Текст книги "От Руси к России"

Начиная с 1132 года вся его жизнь представляла собой чисто внешне суматошный перескок с одной горячей точки Киевской Руси в другую. Он метался в сложнейшем многоугольнике с вершинами в Ростове и Суздале, в Новгороде и Чернигове, Киеве и Переславле, он боролся против Ольговичей и Мстиславичей, ругался иной раз с Мономашичами, пытался проводить в жизнь новую для Киевской державы доктрину государственной власти (в Ростово-Суздальском княжестве эта идея, хотя и с трудом, проводилась в жизнь, в других областях она встречала ожесточенное сопротивление), он пытался обогнать время.

Юрий Долгорукий первым на Руси решился создать централизованное государство, но, как и все Рюриковичи за редким исключением, он был слишком гуманным человеком, чтобы добраться до цели, к которой, надо помнить, в те же самые десятилетия первой половины XII века устремились ближайшие предки Чингисхана, обитавшие в долинах Забайкальских рек Орхон, Онон и Керулен. Им тоже не удалось обогнать время. Оно пришло, оно родило Тэмуджина. Он помчался к заветной цели, изыскивая иные, чем Рюриковичи, средства для ускорения движения. Он мчался быстро, не обращая внимания на кости и трупы родных, друзей, сограждан, соплеменников.

Тэмуджин родился в 1155 году. Через год на Боровицком холме, в среднем течении Москвы-реки (тогда еще реки Смородиновой) появятся первые крепостные стены…

Путь к Боровицкому холму

Возвращаясь в 1134 году в Суздальскую землю, Юрий Владимирович мог продвигаться теми путями, по которым уже несколько десятков лет шли с запада на восток люди, гонимые с родных мест разными причинами:

1. Снижением экономической эффективности знаменитого пути «из варяг в греки» и, как следствие этого, относительным упадком хозяйственной активности густо заселенных районов, расположенных в непосредственной близости от Днепра;

2. Непрекращающейся распрей, опустошительными походами русских князей и столь же опустошительными налетами степняков: и те, и другие выбирали для своих разборок и налетов местности побогаче;

3. Желанием людей мирных жить без страха за свое будущее, за будущее своих детей.

Перемещению людей не мешали древние обычаи, существовавшие в Восточной Европе задолго до прихода варягов.

«Первоначальная история России определяется двумя важными фактами, неизвестными Западной Европе: понятием о единстве территории и бродячим состоянием народонаселения. Государственная территория, очерченная оружием первых Рюриковичей, считалась наследием всего княжеского рода и всех русских людей. Народонаселение не знало тех замкнутых узких сфер, в которых проходила жизнь западно-европейского земледельца или горожанина. Вольно ходил и переходил он по общему отечеству. Он не рисковал, выходя из своего города или волости, наткнуться на чуждую область, на враждебное государство. Везде была одна и та же Русская земля, раскинувшаяся на необъятное пространство, отдельные части не составляли самостоятельных политических тел ни в глазах князей, ни в глазах служилых людей и крестьян. Князья смотрели на свою волость как на временное владение, в котором они сидели до первой перемены в Киевском княжении…»[4]4
  Градовский А. Д. История местного самоуправления в России. Т. I. СПб., 1868. С. 1.; Ист. 2, стр. 1


[Закрыть]

Рост количества городов, о котором говорилось выше, был бы невозможен или крайне затруднен, если бы таких обычаев не существовало, а распря, вспыхнувшая в 1077 году между внуками Ярослава Мудрого, кроме того, увеличивала число людей, покидающих родные места. Странная обратная связь действовала на территории Киевской державы: чем больше людей покидало богатые, обжитые в IX–XI веках земли и уходило в края неизведанные, обустраивалось там – тем все резче проявлялся антагонизм между княжествами старыми и новыми, тем больше мирных людей покидало обжитые районы…

Таких людей в Восточной Европе называли бродниками. Это слово имеет несколько разных значений. Князь Кий мог быть бродником, человеком, жившим у брода, а то и владеющим бродом, переправой. Бродниками называли тех, кто уходил в степи, соблазняясь прелестями вольной жизни, быстро дичал там, как дичают быстро кони без людей, нанимался в различные дружины, ходил на печенегов, а затем – на половцев и, в составе отрядов степняков, – на Русскую землю. Не об этим бродниках пойдет речь, а о тех, кто ходил-бродил по Руси в поисках спокойной жизни, невоенной.

