Текст книги "Николай II. Расстрелянная корона. Книга 1"

Глава 4

Федор Волков проснулся от шума в коридоре пятого этажа одного из столичных доходных домов. Он и дня не пробыл в городе, куда бежал после смерти матери и убийства Порфирия Гуляева, продал жеребца цыганам, стоявшим табором на окраине, сел в поезд и подался в Петербург. Федор решил, что настоящая жизнь кипит только в столице. Здесь народу много, возможностей тоже, тем более с деньгами и драгоценностями, украденными у Гуляева.

Федор снял небольшую комнату в доходном доме купца Лобова. Из мебели тут были кровать, стол со стулом, шкаф да стойка для одежды. Потертый половик, керосиновая лампа, потолки грязные, давно не беленные, обои старые, местами порванные. На окне, выходящем во двор-колодец, бурые, давно не стиранные занавески.

Но это ничего. Федор к роскоши не привык, ему хватало и этого. Пока, на первое время. Он вполне мог продать ценности покойника Гуляева и купить неплохой домик где-нибудь на окраине, но довольствовался такой вот комнатой. Крыша над головой есть, где спать тоже, даже нужник в торце коридора.

В общем, Федора Волкова устраивало все, кроме головной боли, которая буквально раскалывала его череп. Но и это поправимо. Причина проста – вчерашнее излишнее подпитие в ближнем трактире. На столе стояла бутылка с красной головкой. Водка была куплена вчера в казенной винной лавке.

Государство в то время сохраняло монополию на производство и продажу спиртного. Поэтому нигде, кроме лавок да кабаков, разжиться крепким спиртным было нельзя.

На газете с десяток отборных соленых огурцов, купленных на рынке за две копейки, ломоть черного хлеба, пара луковиц, пачка папирос «Народные» с пляшущим мужичком, спички, стакан да жестяная банка под пепельницу. Полный набор для того, чтобы и здоровье подправить, и позавтракать. Но прежде надо воды выпить. Сухость во рту такая, что и водка не полезет. К тому же по нужде подпирает.

Федор откинул одеяло, встал с кровати, пошатнулся и посмотрел себе под нос. Половая доска на месте. Вчера он без труда сделал под ней тайник, в который спрятал кожаную сумку с ассигнациями, мелочью и драгоценностями.

Федор надел брюки, сунул ноги в тапки, приобретенные на том же рынке, открыл дверь, вышел в коридор. Там он увидел толстую молодую бабу в полураспахнутом халате, не скрывавшем ее огромных грудей и голых крупных коленей.

– Так вот ты какой, новый сосед! – с удивлением воскликнула она. – А то слышала, что поселился мужик какой-то, а не видела. Как звать-то тебя, красавец? – Баба безо всякого смущения разглядывала крепкий, мускулистый торс нового соседа.

– Меня зовут Федором. А ты кто?

– А я Зинка. В прачечной работаю.

– Прачка, значит?

– Угу, а что? Работенка не пыльная, платят, конечно, мало, да мне хватает. Одна я на этом свете. – Зинаида притворно вздохнула. – Ни муженька у меня нет, ни детишек.

– Что так?

– Да не встретила еще кавалера, который взял бы в жены. Мужички все больше на баловство в кровать затащить хотят.

– А ты отказываешь?

– Это смотря кому, – хитро прищурив глаза и подняв подол халата, ответила женщина. – Такому, как ты, не отказала бы.

Федор усмехнулся:

– Не отказала бы, говоришь? Ну и ладно, вечером зайду. Пригрею.

– Взаправду пригреешь?

– Сказал же. – Волков зашагал к туалету.

Оттуда как раз вышел мужик лет пятидесяти с разлохмаченными вихрами, хихикнул и сказал:

– Здорово, постоялец!

– Здорово!

– Дуля я.

– Кто?

– Дуля. Так меня все тут зовут.

– А чего?

– По фамилии Дулин. А по имени Григорий.

– Федор!

– Вот и познакомились. А Зинка, гляжу, уже захомутала тебя?

– Я не лошадь, чтобы на меня хомут надевать.

– Не злись. А Зинка, она ничего, баба справная. Гулящая, но нам того и надо. Чего с нее еще взять?

Федор открыл дверь нужника, бросил новому знакомцу:

– Давай, Дуля, я сам как-нибудь с бабами разберусь.

– Само собой! Конечно, сам, не я же.

