Текст книги "Краш-тест"

ПИСЬМА В ПАРИЖ О СУЩНОСТИ ЛЮБВИ

Посвящается Жене Шехтер

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Когда полюбишь женщину, пардон, к ней хочется, конечно, быть поближе. Влюбился в Д. – уехала в Лондон. Влюбился в Вас – и Вы уже в Париже. Одежды снять учил Вас Иванов. Чудачьте, если Вам вольно чудачить. Но щеголять без юбки и штанов удобней было б у меня на даче. Зачем же Вам Париж? Что за дела? Ради чего Вы подались в скитальцы? Ходили б здесь в чем мама родила, а я б на это всё смотрел сквозь пальцы. Вся жизнь моя лишь петли и узлы. Везде огрехи скверно прявших Парок, а Вы так беззаботны, так милы моей судьбы единственный подарок. Как возвратить Вас – дайте мне совет. Принять ли схиму или брюки сузить? Я б ради Вас взял штурмом Моссовет, чтоб всех мерзавцев наших офранцузить.

Здесь хлещет дождь и дует злой норд-вест. Я перестал курить, всю ночь постился. И ради Вас на прошлом ставя крест, у «Всех Скорбящих Радости» крестился.

Сентябрь 1991

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Пишу слова – с любви снимаю пенки. Процесс ущербен и нелеп, как БАМ. Понятны ль Вам души моей оттенки? Не лучше ль ручку поднести к губам?

Вот я лежу, бездомная собака, и вою Вам, свой желтый глаз слезя: в кириллице такого нету знака и по-латински начертать нельзя. Иль скажем так: два милых сердцу дома на Кудринке стояли, – снесены. Вам эти чувства, может быть, знакомы? Скажите мне, Вы верите ли в сны?

Я увидал во сне гнездо гадючье. Сплетенье тел и тусклый блеск зрачков… А то еще был интересный случай: в программе «Время» выступал Крючков. Но это всё произошло в июле, потом был путч и трехминутный рай. Теперь ветра холодные подули, на небе тучи и вороний грай. А из окна нам крыш видны квадраты, как у Ван Гога, мокрых от дождя. Какие ждут нас впереди утраты, какие дни нам предстоят, грядя? И мы углом свои сдвигаем бровки и ходим с грустным выраженьем морд, как будто мы живем не на Сущевке, а там у Вас, на Плас де ля Конкорд.

Октябрь 1991

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ОТКРЫТКА

Рождественские шлю Вам поздравления. Дальнейшее известно Вам заранее – что я поэт безвестный поколения, сошедшего на нет без покаяния. Что стал принадлежать к сословью рвани я, во дни, когда страна моя в агонии. Вот почему с державным миром ранее я не был никогда в такой гармонии.

Декабрь 1991

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

В России тает. Жижа течет на нас с небес. Что нового в Париже? Как там Булонский лес? Как Эйфелева башня? Есть бабки? На мели? Какие-нибудь шашни с французом завели?

На нас же льется жижа бессмысленных словес. От наших нуворишей я стал и сам балбес. Вот и лежу я, рожей уткнувшись в старый плед, а ведь мне было тоже когда-то двадцать лет.

Не вспомнят старожилы, каким я был тогда. Веселым и двужильным и как давал дрозда. И ямбом, и хореем про этот наш бедлам. И русским, и евреям, и для различных дам. Умел я веселиться, и мне везло в любви. И я читал девицам стихи про больши… Теперь я мру от скуки, и мне за пятьдесят. На мне же эти суки все гирями висят. И мозг мой стал чугунным, и сам я стал седым, а был я самым юным и самым молодым.

Март 1992

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

Женя, милая плутовка. Юля, русая головка – василек во ржи и ля… Занесла Вас, бля, тусовка в Елисейские поля. Я не сплю, об этом самом размышляю до зари. Как Вы там живете, дамы, у Нотр-Дамы де Пари? Там небось не скажут «здрасьте» – всё «бонжур» или «мерси», а у нас такие страсти: просто боже упаси.

В понедельник, пишет пресса, пал в Санкт-Петербурге скот. Возле Сокола зарезан славный рыцарь Ланселот. Мы дракона бургомистром заменить сумели… Но жить в ладу со здравым смыслом россиянам не дано.

К четвергу разверзлись хляби и раздался трубный глас. Бесы, что подобны жабе, не таясь, глядят на нас. Разорвавши кучевые тучи в мелкие клочки, так и вперили в Россию неподвижные зрачки.

