Текст книги "Дорога особого значения"

– А блатные?

– А они пускай бегут, если пожелают, на все четыре стороны. Но, думаю, многие присоединятся к нам. Потому что далеко ли они убегут без денег и документов?

– До первого попавшегося на пути города, – сказал Осипов. – А там они как рыба в воде. Ищи их потом.

– А пускай и так, – усмехнулся Сальников. – Нам-то какое дело? У нас свои задачи.

– Что, деньги и документы будут для всех, кто пожелает принять участие в вашей операции? – спросил Осипов.

– Для всех, кто останется жив, – уточнил Сальников.

– Это понятно, – кивнул Осипов. – Но где же вы возьмете столько денег и документов?

– Ну, это уже не твоя забота, – сказал начальник лагеря.

– А оружие?

– Разоружим лагерную охрану – вот и оружие. В лагере много оружия. Уж я-то знаю.

– Что мне нужно делать? – спросил Осипов.

– Сколотить боевую группу, которая будет в первых рядах, – сказал начальник лагеря. – И которая устроит мятеж, разоружит охрану, отопрет ворота… То есть поведет всех за собой.

– Что, из одних только политических? – уточнил Осипов.

– Сколько в лагере вас, осужденных по политическим статьям? – скривился Сальников. – Не так и много. Да и то на каждого не положишься. Кто-то надеется на советскую власть, кто-то – против советской власти. Какая уж тут сплоченная боевая группа? А потому нужно будет агитировать и бытовиков, и блатных.

– Ну да, их сагитируешь… – с сомнением произнес Осипов.

– Если подойти умеючи, то сагитируешь, – сказал начальник лагеря.

– А умеючи – это как?

– У каждого заключенного в душе имеется больная струнка, – сказал Сальников. – У кого-то, как у блатных, стремление к воле, кто-то, как те же бытовики, скучает по дому и родным, у кого-то – своя идеология… И у всех разом – ненависть к советской власти, которая, как ни крути, упекла их в лагерь. Вот я и говорю – к каждому нужно подходить умеючи. То есть следует иметь в виду ту самую струнку, умело и вовремя за нее дергать…

– Понятно, – сказал Осипов.

– А коль понятно, то действуй. Сейчас тебя отведут в лагерь – и приступай. Отчитываться будешь передо мной. Для этого тебя доставят в мой кабинет.

– Так ведь оно как, – с сомнением произнес Осипов. – Раз-другой доставят, а потом и заподозрят. Спросят: а что это ты зачастил в кабинет к хозяину? И что я скажу? А ничего не скажу, и меня убьют. Подумают, что стукач.

– Скажешь, что копают под тебя, – проговорил Сальников. – Хотят намотать новый срок. А водят в мой кабинет для допросов и уточнения деталей. А я распущу слух, что это так и есть.

– Ну, коль так… – пожал плечами Осипов.

– Именно так, – подтвердил Сальников. – И помни…

– Помню, – впервые за все время разговора перебил начальника лагеря заключенный.

– Обо мне – никому ни слова! – предупредил начальник лагеря. – От этого тоже зависит, жить тебе или не жить.

Осипов молча кивнул и поднялся с табурета. Сальников вызвал конвоира, и заключенного увели.

После его ухода Сальников какое-то время просто сидел и неотрывно смотрел в стену напротив. Он размышлял. Он хвалил себя за то, что не ошибся в выборе, и заключенный Осипов оказался именно тем, кто ему и был надобен. А еще он думал, что теперь, после разговора с Осиповым, ему, Сальникову, обратного пути нет. И коль так, то нужно претворять в жизнь операцию под названием «Что делать». А еще он боялся за свою жизнь. Но вместе с тем понимал, что отныне этот страх будет с ним постоянно – и днем, и ночью, и наяву, и во сне. Придется к нему притерпеться и привыкнуть.

Глава 10

Осипов оказался человеком дела. Кто знает – то ли его так испугал разговор с начальником лагеря, то ли он так ненавидел советскую власть, то ли у него было неукротимое желание поскорее оказаться на свободе, но результаты его организаторской деятельности не заставили себя ждать. Уже через два дня, вновь встретившись с Сальниковым в его кабинете, Осипов докладывал, что ему удалось убедить и завербовать сразу двенадцать заключенных из числа тех, кто отбывал наказание по политическим статьям. По заверениям Осипова, все это были люди надежные, готовые действовать хоть сейчас. И, что немаловажно, они обещали завербовать других, так что численность боевого отряда повстанцев должна была увеличиваться ежедневно.

