Текст книги "Граф Соколовский и разыгранное убийство"

Сидевший рядом Отто Германович улыбнулся.

– Очень смешно, Михаил Аристархович, – с видом неподкупного прокурора произнёс граф. – Я бы посоветовал вам быть разборчивее в высказываниях. А то окажется, что Бог существует, и придётся за свои слова отвечать.

– Ну, хорошо, Александр Константинович. Вы знамениты на пол-империи своей безукоризненной логикой. Смотрите, Господь создал людей из-за своей любви – Адама и Еву. Он создал для них чудесный райский сад и запретил есть с одного-единственного дерева познания добра и зла. Что было дальше, нам всем хорошо известно. Но для меня тут же возникает множество вопросов: христианский Бог является Всемогущим, Всеведущим и знающим будущее мира, но не предусмотрел появления в саду дьявола, вселившегося в змею, не увидел, что дьявол искусит людей. Не таким уж и Всеведущим выглядит христианский Бог уже на первых страницах Библии. Для чего стоило, вообще, сажать это запретное дерево?

– Я понимаю ход ваших мыслей. И понимаю ваши вопросы…

– Странно, что они не возникают у такого логика, как вы.

– Хоть я и не богослов, но попробую ответить. Первые люди были созданы чистыми, они не ведали греха и во всём слушались Господа. Они оставались послушными и праведными, словно маленькие дети. В них не было ни капли хитрости, пронырства и дурных мыслей, они не стеснялись своей наготы. И подобно малым детям Адам и Ева не имели ни малейшего представления о зле. Для этого, я думаю, и было посажено дерево познания добра и зла, для этого и случилось грехопадение, чтобы мы, люди, наделённые свободой мысли, свободой действий, на себе узнали, что такое зло. Чтобы наша любовь Господа, чтобы наш выбор был сознательным, добровольным, чтобы мы поняли какой дрянью, какими злыми мы можем стать, если удалимся от Него. Мы сами, заражённые греховностью и злом, отныне определяем границу дозволенного. Границу между злом и добром. И каждый человек устанавливает эту границу индивидуально. Вот, к примеру, у нас с вами эта граница расположена по-разному.

Михаил Аристархович с плохо скрываемым снисхождением внимал словам графа. Таким взглядом взрослые, умные, люди смотрят на маленьких детей, когда те торопливо болтают какую-то бессмыслицу. Барсуков медленно положил умирающую сигару на край пепельницы и задумчиво-печальным взглядом следил за её медленным угасанием.

– Странные методы у вашего Господа. Выходит, чтобы показать людям, что такое зло, его пагубность, Он устроил всё так, что мы лишились Рая, наполнились греховностью и остались здесь брошенными и растерянными.

– Мы не брошены, – серьёзно заметил граф Соколовский. – И некоторые из нас не растеряны. Михаил Аристархович, у вас двое детей, как и у меня. Вы лично занимались их воспитанием?

– Да. Вместе с супругой, разумеется.

– Разумеется. И скажите мне, какие два метода существуют для объяснения ребёнку любого явления, правила и всего чего угодно?

– Думаю, у вас уже готов ответ, – нахмурившись и уйдя глубже в спинку кресла, ответил Барсуков.

– У ребёнка есть два пути, чтобы усвоить родительские слова: проверить или поверить. Редкие дети верят на слова. Я помню, говорил своему сыну, что нельзя касаться горячего чайника. Вы думаете, он поверил? Пока не обжёгся, он пропускал мои слова мимо ушей. Так была проверена правдивость отцовского слова. Так и весь род человеческий в целом. Не заражённый греховностью, злом, он не имел никакого понятия о том, что такое зло, что такое добро. И вот теперь мы проверяем это на себе. И я думаю, очень немногие понимают, что же такое зло до сих пор.

– Очень интересная история. Но, вы же понимаете, она не является доказательством существования Бога. Для меня не существует никаких убедительных доказательств Его существования.

– Конечно, не существует. Если для вас не являются доказательством наличие у человека души и удивительные устройства нашей планеты, Солнечной системы, Вселенной, вашего организма, в конце концов, то вас уже ничто не заставит поверить в Бога.

