Текст книги "Экстрасенс"

Александр ТОРИН
ЭКСТРАСЕНС

Все действующие лица и события, описанные в этом произведении – вымышлены. Автор не несет ответственности за какое-либо сходство событий и персонажей этой повести с реальными событиями и персонажами, за исключением кота и Генеральных секретарей ЦК КПСС.

От Автора

Предлагаемые вниманию читателя записки совершенно не соответствуют действительности. Во первых, так называемого кота никогда не существовало, а если бы он и существовал, никто бы не смог прочесть его мысли. Во-вторых, никто не умерщвлял лидеров государства, засунув их в таинственные камеры. В-третьих, никто никогда не вызывал ученых для исследования таинственных женщин и мужчин, излечивающих обреченных стариков от неизбежного конца, – они сами ездили их исследовать, руководствуясь жаждой познания природы. Ну это, правда, не совсем точно, вызывали, создавали, звонили, выделяли средства в иностранной валюте, давали помещения… Да что там говорить, институт был, и директор был, и Алик, и лаборатория была, и баба, ставящая ожоги и двигавшая стаканы, и дама с удлиненными пальцами на руках, лечившая Генеральных секретарей была, и таракан был. И советники из ЦК КПСС были, и загорелый американец, и военные, строившие огромные камеры, да и многое еще… Все смешалось в истории, запуталось, и пойди сейчас разберись, что там в действительности было, а чего не было… Кто знает, а может быть это все и к лучшему… Все покрылось дымкой столетий, за которой только ближайшее прошлое колышется и еще худо-бедно видно, а события более удаленные приобретают все более фантастические черты, как страшный сон, навеянный тяжелым похмельем. Но великий город еще стоит на холмах, и с Воробьевых гор открывается такой прекрасный вид… Словом, судите сами и решайте, что из всего описанного действительно было, а чего, быть может, никогда не происходило…

А было вот что…

Всякие там политологи, социологи, экономисты и прочая шушера еще долго будут спорить, с пеной у рта доказывать, что конец социализма был вызван нефтяным кризисом, войной в Афганистане, или вконец подорвавшейся на Олимпиаде 80-го года в Москве социалистической экономикой. Они будут писать статьи и книжки, утверждая с умным видом, что всему виной была историческая, давно назревшая и готовая прорваться зеленым гноем сквозь набрякшую тоненькую оболочку, необходимость. Они будут гадать о том, как и почему именно Горбачев пришел к власти, хотел ли он коренных преобразований или попросту не смог удержать штурвал вышедшего из-под повиновения огромного разваливающегося государства, которое как паровой каток покатилось по склону, давя и увлекая за собой незадачливого водителя и пассажиров. Когда я слышу всю эту ерунду, я просто усмехаюсь в усы и на мгновение прикрываю глаза. Я-то знаю, что все началось тогда, зимним вечером, когда на улице мела метель. Все случилось из-за огромного черного таракана, так не вовремя выползшего из своей щели в подвале старого здания Московского университета. Жалко его, беднягу, дамочка эта вскоре его раздавила и даже того не заметила. Но это все уже в прошлом. Устал я, ужасно устал. И даже весенние краски, подтаивающие сугробы, жирные голуби и пробегающие окрестные кошки перестали меня радовать. И с чего они сволочи только жиреют, эти глупые птицы? Мне бы покоя, чтобы тикали часы на стене, клубился табачный дым и горела под зеленым абажуром старая лампа. Ведь было все это, было… Ну, да видно не вернуть мне уже этого на своем веку, дует на улице противный промозглый ветер, облетают жухлые осенние листья и кто еще знает, чем это все закончится, да и закончится ли… И зачем только все это началось. И кто их об этом просил, что им не сиделось?

Глава 1. Кот.

