Текст книги "В лесах под Вязьмой"

Это было единственное правильное решение. Пока противник сообразит да пока сам выйдет из кустов… Принимать бой в такой чаще невыгодно – можно своих зацепить. Люди передавали по цепи недобрую весть, невольно ускорялись, лезли через дебри, отгибая ветви.

Когда дошли до просвета, вся группа высыпала наружу почти одновременно и рванула по склону. Сработала военная хитрость (долгих лет жизни красноармейцу Муреничу!). За несколько секунд бойцы преодолели пустое пространство, влетели в лес, забрались за стволы поваленных и целых деревьев. Наверху затрещали ветки – выбежали несколько человек в пятнистых комбинезонах с удивленными лицами. Видно, немцев было немного – брали не числом. Их взорам предстал пустой склон, а через мгновение лохматая опушка ощетинилась огнем. Двое покатились по склону, напичканные пулями, остальные полезли обратно. Один не успел, вывалился обратно из кустов и упал, разбросав руки в кожаных перчатках – эта публика была экипирована по последнему слову! Несколько человек укрылись в кустах, но там было трудно залечь, и кустарник стал для них ловушкой. Пули сыпались градом, раненые кричали. Мстительно смеялся Григорий Фадеев, опустошая диск ППШ. Что-то залихватски свистел Никита Костромин. В кустах разобрались со всеми – оттуда уже не стреляли.

Шубин крикнул: «Прекратить огонь!» Красноармейцы неохотно оборвали стрельбу и прислушались. Снова что-то было не так. Да в этом чертовом болоте все не так! Ощущение некой недоказанности, будто о чем-то забыли…

– Товарищ лейтенант, уходим? – крикнул Ленька Пастухов.

– Уходим, – отозвался Глеб. – Все в лес, собираемся на тропе. Бегом, бойцы!

Но плотный фланговый огонь прижал красноармейцев к земле. Стреляли слева, фактически с той же опушки. Шубин скатился с бугорка. Пули вскопали землю перед носом, он дернулся, как ошпаренный, метнулся в сторону и ударился головой об обломанный сук. От острой боли померкло сознание, но он быстро очнулся и заполз за дерево. Огонь не прекращался, немцев было больше, чем разведчики изначально думали. Подчиненные лейтенанта кричали и беспорядочно стреляли. Вскочил Руденко, намереваясь перебежать за дерево, но передумал, открыл огонь из ППШ, расставив ноги. Пули пропороли грудь, бойца отбросило к дереву. Он медленно сполз по стволу, кровь текла с уголка губы. Ошибки в бою – дело обычное, невозможно все предугадать в стремительно меняющейся обстановке. Остальные, перекликаясь, отползали в лес. Вряд ли противник имел преимущество, он просто застал врасплох. Но и люди в пятнистом на месте не сидели, тоже углубились в лес.

Местность понижалась к болоту, растительность вставала стеной, громоздились груды хвороста и бурелома. Эффективно действовать в таких условиях невозможно. Шубин кричал Иванчину, палившему из-за дерева, чтобы он остался, а остальным велел уходить на тропу. Использовать гранаты в такой массе ветвей невозможно – велик шанс, что твоя же граната прилетит обратно. Товарищи уходили. Толик Иванчин продолжал долбить из-за дерева, крича командиру, что у него кончаются патроны.

– Тогда тоже уходи! – прохрипел Шубин.

– Без вас не уйду, товарищ лейтенант! Идите сюда, я прикрою, наши уже ушли!

Ноги путались в переплетении веток и стволов, сучья и корни цеплялись за ляжки. Иванчин схватил Глеба за шиворот, куда-то потащил. Среди деревьев мелькали фигуры вражеских солдат – невозмутимые, они не делали лишних движений, работали эффективно и слаженно. Они передвигались на четвереньках, использовали укрытия. Глеб отталкивал от себя Иванчина и орал, чтобы тот уходил – какой от него прок без боеприпасов? Но тот мялся, упорствовал. У Шубина тоже кончились патроны. Голова пылала, мысли не клеились. По виску текло что-то горячее – встреча головы с сучком не прошла бесследно. Они бежали вместе, карабкались через горы бурелома. Противник завершил охват и теперь находился фактически в тылу. Иванчин оборачивался, торопил.

