Текст книги "Невыдуманная история"

– Странно, – удивился услышанному Андрей. – Не похож ваш конюх на драчуна-то, на забияку. Добрый мужик, как кажется, и очень тихий, очень спокойный.

– И добрый, и спокойный, и тихий; и не драчун – всё правильно, – кивком головы подтвердила Наташа. – Но только когда тебя ежедневно “пилят” и дурачком-неудачником выставляют при всех, нахлебником-дармоедом, и делают это несправедливо и незаслуженно, – тут уж кто хочешь драчуном задиристым станет – даже и ангел… А она его заела, ведьма, задёргала за целую жизнь: у нас её никто в деревне не любит за её жадность и злость. А его, наоборот, любят…

Наташин рассказ про конюха сильно Мальцева заинтересовал. Он слушал его, рот разинув; и, одновременно, поражался тому, как грамотно и как чётко Наташа ему это всё рассказывала: ни слова сорного в том её рассказе не слышалось со стороны, ни буквы какой, ни звука. Всё плавно было, размеренно, всё на месте. Выговора деревенского или жаргона в её разговоре неспешном коренному москвичу Мальцеву заметить было нельзя по причине отсутствия оного… «Нет, не зря я её за москвичку принял, – с удовольствием думал Андрей, на подружку сладкоголосую краем глаз восхищённо посматривая и каждое слово её ловя, что как флейта волшебная уши его ласкали. – Она многим нашим чувырлам столичным по дикции и правилам речи фору даст, окающим да гакающим».

А голосок у Наташи был дивный какой: бархатный, сильный, грудной, с изумительным по красоте тембром. Когда она разговаривала, заметил Андрей, то некоторые её слова эхом отдавались у неё внутри и звучали там звонко-презвонко, как в полупустом помещении. И казалось со стороны, будто бы тайные струны души при разговоре дивно так резонировали, чувства её выдавая и настроение… Всё это так сладко было слушать, так эти её чарующие голосовые звучания притихшего Мальцева изумляли и завораживали, особенно в первые дни, когда привычка у него ещё над удивлением не возобладала, – что невольно мысль закрадывалась во время бесед: что тебе бы, дескать, голубушка, с такою-то дикцией и внешними данными не в деревне вашей убогой сидеть, пропадать тут без дела, без пользы, а на центральном российском телевидении диктором самым главным работать, ведущей всех новостей. Тебе бы равных там не было, если б взяли тебя туда. Ты бы там всех блатных потаскух “переплюнула” и перещеголяла…

По достоинству речевые и голосовые возможности подружки своей тогда оценив, внимательно выслушав до конца её рассказ про стерву и злыдню Зойку, Андрей после этого опять к лошадкам любимым вернулся, тайной своей поделился с Наташей про то, как его в отряде конюхом недавно сделали, и стал он дяде Ване “родня”.

– Хотите, я Вам расскажу про это подробнее? – спросил её с жаром, когда она кончила говорить и на спутника своего восхищённого вопросительно посмотрела.

– Хочу, – последовал такой же жаркий ответ, и Андрей рассказал шагавшей с ним рядом спутнице следующую историю.

– У нас в отряде, – шёл и рассказывал он, – проблема с водой возникла: негде поварам стало воду брать. Они её сначала из школьной колонки носили, а теперь та колонка сломалась – засорилась, кажется, – и мы без воды остались неделю назад: одно молоко только пили, даже и супы молочные ели, каши… Ну и взбунтовались, естественно, от этих супов и каш, мясных борщей себе запросили, чаю. И командир наш, Шитов Толик, срочно договорился с Фицюлиным: чтоб, значит, нам лошадь в отряд, телегу и пустые бидоны выдали. И мы бы ту воду сами себе из колодца возили: она из колодца даже вкусней… Я, как про такую новость услышал, к командиру сразу же и побежал под это дело подписываться – чтобы, значит, водовозом отрядовским стать, ну и конюхом по совместительству. Командир обрадовался, похвалил и лошадь с телегой и амуницией мне сразу же и отдал – на полное сохранение и попечение. И теперь вот утром и вечером я за водою езжу, ну и за лошадью ухаживаю одновременно, которую нам в отряд привели: Малинкой её зовут… Вы, может быть, знаете её, видели: красивая такая кобылица ярко-рыжей масти.