И зачем только все это началось? И кто их об этом просил, что им не сиделось? Какая жизнь была, спокойная, размеренная. День изо дня тикали часы на стене. Как сейчас помню, светит зеленоватым лучиком настольная лампа, пахнет старой кожей, отблескивают золотом переплеты старых книг. Я украшение дома, как египетский сфинкс, загадочный и непонятный, лежу на диване, хозяин перебирает бумаги на столе, что-то черкает ручкой. Время неторопливым, вязким потоком течет мимо меня, медленно сползая в вечность, как густая сметана со стенки эмалированного прохладного алюминивого бидона… Если бы не этот Белка… И имя-то у него несуразное, женское, и весь он какой-то нескладный. Ох, не люблю я этих собачьих слюнявых штучек. Уж как бросится к хозяину, как начнет лизаться, язык мокрый, отвратительный. А эти глупые, нелепые движения куцым хвостом? Уж я понимаю, хвост бы был как у меня, пушистый, серый, шерстинка к шерстинке, а то посмотреть не на что. Одно недоразумение, как у крысы, куцый, такой хвост бы в детстве обрубить. И чего его дармоеда терпят, гнать бы его в шею. И шум от него и запах отвратительный, и убыток. Вот недавно ножки у стульев пообкусал, одно наказание… Так, кажется хозяин идет… – Наташа, – входная дверь громко хлопнула. – Добрый вечер, все в порядке? – Как всегда, что у нас может произойти?– Ну как мне знать? Революция. Переворот. Крах общей системы капитализма. Кто его знает..– Опять ты за свое… Ужинать будешь?– Конечно буду, голодный как зверь. Белка, Белка, хороший мой, иди сюда. И опять та же дурацкая история, этот недоумок бросился ему навстречу, по-идиотски взвизгивая, мутная слюна брызгает с отвратительного розового языка, а Александр Константинович, словно не замечая фальши, треплет его по шерсти, тискает и ласково с ним разговаривает… Нет, жизнь решительно несправедлива, ведь он поужинает, а затем придет меня с кресла сгонять… Опять придется сохранять спокойствие. Я ведь тоже бы мог мурлыча ползти по полу, подлизываться, эх не ценят люди самообладание и породу. Вот какой ведь вопрос, если меня опять по обыкновению возьмут за шкирку и грубо сбросят на паркетный пол, может быть возмутиться? Зашипеть, поцарапаться? Да нет, какой смысл ронять свое достоинство, просто в глазах у меня появится надменное выражение, те, кто захотят смогут его оценить. А ведь я бы вполне оцарапать мог. Вообще, жизнь несправедлива. Вот взять меня, как Александр Константинович не видит, что я животное благородное, у меня порода чувствуется. И веду я себя с достоинством, еще чего, хотя бы раз разве бросился я навстречу ему, когда он приходит домой, снимая мокрое пальто, от которого по сумрачному коридору распространяется запах шерсти и начинающего таять снега? Ничего подобного, только открою глаза, да разве раз-другой из уважения независимо пройду по коридору, ну потрусь об ноги, неизвестно еще кто кому больше нужен.

– Ты за лекарствами маме зашел? – Зашел, Зашел. Попробуй у нас без блата какие-нибудь лекарства найти. Аптека пустая абсолютно, не знаю что и делать. – Ну ладно, иди ужинать. – Спасибо, дорогая, что бы я без тебя делал? – Пропал бы… Такой как ты пропадет, пожалуй.. – С Белкой гуляли? – У меня нету других дел, только как с этим дармоедом гулять… Семью прокормить нечем, еще и с этой псиной возись… – Собака – друг человека, дорогая… – Тоже мне, Белка… Это не белка, а Белк, да и вообще не Белк, а полярный медведь, научившийся взбираться на деревья… Мой руки и иди ужинать.