– Ой, граф, бросьте вы этот пафос, – отмахнулся Барсуков. – На место Творца всего Сущего претендуют множество богов, я же отвергаю их всех. И знаете, после этого разговора я готов душу продать дьяволу, лишь бы узнать правду.

Такие слова, если не напугали, то, во всяком случае, взволновали Отто Германовича. Он немедленно поднялся с кресла и поспешил к бильярдному столу, на котором играли Светилин и сын Барсуков. Граф Соколовский будто ждал чего-то подобного от фабриканта. Его глаза сощурились и посмотрели прямо в зрачки Барсукова. Сухие графские губы подёрнулись в трубочку.

– Михаил Аристархович, а вы уверены, что уже не продали её?

– Хм, не припомню, чтобы читал условия договора. Да и кровяными чернилами давненько ничего не подписывал, – опять подшутил фабрикант.

– Может оказаться, дьявол не использовал при сделке с вами кровяных чернил, а удовлетворился самыми обыкновенными.

– Проверим, проверим. Мне даже расхотелось в прах превращаться, но ничего не поделаешь. Всякая материя подвержена износу. Анечка, принеси мне ещё бутылку виски, – эти слова были обращены к молоденькой служанке, стоящей у входа в комнату. – И бутылку красного вина господину Соколовскому.

– Нет-нет, моя хорошая. Не стоит, – запротестовал граф. – Михаил Аристархович, благодарю вас за гостеприимство. Уже глубокая ночь, а я привык ложиться рано. Доброй ночи, господа.

Александр Константинович поклонился присутствующим и, простившись с хозяином дома, покинул душную задымлённую бильярдную комнату. В малой гостиной он застал за карточной игрой князя Пулева, игравшего в паре с господином Хитровым против Франца Карловича и баронессы Мыслевской. Марина Николаевна уделяла больше внимания разговору с зятем Барсукова, нежели игре, и из-за её невнимательности секретарь графа Соколовского терпел убытки. Судя по его исписанному цифрами листочку, Франц Карлович начинал играть в долг.

Незамеченный никем, кроме баронессы, граф Соколовский вышел в просторную прихожую и поднялся на второй этаж. Уединившись в своей комнате, Александр Константинович переоделся в ночную длинную рубашку. Сражаясь с сонливостью и лёгким опьянением, граф принялся читать вечерние молитвы. Он знал их наизусть почти все, но всё же изредка заглядывал в молитвенник, остерегаясь нечаянной ошибки. Закончив повседневное исповедание грехов, граф Соколовский перекрестился и поцеловал нательный крестик.

К раздражению графа сонливость улетучилась, и он решил усыпить себя чтением какого-нибудь романа. Взяв со стола не раз читаную книжку, Александр Константинович лёг в постель и мысленно поблагодарил Барсукова за газовый светильник, установленный вблизи от кровати.

Оставшиеся внизу гости в это время вздумали играть на пианино, затем решили припомнить громкие песни на французском. Всё закончилось звоном чего-то разбитого, и постепенно дом погрузился в тишину. Граф практически стал засыпать, когда его побеспокоил стук в дверь. Точнее, сначала кто-то пытался открыть замок ключами, а потом уже постучал. Александр Константинович сделал огонь в светильнике посильнее и взглянул на настенные часы в виде совы.

– Что за дурак? Уже три часа ночи, – проворчал граф. – Кто бы там ни был, пошёл прочь!

Ответа не последовало, но тихий стук повторился. Александр Константинович отогнал от себя дурные мысли. В голове отчего-то вспомнился предыдущий разговор с Барсуковым, в котором тот признался в подозрениях о готовящемся его убийстве.

– Кто там? Знайте, если я открою дверь, то ничего хорошего вам от меня ждать не стоит!

– Ваше сиятельство, впустите, – из-за двери раздался насмешливый женский голос.

– Марина Николаевна?

Граф поспешно выскочил из постели и повернул в замочной скважине ключ. Перед ним стояла с глупой, и оттого более обольстительной, улыбкой баронесса Мыслевская.