– Знаю, конечно, видела не единожды. На ней сам дядя Ваня обычно и ездит, и больше всех её любит, лучше всех кормит, заботится.

– Правильно делает, что любит. Хорошая, спокойная, умная лошадь – не старая, не капризная. Нравится она мне. Кормлю её теперь и пою, сам запрягаю и распрягаю; сам же вечером в поле пастись выпроваживаю, стреножив её предварительно. Красота! Всё это не сложно совсем оказалось, как я раньше-то думал, когда деревенскую жизнь себе представлял.

– Так Вы теперь на работу-то ходите, я что-то не поняла? на стройку-то свою? – спросила удивлённая Наташа, с интересом рассказ простодушный выслушивая.

– Конечно, хожу, – ответил Андрей не без гордости. – Кто ж за меня работать-то будет? – у нас каждый боец на счету. Лошадь и вода – это дополнительно как бы, в свободное от работы время… Тяжеловато, конечно, особенно вечером, после рабочего дня, когда в постель поскорей завалиться хочется и про всё на свете забыть, – вздохнул Андрей с лёгкой грустью, голову на грудь опустив. – Но зато Малинка теперь в полном моём распоряжении находится, теперь у неё хозяин я. И дядю Ваню уже ходить и просить не нужно, лишний раз пользоваться его добротой…

За такой вот беседою задушевной, незаметно на этот раз и нетягостно пробежал-пролетел для обоих второй их совместный вечер. И расставались они ближе к полуночи уже с большой неохотой оба – не так, как неделю назад.

– Как быстро время у нас пролетело, а я бы сегодня погуляла ещё, – задумчиво сказала Наташа возле своей калитки, когда они к ней подошли, на Андрея при этом взглянув вопросительно: поймёт ли он чувства её? ещё немного пройтись согласится ли?

Но Андрей сделал вид, что намёка не понял и твёрдо собрался домой уходить. Поздно было уже, а ему завтра утром нужно было рано вставать, Малинку запрягать в телегу, за водою в колодец ехать, в лагерь её потом везти, выгружать; а потом работать весь день, коровник обещанный строить, на пекле солнечном жариться. Гулять-то – оно, конечно, приятно. Но где бы для тех гулянок ещё и силёнок взять, чтоб носом не клевать на объекте, чтоб до объекта, элементарно, дойти…

Они расстались, в клубе договорились в ближайшую среду встретиться: агитбригада ССО “VITA” должна была в среду вечером в клубе запланированный концерт давать. После чего довольный Андрей домой зашагал проворно, где казённая койка его поджидала и вернувшиеся с гулянки товарищи, последними новостями обменивавшиеся, хваставшиеся “победами” и всем остальным. В школу он как на крыльях летел, не переставая улыбаться при этом: так ему тогда легко, так покойно на сердце было.

«Хороший она человек, – про Наташу он всю дорогу думал. – Не только красивая, но и умная, грамотная вдобавок, смышлёная. Мне хорошо с ней…»

13

Прогулки Мальцева по деревне в компании золотоволосой красавицы незамеченными для его друзей-приятелей не остались: быстро легли на язык, подверглись самому активному обсуждению; ну и сплетнями потом, естественно, обросли, пересудами тайными, предположениями. Наговорившись между собой, нафантазировавшись вволю, бойцы ССО “VITA” уже непосредственно к самому Андрею начали приставать: чтобы информацию из первых уст раздобыть, догадкам-домыслам коллективным получить реальное подтверждение… И первым, кто на эту животрепещущую и щекотливую тему завёл разговор, стал вьетнамец Чунг, которому, как соседу по койке и дружку закадычному, это проще всего было сделать.

– Андрей, – спросил он Мальцева после второй прогулки, когда тот, сияющий, со свидания вечером возвратился и раздеваться стал прямо перед носом его, спать проворно укладываться, – ты с Наташей гуляешь, да?

– Гуляю, – ответил удивлённый Андрей, на дружка-азиата с вызовом посмотрев. – А ты откуда имя её узнал, интересно?