Насчет этого подлюги это она правильно…Но могла бы и меня упомянуть, в пример поставить. Мол, с Белкой гуляешь, а кота забросил, с кресла за шкирку сбрасываешь почем зря…

Эх, не тех я хозяев выбрал, вот на втором этаже ответственный работник аппарата, за ним по утрам черная «Волга» приезжает. Правда и у нас неплохо, кресло у хозяина еще от дедушки его досталось, кожа черная, потрескавшаяся, но мягкая. Да, зря я жалуюсь. Что у этого работника аппарата на втором этаже? Скукотища, у жены морда такая, что хочется на улицу убежать и в мусоре рыться, отыскивая объедки. А здесь лафа, как хозяин на работу уйдет, в комнате полумрак, только часы тикают, гардины задернуты, на улице голоса отдаленные, машины ездят, если занавески не до конца задвинуты, тусклый свет с улицы прорывается, вначале он падает на стол, потом на полки, потом на старый диван, над которым висит картина «Запорожцы пишут ответ турецкому султану»… Стол правда мог бы и разобрать, все черкает бумажки, в стопку кладет. Это еще ничего, когда от руки черкает, а как вечерами приходит, лампу зажжет и начинает на пишущей машинке стучать, вот тут так светопреставление, хоть на черный ход беги. Ну пишущую машинку потерпеть могу. Вот если бы он свои дурацкие сигареты не курил, а то начнет дымить, и дым-то плебейский. Вот в гости к нему как-то какой-то странный тип приходил в костюмчике таком хорошем, говорил еще как-то с акцентом, вот у него сигареты были… Бальзам. Да, что ни говори, марка есть марка.

А он с этой бессмысленной шавкой вечерами гулять по улицам ходит. Я представляю себе, чем они занимаются… Мокрый снег падает, подсвеченный желтыми фонарями, в высоких окнах светятся лампы, гулкий подъезд выложен кафельными черными плитками, опускающийся старый лифт с чугунной решеткой громыхает, и гулкое эхо резонирует под сводами старого дома… Редкими фарами светятся проезжающие машины, и кажется что мир застыл, и только на этой улице в центре старой Москвы еще существует жизнь и любовь. Я уже молчу про густую сметану, которой в магазинах становится все меньше и меньше, а этот собачий недоумок на фонари мочится. Нашел себе занятие… Никакой поэзии. И как это культурные люди могут быть так слепы?

– Опять ты мерзавец в моем кресле разлегся? А ну-ка пошел вон…Кстати, как это не смешно, сегодня продовольственные заказы разыгрывали и мне опять ничего не досталось… – Что-то тебе в последнее время не везет.. – Да пошли они все к черту, противно..

Вот так всегда… Смахнул как ненужную пылинку. Ну и ладно, сами такие… Как бы лицо сохранить? А я чиститься буду, вылизываться. Как будто ничего такого не произошло… Противно ему. А я без свежей рыбы останусь. У меня диета, стоит им мне какую-нибудь дрянь из универсама скормить, как я два дня желудком мучаюсь.

– Да, я тебе говорил, что мы недавно поставили очень красивый эксперимент? Этот Саша очень толковый мальчик, на ходу генерирует идеи. Несколько дней назад он притащил приборы, и измерения дали удивительный результат. – И что, от этого мир перевернется? – Эх ты, скептическая женщина. Нет, мир конечно не перевернется, но если мы правы, можно будет создать сверхчувствительные датчики. Ты представляешь, как за это схватятся всякие почтовые ящики и военные? Представь себе ракету, обнаруживающую крохотный источник излучения на расстоянии десятков тысяч километров… – Ты бы лучше свою диссертацию закончил. Или хотя бы продовольственный заказ выиграл, я сегодня пыталась купить продуктов, в магазине хоть шаром покати…

Нет, мир определенно держится на женщинах… Эффект он обнаружил. А на то, что домашние животные впроголодь содержатся ему наплевать. Лучше бы придумал, как из картофельных очисток свежую рыбу производить. Я свежей рыбы уже полгода во рту не держал, в магазинах какой-то хек мороженый, вонь от него такая, что ни один уважающий себя кот эту дрянь в рот не возьмет. Что толку с ихних ракет и излучений? В прежние времена в домах хотя бы мыши водились, а как развели науку с их удобрениями и химикатами, мыши выродились и продуктов не стало. Как-то это связано, неспроста это все. Нечего насиловать природу, были мыши в домах, была и рыба в магазинах. Да что рыба, сливки, сметана, диетические яйца? А мясо какое они в последнее время покупают? Отстоит она очередь, дадут ей кусок с костями, черный весь, этой сволочи с куцым хвостом хорошо, он кости грызть любит, ошибка природы. Лизоблюд. И молоко у них порошковое…

