Текст книги "Дорога особого значения"

Но даже не это было для Сальникова главным. Главным здесь был он сам, его будущая судьба и участь. А что, если затея не удастся? Что, если НКВД и пришедшая к нему на помощь армия окажется ловчее и сильнее? Что тогда будет ждать его? Ответ напрашивался сам собой, и был он очевидным и понятным: а тогда Сальников из начальника лагеря превратится в его сидельца. И это в лучшем случае. А скорее всего его просто расстреляют. Время-то военное, а тут массовое восстание против советской власти. Не бывает преступления хуже.

Так что же ему делать? Пристрелить Петра Петровича, кем бы он ни был, – это не выход. Мигом прибегут те двое, которые прохаживаются мимо окна. А может, их даже и не двое, а гораздо больше, как знать? Со всеми разве справишься?

Есть, конечно, и другой вариант. Не хотелось бы Сальникову к нему прибегать, но он есть. А вариант таков. Сальников сделает вид, будто он согласен с Петром Петровичем и готов приступить к действиям, а сам тем временем явится с повинной к своему начальству, сдав, таким образом, себя самого, но вместе с собой – и Петра Петровича, и этих смутных личностей, которые похаживают мимо окна… Да, конечно: и в этом случае Сальникова, вероятно, ждет тюрьма, зато он останется жив. А может, и тюрьмы никакой не будет, ведь он ничего еще не успел сделать против советской власти. Даже наоборот, он помог изобличить целую шпионскую вражескую сеть! Разве за это сажают или расстреливают? В крайнем случае, его снимут с должности и, возможно, отправят на фронт. Ну, так это куда как лучше, чем загибаться в лагере или томиться в камере смертников, ожидая расстрела! Так что же делать? Как поступить?

Пока Сальников терзался в размышлениях, Петр Петрович молчал и вглядывался в начальника лагеря. А затем сказал:

– Я понимаю все ваши сомнения и терзания. В конце концов, окончательное решение за вами. Но вместе с тем хочу вас предупредить. Если вы не согласитесь выполнить работу, мы от вас просто избавимся. Надеюсь, вы понимаете: для чего нам нужен человек, который о нас знает, но он не с нами? Чтобы он, спасая себя, донес на нас? То же самое вас ждет, если вы задумаете затеять с нами какую-нибудь игру. Скажем, формально согласитесь сотрудничать с нами, а сами попытаетесь на нас донести. Вы понимаете, о чем я вам толкую?

Сальников долго не отвечал, с угрюмой задумчивостью глядя куда-то в угол.

– Что именно я должен делать? – наконец, спросил он.

– Вот так-то лучше, – сказал Петр Петрович. – И для Германии, и для нас, и для вас лично. Возвращайтесь в лагерь и начинайте сколачивать группу. Нажимайте на их низменные инстинкты – я имею в виду желание отомстить советской власти. Обещайте какие угодно блага: свободу, деньги… Да-да, и деньги, вы не ослышались. Самым толковым и активным участникам мы готовы заплатить. Словом, действуйте. О результатах будете докладывать мне лично. Будем встречаться здесь же, в этой квартире. Следующая встреча через три дня в это же самое время, что и сегодня. И поторопитесь – скоро весна. А весна – самое подходящее время для военных действий. Я имею в виду и наступление Красной армии на фронте, и наши с вами дела. Они тоже касаются войны.

Глава 8

Бытовиков Сальников отмел сразу. Какие из них повстанцы? Попали они в лагерь из-за случайности или по роковому стечению обстоятельств, сроки у них небольшие, а потому есть надежда дотянуть отсидку до конца и благополучно выйти из лагеря. Нет, ни на побег из лагеря, а тем более на диверсии они не согласятся. Даже наоборот – при первом же удобном случае постараются донести на Сальникова, надеясь, что им за это скостят сроки. Итак, бытовиков отметаем в сторону.

