по специальности инженер-механик. Объездил Европу, посетил Исландию, Японию, часть Азии, Африки и Северной Америки.

Член Российского Союза писателей. Кандидат Интернационального Союза писателей.

Печатался в альманахах: «Воинская слава» том 1, 03.11.2011; «Сборник стихов» том 6, 23.11.2011; «Поэт года 2011» том 5, декабрь 2011; «Российские поэты» том 8, 07.07.2012; «Воинская слава» том 3, 14.08.2012; «Сборник стихов» том 9; 23.10.2012; «Поэт года 2012» том 36, 19.01.2013; «Наследие 2013» том 2, 29.01.2013; «Российские поэты» том 9, 05.02.2013; «Поэт года 2013» том 15, 27.08.2013;

«Наследие 2014» том 7, 07.07.2014; «Поэт года 2014» том 28, 12.08.2014.

Номинант национальной литературной премии «Поэт года 2011».

Номинант национальной литературной премии «Поэт года 2012».

Номинант национальной литературной премии «Поэт года 2013».

Номинант национальной литературной премии «Поэт года 2014».

Номинант литературной премии «Наследие 2013».

Номинант литературной премии «Наследие 2014».

Автор поэтического сборника «Ревущая тишина» 2012 год. Издательство «Авторская книга», Москва.

Автор поэтического сборника «Театр радуги» 2014 год. Издательство «Авторская книга», Москва.

Автор аудиокниги «На пороге солнца», (читает автор).

Аудиокнига выпущена в конце 2014 года, при поддержке Интернационального Союза писателей и газеты «Московская правда».

Рецензия на аудиокнигу «На пороге солнца» размещена в газете «Литературная Россия» от 27.03.2015, в № 1 (2694), на стр.15, в рубрике: Интернациональный Союз писателей представляет.

Лунная дорожка

 
Когда ударят в барабаны стекляннощёкие
арапы,
для ночи мы взобьём перину, и перестанет
небо плакать.
Кобыльим млеком напоённый,
простор степной угомонится,
и люди снова сбросят кожу и остановят
свои лица.
Раскроют вечной тьмы порталы
четырёхрукие колдуньи,
песок забот рассыплет время в резервуары
из латуни.
Улыбка лунная игрива, как апельсин в руке
гориллы,
ковёр из моря вышивала, дорожку феям
озарила.
И будет ветер спать на волнах и слушать
смех зубастой рыбы,
мерцаньем звёзд ночных наполнит
и завереньем,
                что мы живы.
 

Бессонница

 
На кухне вилки и ножи покажут час,
в пустынном зале слон исполнит танец,
а в спальне одеяла ещё помнят нас,
глаза мои в ночи как горный сланец.
 
 
Взлёт стрекозы на стенке невысок,
гораздо выше люстры и гардины,
а ангел просит света на глоток,
уходят в море снов гардемарины.
 
 
На потолке танцуют блики от машин,
на окнах замерли полки сомнений,
на занавесках серой сталью субмарин
блестят остатки сломанных империй.
 
 
Вот мост Риальто – каменный цветок,
дворцы из ткани в сердце гобелена,
концы всех дел завязаны в моток
и моря крик отчаянный и пенный.
 
 
Кровать, как мост меж двух больших
миров,
вчера и завтра связывает гений.
Ковры, как пастбища невидимых коров,
и потолок – держатель сновидений.
 
 
Бессонный глаз мой видит моряков,
небесных ангелов, зовущих мою совесть,
идущих на смерть боевых быков
и видит неоконченную повесть.
 

Парус

 
Фарфоровое море
на солнечном просторе
несёт свою волну
 
 
ко всем пшеничным далям
без рельсов и сандалий
в далёкую страну.
 
 
Где одинокий парус
как бусинка-стеклярус
стремится в никуда,
 
 
где ярким светом светит
и днём, и на рассвете
пленённая звезда.
 
 
Там в бочке из-под краски,
как из волшебной сказки,
свет радугой истёк,
 
 
а парус рвётся дальше,
без грусти и без фальши
по курсу на восток.
 
 
Прорежет он пространство
разврата и мещанства,
он лёгок и смешлив,
 
 
на деревянном блюдце
играют и смеются
вне времени и смут.
 
 
И солнечные ставни
раскроют счастью плавно
дорогу в облака,
 
 
и грянет песня ветра
из синего конверта,
просторна и легка.
 

