Текст книги "Королевский штандарт"

Выдержав паузу, он произнес:

– Я православный, Анна.

– Что? Но Вы же прусак.

– Моя прабабка была из Болгарии, а там исповедают Православие, и крещен ею Христианом, что от греческого «Христианин».

Девушка молчала, она была ошарашена услышанным. Тишину прервал Гофман.

– Давайте забудем прошедшие дни, и завтра погуляем вместе?

Девушка улыбнулась:

– Я приму Ваше приглашение!

Гофман был сказочно рад.

Днем следующего дня они действительно встретились в Летнем саду. Вокруг ходили прохожие, дождь (который начался неожиданно) капал на молодых людей и давал приятную свежесть. Солнце почти не выглядывало из-за тучи, но на улице было весьма тепло. Анна узнала его как человека романтичного, а с ней у него пропал страх, который овладел им с момента предательства Эльзы. Он читал ей стихи Генриха Гейне на немецком языке, а она с большим интересом слушала его, хоть не понимала ни слова.

Он был счастлив, что, наконец, смог разорвать цепь непонимания; он наслаждался каждой минутой с ней, признаваясь самому себе, что с каждой из этих минут она нравится ему все больше и больше.

Сама девушка чувствовала тоже самое, но она была очень скромна, поэтому скрывала это даже для себя.

Неожиданно Анна споткнулась и стала падать, но Кристиан подхватил ее и усадил на рядом стоящую скамейку. Девушка сдерживалась, чтобы не заплакать.

– Больно, очень-очень.

– Вы можете встать?

Попробовав, девушка вскрикнула и упала обратно на пень. Склонившись над ней, Кристиан снял ее туфельку и осмотрел ногу, та немного распухла.

– Я думаю, что у Вас растяжение.

Анна испугалась:

– Это очень плохо?

– Нет, но до дома Вы не дойдете сами, не сочтите за дерзость, но я обязан донести Вас.

Девушка промолчала, а Гофман взял ее на руки. Она указала адрес, и он понес ее к ее дому. Войдя в ее жилище, он положил ее на кровать. Кристиан осмотрелся: комната была просторной, возле стола стоял комод, на котором находились красивые цветы. Рядом был небольшой подтопок, а прямо на противоположной стороне комнаты стояло фортепиано. Оно было красивым, но казалось, что ему уже около века.

– Спасибо тебе, – неожиданно произнесла она, но позже осеклась. – То есть, Вам.

– Зови меня на «ты», у тебя есть кто-то, кто мог бы последить за тобой?

– Девушка с грустью ответила:

– Нет.

– Тебе бы костыли.

– Костыли лежат в кладовой, я в прошлом году неудачно упала и повредила ногу, мне тогда сделал их мой сосед.

Сходив туда, Кристиан действительно нашел костыли и положил их рядом с кроватью девушки.

– Если ты не против, я буду приходить к тебе и приносить продукты, и может быть что-то понадобится по дому.

Анна улыбнулась:

– Я очень тебе благодарна.

– Не стоит.

Кристиан обратил внимание на рядом стоящее фортепиано:

– Ты играешь?

– Нет, это досталось от прошлых жильцов, тут жил военный, он играл, но ему оторвало руку на войне, и они оставили ее тут. Его жена сказала мне, что этот инструмент будет раздаваться болью для него, ведь тот очень его любил.

Кристиан открыл его и нажал пару клавиш, звук был чистым.

– Как оно не расстроилось столько лет?

– У меня гостила двоюродная сестра, и на свои деньги оплатила настройщика, сказав, что инструмент не должен пылиться, но играть я все равно не умею.

Гофман указал на инструмент:

–Ты позволишь?

Девушка удивленно ответила:

– Да.

Кристиан нежно приложил пальцы к клавишам, и от них полилась нежная музыка, это была «Лунная Соната» Бетховена. Кисти его рук двигались плавно и уверено, сам он практически не смотрел на свои пальцы, его взор был устремлен куда-то вперед, он будто бы вспоминал что-то прошедшее, вспоминал с грустью.