– Марина Николаевна, могу чем-то помочь? – вопросительно изогнул левую бровь граф.

– Я пыталась открыть свою комнату.

– Ваша спальня напротив, – сухо произнёс Александр Константинович и попытался развернуть баронессу.

– Ах, это ваша. Выходит, я обозналась.

Баронесса покачнулась и упала в объятья графа. Русые волосы, с изумительным огненно-рыжим оттенком, уткнулись ему в лицо, а нежные руки обняли его за плечи. В нос Соколовского ударил крепкий алкогольный запах.

– Вы пьяны! – констатировал лучший сыщик Санкт-Петербурга.

– Вас не проведёшь, – немного заплетающимся языком произнесла Марина Николаевна. – Алекс, я до сих пор люблю вас.

Горячие женские губы соприкоснулись с губами графа, и через мгновение они оба оказались в спальне Александра Константиновича.

– Марина Николаевна, вы понимаете, что вы творите? Давайте, я помогу вам найти свою комнату.

– Неужели я так стара, что ты меня больше не любишь? – с дрожью в голосе произнесла баронесса.

– Да при чём тут это. Поймите, я женат…

– Раньше и я была замужем, но тебя это не останавливало.

– Раньше – это раньше. Я стал другим. То, чем мы раньше занимались – это грех.

– Ты меня разлюбил. Скажи, я постарела?

Баронесса так сильно схватила Александра Константиновича за шею и настолько отчётливо всё произнесла, что он заподозрил Мыслевскую в присущей ей хитрости.

– Нет. Ты осталась прежней. И я до сих пор восхищаюсь твоими волосами, твоими прелестными ручками, – в подтверждении сказанного граф поцеловал её пальчики. – Я никогда не перестану восторгаться твоей неземной красотой, но…

– Я видела тебя утром. Как ты бегал с вёдрами в одних штанах. Алекс, ты в превосходной форме. И эта бородка тебе очень идёт.

Граф ощутил прикосновение женских пальчиков, спускающихся вниз, к мышцам живота.

– Я соскучилась по тебе, – томно произнесла баронесса. От её недавнего хмельного поведения не осталось и следа. – Скажи, ты скучал по мне? По нашим ласкам?

–Нет, не скучал, – тихо прошептал граф. – Я никогда ещё так не врал.

Граф Соколовский не устоял перед чарами баронессы, своей былой любовницы, и заключил её в свои крепкие объятья. Вино, выпитое за продолжительный вечер, действовало против его воли и рассудка. Быстрым движением Мыслевская потушила свет, и спальня графа Соколовского погрузилась во тьму.

Глава четвёртая

Падение орловского Нарцисса

Третий день пребывания графа Соколовского в барсуковской усадьбе начался с прегадкого происшествия. Ранним утром, обнаружив в постели, рядом с собой, нагую, спящую сном рыжего ангела, Марину Николаевну, граф содрогнулся. То, что он принял за страшный, хотя в то же время и невероятно сладостный сон, оказалось явью. Дворянин до крови закусил губу и закрыл лицо худыми пальцами. Жилистое тело его охватило мелкими частыми судорогами, а пальцы с силой прошлись по лицу, едва не расцарапав кожу.

– Господи, что же я наделал, – в ужасе прошептал Александр Константинович.

Надо сказать, известный столичный франт и прагматик, редко сожалел о содеянном. Встречаются люди, которые, совершив какую-то оплошность или неверный поступок, начинают мечтать: «вот бы повернуть время вспять и сделать иначе. Было бы чудесно, второй раз я бы этой ошибки не допустил». Такое поведение Александр Константинович считал величайшей глупостью. Граф Соколовский каждый раз приучал себя делать выводы из любого неправильного поступка, чтобы в будущем не совершить подобной ошибки. Но на этот раз он дал слабину. Он готов был заплатить любую цену, лишь бы возвратить минувшую ночь. Граф убеждал себя, что непременно довёл бы Мыслевскую до её комнаты, где и оставил бы. Мечты, мечты, как вы сладки!