– Вот и договорились.

Из туалета Федор прошел обратно в комнату. В коридоре он не встретил ни Зинки, ни Дули, ни кого-либо еще из соседей, которых, по числу комнат, должно было быть не менее дюжины.

Вернувшись, Федор распечатал бутылку водки, налил полный стакан. Он залпом выпил жидкость, обжигающую горло, с шумом выдохнул, хрустнул соленым огурцом, заел хлебом, почувствовал облегчение и икнул. Да, хорошо пошла.

Федор прикурил папиросу, сел на стул и отодвинул занавеску. За окном дом, такой же, как и этот, серые стены с отвалившейся штукатуркой. Погода пасмурная, но дождя нет. Он налил еще полстакана, выпил.

«А баба и вправду с виду ничего, в теле, есть за что подержаться, – подумал Федор о соседке. – Не красавица, конечно, но мне на ней и не жениться. А для утехи вполне сгодится, тем более сама напрашивается. Тут, в этом доме, таких доступных ничейных баб, наверное, пропасть. Вот и хорошо. Будет с кем проводить время».

О том, чтобы пристроиться на работу, Федор не думал. Приличную, чистую не найти, образования-то никакого, а ломать спину грузчиком в порту или мести купеческий двор за копейки нет ни надобности, ни желания. На что эти гроши, когда в тайнике целое состояние?! Да и наработался у покойника Гуляева сверх всякой меры. Напахался. Хватит. Не для того в Петербург приехал, чтобы рвать жилы. Пожить нормально, свободно, ни от кого не завися, ни перед кем не имея долгов. Коли с умом тратить, то средств, взятых из ларца Порфирия, хватит надолго.

От выпитой водки настроение у Федора поднялось. Он затушил окурок и сразу прикурил вторую папиросу. Баловство, конечно. Хоть коробку вытяни, и никакого толку. Это не ядреный самосад. Но в столице надо держать марку. Вот и костюмчик приобрел неплохой, да как раз по размеру. Выйти на люди не стыдно.

Федор опять похрустел огурцом, натянул сапоги, надел косоворотку, подпоясал ее ремнем, поверх набросил жилет и пиджак такого же цвета, как брюки. Он нацепил на голову кепку, притопнул. Новые сапоги скрипнули. Федор улыбнулся. Вот бы кто его таким в Долгопрудном увидел! Не узнали бы.

Федор сунул в карман папиросы, достал из тайника мелочи на три рубля, плотно уложил кусок половой доски, вышел и закрыл дверь на ключ.

Из комнаты напротив вновь показалась соседка.

– По делам уходишь, Федя?

– Тебе какое дело? – грубо ответил Волков.

– Да так, интересуюсь.

– Сама-то чего на работу не идешь?

– А у меня нынче выходной. По дому дел немало. – Она притворно вздохнула.

Федор усмехнулся:

– Какие дела-то?

– Постирать надо, прибраться. – Зинаида посмотрела на него. – Вечером гостя принимать. Не забыл об обещанном?

– Не забыл. Сказал, зайду, значит, так и сделаю.

– Можно вечера и не ждать, коли освободишься рано.

– Ты готовься, баба, а приду, когда смогу.

– Так мне недолго приготовиться.

– Все, Зинка, пошел я. И запомни, я прилипчивых и болтливых баб не люблю.

– А каких любишь?

– Покорных.

– Смотри, какой строгий!

– Какой есть.

Федор прошагал по коридору до черной лестницы, спустился во двор, через арку выбрался на улицу.

Дом имел и парадный выход для богатых жильцов. Вряд ли кто-то из них имел то, что лежало в тайнике Федора, но тем не менее. Этой лестницей могли пользоваться обитатели апартаментов, расположенных на втором и третьем этажах. Там красивые двери с резьбой, узорные решетки перил, пол выложен плиткой, каменные ступени покрыты ковром, разноцветные окна, лепнина на потолке и стенах. За порядком смотрят швейцар и старший дворник. Они донесут до квартиры тяжелые вещи. Постороннему человеку вроде Федьки Волкова туда хода нету. Пока.

Федор не спеша, поскрипывая сапогами и поглядывая на женщин, проходящих мимо, направился в сторону трактира. До питейного заведения оставалось всего ничего, какая-то сотня шагов, как вдруг из подворотни выскочил парень с сумкой через плечо. Он держал ее одной рукой и отчаянно размахивал другой. Тут же послышалась пронзительная трель полицейского свистка.