Эти бродники сворачивали с Днепра и уходили с нахоженных дружинниками дорог на невеликие реки, неширокие дороги, искали и находили укромные уголки, окруженные лесными дебрями и болотами, озерами и холмами, обживались здесь, ни с кем не воюя, никому не мешая, а лишь работая изо дня в день.

Именно такие бродники добирались до Оки-реки с запада через Угру. Некоторые оседали на берегах быстрой Оки, где в среднем и верхнем течении жили вятичи (славянские племена), а другие, самые уж миролюбные, сворачивали на Москву-реку – совсем уж невеликую, небурную, которую вполне можно назвать Окской заводью, и не только Окской, но и заводью бурного потока истории, по которому мчалась на быстрых скоростях Восточная Европа. Войны, битвы, предательства, обиды, пожары, кровь врагов и родных, похотливое карканье воронья на полях сражений – год за годом, там, вне территории, прилежащей к долине Москвы-реки. А здесь – жизнь спокойная у спокойной реки, не круто петляющей меж покатых, холмов, густо поросших, как и вся местность кругом, сосновыми борами, вперемежку с широколиственными лесами, с березовыми рощами, прозрачными как апрельская вода; здесь – тишина благостная, озвученная лишь мелодиями почти нетронутой людьми природы.

По реке Москве, ничем не выдающейся, поднимались люди на стругах, появившихся в Восточной Европе в XI веке, или на ладьях, доходили до места впадения в нее Пахры, шли дальше вверх по течению, и вдруг в какой-то момент начинали люди удивляться: что случилось с рекой, почему запетляла она туда-сюда нервно, будто что-то очень важное потеряла здесь давным-давно и найти никак не может? Какой такой драгоценный клад ищет река, круто извиваясь, рассылая по сторонам на разные расстояния бесчисленных своих сестер, раздваиваясь то тут, то там, образуя невысокие шапки островов, разбрасывая широкие рукава, приближаясь вплотную к крутым склонам, словно бы заглядывая вовнутрь холмов и не боясь при этом получить за назойливое любопытство удар отвалившейся глыбы земли? Видно, очень дорогой клад затерялся в этих краях, если река так взволновалась, если так упорно ищет она, мечется по окрестностям, ни с чем не считаясь, даже со временем не считаясь!

Люди доплывали до Боровицкого холма (бор тут сосновый стоял, густой, тысячелетний), останавливались. Дальше, за холмом, начинались пороги, не такие страшные, как на Днепре, но… зачем река Москва свое дно острыми каменьями забросала да искромсала тяжелую гладь реки бурунами? Может быть, река чудная подсказывала людям: не плывите дальше, здесь клад великий, град Москву ищите? Взойдите, люди, на холм, оглядитесь, присмотрите место по душе, здесь всякой доброй душе приют и отдохновение найдется, только искать не ленитесь и трудиться.

И люди принимали приглашение гостеприимной хозяюшки, обживались в этих краях себе и потомкам на радость, достигли к 1134 году значительных успехов в экономическом освоении края.

Московское пространство

Московское пространство, территория, ограниченная современной Московской областью, уже в XI веке могло прокормить, обуть-одеть, защитить и душевно порадовать не один десяток тысяч человек, упорных и трудолюбивых.

Земля московская – богатая, но для получения этого богатства нужен немалый первоначальный капитал, время и труд. Громадных средств у бродников быть не могло, и у местных вятичей – тоже. У них были руки, жадное желание мирно жить и время, любезно предоставленное им историей: из летописей ясно, что все великие события одиннадцатого, да и двенадцатого веков совершались совсем в других точках Восточной Европы. Московское пространство долгое время развивалось в себе.