Блатные? Эти, конечно, побегут из лагеря с превеликой радостью – была бы только такая возможность. Но тут другая проблема. Побежать-то они побегут, да вот потом – только их и видели. Где это видано, чтобы убежденные уголовники согласны были что-то взрывать и рушить? Даже если им пообещать деньги, все равно, пожалуй, не согласятся. Сочтут, что предложение Сальникова провокация, и лишь криво усмехнутся в ответ. «Ты что, начальник, за фраеров нас держишь?» – спросят они, и на том разговор будет закончен.

К тому же у блатных имеется своя иерархия. В лагере у них есть старший. Разумеется, Сальников его прекрасно знает, но только что с того? У него прозвище Подкова, он вор в законе. А у воров в законе – незыблемый принцип: никаких дел с властью! Так что к нему хоть и не подходи. Тем более с такими предложениями. Как известно, начальника лагеря блатные называют «хозяином». И где это видано, чтобы «хозяин» устраивал побеги своим подопечным-заключенным? Тем более – массовые побеги? Тот же Подкова или кто-то другой из его приближенных обязательно решит, что такое предложение Сальникова дешевая провокация. А значит, и на уголовников рассчитывать нельзя.

Остаются политические. Да, в лагере есть и такие. Их не так много, но они имеются. Правда, и тут проблема. Как знать, кто они на самом деле? Да, конечно, на каждого заключенного имеется дело, и в том деле все прописано: кто он таков, за что именно сидит, какой у него срок… Но что с того? Знал Сальников цену таким делам и прописям в них. Нередко оказывалось, что сиделец не натворил даже десятой доли того, что значилось в его деле. И как, скажите, общаться с таким, тем более на такие опасные темы, как массовый побег из лагеря и последующие диверсии на Транссибе?

К тому же вырисовывается еще одна проблема. Не должен Сальников самолично вести среди заключенных разговоры на такие темы. И ему никто не поверит, и себя самого он разоблачит. Тут начальнику лагеря следует поступить мудрее и тоньше. Ему необходимо найти подходящего помощника среди заключенных. Найти, сагитировать его, убедить, развернуть, так сказать, перед ним перспективы, а дальше пускай уж действует сам под его, Сальникова, неусыпным контролем.

И искать такого помощника следует среди политических. Не может такого быть, чтобы среди них не было ни одного убежденного врага советской власти! Вот его-то Сальникову нужно найти в самое короткое время. А уж далее дело сдвинется с мертвой точки.

И начальник лагеря стал размышлять, как бы ему поскорее вычислить такого человека среди безликой массы заключенных. Рыться в личных делах заключенных он не хотел. Во-первых, на это уйдет много времени, а во-вторых, как уже было сказано, что толку в тех личных делах? Чему в них можно верить и чему верить не следует? Поди разберись.

А потому Сальникову необходимо поговорить на эту тему с лагерным «кумом» – оперуполномоченным. В лагере толковый оперуполномоченный, бывший фронтовик. Год назад его по ранению списали в отставку. Вернее, хотели списать, но он оказался человеком настойчивым и убедил-таки начальство не списывать его подчистую. Нельзя на фронт – так ведь можно определить его на какой-то другой участок. Сейчас везде война, так что он, молодой и красивый, пригодится и в других местах, а не только на передней линии фронта. И он своего добился. Точнее сказать, добился перевода в НКВД и назначения оперуполномоченным в один из сибирских лагерей. А именно в тот лагерь, где начальником – Сальников. Звать оперуполномоченного Егор Казаков. Вот с ним-то Сальникову и надо затеять разговор. Издалека, осторожно, чтобы лагерный «кум» ни о чем не догадался.

И такой разговор состоялся в тот же самый день. В принципе это был обычный разговор между начальником и подчиненным – такие разговоры случались периодически, да иначе и быть не могло. Должен же начальник лагеря знать, что творится в его хозяйстве! На то он и «хозяин», чтобы все знать.

– Ну, и как у нас обстоят дела? – спросил Сальников у Казакова. – Что слышно? Побег не готовится? Массовые волнения не затеваются?

– Сдается, нет, – пожал плечами Казаков. – А то бы я знал.