«Чего-то парень натворил, коли за ним городовой гонится. И ведь достанет!» – подумал Федор. Из подворотни показался здоровяк лет под тридцать в форме полицейского. Шашка мешала ему бежать, но он был явно быстрее парня. К тому же ему свистками ответили еще двое городовых. На постах службу несли, как правило, трое полицейских.

Федор принял решение спонтанно, не раздумывая, возможно под действием спиртного. Он подставил ногу полицейскому и тот со всего маху рухнул на мостовую.

– Ах, чтоб тебя! – крикнул он.

Парень юркнул в проходной двор, остановился, обернулся.

Полицейский меж тем начал подниматься, приговаривая:

– Вот я сейчас тебя, сволочь кабацкая, угощу кулаком.

Федор хмыкнул и носком сапога ударил его в лицо.

– Угостил, пес? На тебе еще!

Второй удар пришелся в челюсть. Раздался хруст ломавшихся костей.

– Получил?

Парень из арки крикнул:

– Эй! Хорош, давай сюда!

Федор опомнился. Свист городовых, спешащих на помощь товарищу, быстро приближался.

Федор бросился к парню.

Тот указал на двор.

– Туда! Не отставай, я тут каждый закоулок знаю.

Они скрылись в проходном дворе, выскочили на улицу. У мясной лавки стояла пролетка.

Парень не раздумывая подбежал к экипажу, запрыгнул на сиденье и крикнул новому товарищу:

– Сюда!

Федор примостился рядом.

Извозчик обернулся и спросил:

– Чуть не попался, Толя?

– Ты не разговаривай, Гамиль, давай к Марии!

– Это мы быстро!

Пролетка понеслась к проспекту.

Парень повернулся к Волкову:

– Спасибо!

– Не за что, – ответил Федор. – А чего городовой гнался за тобой?

Тот ударил ладонью по сумке и ответил:

– Да я тут листовки расклеивал. Он заметил. Хотел задержать. Я от него, он за мной. Если бы не ты, то догнал бы.

Волков кивнул и сказал:

– Тот догнал бы! Крепкий малый, здоровый.

– А ты его сильно. Сапогом в лицо, челюсть сломал точно. А может, убил?

– Может, и убил, – спокойно, безо всяких эмоций, словно о чем-то обыденном, сказал Федор. – Ну и что?

– Не надо бы так.

– А как надо? Самому получить в морду, извиниться, побитой собакой ползти в конуру и зализывать раны? Я так не привык. Мне грозят, я бью.

– Он что, грозил тебе?

– Да.

– И все-таки слишком жестоко.

– Иначе не умею. Куда едем-то? Я город не знаю.

– Недавно в Петербург приехал?

– Вчера.

– А как зовут тебя? – Парня явно привлекал этот сильный, спокойный, знающий себе цену, в то же время жестокий мужик.

– Меня-то? Федором Алексеевичем Волковым.

– А меня Анатолием Абрамовым.

– Я слышал, как извозчик назвал тебя по имени. Так куда, спрашиваю, едем? Где дом твоей Марии?

– Недалеко осталось. Еще два квартала, и будем на месте. А ты работаешь? Хотя только что приехал, наверное, не успел устроиться. Сейчас хорошую работу найти трудно. Ты грамотный?

Волков взглянул на парня.

– Ты чего допрос устроил? Какое тебе дело, кто я и что? И вообще, скажи извозчику, чтобы остановил пролетку у трактира. Нечего мне делать у твоей Марии.

– Нет, что ты. Я обязательно должен познакомить тебя со своими друзьями.

– Чего? С друзьями? А мне это надо?

– И тебе польза будет, вот увидишь.

Волков усмехнулся:

– А Машка твоя как баба? Ничего? Справная?

– Ты что? Мария Яковлевна окончила женские курсы при университете. Она не то, о чем ты подумал.

– Из благородных, значит? Может, и ты студент?

– Да, студент второго курса.

– Все одно прикажи извозчику остановиться у трактира, в горле пересохло.

– Так от тебя, прости, и так перегаром пахнет.

– Пахнет одеколоном. А перегаром тащит. Делай, что сказано, студент, если хочешь, чтобы я познакомился с твоими дружками.