Соколовский принялся будить свою соблазнительницу. Но выпитое за вечер вино и привычка спать до обеда не позволили баронессе открыть глаза. Она сквозь сон отмахнулась от переходящего на крик графа и отвернулась к стене, выставив во всей красе белую бархатную спинку.

– Чтоб тебя! – граф в бешенстве хлопнул по перине. – Ведьма!

Поднявшись в скверном состоянии духа, он хотел, по обыкновению, приступить к чтению молитв, но что-то оттолкнуло его от иконы Спасителя. Александр Константинович стиснул зубы и в спешке оделся и вышел прочь, заперев спальню на ключ.

На террасе его ожидало второе сильное разочарование – дождь. Начавшись во второй половине ночи, осенний дождик ещё продолжал капать, превратив барсуковский сад в бесконечное месиво грязи. Александру Константиновичу пришлось через силу взбодриться, и под ударами хоть и мелких, но частых капель, граф размял суставы шеи, рук, поясницы и ног. Граф Соколовский начал выполнять свою утреннюю пробежку, бегая взад-вперёд по красивым дорожкам. По обе стороны лежали грязные лужи, волнующиеся под ударами редких капель.

– А-а-а! Проклятье! – он не выдержал и с чувством сплюнул.

В состоянии небывалого раздражения он вернулся в дом. Неизвестно, что случилось бы дальше. Графа бросило в яму отчаянья и, находясь в этой яме, он был готов совершить нечто страшное. Его не страшил ни скандал, вполне могущий разразиться в барсуковском доме, ни тот взрыв сплетен и осуждений, который несомненно прогремел бы в столице. Отворив запертую дверь, Александр Константинович обнаружил свою комнату абсолютно пустой. И это его успокоило. В тот же момент разум его словно очистился, и стало легче дышать.

Франц Карлович, потерпевший вчера сокрушительное поражение от князя Пулева, медленно спускался по лестнице около полудня. Оторвав взгляд от пола, он обнаружил перед собой графа Соколовского.

– О, мой добрый, но неудачливый друг, Франц Карлович, с добрым утром! – радостно поприветствовал своего секретаря граф.

– Доброе, Александр Константинович. Я вижу, этот день для вас действительно счастливо начался, – пролепетал, пропахший насквозь французскими духами, потомок обрусевших немцев, не замечая мимолётной хозяйской досады, осенившей худое лицо. – Я же потерпел полное фиаско. Фёдор Иванович второй вечер подряд обыгрывает меня в винт. Мне теперь даже отыгрываться нечем. Александр Константинович, вы не могли бы дать мне в долг рублей двести? Обещаю, сегодня же отдам, если отыграюсь.

– А если не отыграетесь? – улыбнулся граф. – Плакали мои денежки? Нет, хоть я вас люблю, но денег не дам. Сам в долгах. Впрочем, я солгал. Я ведь и не люблю вас, Франц Карлович, и даже ненавижу. Ненавижу вашу привычку так сильно душиться. Скажите, для чего надобно разбрызгивать на себе полфлакона недешёвых духов?

– Для особого впечатления. Дамам нравится, когда кавалер приятно пахнет. Ну, раз не двести, так хотя бы червонцев пять, дайте, умоляю.

– Нет-нет. А насчёт духов, запомните: дама должна лишь немного, повторяю – немного, брызнуть сюда, потом вот тут, всего две-три капельки, – Александр Константинович артистично указал на шею и запястья. – Допустимо прыснуть на некотором отдалении от себя, и всё!

– А кавалер, Александр Константинович? Или мужчина, по-вашему, не должен хорошо пахнуть?

– Кавалер не должен маскировать неприятный запах. Он должен быть всегда хорошо вымытым и чистым, – широко улыбнулся граф, отчего его пышные усы подпрыгнули, и зашевелилась маленькая бородка.

Францу Карловичу, очевидно, сегодня было не до шуток. Уголки его губ даже не вздрогнули. Александр Константинович с какой-то книгой в руках пробежал мимо секретаря и пошёл на второй этаж.

– А денег? Три червонца! Смилуйтесь.

– Все мои деньги в банке «Барсуковых».

– Так у Михаила Аристарховича нет банка.