Но это не значит, что местные обитатели несколько веков катались как сыр в масле! Жизнь в ближних и дальних окрестностях Боровицкого холма в XI веке вполне можно сравнить с жизнью загадочных аккадских племен, которые, спасаясь от преследователей, современной истории неизвестных, осели на рубеже IV–III тысячелетий до н. э. в болотистой местности в долинах Тигра и Евфрата, превратили непригодный для жизни край в один из великолепнейших садов мировой цивилизации. Аналогичный подвиг в XVIII веке нашей эры совершили запорожские казаки, которых правительство отправило в степи между Черным и Каспийским морями – умирать, потому что выжить в болотистой местности казаки с семьями, с малыми детьми просто не могли. Но они выжили. И превратили безжизненный край в цветущую страну, в житницу России. Подобных подвигов в истории человечества не так много. И, говоря о Москве и москвичах, знатных и обыкновенных, безразлично, о делах и деяниях повелителей великого града, нельзя забывать о том, что корень всего московского, истоки всего московского находятся в одиннадцатом веке, когда началось массовое, непрекращающееся во времени освоение московской земли, требующей самого внимательного подхода к себе, терпения, постоянной заботы.

Земля московская самодостаточная и самоценная. В конце двадцатого века эта мысль никого не удивит, но еще в XVI – XVII веках иностранные путешественники и гости страны Московии удивлялись обилию непроходимых дебрей, заболоченных лесных массивов, окружавших стольный град и его окрестности. А любой нерадивый подмосковный дачник рубежа II–III тысячелетий нашей эры, оставивший без присмотра свой участок на два-три года, может убедиться в удивительной способности московской земли наказывать любого и всех за пренебрежительное отношение к себе: московские дебри поднимаются моментально и быстро идут в рост…

Человеческий подвиг, который совершили в одиннадцатом веке бродники вместе с племенами вятичей, велик еще и тем, что в долину реки Москвы съезжались люди, хоть и русские, но самые разные. Совсем не просто им было найти общий язык между собой. Но они находили.

Князь Суздальский, победитель в битве на Ждановой горе, возвращаясь в 1134 году в Заокскую землю, прекрасно понимал, в чем состояла главная цель того похода новгородцев. Конечно же, ходили они и за славой, и за добычей, но стратегической целью той войны, одной из важной составляющей политики новгородских князей в тридцатые годы двенадцатого столетия являлась даже не Суздальская земля, но земля, прилежащая к долине Москвы-реки.

В этом Юрий Владимирович лишний раз убедился в следующем, 1135 году, когда началась распря Киевского князя с князьями Черниговскими. Военные проблемы надолго отвлекли князя Суздальского от хозяйственных дел. Да и многих летописцев, а затем и русских историков, которых обычно волновали глобальные проблемы. Они как-то очень скупо отнеслись к тому, что в 1135 году новгородцы решили построить на своих южных границах город Волок Ламский на торговом пути из новгородских земель в Волго-Окский бассейн. Здесь было место волока судов из реки Ламы, притока Волги, в реку Волошню, приток Рузы, которая несет свои воды в Москву-реку.

Почему же сильные новгородцы, всегда ранее использовавшие для торговых нужд могучие реки Днепр и Волгу, обратили теперь внимание на тихую Москву-реку? Об одной причине уже было сказано: к этому времени «Днепровская дорога» потеряла свое экономическое значение. Но была и другая причина, важная в контексте разговора о Москве: к началу XII века обитатели долины Москвы-реки экономически так окрепли, что могли представлять собой выгодного партнера. И первыми это почувствовали новгородцы.