– Хорошо! Гамиль! – обратился студент к извозчику. – Останови, пожалуйста, у трактира.

Тот обернулся, и Федор бросил ему:

– Ну и чего, косоглазый, смотришь? Велели тебе вставать, так и делай!

Парень схватил Волкова за руку:

– Зачем ты оскорбляешь его? Гамиль наш друг. Он помогает нам.

– Вот именно, что вам, а мне он кто? Басурман.

Извозчик остановился. Федор спрыгнул на мостовую и пошел в подвальное питейное заведение. Извозчик же и студент начали о чем-то торопливо разговаривать. Видимо, Гамилю не понравилось поведение Федора. Он высказывал упреки Анатолию, а тот в ответ оправдывался. Хотя не исключено, что они говорили совершенно о другом.

Федор зашел в темное, грязное помещение. Несмотря на ранний час, в кабаке было достаточно людно. За столом трое мужиков усиживали четверть водки под большую миску соленой капусты. Чуть поодаль приткнулись две молодые бабенки, по внешнему виду которых нетрудно было определить род их занятий. В углу закусывали явные уличные грабители. Время этих ребят еще не пришло. Они начнут работать ближе к вечеру.

Федор окинул взглядом главный зал трактира и подошел к стойке, за которой откровенно скучал мужик в годах, наверное, хозяин заведения.

– Водки стакан, селедки с хлебом! – Федор положил на стойку медяки.

Буфетчик смахнул их в карман, достал бутылку, налил стакан, подал селедку с луком на тарелке, пару кусков хлеба, ковырнул в зубах спичкой и отвернулся к окну.

Федор выпил, поморщился:

– Эй, трактирщик, ты чего мне налил?

Мужик повернулся:

– Аль нюх потерял? Водки налил, как ты и заказывал.

Волков поднял стакан, на дне которого осталась мутноватая жидкость.

– И эту дрянь ты называешь водкой?

– Не нравится, ступай в другой кабак.

– Да ты разбавляешь водку чуть ли не на треть.

Буфетчик усмехнулся:

– А ты хотел, чтобы я тебе за двадцать копеек белоголовки налил?

Белоголовкой называлась водка двойной очистки. Бутылка этого напитка емкостью в 0,61 литра, называемая полуштофом, стоила в винной лавке шестьдесят копеек, а не сорок, как красноголовка.

– Но не эту гадость!

– Выпил? Закусил? Ну и иди, куда шел.

Федор побагровел, схватил буфетчика за ворот рубахи, притянул к себе через стойку.

– Я в тебя, собака вшивая, сейчас всю твою разбавленную водку волью. Будешь глотать ее, пока не захлебнешься. Понял?

Буфетчик, он же хозяин заведения, не ожидавший подобной агрессии, струсил, утвердительно закивал гривой немытых волос.

– Понял-понял. Отпусти!

– Деньги взад давай! Не за что тебе платить.

– Забери.

Волков отпустил буфетчика.

Тот положил на стойку мелочь.

– Вот!

– Селедку сам жри и гляди, в следующий раз так морду разобью, что жена родная не узнает. А пожалишься полицейским, так вообще удавлю. Ты понял меня, пес?

– Да-да, понял. Заходите, всегда рады.

Федор забрал деньги, сбросил тарелку с селедкой под ноги буфетчика и направился к выходу. Посетители и постоянные обитатели кабака отвернулись, чтобы не встретиться взглядом с этим злым и здоровым мужиком. А то мало ли что? Лучше уж ничего не видел и не слышал. Спроса никакого.

Волков запрыгнул в пролетку, громко рыгнул и заявил:

– Наливают всякую бурду.

– Ты выпил, Федор?

– Нет, пробку понюхал. Чего еще в трактире делать? Можно в охотку и подраться, только не сейчас, а вечерком.

– Федор, разве это главное в жизни?

– Опять допрос устраиваешь?

– Нет, извини. – Парень тронул извозчика за плечо: – Едем, Гамиль.

– Тут и пешком уже дойти можно. Недалече, – ответил тот.

– Ты, нерусский, делай, что велят, – сказал Федор.

Пролетка проехала два квартала, остановилась.

– Прибыли, – сказал парень.

Извозчик обернулся и спросил:

– Мне что делать, Анатолий?

– Постой пока тут. Не будешь нужен, Леонид Владимирович отпустит.

– И пусть не забудет заплатить, как вчера.