Александр Константинович ничего не ответил, а лишь с потаённой улыбкой поглядел на своего младшего товарища. Тот понял, что денег у Соколовского получить не удастся, и в состоянии, которое зачастую следует после долгого пьяного вечера, поплёлся на кухню. Граф пару секунд глядел вслед удаляющемуся слуге и, повернувши голову вперёд, встретился лицом к лицу с князем Пулевым.

– Bonjour¹¹,– с безупречным французским произношением поприветствовал Фёдор Иванович.

– И вам дай Бог здоровья, – отозвался безо всякого озлобления граф.

Сегодня ему почему-то хотелось подшутить над князем. Хотелось по-доброму разыграть карточного шулера.

– Вы бы, князь, дали бы отыграться моему немецкому другу, – в очередной раз искренне улыбнулся Александр Константинович. – Хоть вы игрок и отменный, а не стоит жадничать.

– Я лишь избранник фортуны, Александр Константинович, – с ехидством заметил потомок славного Рюрика. – Судьба благосклонна ко мне в последнее время.

– Советую удаче поменять фаворита. А то может конфуз случиться. Как на вечере у госпожи Морозовой. Помните, как у какого-то господина, тогда ещё вовсе не князя, нечаянно обнаружили запасных тузов в рукаве? А во втором рукаве – крестовую семёрку, которая не успела в отбой отойти.

– Что-то не припомню такого, – пролепетал князь и заторопился вниз по лестнице.

– А я прекрасно помню. Я ведь того господина за руку и хватанул. Какой скандал случился! Ужас! Бедный Рюрик в гробу перевернулся за своего крещёного потомка! – последние фразы граф кричал вдогонку вытянутой фигуре Фёдора Ивановича, свесившись через перила. – Сегодня вечером и я в карты буду играть, князь! Только я сначала всех тузов в колоде пересчитаю!

Александр Константинович до того развеселился, что от утреннего дурного настроения не осталось ни следа. Смеясь, он встретился с Отто Германовичем для подписания необходимых бумаг по своему долгу и банковскому вкладу в рождающемся барсуковском банке. Сам Барсуков был вынужден покинуть усадьбу по некоему неотложному делу. Не было в доме и его старшего сына.

День для Александра Константиновича и его служанки Марфы пролетел со скоростью падающей звезды. Граф контролировал переезд былой няни в бывшую спальню Мыслевской. Несколько раз он пересекался взглядом с баронессой и всякий раз испытывал в сердце своём смешанные чувства. Марина Николаевна следила за тем, чтобы служанки ничего не разбили из её вещей, перемещаемых из прежней спальни в новую, расположенную в правом крыле.

Вечером, по установившейся традиции, гости и жители дома собрались за вечерним столом. Тринадцать сотрапезников снова сели за общий стол, и кристалл Соколовский был готов засиять в этот вечер так, как не сиял уже года два. Если раньше душой вечеров и третейским судьёй в возникающих спорах был Фёдор Иванович, то ныне его сместил Александр Константинович. Солнце князя Пулева клонилось к закату, и всеобщее внимание всё крепче приковывали манеры графа. Он и правда, оживился в третий день своего пребывания в барсуковской усадьбе.

Все уже давно привыкли, что перед тем, как приступить к ужину, возникала некая заминка – граф нашёптывал себе под нос «Отче наш». Гости помнили, как неловко стало им в первый раз, когда Соколовский не услышал от хозяина дома обязательной молитвы перед вкушением пищи и тогда в одиночку прочитал её сам. Памятуя о том, что сегодня среда, Александру Константиновичу подали иные блюда, нежели остальным. Готовкой постных блюд для своего хозяина занималась Марфа. За три дня она сдружилась со многими слугами Барсукова и даже пользовалась среди них каким-то особым уважением. Время от времени в арке, соединяющей столовую и коридор, появлялось её лицо. Через этот коридор слуги вносили с кухни подносы с едой. Гости с воодушевлением поглощали суп из рябчиков, попеременно нахваливая кухарок Барсукова.