В какой-то момент Глеб споткнулся, а Толик не оглянулся. Дальше все завертелось, закружилась голова. Стреляли где-то рядом, автоматные очереди больно хлестали по ушам. «Кажется, все», – подумал он равнодушно. А что он хотел? Удача не бывает вечной… В лесу кричали, отстреливались отступающие разведчики. Глеб снова ударился головой, когда ноги перепутались в очередной раз, но сумел подняться и сделать слабую попытку вернуться в чувство. Зрение отказывало. Вздымался голый кустарник, корявая осина тянула уродливые ветки.

Шубин прижался спиной к дереву. Перед глазами метрах в двадцати возникла размытая фигура. Немец скалился. У него было прямоугольное лицо, будто вырубленное топором, на лбу блестели бусинки пота. Солдат присел на колено, аккуратно вынул из подсумка «колотушку», отвинтил колпачок и дернул за выпавший шелковый шнур. Он бросил гранату с филигранной точностью, она вписалась в просвет между ветвями, ничего не задела и упала в нескольких шагах от лейтенанта разведки. Умирать по-прежнему не хотелось, но схватить гранату и бросить ее обратно он уже не успевал. Нескольких секунд хватило, чтобы перебраться за дерево. Глеб прижался к стволу и закрыл глаза. Мощность у гранаты была незначительной, но громко хлопнуло по ушам, осколки ударили по стволу, зазвенело в голове. Контузии случались и не такие, но в данном состоянии хватило. Земля ушла из-под ног, Шубин сполз на землю, цепляясь за неровности коры.

Какая-то малая часть сознания еще оставалась в голове. Кричали люди, беспорядочно трещали автоматы. Кроны деревьев покачивались перед глазами. Вразвалку подошел до зубов экипированный немецкий солдат, навел на Глеба ствол и стал с любопытством его рассматривать. Выстрелы стихли, крики смолкли. «Вот же угораздило», – вяло подумал Шубин. Немец ощерился, подмигнул. Его лицо внезапно стало размываться, помутнели плечи, развитый торс и ствол автомата. Зато необычайную резкость приобрел палец, обжавший спусковой крючок. Он был неподвижен, но вдруг пришел в движение и стал оттягивать гладкое металлическое изделие. «Да ну, – лениво шевельнулось в голове, – вот так запросто?» А почему должно быть сложно? Другие умирают быстро, а ты хотя бы успел понять, что все закончено…

– Кунце, не спеши, – внезапно бросил кто-то.

Захрустел хворост, и перед душой воцарилась вторая омерзительная личность – по-видимому, представитель командного состава. У данного экземпляра была холеная физиономия и небесно-голубые глаза. «Как странно, – подумал Глеб. – У красноармейца Станового очень похожие глаза, а какие разные вещи!» Представитель германского комсостава сел на корточки и отогнул у Шубина ворот комбинезона.

– О, это офицер, – задумчиво изрек визави. – Не бог весть какая фигура, всего лишь лейтенант, но все-таки. Он не ранен, просто оглушен и голову расцарапал. Вы, двое, вытаскивайте его из болота! Придет в себя – будем разговаривать.

«Хрен тебе, – вяло подумал Глеб, когда его под мышки потащили из леса. – Не будем мы с тобой разговаривать, не хочется что-то сегодня». Смерть отложилась, но, видимо, ненадолго. Безжизненное тело волокли по склону. Тускнели дневные краски, подступали сумерки. Дул прохладный освежающий ветерок. Время года самое подходящее – уже не холодно, солнышко припекает, а комары и прочая болотная гадость еще не проснулись. В какой-то момент он оказал сопротивление, стал вырываться. Последовал удар в затылок, а за ним – струя рвоты из желудка. Немец, попавший под «обстрел», ругался, отвешивал тумаки и подзатыльники.