– Гамиль, мы же друзья.

– Друзья друзьями, а семью за спасибо не накормишь.

– Ты получишь то, что заработал. – Парень повернулся к Волкову: – Ну что, Федор, идем?

Они сошли с пролетки, под неодобрительным и обиженным взглядом татарина-извозчика дошагали до подъезда жилого дома, поднялись на третий этаж. Анатолий позвонил в колокольчик.

Дверь открыл мужчина лет тридцати.

– Анатолий… – Он увидел Волкова. – А это кто с тобой?

– Я все объясню, – ответил парень.

– Входите, люди добрые.

Гости прошли в просторную прихожую.

Там появилась молодая женщина в домашнем халате, но не таком, как у Зинки-соседки, а в добротном, шелковом.

– У нас визитеры? Здравствуйте! Я Мария Яковлевна Бранд, хозяйка квартиры.

– А это Федор Волков, – проговорил Анатолий.

– Очень приятно. Проходите, пожалуйста, в гостиную.

Парень провел Волкова в большую, хорошо обставленную комнату, предложил присесть на диван. Там же расположились мужчина, назвавшийся Леонидом Владимировичем Якубовским, и миниатюрная, стройная девушка, представившаяся просто Адиной.

Федор засмотрелся на нее. Правильные черты лица, шикарные черные волосы и бездонные, такие же темные глаза. Идеальная фигура под строгим платьем, ухоженные руки. Волков сглотнул слюну и впервые в жизни почувствовал смущение. Девушка тоже засмущалась под откровенным взглядом мужчины.

Неловкую паузу прервал Якубовский:

– Ну, Анатолий, рассказывай, что за человека ты привел к нам?

– Леонид Владимирович, если бы не Федор, то сидеть мне в околотке.

– Что случилось?

– Я и половины листовок не расклеил, как меня увидел городовой и приказал стоять. Я же побежал, понимая, чем может обернуться досмотр. Он засвистел и за мной…

Парень в подробностях рассказал, как Волков спас его от ареста.

Адина смотрела на Федора как на героя, восторженно и даже немного испуганно. Якубовский и Мария Бранд поглядывали на него с интересом.

– Почему вы, Федор, так жестоко обошлись с городовым? – спросил Леонид Владимирович.

Волков вздохнул:

– Один допрашивал, теперь другой.

– Нет, вы поймите меня правильно, я не осуждаю вас, просто хочу знать причину столь, как бы правильнее выразиться, яростной агрессии против полицейского? У вас были проблемы с ними?

– Бог миловал. Но все одно не люблю я их, чиновников и богатеев, которые живут за счет других людей.

Присутствующие переглянулись.

– Вы спасли нашего товарища, и я хочу поблагодарить вас за это, – сказала Мария Бранд.

– Не за что.

– А вы, Федор, коренной петербуржец? – осведомилась Адина.

– Нет, издалеча я. В столице второй день.

– Что же вас заставило приехать в Петербург? Поиск работы? Или что-то иное?

– Заставило? – Федор усмехнулся. – Меня, красавица, никто и ничто не может заставить делать что-либо. Потому как я человек вольный, и работа мне не нужна. А в Петербург я приехал жить. Город большой, столица.

– А кто вы по профессии? – спросила Бранд.

Федор, которому был в тягость этот разговор, посмотрел потяжелевшим взглядом на хозяйку квартиры.

– Я отвечу, но это будет последний раз.

– Да-да, конечно, извините. – Мария растерянно теребила в руках платок.

– Я крестьянин. Почитай, всю жизнь работал на земле. Батрачил сутками напролет на новоявленного помещика за угол и скудную кормежку. Дитем еще познал, что такое кнут. А как мать померла, замученная хозяином, так я этого гада прибил и подался в город. Ну а сейчас вот перед вами, в Петербурге.

– Сколько же вам пришлось пережить? – воскликнула Адина, с искренним сожалением глядя на этого мужчину, который внезапно ворвался в ее жизнь.

– Да уж, пришлось помаяться. Но все это в прошлом. Сейчас у меня другая жизнь.

Хозяйка квартиры спохватилась:

– Господа, может, чаю?

Адина поддержала ее:

– Да, конечно, чай сейчас будет в самый раз. Я помогу тебе, Мария.

Женщины ушли, за ними гостиную покинул и Анатолий.

Якубовский достал коробку папирос.

– Покурим?