Инструмент замолчал, Кристиан с минуту посидел в том же положении, после чего повернулся к девушке. Анна восторженно смотрела на него:

– Это было прекрасно!

Гофман вздохнул, после чего вновь повернулся к фортепиано и начал играть другую, совершенно незнакомую мелодию, она была еще более минорнее, и длилась около трех минут.

По окончанию девушка спросила его:

– А кто ее автор?

Кристиан тихо ответил:

– Это моя музыка.

– Ты пишешь?

– Она моя единственная.

– Здорово!

– Она посвящена тому, чего не должно было быть в принципе.

– Чему?

– Моему первому и единственному роману.

– А разве музыка может быть посвящена чему-то? В ней же даже нет слов.

– Каждая нота, каждое снижение громкости, это слово. Музыкой можно сказать обо всем, абсолютно обо всем.

– О чем же ты сказал в своей?

Гофман вновь вздохнул:

– О предательстве, – сказал он и закрыл крышку инструмента.

– Тебя предали?

Помолчав, он коротко ответил:

– Да.

– Прости меня, я не знала.

– Ничего, я надеюсь, что ей сейчас хорошо.

– Ты прекрасно играешь!

– Спасибо. Я, наверное, пойду, если тебе ничего не нужно. Я вернусь завтра.

– Да, конечно, я буду ждать.

В течение двух недель Кристиан приходил к девушке, принося ей еду, и готовя обед. Он развлекал ее и читал новую немецкую литературу, которой еще не было в России, и которую он привез с собой. Гофман сразу читал перевод, а девушка с умилением слушала.

По ее просьбе он рассказывал о своей жизни, где ему удалось побывать, и просто забавные истории из своего детства. Анна понимала, что кроме этих историй ей не нужно больше ничего. Она медленно влюблялась в него.

***

Между тем, Каллисто Аллегро гулял по улицам Петербурга, обдумывая план действий. Он пытался понять, кто охотится за прусаком и какое злодеяние он совершил. Мысли совсем не шли, но нужно было продумывать каждый свой шаг. К нему подошел человек, которого он видел в гостинице, разумеется, это был Кристиан. Он улыбнулся и поприветствовал итальянца:

– Доброго дня, гость России!

Аллегро недоумевал:

– Но Вы же тоже гость.

Его итальянский акцент был весьма сильный. Гофман сделал удивленное выражение лица:

– Я? С чего Вы это взяли? Я много лет подданный Российской Короны.

– Но Ваш акцент…

– Я австриец по крови, но русский в душе, а что Вас занесло в нашу страну?

Калисто радовался, он понимал, что дружба с человеком германского происхождения может помочь ему найти того самого пруссака. В тот же миг Кристиан злорадствовал, ведь ему удалось обдурить итальянца, и он был в шаге от дружбы с ним, а дальше он мог вертеть этим человеком как захочет.

Между тем Калисто ответил:

– Я итальянский дипломат, приехал сюда, чтобы испросить у вашего короля торговой дружбы.

– Ох, всем нужна дружба с Россией, прусакам, вам.

Кристиан решил стукнуть в лоб, и это решение подействовало должным образом.

Аллегро заинтересовался:

– Прусаки? О чем вы говорите?

– Да был тут один, все вынюхивал чего-то, но как-то он повздорил с Александром, и тот его невзлюбил с тех пор.

– Простите, он был беловолосым?

– Как пух.

Кристиан подыгрывал ему, как мог, Калисто продолжал:

– Такой невысокий, с немецкой внешностью?

– Именно, Вы видели его?

В голове итальянца все складывалось, немец, и охота на него, верно, это было дело рук короля Александра, но он не подал виду.

– Я встречал его раз, он был единственным немцем, которого я видел тут.

– Как же зовут Вас?

– Калисто Аллегро, а Вас?

Кристиан поклонился.

– Эрик Гете.

– Мне очень приятно!