– Да я её уже второй год знаю, её и её семью: я же к ним в гости-то каждую субботу бегаю, – шёпотом поспешно стал рассказывать Чунг, на локтях на кровати приподнимаясь и к соседу придвигаясь поближе. – Я в прошлом году сначала с мамой её познакомился и подружился, которую ты видел в клубе, помнишь? Мы с ней там вдвоём у дальней стенки стояли, у кинопроектора, а ты к нам потом подошёл, и я тебя ей представил, – помнишь?

– Подожди… это-о-о такая невысокая темноволосая дама? Её-ё-ё… Еленой Васильевной зовут кажется, – ты про неё говоришь?

– Да, про неё, – утвердительно кивнул головою Чунг. – Елена Васильевна – мама Наташи. Она в клубе работает заведующей. Ну и по совместительству каждую субботу и среду фильмы там разные крутит, так как у них в деревне киномеханика нет: никто к ним сюда работать ехать не хочет. Вот она и крутит фильмы сама, которые им в деревню привозят. Я с ней в прошлом году во время показа и познакомился: мы рядом на заднем ряду сидели, и я ей кассеты переставлять помогал… Очень хорошая женщина: умная и очень добрая, и гостеприимная к тому же. Она меня, за то что я ей кассеты помогал менять, к себе домой позвала в тот же вечер, чаем и конфетами угощала, вареньем сладким. С тех пор я ей всегда помогаю: в субботу приду в клуб к шести, сяду с ней на заднем сиденье рядышком и сижу, фильмы смотрю, кассеты ей подаю сменные… А потом мы с ней домой идём, когда танцы там начинаются, и я у них дома ужинаю вместе со всеми, чай с вареньем пью, отдыхаю… Они надо мной шефство взяли: учат русскому языку, обычаям вашим, историю вашей страны рассказывают. Ну и подкармливают заодно: считают, что я, живя целый год без родителей, плохо питаюсь, жалеют меня. Хорошие люди, очень хорошие!

– Так ты, стало быть, и отца её знаешь? – ну-у-у коли ходишь туда два года, как ты говоришь, чаи с вареньем там распиваешь, – допытывал Чунга Мальцев, искоса удивлённо на вьетнамца поглядывая, поражаясь азиатскому проворству его.

– Знаю, конечно: я же тебе говорю, – не задумываясь, ответил Чунг. – Отец её, Александр Михайлович, за руку со мной всякий раз здоровается – как с равным. Про Вьетнам после чая долго допытывает, про нашу вьетнамскую жизнь, про семью. Он директором этой школы работает, где мы все живём: ты видел его на дне открытия лагеря, когда он к нам сюда с председателем приезжал.

– Постой, – перебил вьетнамца опешивший от услышанного Андрей. – Директор этой вот школы – Наташин отец?

– Да.

– А как, ты говоришь, его зовут?

– Александр Михайлович Яковлев, – почти по складам произнёс желтолицый сосед Андрея тяжеленые для него русские имя, отчество и фамилию, после чего добавил, большой палец правой руки вверх задирая. – Вот такой вот дядька! – умный, начитанный, добрый как и его жена.

Внимательно выслушавший всё Андрей задумался, губы сжал и, выпрямившись на кровати, стал вспоминать, как во второе воскресенье июля у них в отряде день открытия лагеря был, на который действительно председатель колхоза Фицюлин директора школы тогда привёл, высокого светловолосого мужчину сорокалетнего возраста, худощавого, интеллигентного, нервного, при выступлении заикавшегося. Андрей его и запомнил-то лишь потому, что он заикался, нервничал и краснел из-за этого, стеснялся. А так бы он на второго гостя внимания не заострил: обыкновенный невзрачный мужчина, каких в Москве миллион.

–…Значит, её полное имя Наталья Александровна Яковлева, – в задумчивости вслух произнёс он, ни к кому конкретно не обращаясь, как бы сам с собой разговаривая. – Что ж, будем знать.

– А у них из детей, кроме дочери, есть ещё кто? – вспомнив про Чунга, что лежал рядом и смотрел на него внимательно, спросил он вьетнамца почти машинально, не поворачивая головы, при этом мысленно Наташу с родителями её сравнивая и понимая, что ежели она и была на кого похожа, то больше, конечно же, на отца, что матушка-то у неё совсем другая по виду.