Господин Хитров, зять фабриканта, у которого от горячего супа обострилась простуда, поспешно встал из-за стола и суетливо полез в карман за платком. Чихая, сгибаясь при этом каждый раз, он вышел из столовой через арку. Соколовский видел, как Хитров неуклюже выронил платок по дороге. За стеной раздался добродушный голос Марфы. Видимо, она выручила его, одолжив свой платочек. От внимательного взора Александра Константиновича не ускользнули насмешливые чёрточки, появившиеся на губах госпожи Барсуковой.

– М-да, погода резко испортилась, – произнёс князь Пулев и вытер салфеткой уголки рта. – Ненавижу осень. Самое гадкое время года с этой слякотью, ветром, лужами. И простуда шагу не даёт ступить…

– Унылая пора! Очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса –

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одеты все леса,

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

И мглой волнистою покрыты небеса,

И редкий солнца луч, и первые морозы,

И отдалённые седой зимы угрозы.

Все присутствующие тут же обратились к Александру Константиновичу. Даже князь Пулев был вынужден признать про себя, что граф обладал хорошим голосом и владел интонацией. Граф Соколовский скромно оглядел чету Барсуковых, торжествующе взглянул на Пулева и встретился с взглядом баронессы. Последние строчки она прошептала вместе с ним, и теперь Мыслевская смотрела на графа с лукавой, игривой улыбкой. В глазах её блестели искорки очарованья. Казалось, она сейчас не сдержится и поцелует графа при всех.

– Вы очень хорошо декламируете стихи Пушкина, – сказал вернувшийся за стол Хитров.

Он нечаянно задел локтем Мыслевскую и тут же извинился.

– Ничего-ничего, Пётр Петрович, – отстранённо произнесла Марина Николаевна. – Думаю, Фёдор Иванович, теперь вы вынуждены признать – осень полна не только серых туч, но и золотой листвы.

Князь Пулев ничего не сказал в ответ. Он отдал всё своё внимание супу из рябчиков и замолчал на некоторое время. Над столом ненадолго воцарилось молчание, а потом всё же завязалось несколько негромких разговоров.

– Нет-нет, Роман Аркадьевич, – запротестовал Торопин в ответ на какое-то замечание актёра. – Применение пиявок в медицине, будь моя воля, я бы запретил категорически. Мало того, что это просто безумство, так это ещё может быть опасным для пациента.

– Позвольте, но кровопускание применяется издавна, – напомнил актёр. – Гиппократ применял его, пиявками пользовалась вся Европа. Древняя Греция, Индия использовали пиявок для лечения различных болезней.

– В древности много чего использовали. Однако со времён Гиппократа наука продвинулась немножко дальше, чем он мог себе представить. Я ведь говорю не против кровопускания в целом, поймите, – обратился Торопин уже не только к актёру, но и сидящим напротив графу и баронессе Мыслевской. – Я категорически против пиявок. Да, кровопускание может принести пользу, хотя зачастую оно снимает лишь симптомы, не устраняя причину болезни. Если у вас больное сердце и высокий пульс, кровопускание принесёт лишь временное облегчение, не устраняя причин заболевания. Но для этого не обязательно бегать по болотам и вылавливать этих кровососущих червей. Их с лёгкостью заменит искусственная пиявка Гертелупа или кровососные баночки. Их применение намного безопаснее и продолжительнее. Ведь пиявки не пригодны для повторного применения: кровь переваривается их организмом не менее полугода. И содержать их столь долгое время просто неудобно.

– Господа, простите, что врываюсь в вашу столь увлекательную беседу, но давайте дождёмся хотя бы окончания ужина, – обратился к ним граф Соколовский. – Я хочу завершить трапезу, не думая ни о каких пиявках.

– Ваше сиятельство, наверное, и вовсе не интересуют вопросы медицины, – ехидно заметил князь Пулев. – Сейчас откушаете грибной лапши своей, и Царство Божие в кармане. Хе-хе. Для чего лечить свой организм – впереди жизнь вечная!

– Я не понимаю вашего презрения. Мне казалось, вы православный, во всяком случае, так себя называли года три назад.