– Взаимно, мой новый друг, может быть, по такому поводу испробуете нашу водку?

– Ох, нет, я знаю об этом русском напитке.

– Бросьте, это иностранные домыслы!

– И все же, я откажусь.

– Но как же, я могу многое рассказать вам о России.

– А может, вы можете рассказать о Пруссии?

– А почему Вас это интересует?

– Я увлекаюсь бытом иностранных государств, и сейчас хочу узнать о германских народах, и начать бы следовало с Пруссии.

Калисто врал, но врал и Гофман:

– Да, я могу Вам рассказать о них многое, веселые люди, эти немцы, ну так значит пойдем?

Итальянец подтвердил:

– Si!

Он был на крючке прусака, а значит в метре от провала, и в двух шагах от краха своего имени.

Глава 7

Пьянка затянулась до поздней ночи, Кристиан рассказывал Калисто едва придуманные байки о Пруссии, а тот со вниманием слушал, итальянец верил каждому слову пруссака, даже и, не подозревая, к чему может привести излишнее доверие. К двум часам Аллегро покинул Гофмана будучи изрядно пьян, и вряд ли бы вспомнил о том, что говорил этой ночью, а говорил он о многом.

Его пьяный язык выдал все причины приезда в Россию, и он в красках расписал, что должен найти некого прусака, который, скорее всего, уже прибыл в Империю. О том, что Гофман полностью знал его планы и контролировал каждый шаг, он вряд ли смог бы узнать без чьей-то помощи, а поскольку пили они тет-а-тет, то и помочь бедному итальянцу было некому.

Днем следующего дня Кристиан был у императора по каким-то дипломатическим причинам. В это время в зал вошел человек, в котором Кристиан узнал спасенного под Кёнигсбергом датчанина. Тот, увидев прусака, оторопел, заметно ссутулился и сделал вид, будто бы не узнает Кристиана. Он старался не смотреть в его сторону. Позже он на чистом русском стал говорить с императором о том, что их организации нужны деньги. Говорил он очень зажато.

Гофман стоял, скрестив руки на груди и с ухмылкой смотрел на датчанина, тот замечал улыбку прусака, и от того его колени начинали дрожать.

Человек уверял его, что все деньги пойдут на войну и Александр распорядился дать им определенную сумму денег, после чего человек ушел.

– Кто был этот человек. – Немедленно спросил Кристиан.

Император непринужденно ответил:

– Князь Владимир Нилсен, мой верный подданный.

– Он датчанин?

Александр пояснил.

– Его отец был им, но он живет в Петербурге и служит мне.

– Вы, кажется, обещали не мешать моей стране в войне с Данией, а сейчас даете деньги на войну?

Кристиан был крайне возмущен.

Император недоумевал:

– О чем ты говоришь? Эти деньги пойдут на завершение Кавказского вопроса, им занимается организация Владимира.

– Ваше Величество, хочу Вас заверить, что Вас водят за нос.

– О чем ты говоришь?

– По пути в Берлин на меня напала свора датчан, я разобрался со всеми, но одного я отпустил в обмен на информацию.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Им был Владимир.

Монарх возмущенно воскликнул:

– Что?

Александр приказал задержать Нилсена, после допроса было выяснено, что его организация и в планах не имела заниматься Кавказом, вместо этого он, а также князь

Разумовский и графы Беляев и Стоцкий вступили в сделку с датским королем Фредериком, в обмен на датские титулы они помогали Дании финансово, а так же сами выступали в роли главнокомандующих. Всех четырех, по приказу императора сослали в Сибирь, на пожизненную каторгу.

Александр вновь вызвал к себе Гофмана, на сей раз для благодарности.

– Ох, и помог ты мне, проси чего желаешь.

– Мне бы узнать, где Иван Лапоухов.

Получив информацию о том, что Иван находится на Кавказе, Кристиан к удивлению императора просил отправить его туда же.

– Зачем же тебе ехать туда?

– Видите ли, я должен Ивану большую сумму денег, которую должен искупить.

– Должен?