– Как блатные? – спросил Сальников.

– Да все так же, – ответил Казаков. – Загорают.

– То есть работать они по-прежнему не желают?

– С чего бы вдруг им загореться таким желанием? – с некоторым удивлением спросил Казаков. – Говорят: «хозяин» все равно даст нам пайку. Потому что так полагается по закону. Так зачем же работать? Уж что-что, а законы они знают.

– А что Подкова?

– А что Подкова? Сидит в своем углу в окружении свиты и держит в руках все нити. Как паук.

– На фронт бы их, – покрутил головой Сальников. – Мигом бы образумились.

– Это их-то на фронт? – удивился оперуполномоченный Казаков. – Видал я таких на фронте. Доводилось… Это здесь они благородные да храбрые. Когда их много. А там – мигом зароются в норы, так что и не выковыряешь их оттуда. Или перебегут к врагу.

– А что, бывали случаи? – нарочито равнодушно спросил Сальников.

– Бывали…

– Ну, и как?

– А что как? Поймали и отправили под трибунал. А там – дело известное. Не любят они воевать. Нет уж, пускай лучше сидят здесь, в лагере. Здесь им самое место.

– Не любят они воевать, – в раздумье проговорил начальник лагеря. – Ну, что ж… А как наши политические?

– А что – политические? – не понял Казаков. – Они-то работают. И даже просятся на фронт. Почти каждый требует – отправьте нас на передовую. Сами знаете.

– Знать-то я знаю, – согласился Сальников. – А вот интересно, они-то к фашистам не побежали бы? Как-никак враги народа.

На это Казаков лишь молча пожал плечами.

– Хотя оно конечно, – вел далее свою игру начальник лагеря. – Среди них тоже попадаются разные. Есть, я думаю, и оклеветанные, а есть и самые настоящие враги народа. Обязаны быть! Как вы считаете, есть в нашем лагере такие? Уж вы-то должны это знать. Да и я тоже. Потому что, в случае чего, спрос будет с меня как с начальника.

– Имеется у меня на подозрении парочка мутных личностей, не без этого, – сказал оперуполномоченный. – Конкретных доказательств у меня против них пока что нет, но вот косвенные доказательства как раз имеются. Плюс – мои подозрения.

– И чем же таким они занимаются, эти ваши мутные личности? – спросил Сальников.

– В основном всяческими разговорами, – ответил Казаков. – Ну, да ведь оно известно: вначале – разговоры, а после них – действия.

– И о чем же они говорят?

– О разном, – поморщился Казаков. – Обсуждают лагерные порядки. Возмущаются всякими несправедливостями: большой нормой выработки, голодными пайками, наглостью блатных и, соответственно, бездействием администрации. То есть нашим с нами бездействием… Да, еще: гадают, каково положение на фронтах. Информации-то у них на этот счет никакой.

– Ну, и каково их мнение о положении на фронте?

– У каждого – свое собственное, – усмехнулся Казаков. – Кто-то считает, что Красная армия побеждает и, значит, война скоро закончится. А коль закончится – то следует ожидать амнистии. Потому что, дескать, не может быть такого, чтобы победа была, а амнистии не было. Другие считают, что победа, может быть, и будет, а вот на амнистию надеяться не стоит. Третьи же почти уверены, что Красная армия отступает по всем фронтам, и, значит, война закончится победой фашистов. И уж тогда-то всех заключенных обязательно выпустят. Быть того не может, чтобы не выпустили. Потому что, дескать, любой заключенный – враг советской власти, и она ему тоже враг, а коль оно так, то, стало быть, истинные друзья заключенных – это фашисты.

– Вот даже как! – Сальников изо всех сил постарался изобразить удивление. – Оказывается, в нашем лагере имеются самые настоящие враги народа, которые ждут не дождутся прихода фашистов! Ну и ну! Как вы считаете, насколько они опасны в данный момент?

– Пока ведутся одни лишь разговоры – опасность небольшая, – предположил оперуполномоченный. – Болтать можно все что угодно!