– У них ещё сынишка есть, Мишкой его зовут. Но он ребёнок ещё – в восьмом классе учится.

– Хорошо, будем и это знать, что и брат у неё имеется. Может, встречу когда в деревне, повнимательнее на него посмотрю. Он похож на неё?

– Похож. Такой же светленький и красивый, и такой же воспитанный – не шалопай. Читает много, учится на одни пятёрки: хороший мальчик, талантливый.

Довольный услышанным Мальцев хмыкнул себе под нос и, зардевшийся, нервно заёрзал на койке, пружинами заскрипел, при этом улыбаясь краями губ и к окну лицом отворачиваясь, прилив свой внезапно возникший пытаясь от Чунга скрыть и тихую на лице радость. Приятно было такое узнать про ближайших родственников Наташи – понять, что не ошибся он, что девушка-то она и впрямь не простая, не от сохи. Очень ему это всё было приятно.

–…А ты, значит, Наташу и в прошлом году уже знал, если, как говоришь, с прошлого года к ним домой начал бегать, – после паузы перевёл он разговор с брата младшего на сестру, которая его интересовала больше.

– Знал, – утвердительно затряс головою Чунг, дыша в затылок Андрею, – но плохо. Она в прошлом году школу закончила и в институт поступала всё лето; поэтому дома мало была: всё больше в Смоленск с отцом ездила, жила там по нескольку дней всякий раз, когда там экзамены проводились, консультации разные, собеседования. И потом, когда её туда зачисляли, тоже долго там находилась, результата ждала… В июле, помнится, я её несколько раз всего дома и видел; видел пару раз в августе – и всё… Она мне очень нравится, Андрей, она замечательная! – добрая, воспитанная, очень красивая! – на мажоре закончил тот памятный разговор Чунг. – Ты молодец, что с ней познакомился и решил подружиться. Поверь: таких девушек, как она, мало… И ты ей понравился, как кажется, – доверительным шёпотом сообщил он последнюю новость, крайне важную на его взгляд, – ей и маме её. Они обе несколько раз меня про тебя расспрашивали, интересовались тобой. Знай об этом…

14

Вторым бойцом, кто подошёл к Андрею и про Наташу долго допытывал, был их стройотрядовский ловелас, любимец “изголодавшихся” и похотливых барышень, Гришаев Юрка – двухметровый темноволосый красавчик-атлет, ещё один представитель рабфака.

Гришаев был примечателен тем, главным образом, что являл собой другую когорту бойцов, которых Андрей переносил с трудом, которые с первого дня ему только настроение портили. Такие на стройку ездили, чтобы вечно выгадывать и ловчить, за чужие спины умело прятаться – силы копить для “шабашки” и развлечений. А Юрка ярчайшим их представителем выступал, кумиром и заводилой. Был большим себялюбцем, пройдохою и краснобаем; а ещё “бычком молодым”, “совратителем” – как про него деревенские говорили.

С уверенностью можно сказать, что ССО “VITA” ему, генеральскому сыну, был не нужен сто лет. Он бы не поехал в деревню не за какие коврижки: на море бы умотал отдыхать, найдись у него для такого отдыха компаньон достойный. Но товарищи его московские – Володя Перепечин и Батманишвили Тимур, – с кем он в одной комнате в общежитии ещё с рабфака жил, с кем время проводил свободное, товарищи его бедные были: им деньги требовались позарез, и некогда и не на что было по курортам летом мотаться. Вот Юрка и прицепился к ним, стройотрядовцам ярым, заслуженным, потому как ехать на юг одному ему не хотелось. Тем более не хотелось в дивизии томской, которой отец командовал и где вся семья его временно проживала, лето целое отираться, комаров там да мошек кормить, да на солдат смотреть желторотых, как они с неохотой по танкам лазят и командиров за глаза клянут… Оставался один стройотряд, где было много друзей, где и время можно убить, и погулять-повеселиться на славу.