Кристиан пояснил:

– Шахматный долг.

Император удивился:

– Шахматный? Что ж, за твою помощь я готов возместить ему эту сумму.

– Нет, я желаю возместить ее лично и не материально, таково мое желание.

– А что скажет твой король, если узнает о твоем желании?

Гофман слегка задумался:

– В таком случае в Пруссии меня ждать не будут.

– Что ж, твое желание требует похвалы, я распоряжусь о том, чтобы тебя сегодня же снарядили по русским стандартам. Но ты должен обещать мне, что вернешь Ивана живым. Он дорог мне как брат.

– Зачем же Вы его на войну отправили, раз так дорожите?

– Я дорожу жизнью каждого солдата, и все передо мной равны в воинском деле. Я бы и сам отправился, да участь моя другая. Мой отец говорил мне «Смотрю на человеческую жизнь, как на службу, потому что каждый служит» кто-то с карабином в руке, а кто-то с державой. Так ты обещаешь мне?

– Ваша светлость, я сделаю все от меня зависящее.

– И еще, у Ивана был друг с точно таким же именем – Йован, если отыщешь его, спроси, верно, это один человек.

Он поклонился императору и вышел и зала, последние слова монарха ошарашили его.

День выдался приятным, Анна уже поправилась и, когда Кристиан пригласил ее прогуляться по утреннему Петербургу, девушка не заставила себя отказываться.

Они гуляли как в первый раз, девушка забывала обо всем, но была все так же скромна и тиха.

– Я должен уехать на Кавказ, – Кристиан был мрачен.

– Что?

– Мне нужно помочь моему другу, и вполне возможно, он знает твоего отца.

Девушка замерла, прусак тоже остановился:

– Я сделаю все, чтобы найти его, обещаю.

Девушка прижалась к груди Кристиана, он обнял ее и произнес:

Знаешь, все эти годы в моем сознании летал один образ, который я никогда не могу увидеть ни в ком, а встретив тебя, я понял, что он твой. И пусть я впитал любовь к прусским девушкам с молоком той, что меня кормила, но ты лучше даже самой прекрасной пруссачки. Стань моей женой.

Девушка обомлела, она едва произнесла короткое «Что?».

– Я хочу, чтобы ты стала моей. Я уезжаю на Кавказ, но не могу ждать возвращения, я знаю, что поступаю подло, ведь могу не вернуться вовсе, но знать, что ты не моя, для меня подобно самым худшим пыткам.

Девушка чуть сильнее прижалась к его груди:

– Я согласна.

Она понимала, что они знакомы всего несколько месяцев, Анна понимала, что они еще не успели узнать друг друга, но в то же время девушка чувствовала, что знакома с ним всю свою жизнь. Она ощущала себя в полной безопасности, когда он был рядом. Ее душа была спокойна, ведь Анна понимала, что она то, что так нужно ему, а он был для нее чем-то очень важным. Ее не пугало, что они провели вместе так мало времени: она почему-то чувствовала, что он тот, кого она искала все эти годы. Ее пугало то, что он покидает ее, уходя на войну, девушка боялась, что Кристиану не суждено вернуться, и она уже не сможет жить с другим, потому что ее душа на век принадлежит только ему. Как бы страшно ей не было, она понимала, что он солдат и была готова отпустить, и ждать сколько потребуется. Она понимала, что возможно совершает самый глупый поступок в своей жизни.

Пожалуй, это была самая плохая ее черта – боязнь ждать. Она не могла обдумывать ничего дольше, чем закипает самовар. Ей нужно было все решить очень быстро, иначе ее покидал сон и аппетит. Сейчас девушка забоялась всего этого и решилась на самый важный выбор в жизни. И она ответила согласием.

***

Кристиан вновь явился во дворец, Александр лично встретил его:

– Ты что-то хотел еще?

– У меня есть одна просьба, перед уездом.

– Чего же ты желаешь?

– Мне бы священника, отца Иллариона, я имел удовольствия слышать о нем у Ивана, желаю обвенчаться.