За семь лет до основания Волока Ламского в Новгороде разразился страшный голод. «От жестокого, совсем необыкновенного холода вымерзли озими, – написано Н. М. Карамзиными в Истории государства Российского, – глубокий снег лежал до 30 апреля, вода затопила нивы, селения, и земледельцы весною увидели на полях вместо зелени одну грязь. Правительство не имело запасов, и цена хлеба так возвысилась, что осьмина ржи в 1128 году стоила нынешними серебряными деньгами около рубля сорока копеек. Народ питался мякиною, лошадиным мясом, липовым листом, березовой корою, мхом, древесной гнилью. Изнуренные голодом люди скитались как привидения; падали мертвые на дорогах, улицах, площадях. Новгород казался обширным кладбищем; трупы заражали воздух смрадом тления, и наемники не успевали вывозить их. Отцы и матери отдавали детей иноземным купцам в рабство, и многие граждане искали пропитания в странах отдаленных»[5]5
  Карамзин Н. М. История государства Российского. Тт. I–IV. Калуга.: Золотая аллея, 1995. С. 211–212.


[Закрыть].

Неизвестно, с чьей помощью пережили новгородцы тот страшный голод, известно другое – пережили, а уже через год они вели бурную военную деятельность, успешно торговали с Готландом и Данией. Еще через четыре года, то есть в 1134 году, они проиграли битву на Ждановой горе, а через несколько месяцев посчитали необходимым основать новый город Волок Ламский, связавший их с московской землей. А купцы, как известно, вкладывают деньги только в надежные проекты, проверенные.

Юрий Долгорукий, вынужденный участвовать в распре и отстаивать дело Мономашичей, не мог не обратить внимания на этот ход Новгорода, жители которого основанием Волока Ламского, во-первых, «прорубили окно» в московское пространство, во-вторых, сделали очередной шаг на юг. Само по себе это действо было полезным для экономического развития территории ограниченной современной Московской областью. Но надо помнить, что новгородцы всегда довлели к республиканскому способу правления, а в 1136 году они на вече объявили город республикой. Эта неизживная тяга северного соседа к самостоятельности Юрию Владимировичу понравиться не могла.

Четыре по своему интересные и в определенные моменты истории полезные для какой-либо конкретной страны идеи государственного правления противостояли друг другу. Идея вечевой республики новгородцев уходит корнями в те времена, о которых писал еще Прокопий из Кесарии, упоминая в своем сочинении «Война с готами» племена славян и антов, обитавших в Восточной Европе «издревле». Идея первых Рюриковичей, создавших, если так можно сказать, аристократическое государство, в котором роль аристократов играли варяжские князья, близко не подпускавшие к вершинам власти нерюриковичей. Подобные государства до и после Рюриковичей не раз возникали на земном шаре. Достаточно вспомнить державу инков в Южной Америке, чтобы убедиться в этом. Идея удельных княжеств тоже не нова в истории планеты. Города-полисы Междуречья, Балканского полуострова, Апеннинского полуострова и так далее – яркое тому подтверждение. Идея централизованного государства известна людям как минимум со времен фараона Джосера и Саргона I Аккадского. Трудно сказать, что бы случилось в Восточной Европе, если бы уже в первой половине XII века Киевская Русь выбрала себе один из этих способов, но совершенно ясно, что наличие сразу четырех систем, активно противоборствующих друг с другом, вносило лишнюю нервозность, увеличивало напряжение между князьями, родами, землями.

В 1136 году в Новгороде вспыхнул мятеж. Народ не простил Всеволоду Мстиславичу позорного бегства со Ждановой горы, буйствовал два года, сменил двух князей на вече и в конце концов призвал в Новгород Ростислава, сына Юрия Владимировича, что можно считать важной дипломатической победой князя Суздальского.

Еще не остыли страсти в Новгороде, как Ольговичи объявили войну Мономашичам. Они имели на это право! Старший Ольгович, Всеволод, был не моложе великого князя киевского, а значит, он мог занять великокняжеский престол! Ярополк, собрав огромную армию, поддержанный практически всеми русскими князьями, а также венграми, берендиями, подошел к Чернигову. Всеволод вынужден был просить у Мономашича пощады. Ярополк исполнил просьбу, но Ольговичи ответили на это злом. Они не смирились с поражением, затихли, дожидаясь удобного момента.