Лейтенанта уволокли в кусты, протащив мимо трупов немецких солдат, один из которых живописно висел на ветвях, словно постиранный пододеяльник. Но это немцев не смущало, они не спешили убирать трупы своих сослуживцев. Офицер отдавал приказания, его голос звучал глухо, словно из набитого помехами радиоприемника: осмотреть лес, выявить тропу, по которой пришли русские, поставить растяжки. Потом он опять склонился над пленным и стал спрашивать на ломаном русском: с кем имеет честь, в какой части служит уважаемый лейтенант, кто командир, какое получил задание? Следовало собраться с мыслями и накопить сил, а этому не способствовало избиение, поэтому Шубин отвечал невразумительно, глотая слова, представился несуществующей личностью, бормотал номер несуществующего полка, с ходу выдумал фамилию Лившиц – приделал ее командиру вымышленного полка. Немец поморщился – по-видимому, номера частей дивизии Миронова он знал.

– А вы выдумщик, господин лейтенант, – сухо улыбнулся офицер. – Но похвально, что в такой ситуации вы способны заниматься сочинительством.

Последовал удар сапогом по бедру. Шубин взвыл – немец знал, где находится самая чувствительная мышца. Концентрические круги поплыли перед глазами, боль душила.

Всплыл вопрос: ушла ли группа? Выстрелов не слышно, значит, все в порядке…

Русский язык в исполнении офицера был неплох, но акцент все портил:

– Позвольте выразить мнение, господин лейтенант. Ваши люди ведут себя так, словно у вас в запасе несколько жизней. Вы деретесь даже в безнадежных ситуациях, рассчитывая непонятно на что, когда солдаты нормальных армий сдаются в плен. Из этого я делаю вывод, что ваша армия непрофессиональна, вы сборище дилетантов, берущих числом и ослиным упрямством. На последнем я настаиваю – вам ничто не мешает назвать себя и вашу часть. Уверяю вас, от этого ход войны не изменится, вы все равно проиграете, а себе, возможно, сохраните жизнь. В этом я не уверен, но такое возможно. – Губы мужчины перекосила циничная гримаса. – Но нет, вы юлите, изворачиваетесь… Знаете, вы мне любопытны. – Офицер смотрел с интересом. – Не ваша личность, а ваша психология, образ жизни, от которого люди нормальных стран приходят в ужас.

Похоже, это был любитель поболтать. Но Глеб не мог ему помочь – разговаривать с этим типом у него не было желания. Да и о чем говорить людям с разных планет?

Раздался крик со стороны опушки: «Гауптштурмфюрер, в лесу нет никого, русские ушли! Они одного потеряли!» Этим «одним» был, по-видимому, красноармеец Руденко. Губы непроизвольно скривились в ухмылку. Офицер заметил это и удивился:

– О, только не говорите, что вы не понимаете по-немецки, господин лейтенант! Вы все прекрасно поняли. Это приятный сюрприз. Отрадно встретить в дикой стране образованного человека. Предлагаю не тянуть резину. Вы намерены сотрудничать? В случае положительного ответа вас доставят в нашу часть, вы не будете ни в чем нуждаться и сможете реализовать свои способности в борьбе с коммунистическим режимом, который – я в этом уверен – принес неисчислимые страдания вам и вашим близким.

А безбедную старость они не предлагают?

– Да пошел ты… – пробормотал Шубин. И чтобы не осталось сомнений, продублировал то же самое по-немецки.

Немец сокрушенно вздохнул и поднял пистолет.

– Вы меня разочаровали, господин лейтенант. Вы ничем не отличаетесь от этих людей и ведете себя с тем же упрямством упомянутого животного.

Прогремела автоматная очередь, офицер переменился в лице и упал ничком, при этом доверчиво пристроив голову на колени лейтенанту. Пистолет упал в траву. Разразилась перестрелка. Кричали, падали солдаты. За пределами зарослей тоже гремели выстрелы. Глеб приподнялся, сбросил с себя окровавленную голову и взял пистолет. Мимо пробежал солдат в комбинезоне с автоматом МР-40. Он споткнулся о мертвое тело, чертыхнулся и прыгнул на край поляны, вскидывая автомат. Рука дрожала, но Глеб старательно целился. Военнослужащий выплюнул очередь, и на этом война для него закончилась – пуля ужалила его в спину. Он вздрогнул, но автомат не выронил. Обернулся какими-то рывками и злобно уставился на лейтенанта разведки. Глеб произвел повторный выстрел. Немец выронил автомат и завалился боком в кустарник. Силы иссякли. Шубин уронил пистолет и откинул голову.