Исключительно по этой причине и стал Гришаев строителем – по необходимости больше, не по зову внутреннему. Но перед тем как в отряд записаться, он с Шитовым откровенный имел разговор, которому напрямую сказал, не юля, что деньги, дескать, ему не особенно-то и нужны, как не нужна ему и романтика стройки, которую он не понимает и не признаёт, считает лукавством, химерой. В деревне-де он одного желает: отдохнуть, отоспаться, отъестся, на природе спокойно пожить. Ну а поскольку в отряде его будут поить и кормить, и постельным бельём обеспечивать, – то он и будет работать за харч, дабы дармоедом в глазах однокашников не прослыть. Чтобы из них не роптал никто и пальцем командиру на него не показывал.

Так он и работал всё лето: по мере сил и возможностей. Поработает несколько дней в удовольствие, топором в охотку помашет – и потом отгулы себе берёт, чтобы с духом, с силой собраться. Отгулы он брал регулярно в воскресение и четверг, после клубных танцев, с которых только под утро домой возвращался как правило – весь помятый, покусанный, в засосах кровавых, духами провонявший насквозь как склад парфюмерный. Таким он мог возвратиться в лагерь и в любые другие дни, которые автоматически у него становились праздными. Придёт, шатающийся, не соображающий ничего, с красными как у рака глазищами, и сразу в кровать плюхается; и лежит, отсыпается до обеда, даже и на обязательную утреннюю линейку не в силах встать – так его за ночь поклонницы-обожательницы всего выжимали… Он и сам от них в этом плане не отставал: давал им, молодым и красивым, жизни… А потом про амурные подвиги и похождения товарищам по общаге лежал и рассказывал: и в Москве это делал частенько, и в деревне Сыр-Липки, – собирая подле себя своими похабными байками целые кучи зевак.

Лежит, бывало, на кровати вечером, закинувши ногу на ногу, курит сигареты неспешно и также неспешно вещает всем, будто любимый рассказ по книжке зачитывает.

«Не знаю как вы, мужики, – рассказывает с ленцой, широко зевая при этом, – а я без баб не могу уже, я с четырнадцати лет, почитай, живу активной половой жизнью; к ней как к хлебу ржаному привык, как к воде и воздуху… Не поверите, но я у себя в танковой части, где папаня служит, всех перепробовал: и старых и молодых, и холостых и замужних, и в погонах и без погон – всех! Некоторых до сих пор вспоминаю – до того сладкие и сочные были, стервы! Слаще мёда, право. Не вру. Я б их, не задумываясь, на мёд променял, да ещё б их мужьям рогатым пару кульков рахат-лукума добавил – в придачу… На повариху нашу только не смог залезть. Ну так той, извините, за пятьдесят уже в мои юные годы было. Меня, если б залез, в нашей части не поняли бы… Я до армии-то, секрет вам открою, почти всеми венерическими болезнями переболел, кроме сифилиса. Несколько раз триппак подцеплял, из-за чего меня на службу брать не хотели, в полк Кремлёвский, где я два года отбарабанил… Папаня мой мне здорово тогда помог – замял это гиблое дело. А иначе бы я пропал, мужики, мимо Москвы и Кремля пролетел бы со свистом… И на учёте в вендиспансере я стоял в Томске с середины 9-го класса. Со мною тамошний врач-венеролог за руку всегда здоровался, когда я в город за чем-нибудь приезжал и его там встречал на улице. Увидит меня, бывало, – и бежит навстречу с ухмылкой, руку мою трясет озорно, про жизнь и здоровье спрашивает. Ну как, спрашивает, Юрок дела? – даёшь бабам жару-то? Даю, отвечаю, а чего не давать: на то они, добавляю, и бабы… А он слушает, лыбится, подлец, одобрительно головой кивает и всё приговаривает: молодец, молодец, Юрок, уважаю! По-нашему, по-гусарски, смеётся, живёшь, мы-де раньше так тоже жили. “Жарь”, говорит, их, ссыкух толстожопых, “жарь”: им эта “жарка” наша только на пользу… Но под конец разговора всегда добавлял, крепко руку опять пожимая: ты, Юрок, советовал ласково, по-отечески, только смотри поаккуратнее там, “машинку” свою об них не сломай – с дуру-то; она, смеётся, тебе ещё пригодится… Хороший был дядька, душевный, заботился обо мне прямо как отец родной, ей-богу».