Весеннее воскрешенье

 
И таял снег,
слезился старый лёд,
небесный свет глядел и улыбался,
в межрёберном пространстве сердца стон
и мир решётчатый скалой ломался.
 
 
И таял снег,
и таял белый снег,
ручьи прозрачные печали растворяли,
и свято верилось, что за пространством лет
мы свет любви божественной познали.
 
 
И нет тоски,
ушли в подвалы слёзы,
ограды пели, будто соловьи,
дышал легко, как продавец мимозы,
усталый ветер, спутник колеи.
 
 
На речке свет
кустится в клёнах серых,
в лесу трава под соснами встаёт,
звонит весна в одеждах пустотелых,
и жажда жизни в людях не умрёт.
 

Солнечный странник

 
На полотне среди неба морского
я проявляюсь из хрома и стали.
В свете моём обретённая доля —
символ мысли и вечных скитаний.
 
 
В блеске зеркал цепенеющей плоти —
длинная линия яростных всплесков,
я возвращаюсь к живительной ноте —
я умираю и снова воскресну,
 
 
в шёпоте снега перед закатом,
в звоне ручьёв, напоивших глину,
в песне солнца тенью распятой
я воскресаю и снова сгину.
 
 
Выстрелом страсти вдоль горизонта
небо родное лучом пробиваю,
солнце смеётся громко и звонко
многоголосьем птичьего рая.
 

Тайная встреча

 
Я выплеснул на горы сказок
узоры жёлтых песнопений
и зачерпнул со дна смятений
сто тысяч светлоликих масок.
Надел на город одинокий
строфу из вымеренных жестов,
создал империю протестов
и затянул на шее вздохи.
А за железной переборкой
пастух стегал кнутом улыбки,
глядели из болота рыбки,
секунды убегали в норки.
Одел я плащ из танца лилий,
толкнул рычаг своей шарманки,
и мудрецы небес разлили
стихи дорог из мутной банки.
На горб уснувшего верблюда
я взгромоздил свои напевы,
на голове восточной девы
увидел золотое блюдо.
Из рукавов достану свечи,
пущу драконов в поднебесье,
спою заре о тайной встрече,
что нет красы её прелестней,
что этот праздник безудержен.
И волны бьются о скрижали,
и тихий вздох твой самый нежный,
и наши годы не сбежали.
 

Морская прерия

 
Как Данио-рерио,
морская прерия,
дышала медленно,
пространство меряя.
И ярко-красное,
как психоделия,
катилось солнышко
и светом сеяло.
Цветами космоса
от моря веяло,
и небо с волнами
в ту сказку верили,
а ветры злобные,
что не ко времени,
скакали в прерии,
держались в стремени,
рябили стрелами
на блюде прерии,
бои устроили,
о чём-то бредили,
а волны перьями
театр затеяли,
мечтам потерянным,
друзьям растерянным.
О, сколько веры в них!
Любви не мерено,
надежды вверено
в открытках времени.
 

Флюгер

 
Флюгер вертится где-то,
вечное соревнованье,
медью толкая лето
осени в подсознанье.
 
 
Ветер вздыхал устало,
засевая пшеницу,
флюгеру ночь кивала,
пряча свои ресницы.
 
 
Скоро уснёт движенье
в золочёной пустыне,
сумерек преображенье
тени на землю кинет.
 

Луч

 
В глазах затуманенных эха
плывут облака —
над формулой дня и успеха
их песня легка.
 
 
Скучают протяжные дали
за сердцем весны.
Берёзки как жертвы баталий
в просторах лесных.
 
 
Безветрие или забвенье —
вращенье колёс,
картинное запустенье —
высокий утёс.
 
 
Над миром бегущим куда-то,
над азбукой тел
мой ангел из белой палаты
за солнцем взлетел:
 
 
где кони гуляют на воле
и с облачных круч
сбегает в расшитом камзоле
божественный луч.
 

В глазах у зебры

 
Я прочитал в глазах у зебры
вопрос и шум прохладных джунглей,
подъём стопы и крик слоновий,
в кустах шуршанье игуаны.
 
 
Кристаллов полон образ ветра,
в изгибах пальм танцуют осы,
а за туманом возле солнца
балет фламинго с горизонтом.
 