– А как бытовики и блатные? – спросил Сальников.

– Есть брожения и среди них, – ответил Осипов. – Так что, думаю, и они пополнят отряд.

– Конспирацию соблюдаете? – спросил начальник лагеря.

– Разумеется, – ответил заключенный.

– Остерегайтесь стукачей, – предупредил Сальников.

– Ваших? – уточнил Осипов.

– Если бы только моих! – вздохнул начальник лагеря. – Но есть и не мои стукачи, а оперуполномоченного Казакова. Знать бы еще, кто они…

– Так узнайте, – выдал неожиданное предложение Осипов. – От Казакова и узнайте. Он ваш подчиненный, значит, обязан вам их указать.

«А ведь и вправду! – подумал Сальников. – От Казакова и узнаю! Предупрежу Осипова, а он – остальных. Пускай они их сторонятся и не ведут при них никаких разговоров».

* * *

Сразу же после того, как увели Осипова, Сальников вызвал к себе оперуполномоченного Казакова.

– Есть что-нибудь новое по нашим шептунам? – спросил он.

– Пока ничего особенного, – ответил Казаков.

– Усильте бдительность, – сказал Сальников. – Пускай ваши осведомители поработают в усиленном режиме. Пообещайте им за это какие-нибудь блага. Скажем, перевод на легкую работу. Или еще что-нибудь…

– Уже сделано, – сказал Казаков.

– И вот что еще, – сказал Сальников. – Не мешало бы мне знать имена ваших осведомителей. Хотя бы самых перспективных и толковых.

– Для чего? – с удивлением спросил оперуполномоченный.

– Ну, как же… Я ведь тоже имею законное право вербовать себе осведомителей. А вдруг я завербую того, кто уже завербован вами? Конфуз получится. Вот, скажет этот осведомитель, вы сами не можете между собой разобраться, и перестанет относиться к нам с почтением. А коль перестанет, то и не будет нам помогать. Поэтому предоставьте мне списочек. Особенно тех, кто приставлен к шептунам. Сами понимаете, это сегодня важнее всего. А то ведь пошепчутся-пошепчутся, да и вздумают устроить какой-нибудь массовый побег.

– Хорошо, предоставлю я вам списочек, – согласился Казаков. Но по всему было видно, что он удивлен таким приказом. Более того – приказ вызвал у него недоумение и настороженность.

Через несколько часов список был готов.

– Хорошо, – сказал Сальников. – Пускай он пока что хранится у меня. А то мало ли что… Не беспокойтесь, никто его, кроме меня, не увидит и не прочитает.

На следующий день начальник лагеря вновь встретился с Осиповым и назвал ему имена всех осведомителей, которые значились в списке.

– Запомните их хорошенько, – сказал Сальников заключенному. – И другие пускай также запомнят. Нет, убивать их не нужно. Каждое убийство – это, как-никак, чрезвычайное происшествие. Нагрянут комиссии и проверки. А нам сейчас они не нужны. У нас другие задачи. Так что никого не следует трогать. А нужно лишь сторониться этих людей и не вести при них разговоры.

Но легко сказать – никого не трогать. На следующий же день в лагере были зарезаны трое заключенных. Все они были осведомителями оперуполномоченного Казакова. На следующий день, а точнее сказать, в следующую ночь были зарезаны еще два осведомителя оперуполномоченного.

Понятно, что Казаков просто не мог не обратить внимания на такие эксцессы. Простым совпадением убийство осведомителей быть не могло. Могли убить одного заподозренного в доносительстве заключенного, но чтобы сразу пятерых! Тут явно крылось что-то иное. Казаков сразу же приступил к расследованию убийств, но особых результатов не добился. Заключенные упорно молчали, да иного ожидать от них и не приходилось. Тут нужно было не расследование второпях, а настоящее, долгое и дотошное следствие. А оно требует времени, которого у Казакова как раз и не было. Оперуполномоченный понимал, что чем больше пройдет времени, тем труднее будет докопаться до истины.

И Казаков начал размышлять. Особых способностей к логическим умозаключениям от него не потребовалось, так как суть лежала на поверхности. Итак, погибли пять человек его осведомителей. Никого в лагере больше не зарезали, кроме них. Значит, тот, кто их убивал, знал, что они осведомители, и действовал, что называется, с открытыми глазами. Да, но откуда убийца мог знать, что эти пятеро осведомители Казакова? Сами они о том проговориться не могли, Казаков также никому ничего про них не говорил…

И вот тут-то оперуполномоченного осенила мысль. Как так никому ничего не говорил? Говорил! Даже написал. Позавчера он по требованию начальника лагеря составил для него список своих осведомителей! Помнится, он еще удивился, для чего начальнику такой список? Но приказ есть приказ, и потому список был составлен.