– Можно, – согласился Волков.

– Тогда пройдем в кабинет?

– Мне все равно.

– Пойдемте. Вам не понравилось, что мы задавали вопросы, но вы ответили на них. Теперь я готов выслушать ваши. Ведь они у вас есть, не так ли?

– Есть.

– Вот и поговорим. Прошу!

Якубовский провел Федора в кабинет. Там они сели в мягкие кресла у небольшого резного столика на гнутых ножках, закурили.

– Слушаю вас, Федор Алексеевич.

– Откуда отчество узнали? – Волков сощурил глаза.

– Так вы сами его называли Анатолию, а он мне сказал.

– Верно, называл. Мне на «вы» общаться непривычно…

Якубовский махнул рукой:

– Пустое, давай на «ты».

Волков выпустил к потолку облако дыма.

– Я гляжу, тут у вас будто артель. Почему так? Или вы все родственники? Но и они вместе собираются, только если беда какая приключится. Непонятно мне это. Анатолий и Мария говорили, что вы товарищи. Но, опять-таки, приятели приходят и уходят, а у вас вроде как все дома.

Якубовский улыбнулся:

– Мне понятен твой вопрос, Федор. Да и твое недоумение тоже. Постараюсь объясниться, но для этого мне надо кое о чем спросить тебя. Позволишь?

– Валяй, – снисходительно разрешил Федор.

– Что ты слышал о революционном движении в России?

– Чего? – не понял Волков.

– Ну, о революционерах, народовольцах, людях, желающих изменить жизнь в государстве?

– О народовольцах слыхал. Они прибили царя Александра Второго, так?

– Ну, в общем, да.

– Еще на селе говорили, что революционеры устроили крушение царского поезда где-то под Харьковом.

– А вот это уже сплетни. Неправда. К случаю с крушением царского поезда у Борок революционно настроенные организации отношения не имеют.

– Ну и ладно. Мне без разницы.

– Без разницы? – Якубовский впился в глаза Волкова. – Но ты же сам говорил, что ненавидишь полицейских, чиновников, богатеев, что убил человека, заставлявшего тебя работать на него и замучившего, извини, твою маму. А если так, то тебе не без разницы, что происходит в обществе.

Волков выдержал взгляд Якубовского, затушил в пепельнице окурок и спросил:

– На что ты, Леонид Владимирович, намекаешь?

– На то, что ты создан для борьбы с несправедливостью. Жизнь сделала тебя таким. Я не прав?

– Может, и прав, но я приехал в Петербург жить, а не бороться не пойми за что. Я свое отбатрачил, стал вольным, ни от кого не зависящим человеком.

– Тогда зачем ты встал на защиту Анатолия? Посмотрел бы со стороны, как городовые арестуют его, побьют да в околоток отправят, и пошел бы в трактир.

– Чего сразу в трактир? Запах чуешь?

– Есть немного.

– Да ладно, немного. Прет, наверное, на всю хату?!

– Ты не ответил на вопрос.

– Ответил. Еще в гостиной. Я не люблю полицейских.

– Нет, Федор, меня ты обмануть можешь, а себя нет. В тебе живет дух бунтаря, и от этого никуда не деться. Спокойная жизнь не для тебя. Вот скажи, в трактире, хорошенько выпив, ты ведешь себя мирно?

– Когда как.

– А если кто-то заденет тебя или оскорбит? Пропустишь? Смиришься?

– В морду дам.

– А если обидчик-хулиган окажется сильнее тебя или же их будет много?

– Тогда мне дадут в морду. Но потом все одно встречу и верну должок.

– Вот, Федор. Это и есть бунтарство.

– Ну и пусть. Что из того?

Якубовский тоже затушил окурок, поднялся из кресла, прошелся по комнате.

– Вот и мы, Федор, по духу тоже бунтари.

– И Адина?

– Да. Не смотри, что она хрупкая. Ада сильна убеждениями.

– Какие у нее могут быть убеждения? Сколько ей лет? Семнадцать?

– Восемнадцать. Но это не имеет никакого значения. Как и то, что она из богатой семьи. Ее отец Натан Давидович Глозман – известный в городе ювелир.

– Ювелир? – с интересом переспросил Федор. – Впрочем, да, я видел вывеску с этой фамилией. Хорошо, что он по этой части.

– О чем ты, Федор?

– Да так, о своем. Значит, вы революционеры?