Вот Вам в духе Глазунова панорама наших дней: в перспективе жизнь хренова и народ, что свыкся с ней. Сверху смотрят эти твари. В центре наши короли – Пушкин и Макдоналдс в паре (оба на Тверском бульваре). Справа церковь на Нерли, слева виден Ваш Орли, где лепечут по-французски…

Ну их всех, в конце концов! Не прислать ли Вам капустки и соленых огурцов?

Апрель 1992

ПИСЬМО ПЯТОЕ

Чтоб посмотреть на барский особняк, вчера с женой мы ездили в Кусково. Музей закрыт, но ясно всё и так – дома дворяне строили толково. Что тут сказать?! Что наш панельный дом в сравненье с этим, кажется, ублюдком, – банальность. Огибая водоем, мы молча шли, швыряя крошки уткам. Мы шли у самой кромки вдоль пруда, стараясь не ступить ногою в слякоть. А тишина струилась, как вода.

И даже утки перестали крякать. В природе наступил заветный час. Открылась вдруг какая-то защелка.

И соловей: «Я вас люблю, я вас люблю!..» – по-соловьиному защелкал.

Он эту фразу повторял спроста. Так чист был звук однообразной трели…

Но отвечал соперник из куста, и всё пошло по правилам дуэли. Тот – «ай лав ю», и этот – «ай лав ю»… Тот нежно пел, а этот дерзко, лихо. И соловей палил по соловью и вызывал на бой за соловьиху.

Но тут взлетела утка, расплескав усадьбы вид и отраженье рощи. Умолкли соловьи, пришла тоска, и я подумал – предкам было проще: они там шли за что-то умирать или служить каким-то там идеям, а нам одно осталось – выбирать между глупцом и явным прохиндеем. Решать, в какую кучу угодить, попасть в какую выгребную яму. Кого себе на шею посадить – мерзавца или дурака и хама. И тут и там нас ожидает стыд, и так и эдак поступить неловко… Уж лучше пусть Господь за нас решит. И мы с женой пошли на остановку.

Май 1992

ПИСЬМО ШЕСТОЕ

У нас всё слава Богу. Июнь, цветут сады. В жару мы пьем немного, поскольку нет воды. А мухи есть. Но в меру. И столько же клопов. Одна беда: из мэров на днях ушел Попов. Спросили мы Гаврилу: – Что делаешь, нахал?

Он улыбнулся мило и ручкой помахал. Как и предвидел Глоба, случились чудеса: не уродилась обувь, а с ней и колбаса. На бутерброд без масла повысилась цена, а у трудящей массы нет денег ни хрена. Троллейбусы не ходют, и птички не поют, а женщины не родют и даже не дают.

Супруге в день рождения я, как Сарданапал, устроил угощение, а мне в ответ скандал. Не говоря спасиба, кричит мне: – Идиот! – мол, видите ли, рыба ей в горло не идет.

Так из-за этой мойвы и разошлись с женой. Как говорил Самойлов: любимая, не ной.

Июнь 1992

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

У нас в Росси просто наважденье. Тут СНГ решается судьба, а у людей крестины, день рожденья, и просто без причин идет гульба. Я две недели в рот не брал ни грамма, крепясь, как Лигачев во дни поста, когда он был у Горбачева замом и не ушел на пенсию с поста.

В четверг я был у свата, пели песни. О чем и сообщаю Вам в письме. Отлично помню, до программы «Вести» был в здравии и собственном уме. Потом воспоминания нечетки. Одно лишь точно знаю: под грибки за сутки выпил семь бутылок водки – и рухнул в грязь и потерял очки. И в той грязи лежал я, холодея, в мечтаниях о том, что всё говно… Вот почему вчера рукой злодея убит не я, а некий Сирано.

Июль 1992

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ

Меня встревожил ваш ночной звонок. Что происходит с нами? О Создатель! Россия пятый год у трех дорог читает всем известный указатель: налево повернешь – коня убьют, пойдешь направо – будешь сам убитым, а прямо – будешь сыт, одет, обут, но на Руси не принято быть сытым. А если говорить про нас с женой, то с нами всё, как Вы предполагали, ком д'абитюд.

В прошедший выходной явилась к нам подруга Ваша Галя. Вели о Боге бесконечный спор. Хвалили Меня и ругали Папу. На шестерых делили помидор и в результате уронили на пол. А впрочем, как учил покойный вождь, жить стало веселей, жить стало лучше.