– Да будет так! Завтра к утру приходите с невестой в храм Александра Невского, там он вас и обвенчает.

Александр взглянул в глаза Гофману.

– Может, мне присягнешь? Мне нужны такие подданные.

– Я прусак, и русским мне не стать, вы уж простите.

– Ничего, ступай с Богом.

Кристиан ушел, на утроа их обвенчали, после чего он отправился на Кавказ. Без слез не обошлось, Анна плакала очень долго. Она поверить не могла, что первый день в браке ей суждено провести в одиночестве – словно вдове. Но ничего изменить было нельзя, и ей не оставалось ничего, как делать самое нелюбимое дело – ждать.

***

Человек погруженный в томные мысли шел по Петербургу, люди видящие его либо, ухмылялись либо принимались обмывать его кости. Худощавый, невысокого роста гражданин с косым саженцем в плечах имел темные волосы, прямой нос и голубые глаза. Внешность была ничем не примечательна, он выглядел как простой деревенский мужик. В прочем, им он и являлся.

Его звали Николай Никитин, в одночасье потерявший жену, близких и друзей. Нет, трагедии не было, разве что для самого Николая. Супруга ушла от него к ученому, близкие и друзья отвернулись, а все потому, что человек этот был невыносим по своей природе. Проворовавшийся, вечно лгущий, вступающий в спор и брань практически с каждым, кто заговорит с ним, Никитин жил своей жизнью, не считая ее пустой. Наоборот, он думал, что его имя на счету у многих Петербуржцев, и верно мыслил бы так до смерти, если бы не потерял всех, кроме одного друга, всеми нами известного Йована Митича, который тоже исчез.

Родители Николая во время Отечественной войны бежали в Сербию и нашли приют в Удовице. Там они познакомились с очень хорошими людьми – четой Митичей, которые ждали появления сына. Спустя время Никитины так же узнали о скором пополнении в семье. Так, в декабре 1812 года появился на свет маленький Йован, а в феврале следующего родился Коля. Они воспитывались под чутким началом отцов, но наши родители не вечны, и когда Коле было двенадцать лет, его папа ушел из жизни. Мать держалась четыре года, но тоже упокоилась на Удовицком кладбище. Митичи приняли шестнадцатилетнего Колю к себе в семью, и воспитывали его в любви, но тому не хватало материнского тепла, ведь он чувствовал, что люди воспитывающие его, чужие ему. Йован с самого детства мечтал стать солдатом, и его мечта осуществилась, он дослужился до звания генерала, а Николай покинул дом сербов спустя полтора года после смерти родителей. Он вернулся в Петербург, и вроде бы зажил новой жизнью, но денег не хватало, и он устроился плотником в строившийся неподалеку дом.

Спустя год он встретил любовь всей своей жизни. Анастасия, не взирая на трудное положение Николая, отдала ему свое сердце и еще через полгода они вступили в брак. На стройке Никитин познакомился с такими же, как он, и знакомство за знакомством, рюмка за рюмкой и он потерял работу и начал накладывать на грудь ежедневно.

Анастасия боролась с его недугом десять лет, потому что любила и желала помочь. Он воровал вещи и, продавая, покупал спирт, а когда дома красть было нечего, воровал у прохожих. Девушка лишь только плакала, но сделать ничего не могла.

Вера в достойное будущее оборвалась, когда в пьяном угаре он поднял на нее руку – дал лихую мужскую пощечину, да так, что девушка упала на пол. Стерпеть это сил уже не было, и она ушла от него.

В народе Никитина не призирали, оправдывая даже его пьянство. Когда дело дошло до воровства, стали смотреть косо, но обращались к нему за помощью, ведь, несмотря на его пристрастие, он был мастером своего дела. Покрыть крышу, спилить наличники для окон, он делал все это с душой. И все было бы так, если бы не его язык, который молол все, что нужно и не очень. Если возникал спор, он стоял до конца, не сдаваясь, даже если точно знал, что не прав.