– А если они начнут действовать? – Сальников внимательно глянул на Казакова.

– Это вряд ли, – сказал Казаков. – Думаю, что, кроме разговоров, ничего и не будет. Изучил я их повадки.

– Ну, как бы там ни было, а нам необходимо быть бдительными, – назидательно произнес Сальников.

– Это я понимаю, – согласился Казаков.

– Тогда вот что, – сказал начальник лагеря. – Составьте-ка мне списочек всех этих говорунов. Да подробнее! То есть с пометками рядом с каждой фамилией. Кто, значит, ратует за советскую власть, кто против нее, кого не устраивают лагерные порядки… Чтобы, значит, и я знал, кто есть кто. Будем бороться с ними сообща. Дело-то оно такое – общее!

– Составлю, – сказал оперуполномоченный.

Когда Казаков вышел, Сальников стал размышлять. Похоже, дело сдвинулось с мертвой точки. Скоро у него будет список тех, кто выражает недовольство советской властью и надеется на победу фашистов. Это же просто замечательно, что в лагере есть такие личности! Из списка Сальников выберет несколько имен. Затем из этого узкого круга он выберет одно-единственное имя. Тут, конечно, никак нельзя ошибиться, но Сальников и не ошибется. Потому что он будет знать, кто сидит напротив него. Он будет знать, что его собеседник думает на самом деле и что лежит у него на душе. Как тут можно ошибиться? И вот с этим человечком Сальников заведет разговор. Осторожно, издалека, намеками, затем – полунамеками, а дальше дело дойдет и до откровенного разговора. И вот тогда-то у Сальникова появится первый помощник. А точнее сказать, специальный человек, который будет вербовать других людей. И вот когда их наберется прилично – первую часть дела можно будет считать сделанной. Тогда-то и настанет черед для другой части дела – подготовки к восстанию.

Конечно, может так случиться, что Сальников все же ошибется в этом человеке. И что же тогда? А тогда остается единственный выход. Он ликвидирует этого человека. Попросту говоря, застрелит. И скажет, что заключенный набросился на него и пытался его убить, а он защищался. Такое в лагерях иногда случается, так отчего же не случиться подобному и в лагере, где начальник – Сальников? Он напишет соответствующий рапорт, отдаст его начальству, и все на этом закончится, потому что Сальников действовал по закону. Он обязан защищаться любыми возможными способами, когда на него нападает заключенный. Вот он и защитился. Какие к нему могут быть претензии?

Есть и другой способ – все свалить на блатных. А с них взятки гладки. Попробуй от них добейся – они убили заключенного или не они. Не добьешься, можно даже и не стараться.

В общем, там будет видно. А сейчас главное – дождаться от оперуполномоченного Казакова списка и выбрать из списка подходящие имена.

Глава 9

Список оперуполномоченный Казаков составил и принес в тот же день, и Сальников тотчас же принялся его изучать. Всего в списке значилось восемнадцать фамилий. Из них начальник лагеря после размышлений выбрал восемь имен. А из восьми оставил четыре и запросил их личные дела.

Дела ему принесли (они находились здесь же, в лагерной канцелярии), и Сальников немедля принялся их листать. Он пролистал, одно за другим, все четыре дела и в конце концов выбрал из них одно – самой подходящей, как ему показалось, кандидатуры.

Заключенного звали Филипп Никитич Осипов, лет ему от роду было сорок восемь, срок – двадцать пять лет, в заключении он находился всего лишь четыре года, до этого судим не был. Интересной и обнадеживающей была причина, из-за которой этот самый Осипов угодил за решетку на столь долгий срок. В приговоре значилось, что был он осужден не больше не меньше как за совершение террористического акта на заводе, на котором работал. Дескать, будучи в ночной смене, подсудимый Осипов умышленно вывел из строя практически целый заводской цех, в котором выпускались всяческие механизмы сельскохозяйственного назначения. Причем как вывел – взорвал! Чем и как, в приговоре не уточнялось, да, в общем, такие подробности Сальникова и не интересовали.