18 февраля 1139 года Ярополк умер.

Через четыре дня из Переславля в Киев прибыл Вячеслав Владимирович. Его, как государя, встретил окруженный народом митрополит. Но государем Мономашич не стал. Всеволод Ольгович, старший из рода Рюриковичей, с небольшой дружиной подошел к столице, разрешил воинам грабить и жечь окрестности, послал в город гонца с жестким требованием отдать ему власть. Как мог ответить ему Вячеслав? Только как Рюрикович, как потомок Мономаха.

Он послал к Всеволоду митрополита, и тот передал его слова нарушителю спокойствия: «Я не хищник; но ежели условия наших отцов не кажутся тебе законом священным, то будь государем киевским: иду в Туров»[6]6
  Ист. 5. Стр. 219.


[Закрыть]. В других произведениях речь митрополита передается по-иному: «Я, брат, пришел в Киев на место братьев своих, Мстислава и Ярополка, по завещанию отцов наших. Ежели ты, брат, пожелал стола этого и оставил свою вотчину, то я – меньше тебя и пойду в прежнюю свою волость, а Киев тебе».

Всеволод Черниговский, уже пожилой, лысый, толстый, велебородый, большеглазый, с длинным носом и мясистыми руками (такой портрет дает ему В. Н. Татищев) въехал на белом коне в столицу, приблизился к духовенству, сошел с коня и целовал крест. Мономашичи надолго потеряли великокняжеский престол.

Древний обычай

После вокняжения Всеволода Ольговича на Киевском столе дела на юге Руси ухудшились. Началась жестокая борьба князей за богатые области. Центральная власть с каждым годом теряла силу и авторитет. Удельные князья усиливались, выходили из повиновения, доказывали с оружием в руках свое преимущество. Ближайшие соседи, окружавшие Киевскую Русь крутым полумесяцем от Польши на западе до половецких степей на юге и волжских болгар – на западе, всегда рады были помочь в беде какому-либо князю. Все равно кому. Лишь бы получить деньги. Все чаще нападали на русские земли западные и северо-западные соседи: литовцы, шведы.

Мономашичи уступили верховную власть по закону, по обычаям предков. Нарушить их Юрий Владимирович не мог, хотя в течение 300 лет этот обычай несколько раз нарушался, в том числе и Владимиром Мономахом. «По смерти Святополка-Михаила, – пишет Н. М. Карамзин, – граждане киевские, определив в торжественном совете, что достойнейший из князей российских должен быть великим князем, отправили послов к Мономаху и звали его властвовать в столице. Добродушный Владимир давно уже забыл несправедливость и вражду Святополкову: искренно оплакивал его кончину и в сердечной горести отказался от предложенной ему чести. Вероятно, что он боялся оскорбить Святославичей, которые, будучи детьми старшего Ярославова сына, по тогдашнему обыкновению долженствовали наследовать престол великокняжеский»[7]7
  Карамзин Н. М. История государства Российского. Тт. I–IV. Калуга.: Золотая аллея, 1995. С. 200.


[Закрыть].

Это Владимир-то Мономах «боялся»! Человек, которого на Руси уважали простолюдины и князья!

Его отказом и временным безвластием воспользовались смутьяны, в городе начались грабежи и погромы. Горожане вновь явились к Мономаху, сказали: «Спаси нас от неистовства черни, от грабителей!..». Владимир, двадцать лет не рисковавший брать власть, нарушая обычай предков, на этот раз смирился со своей долей, приехал в Киев. «Народ изъявил необычайную радость, и мятежники усмирились, видя князя великодушного на главном российском престоле!» Какая добрая идиллия! Какой счастливой концовкой завершалась та пьеска из истории Руси, датируемая 1113 годом, когда Киев был еще очень силен. Еще не чувствовалось смрадное дыхание начавшегося изнутри разложения государства, еще люди могли думать государственно. В конце тридцатых годов того же столетия положение изменилось в худшую сторону. Центробежные тенденции, войны с половцами, резкое ослабление центральной власти, смятение в душах киевлян и жителей других городов и областей Поднепровья, объятых распрей, – все это порождало хаос как на личностном, так и на государственном уровнях.