– Товарищ лейтенант, вы живы? – Сквозь кусты проломился взъерошенный Ленька Пастухов. Он выпрыгнул на поляну и облегченно перевел дыхание. – Фух, живы! А мы с парнями всякие версии строим!.. С вами точно все в порядке? А откуда кровь? – Ленька опустился на колени, хотел прикоснуться к голове командира, но не решился. – А, понятно, это не пуля…

– Много ты понимаешь в пулевых ранениях в голову. – Смешинка в рот попала, Глеб приподнялся, смеясь и одновременно стеная от боли.

– Где он? – На поляну выпрыгнул Ветренко, за ним кто-то еще. – Оба-на, жив наш командир! – взвыл мастер спорта по метанию копья. – Значит, не зря вернулись!

Стрельба прекратилась, всю немецкую группу уничтожили.

– Вставайте, товарищ лейтенант. Какой-то вы неповоротливый сегодня, земля вас не держит… – Пастухов помог Глебу подняться. – Двигать надо отсюда, а то еще кто-нибудь придет… Руденко у нас убили. Хотя вы, наверное, знаете. Сам полез под пули. Зачем, спрашивается? Вроде осмотрительный был мужик… А мы идем по тропе, смотрим – вас нет. А тут еще Толян подбегает, жалуется, что не дождался вас. Слышим – тихо стало, не стреляет никто. Посовещались и малым ходом пошли обратно – не бросать же вас зверью на съедение!

– Молодцы, парни, спасибо, – хрипел Глеб. – До сих пор поверить не могу, что в плену побывал.

– Да разве ж это плен? – рассмеялся Алексей Становой. – Так, десять минут страха. Вам и переживать не стоило, товарищ лейтенант, мы своих не бросаем.

И снова группа разведчиков вбегала в лес.

– Дежавю какое-то, – сетовал Пастухов. – Словно мы это уже делали.

– Повторение – мать учения, боец, – смеялся Костромин.

Стоило передохнуть. На этот раз точно было тихо – диверсанты тоже не вечны. Публика элитная, их мало. Бойцы лежали за деревьями, приходили в себя.

Состояние Шубина было отвратительное. Все происходило стремительно – плен, освобождение, – голова не успевала осмыслить. Рядом на коленях сидел Серега Лях, в далеком прошлом обучавшийся на медбрата, и вытирал кровь с головы командира. Бинты в вещмешках имелись у всех, плюс кое-какие таблетки. Ассортимент лекарств в Красной Армии был невелик – йод, стрептоцид, перекись водорода и мазь Вишневского (последняя весьма успешно избавляла раны от гноя). Серега чем-то мазал рану на виске, бинтовал голову, да с таким усердием, что потом невозможно было натянуть пилотку.

Глеб приходил в себя. Он мог передвигаться, думать, воевать. А то, что от всего перечисленного дико болела голова – так на это наплевать и растереть. Поначалу его придерживали, потом он шел сам, но быстро уставал, приходилось останавливаться. Спешить уже было некуда. Задание не выполнили, потеряли бойца, но зато уничтожили специальное подразделение противника.

Глава четвертая

Темнота накрыла землю, когда измотанная разведка вернулась домой. Подкашивались ноги, но лейтенант передвигался самостоятельно, опираясь на срубленный товарищами «костыль». Люди брели, как на плаху, опустив головы, мимо дозорных, состроивших сочувственные лица, по изгибам ходов сообщений, разбредались по окопам и землянкам.

Навстречу выбежала Настя Томилина, облегченно выдохнула – жив! Стала виться вокруг Глеба, как шмель. Пастухов довел его до медсанчасти и сдал в руки санинструктору Варе, с которой успел подозрительно переглянуться и что-то прошептать ей на ухо. В руках профессионала Шубин почувствовал себя лучше. Варя скормила ему обезболивающие таблетки, размотала бинты, обработала рану и снова замотала. При этом она озабоченно цокала и качала головой, а Ленька Пастухов блуждал кругами и не мог дождаться, когда останется с девушкой наедине. Состояние улучшилось. Откуда ни возьмись объявилась Настя и подставила плечо. Шубин отбивался, шутил, что уже побывал сегодня в надежных женских руках, и больше это не требуется.