Я тут припомнил августовский дождь и те два дня, что были после путча. Какой был кайф! Такой бывает кайф, когда летишь с запасом выше планки. По-моему, я не писал Вам, как Наталья останавливала танки. Когда в глазах рябило от брони и бэтээры двинулись на приступ, Наталья, сделав пальчиком ни-ни, сказала грозно «Ай-яй-яй» танкистам. Их командир смутился. От стыда нечетко произнес распоряженья, и танки разбрелись туда-сюда. И стало хаотичным их движенье. Нас обещались утопить в крови. Тут шла на стенку стенка, или – или… Но если б Вам сказали: не дави! И Вы б, наверно, тоже не давили. Я, кстати, этот осветил вопрос. В поэме. Как в «Двенадцати» у Блока. Двенадцать танков, женщина, Христос… Но нет в своем отечестве пророка.

На днях зашел в известный Вам журнал. Принес им два лирических сонета. Редактор был приветлив, руку жал, о хате у меня спросил совета. Я объяснил, что с хатой дело швах, что, дескать, у друзей ютимся сами. Редактор на меня взглянул как враг. Взял вирши. Долго шевелил губами. И вычеркнул все двадцать восемь строк, а я пошел своей дорогой торной. Раз из меня не вышел Саша Блок, получится, быть может, Саша Черный?

Август 1992

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ

От Вас опять нет писем. Как Вы там? Внимательнее будьте в час гулянья. Я в «Монд» прочел, что старится Нотр-Дам и рушится от легкого дыханья. А мы в зверинец ездили. Хитро разбрасывает время сеть новинок. Выходим из метро, а у метро подстерегает нас толкучий рынок. Когда-то зимним днем придя сюда, мы точно так топтались и гудели. Налево было здание суда, и там тогда судили Даниэля. Мы сквозь иную шли теперь толпу. Иные нас одолевали страсти. Однако, очутившись на толку, как и тогда, поругивали власти. И я зверинцу был уже не рад… Но дети, дети – благодарный зритель. Как Хлебников сказал: «О сад! О сад!..» Там было всё, что только захотите.

Там шимпанзе, задумчивый урод, сидел, точь-в-точь как Бабелев Гидали. Там два козла различных двух пород, поверите ль, друг друга не бодали. Усатый морж исследовал бассейн и, вынырнув, просил у нас презента. И лев был благодушен, как Хусейн. И походил медведь на президента. Там тигры, проглотив свою еду, опять рычали, раздирая глотки. Но, к счастью, тигры были все по ту, а мы по эту сторону решетки. И мы смотрели, не спуская глаз, на то, как звери что-то уминали. И звери нам напоминали нас, а мы зверям зверей напоминали.

Август 1992

ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ

Шлю Вам пламенный бонжур от великой русской речки, где с женою я сижу, ей тужур надев на плечики. Закатились мы сюда на неделю. Срок недолгий. Много странного. Суда не идут теперь по Волге. Не возникнет теплоход, весь в огнях, из мглы туманной. Как у Лермонтова: «Странный человек, чего он хо…» Для чего живем? Чтоб жить. Тот пасует, тот прикупит. На синичкино цвить-цвить дятел очередью лупит. Справа – бор, а слева – плес. Скат к реке идет полого. В небе сумрачном без звезд глаз напрасно ищет Бога. Где он – высший судия для виновных и для правых? Волги черная змея улеглась в душистых травах. Притаилась неживой. Только квакают лягушки. Только с берега того к нам доносятся частушки: «Демократы, хулиганы вы, поломали наш Союз. Выпьем, девки, за Проханова, у него хороший вкус».

Сентябрь 1992

ОТРЫВОК ИЗ НЕОТПРАВЛЕННОГО ПИСЬМА

…Островский с Достоевским – вот курьез, в одни и те же проживали годы. Одно и то же видеть им пришлось, а увидали разных два народа. Как будто бы, взглянувши на себя, Россия в зеркале не уместила рожу. И пятится, икая и сипя, и крестится, и шепчет: не похожа. Глаза косят, и спутаны власы. И слабая улыбка идиота – так гениальный автор «Идиота» был не похож на автора «Грозы»…

Декабрь 1992

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ

Я как-то не поспел в Париж заехать в марте, фланировать в толпе влюбленных на Монмартре. А здесь не до утех и не до гужеванья, когда одна у всех проблема выживанья. И, хоть вертясь ужом, живем довольно хило. Вчерашний день ушел во времена Ахилла. Вчерашний день исчез. Уплыл, слинял, растаял. Туда за грань небес удрал без всяких правил. Сказал: шабаш! развод! И, распростившись с веком, искать Летейских вод потопал к древним грекам. Сказал: шабаш! конец! И возле Парфенона воздвиг себе дворец из стали и бетона.