 
Мелькает в призрачном сознанье,
как солнце светит круглым шаром,
и убегает вдоль дороги
ночной патруль в объятья бездны.
 
 
Там в длинных тенях на равнине
изящный всплеск красавиц томных,
в одеждах путаются волны,
а речь смешлива и прозрачна.
 
 
Как грациозен бег олений,
рогам их воздух не помеха,
за ними смотрит из саванны
царь всех зверей и инквизитор.
 
 
Губами чёрными гориллы
ведут рассказ о позабытом,
клубится пыль между деревьев,
игру затеяли лемуры.
 
 
А где-то к небу на вершинах
сияньем белым снег искрится
и снежный барс рычит на ветер,
ковёр из трав поёт от света.
 
 
В полосках зебры стать покоя,
в глазах исканья и надежда,
в походке двигатель саванны,
как в песне белое на чёрном.
 

Белая сказка

 
Мир скользит в окне квадратном,
как вода по перекатам,
в этой вечной битве ратной,
всё течёт, всё безвозвратно.
 
 
Снег бомбит деревья, землю,
скрыть стремится всё худое,
ледяное чьё-то зелье
служит миру и покою.
 
 
И качнётся лет ограда
в сером небе безучастном,
как печать тоски напрасной
Божьего коснётся сада.
 
 
Буйное теченье ветра,
скрип планет золотокрылых,
радость жизни безответна,
будет то, что уже было.
 
 
Сказка расцветёт под небом —
небом северным, холодным,
звёзд пастух полуголодный
всё украсит белым снегом.
 
 
И раскроет свои веки
существо легенд старинных,
растворятся лет парсеки,
убегут на ножках длинных.
 
 
И споткнётся буйство красок
о порог печати белой,
и заснёт под толстым настом,
сляжет в кому быль и небыль.
 

Моя Россия

 
Мы жили в своём доме,
на природе.
Дрожит на воле радости поток.
А вдалеке,
в лесу
и в чистом поле,
России древней прячется исток.
Там нет машин
и нет вранья,
злословья.
Там караван речушек и полей.
И зорким взглядом не объять приволья.
И нет на свете Родины милей!
Там солнца свет добавит нам веснушек,
а соловей споёт лесную трель.
Не счесть в лесу берёзок и осинок,
и озеро похоже на купель.
Я путешественник,
люблю бродить —
не скрою.
Но сколько б в мире мест не встретил я.
Люблю я русский ветер на родном
просторе.
Здесь духи моих предков в диком поле
и здесь живёт семья моя.
 

Ритм

 
Ритм рождается – ритм умирает,
миг качается – миг улетает.
Ветки ёлочки в белом инее,
церковь радует светлым именем.
В створках пламени сила вечности,
жжёт желания чёрной нечисти.
В ритмах зелени ритм цветения,
ветром пламени тьма развеяна.
Ритмы водные, ритмы звёздные,
солнцем сбитые, смяты грозами.
Ритм отчаянья, ритм спасения,
в цвете радуги сны весенние.
В редких капельках счастья нежного
ритмы музыки царства смежного.
Ритм вплетается в свет вибрации
алгоритмами вечной грации.
 

Поля

 
Поля-поля, промозглые поля
несут холмов и речек очертанья.
Молчит седая и усталая земля —
плывёт эфир под ветер умиранья.
 
 
Природа спит, блестят луной моря.
Лежит под звёздами уснувший путник.
И стук копыт, и ржание коня
разносит ночь, как тоненькие прутья.
 
 
Волшебный плёс колышет ветерок.
Скрипят мосты, отсвечивают окна.
Поля луне подставили свой бок —
огни вдали подмигивают блёкло.
 
 
Ушёл вагон, наполненный теплом.
Ушёл певец по сгорбленной дороге.
Туда, где напоённый светом дом, —
Туда, куда несут хмельные ноги.
 

L. Α. – зарисовка

 
Перевёрнутое время плавно уходит высоко
в горы.
За ними пастбище ветров и поле матери-
природы.
Город размазан по всей долине ровным
слоем —
придавлен к засушливой земле, дающей
всходы.
 
 
Океан – лежит верным псом и никогда
его не покинет.
Улицы – как взлётные полосы, длинны
и однообразны.
Голубь – говорит со своей подругой
о радостях жизни.
Дома, цветы, магазины, крыши, фонари,
словно стразы.
 