И вот у него не осталось никого, кроме Йована. С которым, кстати говоря, сложились весьма хорошие отношения еще там, в Сербии. Йован два раза был в России и видел, во что превратилась жизнь друга. Он не раз пытался воздействовать на него словами, но все было тщетно.

Теперь, когда Йована не было рядом, он был одинок, с утра и до вечера. Даже малые дети, видевшие его идущим куда-то, кричали «Берегись Колька идет» и разбегались.

Терпеть это подвластно не каждому, и Николай не мог, но в сотню раз сложнее было перебороть свой характер, ведь едва он выходил на улицу и здоровался с соседями, скромно кланяясь и продолжая путь, после услышав в свой адрес бранное слово, тут же давал словесную защиту. Даже сумев побороть это и не отвечая на оклики толпы, он не мог вернуть расположение окружающих, ведь свое имя он пятнал годами, и за месяц очиститься, конечно, не мог.

Со временем он стал появляться на улицах все реже, одевался в стираную, но протертую рубаху и такие же штаны. Всегда ходил, склонив голову вниз, не взирая на окружающих его людей. Проходя мимо тех, кого знал достаточно давно, слегка приподнимал свою голову, кланялся и говорил. «Будьте здравы, люди» и, не дожидаясь ответа, шел восвояси, а ответы были всегда одними, яростными клочками брани и оскорблений.

Надеяться было не на кого, даже на Бога он не имел веры и был убежденным атеистом, и от осознания собственного одиночества плакал навзрыд, будучи уединенным в своем маленьком доме.

Ему нужна была чья-то поддержка, он желал вступить на путь правды, и справиться со всеми пороками, но народ не принимал его никаким, и с каждым днем лишь сильнее кричал ему обидные слова, осуждал за его грехи, имея за спинами сотни таких же.

Глава 8

Иван Лапоухов блестяще продолжил дело Полибина, его полк быстро занял сначала Юго-Запад, а затем Север оставшихся сопротивляющихся территорий. Он шел в бой вместе с солдатами, всегда произнося им напутствие. Его любил его полк, ведь он знал поименно каждого своего солдата и участвовал в их жизни. По примеру Суворова, он принимал трапезу из одного котелка с ребятами и спал у одного костра. В дозоре он стоял по общей очереди и траншеи копал, как и все, до мозолей на руках. «В жизни я не люблю лишь трусов и лентяев» – говорил он солдатам.

Его спрашивали:

– А как же предатели?

Он отвечал:

– А предатели – это и есть трусы!

Гофмана он встретил с радостью и удивлением, Кристиан заявил о желание участвовать в завтрашнем сражении на Западе, никакие уговоры друга не помогли. Просидев у костра с Гофманом чуть больше, чем обычно Иван сидел с солдатами, они говорили о жизни:

– Ваня, скажи, ты знал Йована Митича?

Лапоухов удивился:

– А откуда тебе известно о нем?

– Так знал?

– Я знаю его и сейчас, но он пропал во Франции, так откуда ты знаешь его?

Кристиан коротко ответил:

– Он отец моей жены.

– Вот это новости, не знал, что у него дочь в Пруссии.

– Она в Петербурге, мы женились аккурат перед уездом.

– Ну, дела, а что тебе до него?

– Аннушка сказала, что перед его уездом, видела какие-то бумаги, связанное с восстанием в Польше.

– Да, ну? Получается тебе немедля возвращаться надо.

– Вместе вернемся, скоро, а теперь давай спать.