– Ну, скажем, начинающие борцы за справедливость. Мы создали организацию «Свобода и труд».

Волков сощурился, посмотрел на Якубовского:

– А не боишься, Леонид Владимирович, что я сдам вас охранке? Вы же совсем не знаете меня. Может, я тайный агент и специально устроил нападение на городового, чтобы попасть сюда?

Якубовский рассмеялся:

– Хорош агент, который ломает челюсть городовому. Нет, Федор, ты не агент, а такой же бунтарь, как и мы. Поверь, я умею разбираться в людях.

– Ладно, твоя правда, не агент я и никого не сдам. А чего вы хотите добиться своей борьбой? Справедливость-то у каждого своя.

– Нет, Федор, справедливость, как и правда, одна на всех. Но я постараюсь тебе ответить. Вот ты жил на селе, батрачил, познал унижения и бедность. А такой же крестьянин, только захапистый, бессовестный, использовал твой труд. Ведь он же сам наверняка только барыши подсчитывал да гонял наемных работников?

– Порфирий, что ли, покойный?

– Я не знаю, на кого ты батрачил.

– На эту самую сволочь. – Взгляд Федора потемнел. – Поначалу он тоже спину гнул, как и все. Потом работников нанимать стал, начал подниматься на чужом горбу.

– Вот, а мы выступаем за то, чтобы земля принадлежала только трудовому крестьянству.

– Так другого крестьянства и нету. Все от зари до зари работают.

– Но Порфирий-то твой не надрывался. Мы считаем, что крестьянство должно получать доход своим собственным трудом, а не за счет использования наемной силы.

– Без наемной силы, Леонид Владимирович, на селе не обойтись, коли подняться хочешь.

– Это вопрос спорный.

– Нет, то, что вы хотите прищемить таких, как Порфирий, это хорошо. Тут я согласный.

– Вот. А еще мы выступаем за свободу слова, печати, собраний, передвижений, за неприкосновенность личности, за всеобщее и равное избирательное право для всех граждан России, а не только для отдельных их представителей, имеющих деньги, полученные в результате эксплуатации других людей. Мы за национальное равенство. Каждый народ, населяющий Россию, должен иметь право говорить и писать на родном языке…

Федор поднял руку:

– Погоди, Леонид Владимирович. Наговорил ты много. Наверное, все это правильно, хотя для меня и непонятно. А вот скажи, как же ты собираешься бороться за свои убеждения, имея под собой студента-хлюпика и двух баб?

– В организации есть еще один человек. Он связан с рабочими.

– Ну и что? Вы только на улицу выйдете с требованиями своими, вас тут же в кутузку и отправят. Я мыслю, для борьбы настоящая сила нужна. Чтобы власть вас боялась. Вот тогда вы будете чего-то стоить, к вам разный народ потянется. Одна сила притягивает другую. А со слабаками никто, никогда и нигде считаться не станет. Хоть весь Петербург увешайте своими листовками. Дворники поснимают их, и все дела. Вон «Народная воля» завалила царя, так о ней даже у нас на селе заговорили. Интерес у людей проснулся, кто такие эти народовольцы? Чего хотят, зачем государя убили? А главное, видать, сильны они, коль на самого императора не убоялись замахнуться.

Якубовский широко улыбнулся:

– Все ты говоришь правильно, Федор. Я очень рад, что Анатолий привел тебя к нам.

– Если так, то налей стопочку. От трактирной водки тошнит.

– Ты, видно, частенько прикладываешься?

– Меру знаю.

– Это хорошо. Водочки, значит?

– Только, Леонид Владимирович, так, чтобы другие не видели, особливо Адина.

– Ты стесняешься пить при ней?

– Не знаю. У меня было много баб, скрывать не стану, но такой, как она, не встречал. Адина какая-то другая, особенная.

– Смотри, Федор, не влюбись!

– А чего?

– Так любовь чувство непростое. Одного в счастье до небес поднять может, а другого погубить.

– Меня это не касается. Да и не знаю я, что такое любовь. Мне и без нее неплохо.

– Но к Адине ты неравнодушен.

– Леонид Владимирович, давай не будем об этом.

– Ладно. Значит, водочки. По-моему, она и здесь, в кабинете, была. – Якубовский прошел к шкафу, открыл створки. – Ага, есть, только ополовиненная. А вот за рюмкой придется идти в гостиную.