 
В лицах людей нет печали – они полны
оптимизма.
Даунтаун – заболел кубизмом ещё
в прошлом веке.
Пирамиды офисных фараонов блестят
вещизмом.
Звёздные люди укрылись от страшного
человека,
 
 
живущего в бесконечных сотах —
земляных полянах.
На пляже в Санта Монике кресты,
полумесяцы и звёзды —
память о солдатах погибших
и о политике рьяной.
Инка за рулём Доджа – во власти рэпа —
гонщик поздний.
 
 
В маленькой Венеции продают
душистую марихуану.
Утром ранним они отправятся
в волшебный мир хиппи —
назад уже не вернутся, поддавшись
всеобщему плану.
Чернокожий священник споёт и отмолит
их грехи.
 
 
Туристы щёлкают объективами
на аллее звёзд —
многие без имён ждут своего героя
и светят тускло.
Двухэтажный автобус новую партию
китайцев подвёз:
они и в домах, и в магазинах, и на горных
спусках…
 
 
Беверли Хиллз – древний, от толпы
оголтелой затерялся
в зелени, из-за заборов глядит
затравленным зверем.
И закат солнечный в океане холодном
плескался —
на руках своих нежных баюкал Королеву
Мэри.
 
 
Голливудские студии засыпают сном
младенца.
Они спят, и им снятся былые и будущие
заслуги.
Маленькая Армения – спит, держа память
у сердца.
Родина наша любимая, мы верные твои
слуги.
 
 
Вот и ночь пришла хитрой пушистой
лисицей.
Опутала своей шерстью
город-трансформер.
Города и районы как книги единой
страницы.
Земля под асфальтом – тихонько
плачет и стонет.
 

Циферблат

 
Во времени, внутри, за одиноким кругом,
как человек из сказки с жёлтой лампой,
бредут из пустоши, беззвучной и упругой,
двенадцать цифр – слепые музыканты.
 
 
А стрелки бьют по голове и ниже,
текут по венам миги и минуты,
не думают о деньгах и престиже
моих надежд смешные лилипуты.
 
 
На белом поле армия покоя.
Внутри судьбы как птицы без полёта:
дела, идеи, погибает воля
в разрывах сна и в приступах зевоты.
 
 
Антимиры все тикают за градус,
прихрамывают ходики в глазницах,
из века в век нанизывают спицей
добра и зла простые серенады.
 

Ревущая тишина

 
Лавиной живых и мёртвых существ
ползёт и клубится невидимым волокном,
одевая в кружева каменных невест,
она не живёт здесь, она живёт за стеклом.
 
 
Гул колоколов сливается в протяжный вой,
и где-то вдалеке земля нависает над небом.
Звуки застряли в горле, но они здесь, с тобой,
они увлекут тебя туда, где ты ещё не был.
 
 
Высоко в небе дрожат и рассыпаются на капли.
Тишина глядит на них железными зрачками
из-под мохнатых ресниц леса, словно цапля,
выискивающая лягушонка, прыгая скачками.
 
 
О, как она неестественно черна и корява,
как ржавый танк времён первой войны!
В час X она растечётся толстым одеялом,
стремясь проглотить всё посредством волны.
 
 
Песочное чудовище в старом стальном панцире
впитывает своим раскалённым телом слова,
поэмы ветров умирают в молчаливом мире,
страх разбегается по углам, как людская молва.
 
 
Заполняя пустоту, он прячется в горах
и молчит. Она властвует, словно царица.
И весь мир, как ребёнок, у неё в ногах.
Тишина летит, словно хищная птица.
 
 
Там нет жизни, только немой ужас потерь.
Она выклюет глазницы голубым мечтам,
питаясь отчаяньем, как хищный зверь,
подползая всё ближе и ближе к нам.
 

Под небом Венеции

 
Морской водой наполнены дороги,
нет копоти и шума автобана.
На зданиях таинственные тоги —
всё в трещинах и модных ресторанах.
 
 
Сползла луна ко мне на подоконник —
блестит вода в каналах меж мостами.
На площади Сан Марко смелый конник —
защитник душ – он борется со снами.
 
 
Здесь море крыш шевелит чешуей —
под звёздным небом, синим и глубоким.
И стихнет мир, взрываемый зарёй,
и день родится новый, синеокий.
 
 
И солнце нам сыграет свою песню,
которую подхватят гондольеры.
Наступит время непрерывных действий
и тихий мир проглотят лангольеры.
 