А на следующий же день тех, кто значились в списке, стали убивать. Вначале – троих, затем – еще двоих… Так что же получается, что сам начальник лагеря приложил руку к этим убийствам? Да, но для чего? С какой целью? Нет, быть такого не может! Для чего начальнику лагеря нужно убивать заключенных? Может быть, это совпадение? Но пять убийств в лагере за два дня, и все пятеро убитых – осведомители Казакова! Какое уж тут совпадение? Здесь кроется что-то другое, что вот так вот сразу понять невозможно.

Конечно, Казаков ничего не сказал Сальникову. Он просто стал его подозревать и решил присмотреться к нему внимательнее. А вдруг начальник затеял какую-то свою игру, цели и правила которой Казакову пока что непонятны? Все может быть.

Казаков встретился с Сальниковым, он и не мог с ним не встретиться. Именно Казакову предстояло вести расследование и выяснить, кто же именно и за что убил пятерых заключенных.

– Такие вот дела, – сказал Сальников, когда они встретились. – Кто бы мог подумать… Пять убийств! Нам нужно найти убийц как можно скорее, сами понимаете. Мне уже с утра звонили и спрашивали, нужна ли помощь в расследовании. Я ответил, что пока не нужна – справимся сами. Ну так мы справимся своими силами?

– Я, конечно, постараюсь, – не совсем уверенно ответил Казаков. – Все-таки пять случаев… Значит, должны остаться и следы. Это одного человека можно убить и замести следы, но не пятерых. Буду искать.

– Ищите, – сказал Сальников. – И держите меня в курсе дела.

– Обязательно, – кивнул оперуполномоченный.

Когда Казаков вышел, начальник лагеря велел тотчас же привести к себе Осипова.

– Черт бы вас побрал! – набросился он на заключенного. – Разве я велел их убивать? Я сказал – держаться от них в стороне и не болтать при них ничего лишнего! Вы понимаете, что натворили? Вы поставили под угрозу срыва всю операцию! Сейчас понаедут комиссии, проверяющие… И не исключено, что меня уберут с должности. И что тогда? И вдобавок, что я должен буду делать лично с тобой? Может, и тебя отправить вслед за стукачами? Так-то мне будет спокойнее…

– Да кто ж мог знать, что так получится? – оправдывался Осипов. – Это же лагерь – стукачей здесь не любят. Поднялся шум, стали выяснять отношения. Как говорится, слово за слово… На шум прибежали блатные, а уж они-то, сами знаете, ох как не любят доносчиков! Ну и…

– Блатные, говоришь? – переспросил Сальников.

– Ну, а кто же еще? – пожал плечами Осипов. – Не бытовики же! И не политические. У кого еще есть в лагере ножи? Только у блатных!

– Блатные – это хорошо… – в задумчивости проворил начальник лагеря.

У него тотчас же родилась идея, и это, по его мнению, была замечательная идея. Да-да, все нужно свалить на блатных! Они на самом деле или не они убили пятерых осведомителей – неважно. А просто убийства нужно свалить на них, и все тут! И тогда проверяющие и начальство успокоятся. Блатной убивает какого-то другого заключенного – это обычное дело в лагерях. Так бывало всегда, так будет и впредь, а потому какие тут особые поводы для беспокойства? Тем более что убили заключенных, которых много. Пятью человеками больше, пятью меньше – какая разница?

Конечно, расследовать все пять убийств придется все равно, вот пускай оперуполномоченный Казаков их и расследует! Блатные вряд ли сознаются в преступлениях, они будут стоять намертво. Вот пускай Казаков и бьется с ними, как лбом о стену. А Сальников тем временем будет делать свое дело. Теперь-то делать дело будет даже проще. Осведомителей больше нет, а значит – никто не подслушает, о чем там шушукаются между собой политические. А может, не только политические, но и бытовики, и блатные. Некому подслушивать! Так что нет худа без добра.

– Ладно, – сказал Сальников. – Ступай и продолжай делать свое дело.

* * *

Тем временем оперуполномоченный Казаков приступил к обстоятельному расследованию. Он также с самого начала считал, что без блатных тут не обошлось. Все пятеро осведомителей были зарезаны – кто ножом, кто остро заточенным куском арматуры. У кого в лагере может быть холодное оружие? Только у уголовников.