– Ну ладно, ладно. Давай-ка ужинать. Кстати, в туалете бачок сломался. – Ох, только этого не хватало… Я так хотел поработать сегодня. – Хватит работать, сколько можно? Послушай, я не могу тащить на себе весь дом, я тоже не железная. – Ну хорошо, хорошо, только не надо ссориться. Починю я сортир, не кипятись.

Работать ему… С кресла меня согнал, только бы курить свои вонючие сигареты и стучать на машинке. И чего он там пишет, значки какие-то, закорючки. Нет, все-таки бытие основа сознания. По учебной программе недавно передавали. Для школьников, кстати, а вот взрослый человек, а такой элементарной вещи понять не может… Когда у тебя в желудке свежая осетрина, и сортир починен, можно и бумагу марать. А когда сортир протекает, и в желудке пусто…

– Тима, Тима, ужинать.

Это меня… Наконец-то. И куда только сон подевался? Лапы как-будто энергией налились… Молочные берега, сливки, а на Западе в магазинах, говорят, целые стойки специальной пищи для кошек, консервы, печенье ароматризированное. Неужели так никогда всего этакого не попробую? А есть-то хочется, товарищи. Еще как хочется… Снилось мне сегодня днем в хозяйском кресле, что голубя поймал. Жирный такой, теплый. Ах, молоко, белое, с привкусом порошка, но все равно вкусное … Ничего, мы еще поживем. Мурр …

– Жри, Жри зверюга. Твои дальние родственники в Африке сейчас задирают зебр и антилоп, а ты, вырожденец, лакаешь молоко из литрового пакета.

Мы еще посмотрим, кто тут вырожденец. Главное – не показывать вида и сохранять собственное достоинство. Попробуй без меня прожить хотя бы пару дней, посмотрим, как тебе будет работаться без меня, свернувшегося в клубок в углу и поджавшего хвост себе под лапы. Будешь ты печатать свои бездарные, никому не нужные страницы на пишущей машинке, посмотришь в пустой угол, и замучают тебя угрызения совести. Меня не проведешь…

Ну ладно, доставлю тебе приятное. Полежу в темном углу, в зеленоватых тенях лампы с абажуром, вдыхая запах старых пыльных книг, кожи, под светящейся в таинственном полумраке картины, запорожскими казаками с чубами, фотографией старика в просторной майке, с курчавой шевелюрой и с ироничными глазами. И закорючки какие-то по бокам нарисованы. Бессмыслица конечно, вроде абстрактной живописи. То ли дело старые мастера, особенно фламандские, которые рисовали натюрморты. Там все понятно, птица это птица, рябчики или фазаны, рыба такая свежая, жирная, хоть сейчас ее ешь.

Ну вот, все на своих местах. Зеленоватый лучик от лампы слегка подергивается, висят клубы сизого табачного дыма, стучит пишущая машинка, и ложатся на стол листы бумаги. А все-таки жизнь не так плоха. Скоро снег кончится, и наступит весна. А пока на улице холодно и идет снег, я буду каждый вечер лежать в углу и, закрывая глаза, погружаться в мечты. Вот если бы только не этот куцехвостый дурак, который бегает по комнате и стучит своими когтями по паркету. Он даже не понимает, что когти можно прекрасно втягивать и ступать неслышно, не раздражая хозяев и не портя домашнее имущество. И как этого беспородного идиота только терпят… Но меня это не касается, я выше этих мелочных счетов. Я украшение дома, как египетский сфинкс, загадочный и таинственный, приносящий удачу. Я счастлив.

Глава 2. Роковой звонок.