В блиндаже командира полка висела гнетущая тишина. Вчера вечером под обстрелом погиб полковой комиссар Горин. Человек только три часа прослужил в новой должности – это был рекорд! Сведения об инциденте ушли в политотдел дивизии, там долго ругались, потом съязвили: «Вы что, специально своих замполитов подставляете под мины? А слабо прожить без замполита?» Но особого горя никто не испытывал. Майор Малахов и без того был мрачен и неразговорчив. Укоризненно глядел на Шубина капитан Фокин – дескать, бывает и на старуху проруха, но к этому делу могли бы подойти и более ответственно. В открытую дверь то и дело заглядывал майор Гуньков, делал интересное лицо и криво ухмылялся.

– Понятно, лейтенант, – вздохнул Малахов, выслушав подробный отчет. – Даже не знаю, что сказать. У тебя была несложная задача – вывести из болота полтора десятка человек…

– Товарищ майор, я все понимаю и не снимаю с себя ответственности. Но немцы перехватили сигнал штабистов и выслали группу ликвидации. Они успели раньше нас. А мы плутали по болотам, долго шли в обход…

– Да я-то понимаю, что вы не могли через них перелететь. – Майор Малахов окончательно помрачнел. – Ладно, Шубин. Хорошо хоть догадался собрать документы убитых. Иди отдыхай, будем разбираться с этим делом.

Разбирательство окончилось странно.

Ночь прошла в объятиях Насти, чувствовал себя Шубин по пробуждении сносно. Повязка уже не кровоточила, голова болела в меру. Второй день не беспокоили немцы – явно что-то замышляли. Под звуки канонады на востоке он ополоснул лицо из уличного рукомойника.

– Лейтенант Шубин? – произнес за спиной строгий голос.

Что-то укололо под лопатку. Глеб отложил выстиранное Настей полотенце и обернулся. За спиной мерцал субъект в опрятной форме начсостава, явно не бывшей в переделках, в петлицах поблескивали две шпалы. У субъекта были прохладные глаза, смотрящие с прищуром. Шубин мысленно чертыхнулся: тренируют они, что ли, этот всевидящий взгляд? Позади субъекта стояли еще двое, с кобурами на ремнях. За перелеском на проселочной дороге виднелся ГАЗ-64 с помятым кузовом – подъехал неслышно. И эти трое подошли, наверное, на цыпочках.

– Да, это я. В чем дело? – Голос предательски дрогнул.

– Особый отдел 113-й дивизии, – сухо отозвался пришелец. – Старший лейтенант госбезопасности Сахнов. Проследуйте, пожалуйста, с нами.

– В чем дело, товарищ старший лейтенант? – В горле пересохло.

– Вам все объяснят. – Субъект не менялся в лице. – Пожалуйста, следуйте за нами.

Из землянки вышла растрепанная Настя, ее глаза испуганно заблестели. Шубин остановил ее жестом руки – не хватало еще бабских истерик. Настя споткнулась, растерянно заморгала. Особист покосился на нее через плечо и пренебрежительно усмехнулся.

Из соседней землянки выбрались Ветренко и Григорий Фадеев, хотели закурить, но застыли с открытыми ртами. Этим тоже пришлось сигнализировать, чтобы не вмешивались. Тучи сгущались, не хватало еще потянуть за собой ни в чем не повинных ребят.

В памяти возник злорадный оскал майора Гунькова. Чего он терся вчера возле командирского блиндажа? Почуял свой звездный час?

– То есть вы не можете внятно сказать, зачем вы приехали? – упорствовал Шубин.

– Повторяю, вам все объяснят. – Субъект демонстрировал ангельское терпение. – Поторопитесь, товарищ лейтенант, не вынуждайте нас применять силу. Если все окажется в порядке, вас привезут обратно.

– Но у меня есть свои командиры… – Он словно цеплялся за соломинку.

– Ваши командиры уже поставлены в известность.