Слушая перед сном такое, бойцы ССО “VITA”, помнится, умирали со смеху, держались за животы. А краснобай Юрка – нет, бывало и не улыбнётся ни разу, чертяка, губ своих не скривит, будто рядом никого и не было-то совсем, будто он сам с собой разговаривал. Лежит, курит, спокойно кольцами дым изо рта выпускает – и в потолок загадочно смотрит, мечтает, окидывает мысленным взором прошлую жизнь свою… Но по нему было видно, что парень не врёт, не выдумывает про себя глупости разные, сказки. И всё оно именно так и происходило, как он только что говорил…

Так вот, гуляка и балагур Гришаев тоже заинтересовался прогулками Мальцева и стал к нему приставать.

– Андрюх, – по дороге на работу спросил он его однажды, отстав с ним от общей массы шагавших на стройку бойцов, – я тебя тут в субботу с Наташкой Яковлевой видел, как мило вы с ней отправились гулять под ручку, и удивился даже, честное слово, как это тебе её подцепить удалось, искренне удивился. Такая серьёзная дама! – и такая неприступная одновременно! Я уж давно не видел таких; думал, таких в природе уже и нет, не осталось… Мы её с Тимуром Батманишвили на пару обхаживали: то он подойдёт, амурного туману напустит и ужом перед ней повертится, то я, – но всё без толку. У обоих с ней полный облом получился – и у него, и у меня. Представляешь! Она нас так решительно отшивала сразу же, таким презрением обжигала – что ты! – никаких шансов нам не оставила, ну просто никаких! Мы с Тимуром ходим теперь как оплёванные и только диву даёмся, случившееся всё никак не можем понять. Это же Бог знает что такое на белом свете творится! – думаем на досуге, – если девчонки сопливые уже стали отказывать и носы воротить, неуважение нам обоим выказывать! Так скоро, глядишь, и ноги начнут об нас вытирать, смеяться над нами, ухарями заслуженными… Да-а-а, старость – не радость, люди правильно говорят. Уходит, уходит оно – наше золотое времечко… А у тебя получилось с ней почему-то, – двухметровый Юрка недоумённо на низкорослого Мальцева сверху вниз посмотрел, искренне не понимая и не одобряя по-видимому женских эстетических вкусов. – Ты у нас ходок, Андрюха, ходок! А с виду так и не скажешь: с виду вроде интеллигент столичный. Чем ты её взял-то, скажи? поделись со старшим товарищем опытом. Это мне, кобелю со стажем, дюже интересно и поучительно знать будет.

– Да почему я ходок-то, Юр? почему? – краснел от услышанного Андрей, за живое задетый и развязностью Юркиной, и самим разговором. – Я подошёл к ней, пригласил погулять. Она согласилась и пошла: не знаю почему даже. Что я плохого-то сделал, ответь, что ты меня ходоком обзываешь?! – как блудягу какого закоренелого! Я не был никогда таким! – и не буду! Мне это всё не нужно!

– Да ладно тебе, Андрюх, обижаться-то понапрасну на своих мужиков, – засмеялся на это Гришаев натужно, Мальцева по плечу больно хлопая: здоровый ужасно был, сил своих не рассчитывал. – Будем с тобой ещё из-за баб деревенских ссориться, которых тут, как кур обосранных, столько, что по десятку на брата выйдет. Хватай только за холку покрепче, которая ближе стоит и больше приглянется, – и знай “топчи”, получай удовольствие. Всего и делов!… Я ведь просто так спрашиваю, из любопытства; и безо всякой задней мысли, заметь, без подвоха. И отбивать её у тебя я не стану: зачем она мне? Мне со своими бы “тёлками” разобраться, силы б на каждую распределить – чтоб до Москвы живым и невредимым доехать, не умереть в стогу… Так что не кипятись, не держи на старшего товарища зла, коли чего тот не так сказал по простоте душевной, на бабу товарища не меняй: последнее это, Андрюх, дело. Отхватил себе здесь “индюшку” молоденькую, нетоптаную – и молодец, и радуйся ходи, что нам с Тимуром носы утёр, гордись этим. Мы за тебя тоже порадуемся, потому что такие победы, знай, – они самые важные и запоминающиеся: качество и достоинство мужиков они вернее всего определяют. Достойным мужикам и достойные бабы должны принадлежать: в части у нас так танкисты всегда говорили. А танкисты – народ серьёзный: знают, что говорят…

15

Приставали к Андрею с расспросами и другие из стройотряда парни: расскажи им да расскажи, как, дескать, у тебя дела на любовном фронте? до какой стадии уже дошли? и дошли ли? Один раз завёл разговор на данную тему и Батманишвили Тимур, уважаемый в ССО“VITA” боец, труженик настоящий, кондовый, который, должное ему надо отдать, говорил с Андреем не так как другие студенты – не так развязно и пошло.