Значилась в деле и другая причина заключения – агитация против советской власти. В чем именно она выражалась, из приговора было не совсем ясно, но, опять же, и это Сальникова не интересовало. Ему было интересно, отчего этого Осипова за такой набор противоправных деяний не приговорили к высшей мере, а оставили в живых, но, в конце концов, и это было не так важно.

Важно было другое: вот она, подходящая кандидатура! Уж с таким-то набором статей и таким сроком этот самый Осипов просто обязан быть непримиримым врагом советской власти. И агитатор, и готовый диверсант-взрывник. И, что немаловажно, лишенный всяческой надежды выйти на свободу досрочно или хотя бы дотянуть до конца срока. Таких, как он, прежде времени на свободу не выпускают, а в лагере с таким сроком не выживают. Да и лет этому Осипову немало, чтобы надеяться дотянуть до дня освобождения. По сути, его двадцатипятилетний срок – это пожизненный срок. Из чего сам собой проистекает вывод, что лучшей кандидатуры Сальникову не найти. Уж он-то, этот Осипов, обязательно ухватится за возможность выйти на свободу!

Заключенного Осипова привели в кабинет начальника лагеря через полчаса. Отпустив конвоира, начальник лагеря остался с заключенным один на один. Внешне Осипов выглядел так, как и большинство других зэков: он был худ, небрит, сутул, в рваной телогрейке, замызганных ватных штанах и зимней шапке из жесткого черного ворса, которую он тут же поспешно сдернул с головы, как только оказался в начальничьем кабинете. Потому что так полагалось. Взгляд у него был злобный, настороженный, цепкий, хотя в глаза Сальникову он старался не смотреть, потому что, опять же, так полагалось: нельзя было заключенному смотреть в глаза ни лагерному охраннику, ни контролеру, ни тем более самому начальнику лагеря. И не потому, что существовал какой-то официальный запрет, а просто взгляд в упор мог быть расценен как неповиновение, а это для заключенного грозило всяческими неприятностями. Блатные, правда, ничуть не боялись смотреть в глаза лагерным начальникам, они, наоборот, даже бравировали этим, но то блатные. Про них другой сказ.

Вот и сейчас: оказавшись в начальничьем кабинете, заключенный, не глядя открыто на начальника лагеря, тем не менее периферийным зрением поглядывал на него и зыркал туда-сюда по кабинету. Для чего его, Осипова, привели к самому «хозяину», что такого он натворил и что его ожидает?

Сальников между тем не спешил начинать разговор. Он изучающе смотрел на Осипова и размышлял, с чего ему начинать, какие первые слова произносить и каким тоном, какое при этом у него должно быть выражение лица и даже – стоять он должен в это время или сидеть. От этого зависело много чего. В конце концов, как начнешь разговор, так его и продолжишь.

– Ну? – спросил наконец Сальников у Осипова.

Тот встрепенулся, опомнился и доложил о себе, как и полагается: назвал фамилию, имя и отчество, статьи, по которым осужден, и срок заключения.

– Ладно, – махнул рукой начальник лагеря. – Все твои заслуги мне известны и без твоего доклада.

Он решил быть отчасти фамильярным по отношению к заключенному. По его мнению, умеренная фамильярность лучше всего располагала к беседе на столь непростую и острую тему.

– Садись, – указал Сальников на стоящий в углу и привинченный к полу табурет.

Осторожно и недоверчиво ступая, заключенный прошел к табурету и сел на самый его краешек. Он был по-прежнему насторожен.

– Ну, и как тебе сидится? – с ироничной улыбкой спросил Сальников. – Я имею в виду не табурет, а в широком смысле.

– Как и всем, – хриплым голосом ответил Осипов.

– А тебе лично как?

– Нормально.

– Какие-то жалобы, претензии, просьбы имеются?

– Нет, никаких, – ответил Осипов, и в его голосе ощущалась скрытая тревога. Потому что с каких это пор сам начальник лагеря стал интересоваться жизнью отдельного заключенного? Здесь что-то явно не так.