 
В нём призраки останутся и маски,
что в тёмных улицах командуют парадом.
И Казанова растворится в сказке,
терзаемый меж раем и меж адом.
 
 
Описанный поэтом миг исчезнет.
Чернильных рек иссякнут водопады.
Зависнет мир над временною бездной —
останутся лишь старые фасады.
 
 
И вот поток уже несёт туристов.
Толпа шумит волной многоязыкой.
Портрет мечты рисуют футуристы,
и море плещется питаемое бликом.
 

Бог войны

 
Живу на сотом этаже
и обнимаю свет рукой,
рождает мысли в неглиже
покой.
 
 
Я вижу в струях темноты
полёт большой воды,
не знают умные зонты
беды.
 
 
А на заплатах синевы —
в белесых льдах —
лежит погибший бог войны
в цветах.
 
 
Погиб в плену у пустоты —
в плену дорог,
и взгляд его навек застыл —
умолк.
 
 
Но вновь приходит к нам тепло —
в сиянье дней,
и свет глядит в моё окно,
мир без потерь.
 

Ночь

 
По невидимым каналам времени
мы попадаем в ночь.
Это обратная сторона светлого дня,
и она всегда за спиной.
Куда бы мы ни повернулись, результат
будет
             скопирован точь-в-точь.
 
 
Кто всё это делает? Непонятно.
              Но он не грозит нам войной.
Говорят, всем нужен желанный
и своевременный отдых,
но никто и никогда не стоял
на пересечении света и тьмы.
Это суть разные измерения.
В них не бывает выходных,
они работают по своему внутреннему
графику, как мы.
 
 
Здесь не только темно, здесь всё
остановилось, как поезд
на конечной станции. Для кого-то она
будет последней.
А звёзды будут светить из других миров,
как из гнёзд
чёрной птицы, укрывшей и наш небосвод,
и соседний.
 
 
Во вчерашний день нам хода нет —
стена из цифр.
В трубах времени одностороннее
движение.
Ночные звери вдохнут остывший воздух,
они знают шифр
от замков непроглядной ночи,
              и прямых дорог искривления.
 
 
И мы будем лететь в ночь,
как в бездонную яму,
говорить с молчаливыми домами
и выдыхать паром.
Состязаться в прыжках с мостами нам
не хватит тямы,
а запятнанная луна подарит свой тусклый
свет – даром.
 
 
И наступит сон ума. Внутри нас загорится
свеча.
Лабиринт внутренних миров поведёт
по обводной
трассе, без призраков и обиженных
сгоряча.
В наступившем завтра вчерашнее
не покажется бедой.
 
 
И мы снова моргаем, как экран телевизора.
Строчки скачут! Изображение – дрянь!
Мы такие большие, а зависим от мизера!
Всё будет хорошо, если времени заплатить дань.
 

Ультрамарин

 
Камелии в кинжалах – тишина.
Перекрёсток – змеиное жало.
Дождливы руины – стена.
Драконья спина – одеяло.
Зов из могилы – ветер,
нет никого на свете.
Гномы бурю надули.
Память – омут акулий.
Ливень, сезон скорби.
Дервиш в луже сгорблен.
Кровь – букле тротуаров.
Мысль – звезда из муара.
Фрески сложны в движении —
космоса кроветворение.
Испанский воротник – Сатурн.
Мудрость – житель урн.
Спорит со смертью сплин,
как вечный ультрамарин.
 

В Сан-Франциско

 
В Сан-Франциско живая земля,
а в заливе играют туманы.
Кто-то ждёт у ворот корабля,
кто-то ставит на зверя капканы.
 
 
Он – как Рим о семи головах,
как изгнанник из Старого Света.
Лижет руки ему океан
и ласкают ресницы рассветы.
 
 
Люди здесь бунтари – мудрецы,
здесь орудует новое время.
И звонят здесь судьбы бубенцы,
и вещает учёное племя.
 
 
Силиконовый рай в тишине,
тихо в Стэнфорде, люди читают,
только чайки кричат в вышине
и мальчишки о чём-то мечтают.
 

Антимир

 
Человек из прошлого пришёл с чёрным портфелем,
загадочно улыбаясь. Он медленно вошёл в ворота.
Тут он увидел меня, и виски мои вспотели.
Время ушло безвозвратно, как капельки пота.
 