Утром готовилось масштабное наступление, Иван собрал своих солдат для напутствий, возле него собрался весь его полк, каждый слушал внимательно, как ребенок слушает сказку матери, ища в ней что-то для себя. Он очень переживал о предстоящем сражении. Ночью он много думал об этом, и слагал тактику. Полк собрался, и Иван, встав к ним лицом, поочередно заглядывая в глаза каждого, начал говорить:

«Друзья мои, мои военные сыновья. Сегодня мы в очередной раз идем защищать нашу матушку Россию; не все сегодня вернутся живыми, возможно, и я не вернусь, вы тогда меня закопайте в братской могиле, вместе со всеми, кто сегодня со мной уйдет, из палок крест сделайте и в изголовье воткните, да табличку повесьте: «Здесь покоятся русские солдаты». Ворог, он же не зверь, кощунствовать над могилой не будет. Да те, кто вернется живым, отыщите в Петербурге отца Иллариона, пусть отходную по всем воинам прочтет, да заочно всех отпоет. Коли жив останусь, никого из вас не забуду, каждое ваше имя в моем помяннике записано, за каждого молюсь. Победим сегодня, там и до дома рукой подать, а не победить мы не можем, с нами Бог! В бой, родимые!»

«С нами Бог!» воскликнула пехота, «С нами Бог!» вскрикнули стрелки и всадники. Вскоре показались черкесы, и началась резня. Три с половиной часа русские воины мяли металл. Кристиан бился наравне со всеми, рубя своим палашом черкеса за черкесом. Иван дрался с песнями и шутками, подбадривая своих. Вдруг Гофман увидел выскакивающего черкесского всадника, направившего в Ивана карабин.

Гофман успел вскрикнуть короткое:

– Ваня!

Раздался выстрел, и Лапоухов упал на землю. Кристиан выстрелил в ответ и сбил лошадь с ног, подбежав к упавшему, он проткнул его своим оружием, затем подбежал к Ивану. Тот был жив, пуля вошла ему в голову, но не задела мозг. К Ивану подбежали несколько солдат, но он, что есть силы, закричал «Не меня спасайте, а Родину. В атаку». Все лицо Ивана было залито кровью, но он, размазывая ее по лицу, в агонии схватив палаш и, вскочив, продолжал рубить и колоть черкесов. Боль прожигала его насквозь, но сила духа не давала ему сломиться. Пули летели без перерыва, везде слышался звук ломающейся стали. Люди гибли ежеминутно. Ближе к полудню завершилась бойня. Россия потеряла триста сорок солдат, тогда как потеря неприятеля составила в три раза больше.

Кристиан, отыскав Ивана, заговорил с ним.

– Ваня, возвращайся домой.

– Вот победим и вернусь.

– Ваня, ты ранен, тут думать нужно, тактику, расстановку, как ты без головы это делать собрался? Я слово Александру дал, что тебя живым доставлю.

– Я хочу дать последнюю битву.

– Ваня.

– Езжай в Петербург и найди мне замену, не будут же они сами по себе биться, как только сюда прибудет командир, я уеду домой. Либо так, либо никак.

Кристиан согласился на условие друга и немедля выехал в Петербург.

Путь Гофмана занял две недели, по приезду в столицу он сразу направился к императору. К Александру в тот день приехал Януш Замойский. Он говорил с императором о том, что дела в Польше контролируются лично им, и бояться о возможном восстании не стоит. Государь глубоко доверял старому знакомому поляку, поэтому его душа успокоилась. Они говорили так же о Кавказе, позже случайно затронули прусскую тему. Александр испросил мнение Замойского, утаив условный договор о помощи Бисмарка, тот ответил категорическим несогласием в помощи германских стран, заявляя, что прусаки – хитрые лисы Европы и доверять им не стоит. Поблагодарив Януша, Александр объявил о завершении встречи, поляк и прусак разминулись в залах, не встретившись друг с другом.

Едва Кристиан вошел в зал, как начал свою речь:

– Ваша светлость, нужно срочно высылать нового командующего армией.

Гофман рассказал императору о ранении Ивана в голову, о смелом и доблестном сражении Лапоухова и его солдат. Было принято решение на замену Ивана. Миссия легла на Антона Заварзина, который едва ли приехал с Крыма.

Кристиан был награжден орденом от самого императора, повторно приглашать Гофмана к себе на службу он не стал. Приняв императорские благодарности, он направился к Аннушке. В это время она вышивала у камина, как к ней постучали в окно. Выглянув, она увидела возлюбленного и немедленно отворила створку. Молодой супруг запрыгнул в окно, и девушка со слезами на глазах прижалась к его груди и произнесла:

– Я ждала тебя.