– Значит, говоришь, все тебя устраивает? – продолжая иронично улыбаться, спросил начальник лагеря.

– Устраивает, – подтвердил заключенный.

– Вот как, – с нарочитым удивлением произнес Сальников. – Устраивает… А тогда как же понимать твои преступные разговоры?

– Какие преступные разговоры? – дернулся на табурете Осипов. – О чем это вы, гражданин начальник? Я честно работаю, положенную норму выполняю…

– Так я говорю не о твоей честной работе, а о твоих разговорах, – спокойным тоном пояснил Сальников. – Ну, которые против советской власти…

– Никаких таких разговоров я не веду! – В голосе Осипова ощущался уже явный испуг. – Работаю, норму выполняю…

– А вот у меня есть сведения, что ведешь, – все тем же спокойным, почти безразличным тоном возразил начальник лагеря. – Собираетесь после работы в своем кругу и шепчетесь… Каждый о своем. К примеру, ты надеешься на скорую победу фашистской Германии. Победит, значит, Германия, и нас, то есть вас, заключенных, тотчас же и освободят. Или вы сами себя освободите, потому что некому будет вас охранять. Вот такие, стало быть, твои речи в узком кругу заключенных по политическим статьям. Или, скажешь, не было таких разговоров?

– Не было! – ответил Осипов. – И быть не могло! Клевета все это, гражданин начальник! Для чего мне такие разговоры? Я работаю, норму выполняю, а потому паек получаю полностью… Что мне еще надо? Я встал на путь исправления и надеюсь своим честным трудом и поведением… – Он не договорил.

– В моем кабинете все так говорят, – сказал Сальников, не меняя тона. – А там, – он указал рукой куда-то в сторону, – ведутся совсем другие разговоры. Вредные разговоры. Преступные. По сути, злобная агитация против советской власти.

– Ничего такого я не говорил, – упрямо повторил Осипов.

– Говорил, – убежденно произнес начальник лагеря. – А иначе – для чего тебя ко мне доставили? Или, может, ты думаешь, что у меня нет среди вашего брата своих ушей и глаз? Есть, и немало. Ты говоришь, а они слушают, смотрят и мне докладывают. Во всех подробностях!

Сальников встал из-за стола, прошелся по кабинету, для чего-то переложил папки на столе, еще раз прошелся и остановился напротив Осипова. Зэк также попытался встать.

– Сиди, – сказал начальник лагеря. – И слушай меня внимательно. И делай выводы, если, конечно, ты на это способен. Те разговоры, которые ты ведешь, – это, как ты понимаешь, преступление. Тягчайшее преступление! Агитация против советской власти. Ну? А у тебя срок двадцать пять лет. И потому любой довесок к твоему сроку – это расстрел. Да-да, вышка! Потому что куда тебе больше добавлять? Ты понимаешь, о чем я тебе толкую?

– Я… – еще раз попытался возразить заключенный.

– Молчи и слушай! – прервал его начальник лагеря. – И вникай. Если я дам официальный ход таким твоим разговорам, то можешь заранее намазать себе лоб зеленкой. Потому что иных вариантов у тебя нет! Тут, понимаешь ли, ведется война против фашистских захватчиков, а какой-то заключенный Осипов в это же самое время ведет злобные разговоры против советской власти и надеется на помощь тех самых захватчиков! И я, как начальник лагеря, просто обязан доложить об этом по инстанции! Потому что в подведомственном мне лагере завелся убежденный, лютый враг советской власти.