Да, но как изобличить убийц? Искать свидетелей среди заключенных? Может, они и есть, но что с того? Никто ведь ничего не скажет, потому что если ты сегодня дашь показания оперуполномоченному, то до завтра наверняка не доживешь. Это лагерный закон. Так что какие уж тут свидетели?

Встретиться с оставшимися в живых осведомителями? Да, у Казакова оставались еще три осведомителя. Он не внес их в тот самый, погибельный список, как чувствовал, что может что-то случиться. И вот они остались живы. Правда, все трое из бытовиков, так что ничего особо ценного от них не узнаешь, но все же…

Не откладывая, Казаков встретился с одним из них. Разговор происходил в лагерном лазарете: осведомитель был там санитаром. Раньше, на воле, он был фельдшером. Здесь же, в лагере, стараниями Казакова он был пристроен в лазарет санитаром. Именно в его присутствии и осматривались тела пятерых убитых. Уединились, разговорились.

– И что слышно про убитых? – спросил Казаков. – Кто что говорит?

– Да что слышно? – пожал плечами санитар. – Ничего. Молчат… Каждый опасается, что следующим будет он. Какие уж тут разговоры? Дело-то серьезное, сразу пять человек… Интересно бы знать, за что их?

– Я тебе скажу, – мрачно ответил Казаков. – Теперь-то можно. Все они были моими помощниками вроде тебя.

– Вот оно как! – присвистнул санитар. – Тогда – понятно… Хотя – все равно вопросов тут больше, чем ответов.

– Вот и я о том же, – согласился Казаков. – И потому хотелось бы знать твое мнение.

– А какое тут может быть мнение? – усмехнулся санитар. – Мнение тут одно: кто-то знал, что они ваши помощники. Ну, и того… И не говорите мне, что это совпадение.

– Да я и не говорю, – согласился Казаков. – Потому что считаю так же.

– В таком случае остается лишь выяснить, кто их сдал, – сказал санитар. – И для чего.

– Вот и я хотел бы это знать, – признался Казаков.

– А что тут знать? – скривился санитар. – Сдать их мог лишь тот, кто знал, что они ваши помощники. Но… – Санитар замялся и посмотрел на Казакова с недоверием и опаской.

– Хочешь сказать, что это сделал я сам? – спросил Казаков. – Но для чего мне нужно лишать самого себя ушей и глаз? И потом: почему же заодно я не сдал и тебя тоже?

– Откуда мне знать? – пожал плечами санитар. – Может, следующей ночью и меня тоже… У вас там наверху свои соображения – нам, зэкам, непонятные.

– Не мели ерунды! – махнул рукой Казаков. – Мои соображения тебе как раз понятны. Или ты меня плохо знаешь?

– Я и себя-то плохо знаю, а не то что кого-то другого, – невесело усмехнулся санитар. – Так что… К тому же это – лагерь. Здесь свои законы и собственная логика.

– Я никого не сдавал! – В голосе Казакова слышалось почти откровенное отчаяние.

– Допустим, – в раздумье проговорил санитар. – Тогда попробуем мыслить логически. Здесь, по моему разумению, имеется два предположения. Предположение первое – всех их вычислили. Уяснили, так сказать, их истинное обличье. Притом сразу всех пятерых. Может ли быть такое?

– Нет, не может! – решительно возразил оперуполномоченный. – Ладно бы – одного. Но сразу пятерых…

– Вот и я о том же, – согласился санитар. – А значит, остается последнее предположение – самое правдоподобное. Если их всех разом не изобличили, что весьма маловероятно, и если это не вы решили всех и убить, то остается лишь одно: их сдал тот, кто помимо вас знал, кто они на самом деле такие. А уж кто именно, тут догадывайтесь сами.

Вот такой разговор состоялся у Казакова с осведомителем-санитаром. После него подозрения Казакова относительно Сальникова укрепились еще больше. И это было логично, потому что никто, кроме самого Казакова и начальника лагеря, не знал, что все пятеро убитых осведомители. А из этого следовало, что ему нужно будет поговорить с начальником лагеря. Открыто, напрямую.

Но прежде Казаков хотел поговорить еще с одним человеком – Подковой. Подкова был вором в законе, ему подчинялись все заключенные-блатные, он знал все, что творится в лагере. Конечно же, Казаков не рассчитывал и не надеялся, что Подкова захочет делиться с ним какой-то информацией. Но, может, если Казаков поведет себя по-умному, выстроит разговор тонко и с разными подходцами – Подкова ненароком о чем-то и проговорится.