В гробовом молчании он дошел до машины и обернулся. Настя чуть не плакала. Ее держал за рукав Ленька Пастухов, что-то бормотал, успокаивал – дескать, дело житейское, поговорят и отпустят. Товарищи из взвода были уже в курсе, все высыпали, стояли удрученные и неразговорчивые. Водитель «газика» завел двигатель, два молчуна подперли лейтенанта с боков. Сахнов сел спереди рядом с водителем – невозмутимый, как сфинкс. «До чего же странно, – мелькнула мысль. – Все летит к чертям. Армия гибнет, шансов спастись практически нет, а эти церберы продолжают свою работу, как будто ничего не происходит!»

Молчали всю дорогу. «Козлик» прыгал по ухабам, вписываясь в извивы проселочных дорог. До штаба дивизии было три километра, но в сам поселок не поехали – изолятор милицейского отделения, переоборудованный для армейских нужд, располагался на окраине.

Мрачные предчувствия подтвердились. Лейтенанта поместили в подвал, втолкнули в зарешеченный отсек, и охранник в фуражке войск НКВД невозмутимо запер замок.

– Что происходит, товарищ старший лейтенант госбезопасности? – Глеб уже с трудом сдерживался.

– Вы задержаны, – невозмутимо ответствовал Сахнов.

– Это я вижу. За что?

– Вам все объяснят. Увы, я не ваш следователь.

Охренели, что ли?! Какой еще следователь?

Сопровождающие ушли. Глеб начал метаться по крохотной камере, сел на скрипучие нары, сжал ладонями пылающую голову. Ничего себе, утро! Они тут все белены объелись? Вредительство чистой воды! Армия в катастрофическом положении! Специалисты вроде него должны находиться в строю и выполнять задания в тылу противника! Он примерно догадывался, что происходит и откуда растут уши, но уверенности не было. С запада доносились раскаты – то ли гроза, то ли артобстрел. Камера находилась в извилистом «аппендиксе», он сидел здесь один. Глухие голоса доносились из-за стен, иногда кто-то вскрикивал, потом разражался воем. Когда канонада приближалась, вздрагивали стены, с облупленного потолка сыпалась штукатурка с землей. Абсурд процветал. Хотя если звезды зажигаются…

За два часа он превратился в комок нервов. Дважды мимо проходил охранник, и Глеб вскакивал, требуя вызвать начальство. На каком основании его задержали? Сколько можно глумиться? Но охранник даже ухом не вел, как будто Шубин сидел в параллельном мире.

Потом он решил набраться спокойствия, откинул голову к стене и закрыл глаза. Тут же загремели засовы, и вошел сержант, который поставил его в известность, что ему поручено сопроводить задержанного на допрос. Очевидно, арестант не проявил должной прыти – его грубо толкнули в спину и обложили бранью.

В комнату из-за шторы дозированно проникал дневной свет. Другого освещения не было. Видимо, в мирные времена здесь была «дежурка». На шкафах пылились горы папок. У капитана НКВД, сидящего за столом, были близко посаженные глаза, отчего он сразу не расположил к себе.

– Присаживайтесь, – кивнул он на табурет, приставленный к стене.

Шубин присел. В дверях застыл охранник – поперек себя шире. Лейтенант в два приема мог бы вырубить и громилу, и тщедушного следователя, и пару автоматчиков в коридоре, завладеть оружием, добраться до леса… Но что потом? Не к немцам же бежать.

– Моя фамилия Латкис, я капитан особого отдела, – сухо представился субъект. – Для вас – гражданин следователь. Теперь что касается вас. Вы лейтенант Шубин, проходите… проходили службу в 290-м полку 113-й стрелковой дивизии. Все правильно?

– Да, все правильно.

Последовали дежурные вопросы: имя, отчество, дата и место рождения, состав семьи. Ответы следователь записывал карандашом на сероватом листе бумаги, лежащем в открытой папке. Потом он отложил листок в сторону, из этой же папки извлек исписанный листок из школьной тетрадки, внимательно его прочел и понятливо кивнул. «Кто-то написал донос!» – ужаснулся Глеб. Черт возьми, он даже знал, кто! У этого типа везде свои связи, даже в особом отделе.