– Не надо. Я и без рюмки управлюсь. – Волков взял бутылку, из горлышка допил водку, крякнул, по привычке понюхал рукав пиджака, тут же прикурил папиросу.

– Вот и нормально. Теперь говорить можем сколько хочешь. Так почему ты рад встрече со мной?

– Потому и рад, что нам очень нужны такие люди, как ты.

Волков усмехнулся и спросил:

– Вместе со студентом листовки в подворотнях клеить?

– Нет, Федор, для тебя мы нашли бы другое занятие.

– Какое? Ты говори, Леонид Владимирович, не стесняйся.

Якубовский задумался, тоже выкурил еще одну папиросу, после чего подсел к Волкову и спросил:

– Скажи, Федор, ты человека убить можешь? Не того, кто издевался над тобой, сгубил мать, а незнакомого, который лично тебе ничего плохого не сделал?

– За что же тогда его убивать?

– Так сможешь или нет?

– Да убить-то, Леонид Владимирович, немудрено. Всадил нож в грудину или дал обухом по голове, вот и все. Только причина хоть какая-то, но должна быть. А к чему ты клонишь?

– Вот ты вспоминал «Народную волю», то, что прославилась она убийством императора Александра Второго, так?

– Так.

– А ведь народовольцам, особенно Софье Львовне Перовской, кстати, дочери губернатора Петербурга, образованной и далеко не бедной женщине, царь ничего плохого не сделал. Напротив, он поддерживал таких людей, как ее отец. Однако Софья Львовна все же возглавила покушение на императора.

Волков пожал плечами:

– Может, у нее какой другой повод был?

– Был. В убийстве царя она и все народовольцы видели путь к достижению своих главных целей.

– Опять мудрено говоришь, Леонид Владимирович. Ты давай проще и напрямую. Чего задумал-то?

– Об этом позже. Не сейчас. Теперь я хочу знать, готов ли ты вступить в нашу организацию?

– Так сразу и вступить?

– Да, так сразу.

– Видать, действительно нужен я вам. А чего? Можно.

– Отлично. Ты где живешь?

– Снимаю комнату в доходном доме.

– Так там же никаких удобств!

– А мне они и не нужны.

– Аскет?

– Чего?

– Так называют людей, привыкших довольствоваться только самым необходимым.

– Не совсем этот, как его?.. Да не важно.

– Тебе надо сменить жилье на другое, приличное. Мы снимаем недалеко отсюда квартиру для Анатолия. Можешь переехать туда.

– Нет, не пойдет. Я привык жить один или с бабой.

– Хорошо, я подумаю, как снять квартиру и для тебя.

– Да мне и в доходном доме неплохо.

– Решим этот вопрос. В крайнем случае Анатолий может и в студенческом общежитии приютиться.

Волков хитро улыбнулся, посмотрел на Якубовского и осведомился:

– А сам-то ты, наверное, тут, у Марии Яковлевны, прижился?

– Федор, неприлично задавать подобные вопросы.

– А я университетов не заканчивал, так что приличиям не обучен. Ладно, Леонид Владимирович, не хмурься, я же не осуждаю и не завидую. Каждый устраивается в жизни так, как может.

– Еще нам надо устроить тебя на работу, – сменил тему Якубовский. – Вопрос в том, куда, если ты без профессии?

Федор тут же резко возразил:

– А вот этого не надо. Не стоит за меня решать, чем и где мне зарабатывать на жизнь. И работу подыскивать нет смысла, обойдусь. Не спрашивай, как именно, но я сумею. Ты лучше помоги мне документы новые сделать, а то со старыми как бы неприятностей не заиметь.

– Документы не проблема, сделаем.

– Ну а остальное – моя забота.

– На что же ты, Федор, жить будешь? Конечно, мы поможем, но наши ресурсы ограниченны.

– Я же сказал, об этом не думай. Проживу не хуже других.

– Так ты что, клад в поле нашел? Или… – Страшная догадка вдруг заставила Якубовского замолчать.

Говорил же Волков, что прибил зажиточного крестьянина, который и ему жить не давал, и мать сгубил. А у того наверняка водились деньги.

Волков строго взглянул на собеседника и руководителя организации:

– А вот об этом, Леонид Владимирович, больше никогда не спрашивай! Понял?

– Понял, Федор.

– Вот так. Ну и что дальше? О чем еще будем толковать?