Не откладывая дела, Казаков встретился с Подковой. Тот обитал в том же бараке, что и остальные заключенные, но – в наглухо отгороженном углу с окошком и отдельным входом. Конечно, это был непорядок, но и Сальников, и Казаков смотрели на такое самоуправство сквозь пальцы. Если Подкову изгнать из его убежища в общий барак, блатные могли устроить бучу. Так что пускай там живет.

– Здравствуй, начальник! – вежливо поприветствовал Казакова Подкова. – Прошу, проходи в мое скромное жилище. Располагайся. Говори, с чем пожаловал. Чем смогу – помогу. В одной лодке барахтаемся…

Подкова был типичным вором в законе, вором старорежимной закалки и таких же старорежимных понятий. Он всегда был безукоризненно вежлив, не ругался, не изъяснялся жаргоном, ни на кого не повышал голоса. Конечно же, все это было напускным, бравадой, маской – и на самом деле Подкова был холодным, расчетливым, скрытным, жестоким и беспощадным человеком. Иначе как бы он мог держать в повиновении уголовников-заключенных, да и не только их, а, по сути, и всех остальных лагерных сидельцев? Да и в воры в законе он бы не выбился, будь у него какой-нибудь другой характер.

Подкова полулежал на кровати, укрытый сразу двумя одеялами. Над кроватью, на стене, была приколочена подкова – любимый амулет вора в законе. Из-за нее, собственно, он и получил свое прозвище.

– Вот, хвораю, – сказал Подкова. – Так что не взыщи, начальник, за мое нарушение режима. Исхворался – что поделать… Оно и понятно – зима, Сибирь… А я человек в годах. Да и жизнь у меня такая, что… – Он махнул рукой. – Итак, я тебя слушаю. Хотя я и без того догадываюсь, зачем ты пожаловал.

– Да, – сказал Казаков. – Затем и пожаловал. Пятеро убитых – дело серьезное.

– Ну, так а я-то тут при чем? – спокойно произнес Подкова. – Какое мне до того дело? Хвораю я, разве не видишь?

– Так ведь убили их твои орлы, – сказал Казаков.

– А у тебя что же, имеются доказательства, что это они? – Подкова зевнул. – Коль они у тебя есть, то и поступай по закону. От меня-то что тебе нужно?

– Доказательств у меня нет, – признался Казаков. – Но почерк…

– Почерк! – с иронией произнес Подкова. – Какой такой почерк? Что, удар ножом или пиковиной под ребро – это ты называешь почерком? Не смеши меня, начальник. Так может сделать любой доходяга из бытовиков. Ты со мной согласен?

– А то как же! – самым кротким тоном произнес Казаков. – Конечно, я с тобой согласен! Кто же не знает, что у нас в лагере у каждого бытовика при себе острый нож или пиковина! Все об этом знают!

– Ты, начальник, на моих орлов понапрасну не греши, – сказал Подкова. – Они это сотворили или не они – откуда же мне знать? Они, знаешь ли, мне об этом не докладывают. Прошли те времена, когда вор в законе знал все и обо всех… Сейчас совсем другое дело, не стало прежнего почитания, никто не уважает воров в законе, каждый сейчас сам по себе! Захотел – зарезал…

– Да, конечно, – покрутил головой Казаков. – Но все убитые были моими осведомителями.

– Да что ты говоришь! – Удивлению Подковы, казалось, не было границ. – Неужто все пятеро! Ай-ай-ай… Да что же это такое творится в лагере? Это же получается, что отныне ты, начальник, остался без глаз и ушей! Ай-ай-ай… Искренне сочувствую. Но скажу тебе, не таясь: я очень даже допускаю, что это именно блатные расправились с твоими стукачами. Прознали, что они стукачи, ну и взыграла кровь молодецкая. Блатные не любят стукачей. Какой бы масти стукач ни был, а не любят. А уж кто именно из них это сотворил, я не знаю. Говорю, как на исповеди. Да и знал бы – не сказал. Разве тебе это непонятно?

Говорить больше было не о чем. Казаков встал.

– Ну так, спасибо тебе, Подкова, – сказал он. – Приятная у нас получилась беседа. Полезная.

– Уж какая получилась, такая и получилась, – развел руками Подкова. – Заходи и в другой раз. Чем смогу – помогу. «Куму» отчего не помочь? Святое дело!

Казаков ничего не сказал и совсем уже хотел уходить, но неожиданно Подкова его остановил.

– Зачем же ты выдал своих стукачей? – сказал он Казакову в спину. – Не надо было их выдавать – их бы и не убили. Себя вини, начальник, а не меня.

Казаков ничего не ответил, несколько секунд постоял, опустив голову, затем вышел.