Про Тимура рассказывать сложно: и не общался с ним Мальцев почти из-за большой разницы в возрасте, и балаболкой Тимур с роду не был – душу первому встречному не раскрывал, не трещал громче всех в перерывах. И не выпячивался он никогда, без нужды на глаза не лез. Да и достоинствами не обладал выдающимися, ежели его бороды и длинных волос не считать, что делали его более на афонского монаха похожим, чем на студента МАИ – сугубо технического закрытого вуза, где кафедра военная существовала всегда, где стриженными и бритыми все, начиная со второго курса, ходили.

И биография у него была самая что ни на есть обычная, которая до Мальцева по крупицам от дружков его доходила, которую Андрей в общих чертах только к концу первого срока узнал, перед самым отъездом. Он узнал, например, что был Батманишвили рабфаковцем, попавшим к ним в институт после армии и годовой предварительной подготовки, жил в общежитии как иногородний студент, в одной комнате с Гришаевым и Перепечиным, считался их близким другом. Родом же он был из бедной грузинской семьи, семьи многодетной к тому же, которая в каком-то глухом высокогорном ауле жила недалеко от Батуми и еле-еле концы с концами сводила.

В отряд он записался исключительно из-за денег и этого никогда не скрывал; работал хорошо, добросовестно – плотником, в основном; но мог выполнять и любые другие работы.

От себя Андрей мог бы добавить, поработав с Тимуром на стройке бок о бок целое лето и со стороны понаблюдав за ним, что был он добрым, рассудительным, приятным парнем, немногословным, мудрым, авторитетным, к голосу которого прислушивались и мастер, и командир, с которыми он на рабфаке близко сошёлся. Жил тихо в отряде и очень скромно; и также тихо и скромно работал. Только раз всего с Андреем и поговорил по душам по воле случая, один раз себя проявил! Но запомнился после этого крепко!

Случилось же это так. В двадцатых числах июля в селе Ополье, что по соседству с Сыр-Липками находилось, рухнул старый деревянный мост, через глубокий песчаный овраг когда-то давным-давно проложенный, по которому люди, местные жители, ходили весь год взад-вперёд и который сельчанам позарез был нужен. Аккурат посередине села он располагался, многолюдное Ополье, ложбиной надвое разделённое, в единое целое соединял, жизнь нормальную и комфортную в нём обеспечивал, которая из-за аварии сразу же прервалась-прекратилась. Вот и снарядил ССО “VITA”, по личной просьбе Фицюлина, бригаду плотников во главе с Юркой Кустовым, чтобы стратегический мост тот восстановить, причём – в кратчайшие сроки, о чём уже вкратце писалось. Кустов с собой на работу опытного Тимура взял и Андрея Мальцева из молодых. И они за полтора дня всего колхозникам новый мост поставили. Добротный и надёжный, широкий достаточно, из новых сосновых брёвен, по качеству не уступавший прежнему.

После этого Кустов в правление убежал: наряды закрывать с прорабом. И пока он в правлении отирался, пороги там обивал и переговаривался с чиновниками, бумаги составлял и подписывал, спорил, Тимур с Андреем на полянке возле нового моста сидели: отдыхали, курили, любовались творением рук своих, с удовольствием наблюдая со стороны, как по мосту мужики с бабами ходят и студентов московских нахваливают… Ну и по душам беседовали, разумеется, – разве ж деться куда человеку от таких бесед.

– Давно у тебя спросить собираюсь, Андрюш, – вкрадчиво так и осторожно очень, понимая всю щекотливость темы, завёл Тимур разговор про вечерние прогулки Мальцева, когда им уже не о чем стало беседовать, когда обговорено было всё. – У тебя с девушкой этой, Яковлевой Наташей… у тебя с ней роман, да?