Черная волга с визгом затормозила у подъезда. – Приехали, Сергей Васильевич, – раскормленный шофер Коля с обрюзгшим, красноватым лицом сопя откинулся на сером матерчатом сиденье и с яростным наслаждением почесал себе грудь. – Хватит уж Вам разъезжать, Сергей Васильевич, пора и домашними делами заняться. Тут без вас все как потерянные ходят. – Да ладно тебе Коля, ты уж скажешь… – А что, Сергей Васильевич, я разве неправду говорю? – обиженно загундосил Коля. – Вот позавчера совещание в дирекции было, так Георгий Иванович совершенно ничего без Вас решить не мог. «Подождем Сергея Васильевича» , говорит, – «вопрос уж больно ответсвенный». И в профкоме путевки распределять пора. Леночка -то, Леночка, уж та совсем без вас высохла, лица на ней нет. Пожалели бы бабу, ей-богу, смотреть на нее жалко, как вас дожидается. – Да, классная девка. – Хороша, хороша, – Коля причмокнул языком и засопел. – Вот Галя, к которой я Вас в Чертаново возил, в той с первого взгляда какая-то стервозность чувствовалась. Она ведь, Сергей Васильевич, как глазом своим зеленым стрельнет, так сразу чувствуется, что стерва. Вы помните, я как ее увидел, сразу Вам сказал, Сергей Васильевич, вы с ней хлопот не оберетесь. И что? Прав был Коля, смотрите чего вышло. И про Таню я Вам сразу сказал: «Сергей Васильевич, не связывайтесь, она из Вас всю душу вытянет». – Да, Да, Коля, ты знаток женщин. – А что, у меня их до хрена было. Вы, Сергей Васильевич, тоже прислушивайтесь к простому рабочему человеку, я этих баб насквозь вижу. Достаточно взглянуть, как понятно, эта блядища, а это баба хорошая, добрая, как изнутри светится. – Ты Коля, экстрасенс. – При этих словах Сергей Васильевич почему-то испуганно вздрогнул и огляделся по сторонам. – Ну езжай на базу да домой, ты мне сегодня больше не нужен. – Да что это Вы, Сергей Васильевич, не по-людски как-то, с самолета, с портфельчиком, да и в кабинет. Вам бы сейчас в баньку, с девкой, попариться, водки выпить, расслабиться. – Ладно, ладно Коля, езжай. – Ну как скажете. Я же Вам добра желаю.

Сергей Васильевич взял дипломат, набитый бумагами, и быстрыми, решительными шагами зашел в вестибюль Института. У проходной стоял вахтер с широким как блин, слегка опухшим лицом, в коротеньком, расползающемся на пузе пиджаке и с револьвером, висящим на поясе в старой кожаной потертой кобуре. – С приездом, Сергей Васильевич, – он подобострастно расплылся в улыбке и оскалился. – Привет, Петя. Все нормально? – Да, все в порядке. Заждались вас, хорошо съездили? – Да, все нормально. – Директор бегом поднялся на второй этаж, пробежал мимо стендов с передовиками производства, плакатов, наглядно демонстрирующих мощь советской науки, запускающей в космос спутники и производящей уникальные измерения в масштабах солнечной системы, и распахнул дверь в кабинет дирекции.

За широким столом сидела Нина Николаевна, бессменная секретарша, доставшаяся от прошлого директора, желчная, увядающая женщина со сволочным характером, которую в Институте ненавидели. Она увлеченно болтала по телефону, но увидев появившегося директора, судорожным движением бросила трубку и лицо ее приобрело радостное выражение. – Сергей Васильевич, заждались-то как… – Все в порядке, Ниночка? – Да, как у Вас-то поездочка, отдохнули? А здесь Вас дожидаются, с заказами, комиссия по приему хоздоговоров, путевки… – она извлекла из ящика стола толстую папку с бумагами. – Потом, потом, Ниночка, и никого ко мне не пускайте, я занят, я очень занят. Только если будут звонить из Кремля или из Президиума, соединяйте. Поняли? – Да, – Нина Николаевна побледнела, – а что случилось? Какие-нибудь неприятности? – Нет, нет, просто мне нужно поработать, срочные дела. – Ну я Леночке позвоню, сообщу, что Вы вернулись, – глаза секретарши ехидно блеснули. – Я же сказал, никого не пускать, с Леной я сам потом поговорю. Вы поняли?