– А я до сих пор остаюсь рабом Божиим, – важно заметил князь. – И нисколько вас не презираю. Просто я не пойму, для чего стоило так демонстративно подчёркивать свою веру. Думаете, лапшой спасётесь?

– Нет, я так не думаю, – резко, с зарождающимся раздражением, произнёс Александр Константинович. – Не едой думаю спастись, а Христом, верой в Него. Спасение и праведность не едой достигаются, а чистотой души. Да что еда! Иуда причастился, и с Причастием вошёл в него сатана. И не я распорядился подавать мне постного блюда. Это Марфа обо мне позаботилась.

Последние слова граф произнёс тише, будто оправдывался перед потомком Рюрика.

– Господа, скоро вы все сможете причаститься в храме, отстроенном на мои деньги, – вольготно откинулся на спинку стула Барсуков. – Великолепная церковь! Белокаменная, пятикупольная, хорошо освещённая. Во имя Архангела Михаила.

– Не знал, что бывают церкви, плохо освящённые, – тихо усмехнулся актёр, вызвав улыбки у своих соседей.

– Мы непременно посетим храм Архангела Михаила в субботу, – пообещал князь Пулев. – Жители города должны благодарить вас за такой щедрый дар.

– Так и есть. Горожане глубоко уважают Михаила Аристарховича. Дай вам Бог долгих лет, – произнёс Торопин.

Слуги унесли освободившиеся тарелки и подали на стол крокеты из телятины с овощами, окуней с варёным картофелем под соусом, грибной салат, сливочные вафли, пряники, фрукты и прочее. Вторая часть ужина наполнилась воспоминаниями Александра Константиновича о русско-турецкой войне.

– Неужели ваш денщик, вооружённый одной только дубиной, смог одолеть целый отряд турок? – раскрыл глаза от удивления внук Михаила Аристарховича.

– Конечно же, не весь отряд. Кое-кого успели застрелить наши кавалеристы, – улыбнулся граф. – Но пятерых янычар он уложил, будьте уверены. Тем самым Фёдор спас мне жизнь.

– Вы бы видели этого силача, – поддержал своего хозяина Франц Карлович. – Просто богатырь былинный!

– Какие бы богатыри ни были, а против современного оружия им не выстоять, – с видом знатока военного дела сказал князь Пулев. – Мы постоянно отставали от Европы в техническом оснащении, и против их винтовок мы бессильны.

– Наполеон рассуждал с таких же высот надменности и высокомерия. Но русская армия, расквартированная позже в Париже, сбила спесь с самозваного императора, – парировал Александр Константинович. – Уверяю вас, на войне решающим фактором до сих пор остаётся боевой дух. Деморализованная армия, вооружённая лучшими образцами военной техники, долго не выстоит и вскоре покажет противнику спину.

– Тот же Бонапарт говорил: «армия, как и змея, передвигается на брюхе». Ах, простите меня, это сказал Фридрих Великий, – тут же поправился управляющий усадьбой.

– Господа, оставьте вы разговоры о политике и о войне, – попросила дочь фабриканта Барсукова, Надежда Михайловна. – Хотя бы на время ужина.

Отто Германович встал и, обратившись к своему хозяину, сказал, что хочет поторопить прислугу с чаем. Управляющий усадьбой в этот раз ел довольно мало. Он выглядел глубоко поглощённым в свои мысли, настолько, что лицо его приобрело едва ли не болезненный вид.

– Господа! – воскликнул хозяин дома. – Я хотел представить его в понедельник, но не могу удержаться. Я три месяца ждал этого момента, и не могу удержаться – сам ещё не видел. Пройдёмте в комнату отдыха.

Все поднялись из-за стола, прервав ужин, и направились вслед за Барсуковым. Александр Константинович помог Мыслевской встать и, взяв её под ручку, повёл в небольшую комнатку, которую фабрикант назвал комнатой отдыха. От столовой её разделял короткий коридор с витражными дверями.

За окном уже стемнело, и комната с занавешенными окнами погрузилась во мрак. В настенных газовых светильниках едва-едва горел слабый огонёк. Михаил Аристархович повернул вентиль, и газовое освещение тут же оправдало себя. Эта комната, идеально подходившая для светской беседы, была заставлена кожаными диванами и парой кресел. На месте столика, стоявшего раньше посреди, было поставлено нечто высотой в два аршина¹², накрытое белой тканью.