– Никаких таких разговоров я ни с кем не вел! – в который уже раз попытался возразить Осипов, но сейчас в его словах ощущалась откровенная безнадежность. – Наговоры все это. Неправда…

– Значит, врут люди! – весело возразил Сальников. – И только один заключенный Осипов говорит правду! А как ты думаешь, кому суд поверит больше? Тем людям или тебе? Молчишь? Так-то лучше. Молчи и слушай. Итак, я просто обязан дать законный ход этому делу. Заодно ты расскажешь мне и о других своих преступных речах и делах, и о своих, так сказать, единомышленниках. Расскажешь, куда ты денешься! И, таким образом, вредное антисоветское гнездо в лагере будет искоренено. Мне – благодарности и награды, а всем вам…

Тут Сальников сделал нарочитую театральную паузу. Такая пауза была необходима, чтобы можно было видеть, как поведет себя Осипов, а заодно и понять, как он себя чувствует. Если, к примеру, он махнет на свою жизнь и встанет в героическую позу – это одно дело. А вот если он испугается – совсем другое. Тогда с ним можно будет вести дальнейшие разговоры.

И Сальников почувствовал: Осипов испугался. Почувствовать это было совсем несложно. Да и кто бы на его месте не испугался? Так рассуждал Сальников, и эти рассуждения вдохновили его. Он решил продолжить разговор.

– Итак, – сказал он, – я обязан дать делу законный ход. Но я могу и промолчать. Если, конечно, ты прислушаешься к моим словам. Иначе говоря, если мы с тобой кое о чем договоримся.

– Я должен стать доносчиком? – спросил Осипов.

– Нет, – ответил начальник лагеря. – Такого добра у меня хватает и без тебя.

– Что же вы хотите? – спросил заключенный.

С одной стороны, это был очень простой вопрос. Но с другой стороны – он много чего в себе таил. Он означал, что Осипов по-настоящему испугался и сейчас лихорадочно ищет способы сохранить себе жизнь. А коль так, то с ним можно вести дальнейший разговор. Чтобы спасти себе жизнь, он согласится на многое.

– Перво-наперво, – сказал Сальников, – я хочу объяснить тебе, отчего я могу закрыть глаза на все твои антисоветские разговоры. А оттого, что ты прав! Да-да, ты прав!

Разумеется, такие слова для Осипова были полной неожиданностью. И он впервые взглянул начальнику лагеря в глаза.

– Я понимаю, о чем ты сейчас подумал, – усмехнулся Сальников. – Думаешь – блефует гражданин начальник, раскручивает меня на какую-то провокацию! Ну, так я готов повторить: да, ты прав! И все те, с кем ты ведешь свои потайные разговоры, тоже правы! То есть, конечно, не все, а те, кто считает, что выйти на волю заключенные смогут только с помощью Германии. Именно так! Советская власть никогда не выпустит вас, даже если она и победит в этой войне. Так и загнетесь все в лагерях. Или ты этого еще не понял? Ну, так я повторю: загнетесь. Потому что советская власть на таких, как вы, только и держится. Вы, заключенные, главная ее подпорка и фундамент. Неужто она сама, по своей воле, разрушит этот фундамент? Зачем? Чтобы рухнуть?

Осипов ничего не отвечал и больше даже не смотрел на Сальникова. Он молчал и слушал. Сальников продолжил:

– И эту, вторую твою мысль я тоже понимаю. Ты думаешь: а что, Германия поможет? Даст заключенным свободу? Отвечаю: да. Даст, но, конечно, и мы сами обязаны подсуетиться. Не сидеть сложа руки в ожидании, когда же в Мариинске появятся немцы и отворят ворота лагеря, а помочь Германии. Помочь освободить самих себя. Ну, что ты на меня зыркаешь? Ищешь в моих словах какой-то подвох? Правильно делаешь, да только в них никакого подвоха! Говорю, как оно есть.

– Зачем вы мне это говорите? – спросил Осипов.

– Затем, что мне нужен помощник, – сказал Сальников.

– Помощник в чем? – спросил заключенный.

– А что, ты еще не понял? – скривился начальник лагеря.

– И чем же я могу помочь?

– Освободить самого себя, – сказал Сальников. – И других таких же, как ты сам. Ты рассуди. У тебя двадцать пять лет сроку. В твоем возрасте – это пожизненный срок. На милость советской власти надеяться нечего. И что тебе остается? Конечно, если ты хочешь через годик сдохнуть где-нибудь на лагерной помойке – воля твоя. Тогда, конечно, зря я затеял с тобой этот разговор. Да и не проживешь ты этот годик, вот что…

– Это почему же? – Осипов опять глянул в глаза начальнику лагеря.