Сергей Васильевич проскользнул в высокую, до потолка дверь своего кабинета и плотно закрыл ее. Из окна был виден заснеженный двор старого Московского университета, на голых деревьях лежали шапки сизого снега. Из-за крыши соседнего здания торчал шпиль Спасской башни с рубиновой Кремлевской звездой. В кабинете было тихо, слегка пахло пылью, и в полумраке поблескивали стекла книжного шкафа, неподвижно висели многочисленные почетные грамоты с золочеными профилями Ленина, и дипломы с красными флагами, угрожающе переплетенными, будто готовящимися для удара по гидре мирового империализма молотами и серпами.

Директор снял пальто, и с опаской, оглянувшись через плечо, отодвинул рукав пиджака. Руки его слегка дрожали. Под рубашкой фиолетовым пятном багровела язва, оставшаяся от того рокового ожога. В середине образовалась корочка из спекшейся крови, кожа по бокам была грубой и начинала шелушиться. Сергей Васильевич зажмурил глаза, потряс головой и прикоснулся пальцем к язвочке. Стало больно.

– … Твою мать, – он крепко выругался. – Значит, это все был не сон. – Директор открыл портфель, достал из них толстые пачки бумаг с грифами «Для Служебного пользования. Совершенно Секретно», но смотреть их не стал, а только сел в свое кресло и обхватил голову руками. … Все шло хорошо до этого проклятого звонка..

Но началось все еще раньше, о чем Сергей Васильевич не подозревал, и даже понятия никакого не имел. Появилась в Москве дама со жгучими глазами. Само по себе появление ее может быть и не произвело бы никаких последствий, но эпоха на улице стояла уж очень для всего такого благоприятная. Словом, бывает в жизни так, когда одно обстоятельство накладывается на другое, и тянут они друг друга, разворачиваются события, странные совпадения, связи, и получается из этого всего что-то абсолютно неожиданное, и никем, находящимся в здравом рассудке и трезвом состоянии таинственной материи, называемой умом, совершенно непредсказуемое.

Необычная была дама, прямо скажем. Мистического свойства, не без способностей. Начала она свою карьеру массажисткой где-то в Тбилиси, уж очень руки у нее были чувствительные. Настолько чувствительные, что приводили они в трепет различных начальников, уставших от своих располневших жен, наряженных в пестрые как у попугаев одежды, щебечущих всякие глупости, сидящих как наседки в своих двух и трехкомнатных квартирах. Да что мужчин, главного бухгалтера, директора базы по снабжению высоких органов, ответственного работника министерства, заместителя секретаря, самого секретаря… Уж как он стонал, как мучался, но после двух или трех сеансов воспрял, появился румянец на щеках, исчезла зеленоватая одутловатость, а уж блеск, блеск в глазах… Тут она и обнаружила, что массаж, то бишь физическое прикосновение ее рук к коже пациента вовсе и не обязательно, стоит ей появиться в комнате, произвести несколько пассов своими тонкими руками с удлиненными ногтями, и состояние ее пациента резко и нобратимо улучшалось. Проходило два, от силы три дня, и подопечный заряжался какой-то космической энергией, начинал пить домашнее красное вино, курить, щеки его краснели, в просторных кабинетах появлялись женщины, и в жизни его начинался новый этап.