Там расцветают яблони и эти штуки. Там большевистский штаб передовой науки. Там, севши на быка, Европа и Даная запели: «Широка страна моя родная…» А Зорькин и Руцкой, заслышав это пенье, гуляют над рекой печали и забвенья. И к ним по простоте бегут Крючков и Пуго. Ах, как же те и те похожи друг на друга. Там «Жди меня» Улисс читает Пенелопе.

И, расшалясь, повис Амур на дяде Степе. Там пионеры «Будь готов!» кричат Зевесу И грустно мне чуть-чуть глядеть на эту пьесу.

Октябрь 1993

ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ

ЦЕПНАЯ ЯДЕРНАЯ РЕАКЦИЯ

 
Число нейтронов разрастается.
Процесс становится лавинным.
 
 
Подобно камнепаду с гор,
Где камень два других сшибает,
А эти двое – четырех,
И, колотясь о скулы скал,
Вниз по известнякам белёсым,
Четыре, делая обвал,
Уже влекут собою восемь
И падают на перевал,
В долину гор со страшным гулом,
И превращают вдруг привал
Уставших путников в могилу.
 
 
Ядро урана разрывается,
И он кричит, от раны воя,
Когда нейтрон в него врезается,
Дробя нутро его урановое.
Существовать уже не чающий,
К убийствам новым будет мысль стремить;
Сам пулю в сердце получающий,
Он дважды успевает выстрелить.
И два другие будут корчиться,
Свои подбрасывая ввысь тела —
Им четырех убить захочется,
И каждый сделает два выстрела.
Ковбой убитый к кольту тянется
И смерть переиграть надеется,
И пуля мертвого достанется
Кишкам веселого индейца.
 
 
Любимая, другим унижена,
Обдаст меня смертельным холодом,
Чтоб на удар ей – «Не убий, жена!» —
Кричал я черепом расколотым.
Душа, на части не делимая,
Воссоздается и сжигается…
Ответь же мне, моя любимая,
Легко ль тебе в меня стреляется
И левая не перекосится
Рука, поддерживая правую,
Чтоб у меня на переносице
Поставить точечку кровавую?
Не тем опасна мне, не тем она…
Что плачу я и смерти трушу,
А тем, что страх мой стаей демонов
Чужую раздирает душу…
 
 
Число нейтронов разрастается,
Процесс становится лавинным.
 
 
В сорок втором году
От роду семи лет
Стал я дичью,
Зайцем,
Загнанным
Маленьким зверем,
Мокрым от страха.
Сорок моих одноклассников
Изо дня в день
Поджидали меня
На дороге
Из школы домой,
Били и гнали потом
По спирали шоссе,
По открытой бетонке.
Громко дыша за спиной
И швыряя мне в голову камни.
Ладошку к затылку прижмешь —
Рука наполняется теплым…
Отчетливо помню,
Что однажды и сам я
Гнал по задворкам
Некрасивую девочку,
Острым ранца углом
Норовя угодить ей в лицо.
Зачем этот бред
Через многие годы настиг
И вернулся ко мне по спирали?
Зачем я других убивал,
Пускай бы меня убивали…
 
 
Степан убьет Петра, а Петр убьет Ивана —
Всё от того, от рас-щепленного урана.
Тот самый первый залп, бессчетно умножаем,
Раздавшийся у Альп, гремит по Гималаям.
А где же тот живет, кто убивать не любит,
Удар схватив в живот, в других стрелять не будет,
В цепи сломав звено, спасет меня от пули,
Прикрыв собою, но… Его уже распяли…
 
 
Суставы раздробя,
Гвоздями прокололи
Того, кто на Себя
Хотел взять наши боли.
Кривляясь и юля,
Пришли над Ним глумиться,
В лицо ему плюя,
Одевши в багряницу
И Он стоит, гоним,
Под туч переполохом.
И молний куст над Ним
Цветет чертополохом.
Но в горние край
Скорбящий взор уставя,
Он шепчет: – Элои!
Зачем меня оставил?..
 