– Потому что я тебя застрелю, – спокойно сказал Сальников. – Прямо в этом кабинете. Скажу, что ты напал на меня… А за что застрелю на самом деле? А за то, что теперь ты слишком много знаешь. Догадываешься, кто я есть на самом деле. Как же я могу оставить тебя в живых? Сам понимаешь. Так что – или мы говорим с тобой дальше, или я… – Сальников похлопал по кобуре пистолета.

– Говорите дальше, – сказал Осипов.

– А дальше – вот что. Дальше – начинаем действовать. Есть четкий план наших действий. А будут действия, будет и помощь. Деньгами, оружием… Но, повторяю, вначале должны быть действия. Мне говорить дальше или, может, ты настолько любишь советскую власть, что готов прекратить наш разговор? Решение за тобой. Выбирай. – И Сальников демонстративно расстегнул кобуру.

– Говорите дальше, – сказал Осипов.

– Разумные слова, – одобрил начальник лагеря. – А дальше вот что. Дальше будет восстание в лагере и массовый побег. Но не просто побег на все четыре стороны…

И Сальников сжато рассказал Осипову суть операции «Что делать».

– Вот, значит, как… – в раздумье проговорил Осипов, когда начальник лагеря умолк. – А я-то думал – дешевая провокация. Дешевый понт, как говорят блатные. Но теперь я думаю, что это никакой не понт. Таких провокаций просто быть не может. То есть они, наверное, могут быть и такие, но зачем же посвящать в них обыкновенного зэка в моем лице?

– Правильно мыслишь, – сказал Сальников. – Какой смысл в тебе как в провокаторе?

– Положим, смысл есть, – осторожно возразил Осипов. – Допустим, использовать меня как живца. Чтобы, значит, на меня клюнули иные прочие враги советской власти.

– В таком случае, – в свою очередь возразил Сальников, – для чего такие сложности? Я бы тебе так и сказал – побудешь провокатором. И ты бы согласился, потому что куда тебе деваться? Но ведь я ничего подобного тебе не предложил, не так ли? Значит, все то, о чем я тебе рассказал, – правда. Ну, так что ты скажешь? Есть у тебя желание оказаться на свободе? Или предпочитаешь схлопотать пулю?

– Я получил большой срок, – сказал Осипов. – Пожизненный – тут вы выразились верно. Меня осудили за диверсию на заводе. Это была сознательная диверсия. Я агитировал против советской власти. Такие слова вы хотели от меня услышать?

– Да, такие, – кивнул Сальников.

– Оказаться на свободе без документов и денег – невелика радость, – сказал Осипов. – Куда я денусь в таком-то виде? Только до первого патруля…

– Правильный вопрос, – согласился начальник лагеря. – Будут тебе и документы, и деньги. Много денег.

– Это слова…

– Ты уже начал торговаться? – усмехнулся Сальников. – Вообще-то это хорошо. Это означает, что ты согласен. В таком случае повторяю: будут тебе и деньги, и документы. И ступай куда пожелаешь. Конечно, после выполнения задания. Может, тебе нужны гарантии? Ну, так я и есть твоя гарантия. Не понимаешь? Тут все просто. Я открылся перед тобой. Ты догадываешься, кто я есть на самом деле. Я в каком-то смысле в твоих руках. Какая еще нужна тебе гарантия?

Осипов ничего не сказал, лишь неопределенно пожал плечами.

– Но и ты в моих руках тоже, – сказал начальник лагеря.

– Это называется – повязаны одной веревочкой. – Впервые за все время разговора Осипов усмехнулся.

– Что-то вроде того, – согласился Сальников. – А теперь я готов ответить на твои вопросы. После чего получишь от меня инструкции.

– Имеется сомнение, – сказал Осипов. – Бытовики и блатные…

– Бытовиков заставим пойти с нами, – сказал начальник лагеря. – У нас будет оружие – куда они денутся.