Но это все было упражнением, так сказать тренировкой набирающих силу мышц. И появилась дама в Москве, с внушительной рекомендацией от ответственного секретаря к помощнику другого секретаря, но союзного значения. Трудно было, но таинственная история повторилась. Ожил второй секретарь, просто-таки ожил, и вместо умирающего на глазах, чахлого с впалой грудью увядающего сизоватого мужичка превратился в краснолицего кутилу. Уж какой скандал произошел, когда жена его, втайне надеявшаяся от супруга вскорости естественным образом избавиться, придя в государственную квартиру в центре Москвы в кирпичном доме с паркетными полами, застукала своего любимого муженька с молоденькой златокудрой курьершей. Да, в неглиже, да еше в неприличной позе распростертой на семейном раскладном японском диване. Курьерша эта, как это ни грустно, в тот же день закончила свою стремительную карьеру и отправивилась работать сортировщецей куда-то в отдел государственной почты… Что не говори, коварны некоторые ответственные работники, но слухи о таинственном оздоровлении по аппарату распространились, и героиню нашу начали упорно приглашать все в более и более высокие сферы. В каких только домах она не перебывала… Нет, денег за свои услуги она не брала, они и тогда уже были не в моде. Каждый из ее посетителей просто устраивал что-то, кто новых клиентов, кто пропуск в распределитель продуктов… Артисты, художники, секретари, первые и вторые, Заместитель председателя Моссовета, – он, кстати, ордер на квартиру вне очереди подписал. Председатель Моссовета… Этот сволочью оказался. Председатель комитета по строительству, заместитель председателя Госплана, сам председатель… Последний, совсем уже старичок, такой сухонький, после сеансов настолько расцвел, что являясь членом ЦК партии, ввел даму в высший круг. И тут пошло-поехало, в самом ЦК мужички были плюгавенькие, все зеленые, как полусгнившие мухоморы, и началось… Розовели они один за другим, читали речи, встречались с ветеранами партии и, зажмурив глаза, вспоминали ее, таинственную с огромными черными глазами и с маленькими, невидимыми, игривыми, волнистыми молниями, исходившими из ее рук. И вот тут-то все и началось. Один рекомендовал другому, другой третьему. Потерялись в памяти гулкие подъезды с кафельной плиткой и охранниками, вычищенные до блеска лифты с цветами, стоявшими на столиках, пахнущие химией огромные холлы, занавески на стенах, мягкие ковры и непременно изможденный, плюгавенький старичок, стонущий при ее появлении…

Через пару месяцев она была представлена самому Генеральному Секретарю ЦК, находившемуся к этому времени в маразме средней степени, и с трудом читающему написанные для него на бумажке речи. Генеральный Секретарь, казалось, уже не вполне понимал, кто эта странная посетительница, зачем она пришла и что собирается с ним делать, но, привыкнув повиноваться врачам, покорно разделся до пояса и лег на кровать, что-то при этом глупо про себя бормоча. Его пиджак с золотыми звездами героя Советского Союза и c бесчисленными орденскими планками был аккуратно повешен на стул, и жена его с интересом присела в уголке. Огромный серый многоквартирный дом на Кутузовском проспекте словно весь замер. Мистическая дама волновалась, но собралась с мыслями, и вскоре из рук ее полетели невидимые электрические молнии, окутывавшие спину и грудь руководителя умирающего Советского государства.

По словам охранника, присутствовавшего в комнате, он такого не видел уже в течение десяти с лишним лет. Генеральный секретарь словно преобразился, его густые брови приобрели особую пушистость, в глазах появилось странное и непривычно осмысленное выражение. Он, словно заряженный космической энергией, присел на кровати, пожал даме руку и неожиданно связно и разборчиво, насколько мог, произнес:

– Спасибо Вам, товарищ, вы вдохнули в меня жизнь. Вот вы, – он обращался к побледневшим врачам в белых халатах, испуганно наблюдавшим за ходом сеанса, – все таблетками меня пичкали, пить коньяк запрещали. А приехала простая женщина из глубинки и за двадцать минут возвратила меня к жизни. Стыдно должно быть, товарищи…

При этом неожиданно связном монологе, говорят, присутствовал тогдашний министр Здравоохранения, с которым случилась сердечная слабость, и его откачивали нашатырем.