В сложившейся ситуации всеобщего эгоизма, медленно разлагающего Русь, старый обычай передачи власти лишь усугублял прогрессирующую болезнь. Время древних законов ушло. Это понимал Юрий Владимирович и другие князья. Но удивляет другое: с каким упорством Рюриковичи держались за древние законы.

Видимо, эта вера Рюриковичей в справедливость и вечную пользу старых законов пугала Юрия Владимировича, который не рискнул открыто бросить вызов Всеволоду, перестал активно вмешиваться в дела на юге Руси, занялся проблемами Суздальской земли, не забывая, однако, о главном своем противнике. Относительную пассивность Долгорукого во внутренней политике можно объяснить иначе, не только его страхом, но и его слабостью.

Всеволод Ольгович был противником серьезным. Ему удавалось гасить очаги распри, договариваться с иноземными повелителями, копить силу. В 1140 году Всеволод стал готовить поход на Суздальскую землю.

Юрий Владимирович прибыл в Смоленск, где правил в то время Ростислав Мстиславич, заключил с ним союз в борьбе против Всеволода. Новгородцы отказались воевать, как их ни уговаривал сын Юрия, Ростислав, которому пришлось покинуть город, вернуться к отцу… За это князь Суздальский отнял у новгородцев Торжок, являвшийся для северян своего рода торговыми воротами. Новгородцы по привычке устроили бунт, который закончился избранием во второй раз Юрия Владимировича в князья. Но он вновь дипломатично отказался и отправил к республиканцам сына. В ответ на это Всеволод занял наследственный удел Юрия Остерский Городец. А вскоре и новгородцы преподнесли очередной сюрприз: узнав, что великий князь послал к ним Святополка, они посадили сына Юрия в епископский дом под домашний арест.

Крупная война между Всеволодом Ольговичем и князем Суздальским все же не разразилась. 1 августа 1146 года великий князь Киевский скончался.

Н. М. Карамзин дает ему такую характеристику: «… умный и хитрый, памятный отчасти разбоями междоусобия, отчасти государственными благодеяниями! Достигнув престола Киевского, он хотел устройства и тишины; исполнял данное слово, любил справедливость и повелевал с твердостию; одним словом, был лучшим из князей Олегова мятежного рода»[8]8
  Ист.5, стр. 224.


[Закрыть].

После смерти Всеволода великим князем Киевским несколько месяцев был его брат Игорь Ольгович, а затем на великокняжеский престол воссел, узурпировав власть, Изяслав, «благословенная отрасль доброго корня», сын Мстислава Великого. Он «мог бы обещать себе и подданным дни счастливые, – пишет Н. М. Карамзин, – ибо народ любил его; но история сего времени не представляет нам ничего, кроме злодейств междоусобия. Храбрые умирали за князей, а не за отечество, которое оплакивало их победы, вредные для его могущества и гражданского образования»[9]9
  Ист.5. стр.227.


[Закрыть].

Время правления Изяслава Мстиславича – это время жестокого противостояния двух крупных государственных деятелей, великого князя Киевского и князя Суздальского. В этом противоборстве не только проявились в полной мере не личностные качества вождей, но обозначилась будущая трагедия столицы огромной и совсем недавно сильной державы. Русские люди дрались за власть в Киеве, за обладание этим великолепным, сильно раздутым варяжским ветром городом, грабили столицу после удачных штурмов, радовались наворованному, стремились при неудачах возобновить военные действия.

Но – вот в чем состоял парадокс и смысл надвигавшейся трагедии! – Киев и все его мертвые (а мягче говоря, остаточные) богатства если и нужны были таким людям, как Юрий Долгорукий, то только в качестве раритетной игрушки, которой можно было при случае похвалиться внукам: «А я Киев брал, а эта золотая побрякушка – из Киева!». Да-да, только так, грубо, нелицеприятно можно охарактеризовать то время для города, который по красоте и величию являлся в Европе третьим после Константинополя и Кордовы. Город – большая шкатулка немодных, но драгоценных безделушек.