 
Всё это долгое время где он был,
в своём личном далёком миру?
Некоторые люди называют его антимир.
Трудно найти вход в эту нору.
 
 
Он сохранил тот же вид и выраженье.
Его глаза всё те же, как в прошлом.
С тех самых пор там не было движенья.
Лишь скрип калитки и тишина, как коршун.
 
 
В заброшенных домах и тюрьмах гуляет ветер.
Трава выгорела под палящими лучами,
а новая не растёт, но день очень светел,
горизонт сдерживает небеса своими плечами.
 
 
Луна и снег с дождём остались в будущем,
мы от них устали. Не смущает это человека.
Он спокойно пьёт чай с видом скучающим,
как будто и не было никогда прошлого века.
 
 
А ведь там порой было очень хорошо.
Сердце приятно щемит от воспоминаний.
Запахи разогретых цветов и подарков мешок,
первоклашки бегут с жаждой знаний.
 
 
Всё это исчезло незаметно, и человек странный
пропал. Однако портфель его чёрный остался.
И чай дымится в чашке, и всё так туманно.
Мой мир промозглый в дожде задыхался.
 
 
Маленькой чёрной точкой стоит мальчик.
Солнце льёт из лейки на него своим светом.
Глаза его излучают счастье. Оно держит его за пальчик.
Головка его белая, как снег, а мысли летают где-то.
 
 
Человек из прошлого молчит и наблюдает
за летом.
Он ест мороженое в стаканчике, которое
быстро тает.
Покидать наш холодный мир было легко.
                Он шёл с приветом.
Теперь он снова живёт в моих воспоминаниях.
                Он в них летает.
 
 
Из прозрачного кувшина вечности пролилось время.
Оно превратилось в сплошной поток и оцифровалось.
Цифры заняли свои места и бросили живое семя.
Все четыре измерения наполнились доверху,
                и время задержалось.
 
 
Оно впало в кому, но это, безусловно, временно.
Люди проснутся. Их разбудит тот человек из прошлого.
Он знает истину бытия и придёт своевременно.
Он возьмёт только доброе и вечное.
               И ничего грязного, пошлого.
 

Сказка о бозоне Хиггса

 
Когда-то очень давно… Или, может быть,
вчера,
или завтра… Всевышний вышел со двора,
ступая по зеркальной глади океана
одиночества,
состоящего из слёз пустоты и древнего
пророчества.
Время было растворено всюду
в пространстве межрёберном.
Оно следовало за Господом везде
и служило инкодером.
Не имея точки отсчёта, оно проливалось
туда и обратно —
во все стороны. А океаны тоски и боли
были словно пятна,
бездонные и бесформенные. Они не знали
и не ведали конца
и начала. Не помнили главные слова
великого писца,
бороздившего галактическую пустыню
босиком.
И первое, что его посетило, это мысль
(упавшая пауком)
создать материю из прозрачного
и бесформенного Абсолюта.
В общем, задумал он большой взрыв, типа
новогоднего салюта.
Прибыл он в океан любви, где хранилась
невиданная энергия,
и засветил, и заискрил своим телом,
по волнам бегая.
Разогнал электроны, раскидал атомы
по всей Вселенной.
Он придумал вещества и дал им дух свой
священный.
Он придумал им массы и электрические
поля – призраки,
которые отличались своими определённым
признакам.
С тех пор любовь и Всевышний живёт
в каждом атоме,
а слова и дела его в любом живом
и неживом теле спрятаны.
А учёные-физики хотят понять: как всё
это работает?
Из какой материи тонкой и волшебной
все мы сотканы…
 

Сан Диего

 
Сан Диего – сладкая нега.
Ведь честно работал ты —
тогда отдохни от бега.
Среди такой красоты.
В отеле Коронадо
из дерева и мармелада
и пальмы и цветы —
граница рая и ада.
 
 
Никто здесь не видел снега.
Среди зелёной мечты
настигнет дряхлая старость.
Но воздух не будет, стыл
и сердце наполнит радость.
Умерив вчерашний пыл
былая печаль и слабость,
которую ты забыл,
теперь превратится в благость.
 
 
И мир упадёт во свет,
растянутый вдоль океана,
и старый Ветхий завет
откроет страницы плавно.
И будет найден ответ,
как призовые баллы,
для всех ушедших в свет
из солнечного зала.