– Я думаю, сеансы эти мы продолжим, – продолжал монолог неожиданно оживший Генеральный Секретарь. – Это безусловно на пользу делу социализма, мира, разоружения и всеобщей безопасности. Хорошо бы и других товарищей из ЦК поставить на ноги, придать так-сказать жизни. Здорово это у Вас получается. – И тут руководитель страны произнес роковую фразу, – Надо подключить ученых, Академию Наук, пусть серьезно этот феномен исследуют, разберутся. Советское общество должно быть обществом здоровых людей. – При этих словах Генеральный Секретарь неожиданно бодрым и молодым движениeм встал с постели, обмотал голую грудь полотенцем, пожал экзотической даме руку и удалился.

Все бы было не так страшно, если бы на следующий день он не произнес без запинки речь на съезде ветеранов партии, ни разу не запнувшись, и сделав только одну досадную ошибку, причем выглядя особенно молодо и свежо. Би-Би-Си и Голос Америки по этому поводу сразу же передали комментарии о том, что слухи о болезнях Генерального Секретаря ЦК КПСС явно преувеличены, и что советская медицина делает чудеса.

Последующие сеансы, хотя и не дали того удивительного освежающего и омолаживающего результата, что первый, но явным образом улучшили общее состояние как самого Генерального Секретаря, так и его жены. Многочисленные секретари и советники бегали по коридорам, как будто заряженные свежей энергией. Тут-то все и началось. Личный Советник Генсека навел справки, пригласил к себе Президента Академии Наук СССР и в один прекрасный день в кабинете Сергея Васильевича раздался тот звонок…

В тот день что-то у него не ладилось, словно тяжелое предчувствие охватило его душу. Как будто случится что-то ужасное, неописуемое, которое положит конец привычной, хотя и противной, жалкой, но стабильной и предсказуемой жизни. С утра было какое-то дурацкое совещание в Президиуме, потом пришло известие, что с таким трудом закупленные многомиллионные немецкие научные установки, бесследно пропавшие по дороге в Институт, наконец-то найдены. В настоящее время установки эти находятся на станции Москва-Сортировочная, где они уже три месяца лежат под снегом, ржавеют, а главное, местные мальчишки растащили из них все детали. Рыжеволосая, молоденькая Танечка из бухгалтерии уже неделю ходила заплаканная и намекала на то, что у академика будет ребенок. Это было его ошибкой, он уже сколько раз клялся не связываться с неопытнымиромантическими девицами, но всякий раз терял голову и рассудок, завидев молоденькую, белокожую, благоухающую свежестью представительницу женского пола. Потом приходилось расплачиваться, но слава богу, до сих пор все обходилось сравнительно безвредно для карьеры.

– Сергей Васильевич… – глаза Нины Николаевны были выпучены, как у глубоководной рыбы, вытащенной на поверхность моря, ярко-красная губная помада расплылась у кончика рта, вид она имела совершенно безумный, и лицо ее было наполовину покрасневшим, причем покраснела почему-то только левая сторона, в то время как правая оставалась мертвенно-бледной. – Цэ…– она подавилась, хватая ртом воздух, – Ка… ЦэКа на прово…– фразу закончить она не смогла, и в истерике рухнула на вытертое красное кресло.

Сергей Васильевич вбежал в кабинет, с треском захлопнув высокую входную дверь, и дрожащей рукой взял трубку. Звонок из ЦК мог означать что угодно, от известия о том, что Институту присвоен Орден Ленина до того, что аспирант физтеха Иванов схвачен на Красной Площади, размахивающий плакатом, призывающим отказаться от войны в Афганистане.

– Сергей Васильевич? – В трубке раздался старческий, но довольно энергичный, дрожащий баритонами голос. – Адрей Михайлович, советник Генерального Секретаря по политическим вопросам. – Как дела у Вас в Институте, наслышаны о Ваших достижениях. Наслышаны… – Спасибо, все нормально… – Надо продолжать в том же духе. У нас тут в ЦК возникло мнение, в общем-то это все по поручению самого Генерального Секретаря… – голос Советника приобрел многозначительную баритонную окраску, – тут происходят удивительные вещи с оздоровлением и излечением человеческого организма… В том числе человеческого организма, если так можно выразиться, особой важности… Вы понимаете?