Боровицкий холм

Весна. Март. Первые дни 1147 года (в те времена год на Руси начинался 1 марта). Юрий Долгорукий узнал, что князь Рязанский напал на суздальские земли, оставил город Козельск и отправился в свои владения. В это время дела у Святослава, союзника Юрия Владимировича, были совсем плохи. Изяслав Мстиславич, подоспев на помощь черниговцам, осаждавшим родной город Святослава Путивль, вынудил защитников сдаться, открыть ворота крепости. Победители разграбили богатое имение Святослава, не пощадили даже церковь Святого Вознесения, изъяли утварь, бесценные фолианты, взяли в плен семьсот рабов. Хорошая добыча.

Ободренная успехом рать великого князя направилась к Новгороду, где находился Святослав, надеявшийся на помощь Юрия Владимировича. Князь Суздальский, однако, больше думал о своих владениях. К Святославу он послал сына Ивана. Тот заверил опечаленного хозяина Новгорода в дружеских намерениях отца и сражался в войске Святослава храбро, не щадя себя.

Доброе известие от сильного союзника благоприятно подействовало на душевное состояние новгородского князя. Не желая сдаваться, он бежал с дружиной из Новгорода в «лесную землю Карачевскую» (современная Брянская область). Князь Киевский послал за ним вдогонку отряд в 3000 конников. Расстояние между беглецами и преследователями быстро сокращалось. «Дружеские намерения» Юрия Владимировича уже не помогали воевать. У Святослава осталось два выхода: либо драться, либо покориться врагу. Князь Новгородский бросил дружину, подкрепленную отрядом половцев, в бой и в отчаянной схватке разгромил врага.

Вскоре и Юрий Владимирович одержал победу над рязанцами, отогнал их на юг, после чего захватил Торжок. Святослав ворвался в Смоленскую область, разорил слабо укрепленные города в долине реки Протвы – в Голядской земле. А тут и весна подоспела, а с ней наступила передышка в военных баталиях между русскими князьями.

Юрий Долгорукий решил отпраздновать победы и, как написано в Никоновской летописи, послал к Святославу приглашение: «Буди, брате, ко мне, к Москве… Любезно целовастася в день Пятка на Похвалу Богородицы». 28 марта 1147 года союзники встретились на берегу Москвы-реки на Боровицком холме, и этот день считается днем рождения столицы будущего огромного государства.

Святослав прибыл в Москву в конце марта. Летописцы ничего не говорят о погоде в день пира, но, надо думать, что «марток – не скидывай порток» был и в те годы «марток», а, значит, в небольшом городке (или селении) уже тогда имелись вместительные теплые помещения, где пировали и ночевали две дружины, где могли переночевать. Численность обеих дружин могла превышать пять и даже десять тысяч человек. Значит, в 1147 году в марте месяце, когда все запасы населения подходили к концу, когда люди с нетерпением ждали майский щавель, на Боровицком холме и в его ближайших окрестностях было достаточно пищи, чтобы накормить в течение нескольких дней много тысяч здоровых мужиков.

Во время пира хозяин ободрил Святослава, обещал и впредь помогать ему во всем. Юрий обильно наградил своих бояр и гостей, не поскупился на добрые слова и богатые дары для Владимира, племянника Ростислава Рязанского, своего врага, теребившего налетами Суздальскую землю. Он был щедрым в тот день. Но почему именно в Москве организовал встречу Юрий Долгорукий?!

Причин тому было много. Вот некоторые из них.

Во-первых, здесь было место тихое, почти дачное, где можно было попировать в полной уверенности, что противник не нагрянет сюда внезапно и не испортит радость встречи боевых друзей.

Во-вторых… новгородцы! Юрий Долгорукий чувствовал опасность со стороны Новгорода для своих владений. Встреча князей-союзников в Москве могла показать северянам, что эта земля находится под пристальным вниманием князя Суздальского.