СТРАШНЫЙ СУД

Мой плач

 
Прости меня, о Боже,
Дарить я не умел,
Всегда дарил я больше
Того, что я имел.
Раздаривал подарки,
Бездумен и нелеп,
И за спиной татарки
Пронес Андриев хлеб.
Прости меня, о Боже,
Забудь про всё на миг!
О, как же я ничтожен.
О, как же Ты велик!
Ты был со мною рядом
И подавал мне знак,
Я знал всегда, что надо,
Но делал всё не так.
Прости меня, Всевышний,
Вовек не вспомнить мне
Той песни, что услышал
От ангела во сне.
Души живую завязь
Не смог я уберечь,
Остались только зависть,
Обида, страх и желчь.
В сердце сухотка…
 

Из нагорной проповеди

(Радиоперехват)

 
…Господь придет в веселый час,
Все ваши прегрешенья скосит,
Все ваши вины снимет с вас
И только за одно вас спросит:
Кто дал вам злоупотребить
Души высокими правами,
Кто дал вам право не любить,
Когда-либо любимых вами?
………
 
 
…Американская идея,
Или Славянская идея,
А с ней идея Иудеев,
Или идея ВПШ
Сейчас не стоят ни шиша!
Не будем спорить и рядиться,
За круглые столы садиться
И обсуждать со всех сторон
Всё это карканье ворон.
Нам лучше не входить в детали,
А всё, что наизобретали
За эти десять тысяч лет,
Немедля выбросить в кювет.
 
 
Пора отбросить все идеи —
Их выдумали прохиндеи,
И никакая из идей
Жизнь не улучшила людей.
Пора извлечь из наших лбов
Весь этот хлам и мусор разом,
Тогда останется любовь,
И милосердие, и разум.
И ум вчерашнего невежи,
Откинув взятое взаем,
На мир посмотрит глазом свежим,
Чтоб заглянуть за окоем.
………….
 
 
…Побьют фашистов коммуняки
И полстраны отправят в лагерь,
Но рано подводить черту —
ГУЛАГ не слаще, чем Треблинка…
Тут заработала глушилка,
И слышно только: ту-ту-ту…
 

Из газет

 
Прошло пять дней. Христос в пустыне.
Мария молится о сыне.
Ответ из поисковых групп
Невразумителен и груб.
Как он? Что с ним? Где он кочует?
Всё это пятый день волнует
Варшаву, Лондон и Москву.
Мы все кричим: «Христос, ау!»
Мы только им живем и дышим,
А он опять на связь не вышел.
Как неопознанный предмет,
Вдруг испарился.
Бога нет.
 

Последние слова, услышанные от него самого, перед тем как он исчез

 
…Вам здесь даются уши и глаза,
Чтоб различать тона и обертоны,
А там, куда вернетесь вы, назад,
Нет ничего. Ток лучевой. Фотоны.
Там этой безобразной нет с клюкой,
Там смерти нет. Там ада нет и рая.
Там только свет, который есть любовь,
Там ночевала тучка золотая…
 

Разговор в метро

 
«По Би-би-си передавали,
Вчера Христа арестовали».
«Христос? Я слышал имя это.
Его я даже видел где-то.
Христос… Конечно же Христос!
Какой же у меня склероз».
 

Из газет

 
В том, что на видеокассете
Заснят исчезнувший Христос
(Так сообщается в газете),
Сомнений нет. Но вот вопрос.
Он ковыляет как-то боком.
Глядит на нас потухшим оком.
Для нас темны его слова
И неясны его права.
Поставлен кем-то на колени,
Он не в молитву погружен.
Он не отбрасывает тени,
И непонятно – жив ли он?
 

Плач Марии

 
Занавешу окна днем,
Голову в подушку спрячу —
Лишь бы не врывались в дом
Звуки праздника – и плачу.
Может быть, Тебя казнят,
А в окошко рвутся марши:
Трубы лжи, подмены, фальши
Изо всех углов звенят.
Духовых оркестров медь
Сердце выдержать не может.
Я молю тебя, о Боже,
Где ты, Господи, ответь!
 