Услышавший такое Андрей поперхнулся даже, поморщился как от зубной боли и сузившиеся от обиды глаза отвел в сторону. «Ну, – подумал с досадой, – опять началось: покоя вам всем не дают мои с Наташей встречи. Я-то думал, Тимур, что ты – человек, а ты туда же».

– Не обижайся на меня, Андрюш, не злись. Не надо, – быстро стал успокаивать его Батманишвили. – Я это потому только спрашиваю, что… что мне самому она очень нравится, очень! И я завидую тебе, признаюсь честно, белой завидую завистью! Ты – молодец, Андрюш, паренёк хороший, ежели такую девушку выбрал, а она – тебя… Знаешь, – сделав паузу, продолжил он далее говорить, некоторую неловкость испытывая, – я ведь её давно заприметил: в прошлом году ещё. Она, помнится, тогда тоже в клуб пару раз приходила; придёт, постоит в сторонке, на всех внимательно так посмотрит, оценивающе, и домой уходит засветло: ни с кем не танцует, не разговаривает, никого не подпускает к себе. За это она мне и понравилась сразу же, приглянулась – за свою чистоту и строгость. У нас, у грузин, у кавказцев в целом, эти качества превыше всего ценятся и ценились всегда: шалавам и лярвам у нас делать нечего.

–…Она, Наташа твоя, год назад не такая была, – мечтательно заулыбался Тимур, глаза потупив, подружку Мальцева, прошлогоднюю, мысленно себе представляя. – Была немножко худее, как кажется, да и глупенькая, “зелёненькая” совсем, с большими такими косами за плечами. А в этом году так шикарно оформилась, расцвела, вес набрала положенный и всё остальное. Важною дамой стала, словом, что сразу было и не узнать!… Я её когда на танцах-то увидел – одурел даже в первый момент: так она стала собой хороша! так для парней привлекательна!… А умница оказалась какая: в институте в Смоленске учится! учительницей со временем будет! – ты знаешь про это, Андрей?

– Знаю.

– А знаешь, что у неё отец – директор школы, где мы живём; а мама – директор клуба?

– Знаю, – утвердительно закивал головою Мальцев, недавнюю беседу с Чунгом держа в уме и лицом и душою светлея так, будто бы это про него самого говорили, его так расхваливали восторженно.

– Видишь, Андрюш, какая у неё семья достойная – аристократическая, можно сказать. Это тебе не доярки со скотниками и не их толстопузые дочки, от которых навозом несёт за версту и с которыми от тоски умрёшь через полчаса знакомства или на стенку полезешь – до того они пустые и глупые все. Как колхозные коровы прямо: только траханье одно на уме да пьянки-гулянки… А в Наташе – благородство природное, красота, на образованность, ум помноженные, родительское воспитание: с ней наговориться, я думаю, и за целую жизнь не сможешь, целую жизнь на неё не устанешь любоваться-смотреть.

–…Знаешь, – закурив, продолжил он рассказывать далее, дым сигаретный стремительно выпуская и даже и нервничая чуть-чуть (Андрей нервозность его по пальцам дрожащим видел, по сузившимся глазам), – а я ведь к ней тоже несколько раз подходил – до тебя ещё, когда вы с ней не гуляли; хотел с ней роман завести, признаюсь, обхаживал её по-всякому, всякие там вещи красивые говорил: уговаривал её, короче, на ответные чувства раскручивал, на любовь… Но она меня отшила, Андрюш, ни малейшей надежды мне не оставила: не в её я, видимо, вкусе. Жалко!… Да и славу в прошлом году мы с Юркой Гришаевым звонкую здесь добыли – почудили-покувыркались с местными “тёлками” от души, будь они все неладны! Она, наверняка, знает об этом – от подружек своих, от родителей слышала. Вот и послала меня подальше, кобеля столичного, – и правильно, в общем-то, сделала: зачем ей такие как мы кобели. Ей хорошие, чистые нужны ухажёры – как ты, Андрюш. Она – молодец, что тебя выбрала, умница да и только. Воистину говорится, что женщин в житейских вопросах не проведёшь: они, говорят, сердцем видят – на ком можно создать семью, а на ком этого категорически делать не нужно.