В-третьих, эта встреча могла припугнуть и местных, продемонстрировав мощь княжеских дружин. А разве потомкам бродников, основавших здесь когда-то колонию сел, обогативших своим потом местную землю, могло понравиться активное внедрение в их мирное пространство военизированного княжеского городка?

Встреча в Москве для гостей закончилась. Но последовавшая за тем трагическая история схватки между боярином Кучкой и князем Долгоруким только начиналась.

Крепко повздорили два по-своему мудрых, по-своему влюбленных в местные дали человека. Историки приводят разные версии причин трагической ссоры. Кто-то считает, что во всем повинна жена Степана Ивановича, красавица писаная, от которой, по-видимому, и пошла знатная масть московских женщин. Кто-то считает, что Долгорукого возмутила гордая, независимая натура Кучки. Кто-то говорит о том, что Кучка являлся гражданином Новгорода.

Все эти и другие версии, конечно же, драматургичны. Но не про Юрия Владимировича они сочинены. И не потому, что возраст его шестидесятилетний был давно не пылкий. Бес-то не дремлет. Он может броситься и на столетнего. Дело тут в натуре Юрия Владимировича, человека не воинственного, флегматичного, о чем свидетельствуют военные штрихи его биографии. Он в битвах столько раз проявлял мягкотелость! Такой человек убивать верного боярина из-за к какой-то женщины вряд ли станет. Злодеем Юрий Долгорукий не был.

Последние годы Юрий Долгорукого

Вероятнее всего, причиной ссоры князя Суздальского с владельцем Красных сел стала их непримиримость во взглядах на стратегию развития Московского пространства. Кучка, можно предположить, отстаивал прежний способ жития местных жителей: тихое, мирное сосуществование на приличном расстоянии друг от друга крупных и мелких сел, деревень, не нуждающихся в хорошо укрепленных городах, княжеских дружинах. О том, что такой метод имел право на существование, говорит история некоторых племен и народов, никогда не стремившихся вступать в бурные потоки истории.

Юрий Долгорукий ставил перед собой другие цели.

Эти две практически не пересекающиеся идеи не раз в истории доводили людей до принятия суровых решений. Чтобы не убегать далеко во времени ото дня трагической развязки встречи на Боровицком холме, стоит еще раз вспомнить Тэмуджина и методы, которыми он проводил в жизнь свою Ясу. Суровые то были методы. Много людей погибло, целые племена были брошены на алтарь, чтобы в Забайкальской степи родилось величайшее (но слишком воинственное, чтобы быть воистину великим!) государство. Яса скрепила разрозненные племена, повела людей по Евразии воевать. Но разве всем в степи хотелось воевать, покидать долины родных рек и устремляться черти куда ради призрачной славы, ради призрачных выгод? Далеко не всем. А только так называемым людям длинной воли, которым легче зарезать, убить, добыть, ограбить, чем вспахать, засеять, прополоть, вырастить. Воевать тяжело. Жить мирно – тяжелее.

Есть еще одна версия причины ссоры, о которой будет рассказано, когда речь пойдет о мести Кучковичей, детей Степана Ивановича. Юрий Долгорукий в пылу гнева приказал казнить боярина, но останавливаться на этом ему было нельзя. Его бы никто не понял, его бы осудили Кучковичи, дети и родственники погибшего, а их в Красных селах было немало, если учесть чрезвычайную плодовитость восточноевропейских жен тех веков (у Долгорукого, например, родилось от двух жен 13 детей). Конечно, князь мог пренебречь реакцией сыновей и дочерей боярина, но он решил всех задобрить. Он женил, согласно одной из легенд, своего сына Андрея на дочери Кучки, красавице Улите, взял в свою дружину сыновей Кучки Якима и Петра (последнего некоторые источники называют зятем боярина). И, не догадываясь, что произойдет через некоторое время с этой семьей, с его сыном, он занялся другими проблемами.