Латкис сверлил его глазами. Снова последовали вопросы:

– Вы отдаете себе отчет, гражданин Шубин, в том, что именно по вашей вине погиб на болотах штаб 116-го стрелкового полка, включающий командира полка Хонякина, начальника штаба Вобликова и полкового комиссара Гольцмана?

– Что? – Глеб вздрогнул – так вот с какой стороны они решили зайти! – Вы в своем уме, товарищ капитан?! Что вы себе позволяете? С какой это стати я виновен в гибели штаба полка? Немцы загнали людей в болото, они радировали, и мы сразу же выступили для оказания помощи…

– Во-первых, не сразу, – перебил его Латкис. – Согласно данным, полученным нашими людьми, вы довольно долго тянули резину. Потом, когда до людей товарища Хонякина оставалось чуть больше километра, вы решили сменить маршрут и отправились дальней дорогой. И что в итоге вышло? Вы даже не скрыли в своем отчете, что, когда вы прибыли, тела были еще теплые. Не смени вы маршрут – ваши люди сумели бы отстоять наших командиров. И успели бы вытащить их из-под носа немцев и привести в расположение.

– Но это же бред, товарищ капитан! – Шубин кипел, ему все труднее удавалось сохранять самообладание. – И на основании такого факта вы обвиняете меня в столь страшных вещах? Вам больше заняться нечем?

– Я бы попросил вас вести себя прилично, – нахмурился следователь. Напрягся и громила в дверях. – Заметьте, я вам не грубил. Впрочем, не исключаю, что в связи с вашим поведением мы можем сменить формат беседы. Держите себя в руках, Шубин. Вы нервничаете? Вам совесть не дает покоя? Или это не совесть, а что-то другое?.. Почему вы сменили маршрут?

– Болото было на пути, – буркнул, расслабившись, Глеб. – Чертово глубокое гиблое болото, понимаете? И слева болото, и справа болото. Мы бы утонули, пойди мы прямо. Пришлось искать обходную дорогу, на это ушло много времени. Другой возможности не было. Почему бы вам не опросить членов моей группы? Они при этом присутствовали и могут подтвердить мои слова.

– Неужели? – прищурился Латкис. – Но ведь до этого вы шли прямо, не так ли? Ваши люди при этом присутствовали, не спорю, но решение принимали только вы.

– То есть я намеренно задержал продвижение группы, чтобы предоставить немцам возможность расправиться с людьми товарища Хонякина? Вы серьезно, товарищ капитан?

– Докажите, что это не так.

– Именно я должен это доказывать? – Глеб чуть не задохнулся от возмущения.

– Именно вы, – кивнул Латкис. – Или вы забыли, что мы живем не в буржуазном государстве с их сомнительной презумпцией невиновности?.. Вам нечего сказать, Шубин? Факт остается фактом: вы намеренно задержали свою группу, сославшись на какие-то мифические топи, и именно этого времени не хватило нашим командирам, чтобы спастись. Против фактов не попрешь, Шубин. И не надо заниматься демагогией и ссылаться на роковое совпадение.

– Но зачем мне это?

– Вот вы и объясните. – Следователь с любопытством склонил голову. – Слишком уж вы взволнованы, Шубин, чересчур взвинчены, к чему бы это? Разве невиновные ведут себя подобным образом?

Абсурд расцветал махровым цветом, даже не верилось, что это происходит на самом деле.

– Ладно, думайте, что хотите. – Шубин скрипнул зубами. – Вы хоть в курсе, что я воюю с первого дня? Не отсиживаюсь в тылу, как некоторые, а все свое время провожу на передовой. Воевал под Смоленском, под Вязьмой, под Можайском, под Москвой. Вы считаете, я на пустом месте начал симпатизировать немцам и получил от них мысленное указание задержать группу? Ведь иначе как мысленно я это указание получить никак не мог…

– Молчать! – хлопнул по столу следователь.

Его физиономия побагровела. Громила оторвался от порога, но Латкис сделал ему жест повременить.