Из разговора ночных сторожей

 
Мы в ночь работали, днем спали.
Не знаю, распяли его или не распяли?
Говорят, раввин по национальности яврей.
Может, действительно воровал курей?
Если яврей, почему не ходил в синагогу?
Конечно, вопросов очень много.
Палыч орет: слушаете не ту частоту!
А на хрена, вообще, слушать всю эту туфту,
Скажем, вражескую волну?
Эти ведь тоже гонят волну.
Мы-то с Алехой работали в ночь.
Мы чем можем помочь?
Мы, конкретно, что можем изменить?
А если не можем, прошу извинить.
Ты, Палыч, меня сегодня достал,
Лучше купи продукцию фирмы «Кристалл».
Глотнем немного, хлебушком зажуем —
Как жили без Бога, так и дальше проживем.
 

Из телепередачи

 
Как сообщает ИНТЕРПРЕСС,
Он был казнен, потом воскрес.
Иуда ставит под сомненье
И смерти факт, и воскрешенья.
Как можно верить в чудеса?
Неправда, что его казнили.
Он сам просил. Мы отпустили
Его к своим, на небеса.
 

Чей-то плач

 
Если тебя не станет,
То и меня не станет,
И ничего не станет.
Настанет
Бесконечная ночь.
Без звезд.
 

Из выступления видного политического деятеля

 
Всем известно, что Иисус Христос
как реальная личность никогда
не существовал.
Это миф.
 

МОРЕ

Посвящается Наташе и Нюсе

* * *

 
О море,
Ты живая
Огромнейшая капля,
Молекула воды, гигантская такая
Виноградина
Из сада великанов,
Упавшая на землю.
А может, синяя до черноты,
С туманной дымкой слива.
Маслина! —
И по ней гуляют корабли.
 

* * *

 
Какая лень во всей Вселенной.
От солнца моря синь рябая,
И голубая аура у моря.
Какая лень во всей Вселенной,
Мне говорит волна любая:
«Проснись, и я тебя умою
Пеной».
 

* * *

 
Ты возникла у причала
В синей тени валуна.
Будто впрямь тебя примчала
На хребте своем волна.
И покуда от прибоя
Изгибались берега,
Ты казалось голубою
Танцовщицею Дега.
 

* * *

 
Я плаваю там, где стая наяд
Мне шепчет ласково: «Сашка…»,
А вовсе не там, где бараны стоят,
Пытаясь боднуть барашка,
Где в пенную кипень спадает волна,
Чтоб в ней умереть навеки,
Где разносчик кричит, как ишак: «Горе-а-
а-чие чебуреки!»
 

* * *

 
Туда, где берега излучина,
Где стерлась горизонта линия,
Где море с небом не разлучены,
А лишь одно сплошное синее.
Там Крыма полоса долинная
Раскинулась до скал базальтовых,
Там степь пахучая, полынная
Вся из звенящих звуков альтовых.
Волна, которой делать нефига,
С утра с прибрежным камнем лижется,
И девочка взнуздала серфинга,
Но кажется, что он не движется.
 

* * *

 
Открылось море в синем блеске.
Над ним трепещет воздух душный.
Трещит, натянутый на леске,
И ищет ветра змей воздушный.
От восхищения дуреем.
Нас соблазняет моря выем.
Играет девочка со змеем.
Играет женщина со змием.
Девчонка, ощутив свободу,
На крыльях улетает в небо,
И женщина вступает в воду,
Как прародительница Ева.
Играет женщина со змием,
Играет девочка со змеем.
Россия!.. Господи, прости им…
Приобретать мы не умеем.
Мы всё теряем, всё теряем.
Всё потерявши, в землю ляжем…
А то, что нам казалось раем,
Вдруг оказалось грязным пляжем.
 

* * *

 
Я умру и стану морем,
Ну а ты – повремени
И живи себе без горя
Годы долгие и дни.
Я ж, охвачен нежной целью,
Став стихией голубой,
У Армянского ущелья
Буду встречи ждать с тобой.
Слышишь моря рокотанье,
Волн гремящую гряду —
Это ропот ожиданья,
Это я тебя так жду!
Вот ты входишь постепенно
В мой ликующий прибой,
Чтоб омыл я страстью пенной
Ножку с узкою стопой.
Чтоб волной тебя взмывало
Вверх и вниз и вновь на круть,
Чтоб как прежде, как бывало —
Руки в руки, грудь на грудь.
Чтобы я ласкал прилежно
Губ родные уголки,
И, покусывая нежно,
Целовал твои соски.
А уставши, со свиданья
Ты когда пойдешь домой,
Снова рокот ожиданья
Будет слышен за тобой.
 

2000