– Господа, я, кажется, уже достиг возраста, когда подступает пора задуматься над прожитой жизнью, подвести итоги и сделать выводы. И в такие минуты хочется оставить своим наследникам что-то, что навеки увековечит твоё пребывание на этой грешной земле.

– Михаил Аристархович, вы как будто репетируете свою речь на открытии новой фабрики, – улыбнулся граф Соколовский. Он терпеть не мог, когда его беспокоили во время трапезы.

– Александр Константинович, вас, опытного сыщика, не проведёшь, – загадочно улыбнулся Барсуков и стянул со скульптуры белое полотно и горделиво посмотрел, какой эффект увиденное произвело на публику.

На ничего не подозревавших гостей и домочадцев смотрел самодовольный бронзовый бюст Михаила Аристарховича, установленный на мраморном постаменте. Надо сказать, сходство было поразительным! Бронзовый Барсуков и его живой прототип взирали с абсолютно одинаковым напыщенным видом, губы их скривились в усмешке, давая понять простым смертным всю их никчёмность и низость по сравнению с ним, возомнившим себя Зевсом-олимпийцем.

– Обыкновенный Нарцисс, – прошептал Соколовский, глядя на Барсукова.

Никто не услышал его слов, тут же потонувших в дифирамбах и восторженных оханьях присутствующих.

– Просто восхитительная работа! Сразу видно руку европейского мастера! – разошёлся князь Пулев. – Такие делают только в Италии. Изумительно!

– Вы ошибаетесь, князь. Я заказал его в Москве, у одного талантливого скульптура. Как видите, наши люди тоже кое-чего умеют.

– Эх, какое талантливое подражание итальянской технике. Даже сперва не отличил, – князь резко закрыл рот, едва не назвав барсуковский бюст «подделкой».

– Папа, вы просто великолепны. Нужно будет поставить его в прихожей в доме, или в библиотеке, – сказала госпожа Хитрова.

– Нет, моя дорогая. Этот бюст будет установлен на моей новой фабрике, которая будет запущена в понедельник. Это будет грандиозное событие! И сия скульптура будет вечным примером для моего наследника. Барсуковы будут греметь на всю Россию!

– О! Непременно, непременно, Михаил Аристархович! – зашёлся в очередном потоке восхвалений князь Пулев. – Михаил Михайлович с достоинством продолжит ваше дело.

«Что за чушь. Господи, зачем всё это? – подумал про себя граф Соколовский. – Какое тупое самолюбование. Ещё и этот шакал потявкивает». Барсуков с неодобрением посмотрел на князя Пулева. Тот обеими руками зажал ладонь его сына и уверял, что Михаил Михайлович не только продолжит дело отца, но и сделает фирму «Барсуковы» богаче многократно.

– Ох, благодарю вас, Фёдор Иванович, благодарю, – немного стесняясь отца, сказал Михаил Михайлович. – Надеюсь, Бог пошлёт отцу долгую жизнь.

Все подошли ближе к бронзовому бюсту и наперебой восхищались работой мастера. Больше всех усердствовали дочь Барсукова, актёр Светилин и, конечно же, князь Пулев.

– Пойдёмте отсюда, Марина Николаевна, – прошептал граф над ушком баронессы.

Александр Константинович повернулся к выходу, где столкнулся с управляющим усадьбой.

– Господа. Михаил Аристархович, чай подан, – доложил Отто Германович.

Баронесса Мыслевская в сопровождении графа вышла из гостиной. Следом за ними в столовую вернулся актёр Светилин.

– Как вам это представление? – с плохо скрываемым сарказмом спросил актёр.

– Просто грандиозно! – с не меньшим сарказмом в голосе ответил граф.

Служанки убирали со стола пустые тарелки и некоторые блюда. Среди них была и Аня. Она бросила мимолётный взгляд на графа и вышла из комнаты с подносом грязной посуды. На столике у стены прислуга оставила поднос с кружками ароматного чая.