– Что, Шубин, нервы шалят? – Он успокоился так же быстро, как вскипел. – Не помогает демагогия – решили поглумиться? Я привожу вам факты, а не какие-то домыслы, а оспаривать факты бессмысленно. Ваша биография меня не волнует – люди меняются, и нечего совать мне под нос ваши сомнительные заслуги. Вы опоздали, хотя могли успеть, и из-за этого погибли люди. Пусть это и не предательство, но все равно преступная халатность. Помимо прочего, вы ухитрились попасть в плен, не станете возражать? Это также присутствует в вашем отчете.

– Что было, то было, – согласился Глеб. – Проступок, конечно, серьезный. Я пробыл в плену десять минут, был схвачен в беспомощном состоянии, когда прикрывал отход своих людей. На вопросы офицера не отвечал и вряд ли за столь короткое время мог согласиться на сотрудничество с Германией. Потом вернулись наши, уничтожили группу немецких солдат…

– Отвечали вы на вопросы офицера или нет, мы не знаем, – хмыкнул Латкис. – Лично мне что-то подсказывает, что отвечали. Признайтесь, вы не очень обрадовались, когда вернулись ваши бойцы и перебили вражеских солдат?.. Ладно, вопрос риторический. Вы потеряли бойца, и эта гибель была нисколько не оправданной.

Он снова начал закипать – да чья бы корова мычала!

– Несколько дней назад вы потеряли еще пятерых, возвращаясь с задания. Этот список можно продолжать. Только вы сами почему-то живы. На болотах вы потеряли автомат – допустим, это связано с вашим пленением…

– Взамен приобрел немецкий МР-40, – буркнул Глеб. – Вы сейчас вообще о чем, товарищ капитан?

– Да так, мысли вслух. Плюс ваши совершенно аморальные отношения с бойцом вашего взвода – некой Анастасией Томилиной. Какой пример вы подаете бойцам? Вы окончательно потеряли стыд и совесть, Шубин? Да, ваши бесстыжие шуры-муры не являются, к сожалению, уголовным деянием, но ярко свидетельствуют о вашем моральном разложении.

– Все понятно, – вздохнул Шубин. – Сочинитель доноса – майор Гуньков? Он ваш дружок? Хороший знакомый? Истосковались руки по фабрикации расстрельных дел? Что-то подсказывает мне, товарищ капитан госбезопасности, что в глубине души вы вменяемый человек и можете отличить чушь от правды, но вам это неинтересно, вы же не так привыкли работать…

Закончить гневную отповедь Шубин не успел. Возможно, он перегнул палку, но как не высказать то, что вертится на языке? Громила на входе дождался своего часа. Он незаметно приблизился сбоку, больно ударил лейтенанта по почкам. Дыхание перехватило, Шубин закашлялся. Следующий удар прилетел в затылок, сбросил его с табурета. Ума хватило не сопротивляться, поэтому избиение было недолгим. Цербер несколько раз ударил его в живот, затем прервал экзекуцию, среагировав на резкий окрик следователя. Боль душила, Шубин приходил в чувство, свернувшись в позе зародыша.

– Поднимайтесь, присаживайтесь, – бросил Латкис. – Нечего изображать из себя страдальца.

Даже в этом состоянии он мог бы вырубить обоих – пусть не насмерть, его бы все равно отключили, но моральное удовлетворение он бы получил. От боли мутило, но Шубин поднялся и тяжело опустился на табурет. Громила с невозмутимой миной висел над душой, поигрывая кулаком.

– Строптивая вы личность, Шубин, – посетовал Латкис, вставая из-за стола, чтобы размять ноги. – Нормальные люди в подобных ситуациях ведут себя не так. Впрочем, я и не рассчитывал, что вы будете сотрудничать со следствием. Допустим, сговор с фашистами – это чересчур. Вы не имели возможности договориться заранее. Но преступная халатность, повлекшая за собой массовую гибель командиров Красной Армии, налицо. Сюда же плюсуем сдачу в плен – это очень нехорошо, Шубин, даже не знаю, как вам помочь. – Иезуитская ухмылка исказила маловыразительное лицо следователя. – Изобличающие факты перед глазами!.. Ну хорошо, не будем вас мучить. Ваше дело передадут в трибунал армии. Решение, думаю, не задержится. В исключительных случаях присутствие обвиняемого необязательно. Шабанов, уведи его.