Кристиан тихо ответил:

– Я пришел!

Они сплелись в глубоком поцелуе, Гофман чувствовал себя заключенным, который, наконец, обрел амнистию. Казалось никто не смог бы им сейчас мешать. Сегодня были только они друг для друга, и больше никто для них. Время летело незаметно, как незаметны сутки в сложной работе. Но им было хорошо, они уснули беззаботным сном друг подле друга. Их объяло счастье.

***

На небе догорала полная луна, освящая путь путникам, освящала она и путь Лапоухова, который гулял по Кавказским горам. Заварзин еще не успел приехать, поэтому завтра его ждала битва. Иван чувствовал, что она может стать последней не только здесь, в горах, но и последней в его жизни. Ему не спалось, поэтому он стоял в дозоре втрое больше чем полагалось. Перед отходом ко сну его солдат он попросил прощение у каждого из них, поочередно перебирая имена, каждому дал наставление и каждого обнял. Наконец его отправил спать служивый, который решил заменить командира, дабы тот смог выспаться и добро командовать ими. Иван уснул.

Наступило время декабря, и зима полностью вступила в свои владения. Иван вернулся с Кавказа без новых ранений, Александр встретил его с военными почестями. В России за эти месяцы не изменилось ничего, помимо снега, которого в этом году выпало очень много. Император пригласил друга на ужин, но тот отказался, ссылаясь на срочную занятость. Иван попросил у императора коня и направился в монастырь.

В обители он встретился с иеромонахом Илларионом, его духовным отцом. Иван попросил исповедать его, говоря «Я понял, что жизнь моя скоротечна и сегодня я еду на коне со шпагой в руке, а завтра бездыханный лежу в земле». Отец Илларион охотно исповедовал его. Лапоухов остался на ночь и посетил братский молебен, после чего покинул обитель и направился в родной дом, в Псков.

Дома как всегда было пусто. Заправленная по-армейски кровать, ломоть черствого хлеба на столе и не допитый чай. Иван принес со двора дров и затопил печь. Несмотря на пасмурную погоду, на душе было ясно. В дверь постучали, открыв, Лапоухов увидел девушку, которая передала ему письмо, это была записка с фронта. Перед уездом Иван дал ребятам свой адрес, а последним приказом было писать до самого конца войны, а по возможности и после. Он распечатал письмо, сел подле камина и погрузился в чтение.

«Отец наш военный, пишет Вам Ваш полк. Все у нас слава Богу, пережили две битвы, убитых нет, только раненые. Надеемся вскоре войну завершить и к Вам, во Псков, если ждать будите. В остальном все тоже не плохо. У Андрея Покровского сегодня день рождения, ему теперь двадцать два, всем полком поздравили его, рвется в бой в первых рядах, чувствуем, будет героем. Всего Вам доброго. Ваш полк.»

Иван сел за стол и написал в ответ, что будет рад каждому и отдельно поздравляет Андрюшу, пусть и с опозданием. Он был тронут тем, что его не забывают его солдаты. Написав письмо, он свернул его. А затем, его объяли мысли.

Иван хотел вновь вернуться на Кавказ, вновь вести солдат, ставших для него родными, в атаку. Пустой дом давил на Лапоухова так сильно, что, казалось бы, вот-вот он закричит. Иван не желал оставаться в своей деревне под Псковом, едва залечив рану, он готовился вновь испросить позволения у императора, ехать на войну и он был уверен, что Александр дал бы ему это разрешение. Иван вновь сел к огню и закрыл глаза, сам того не замечая, он задремал.

Ему снился сон, снилось, что он идет по Кавказским горам, сжимая в своих руках карабин. Вдруг его что-то толкнула в спину, Иван увидел коршуна, он летел и кричал что-то по-польски. Существо продолжила атаковать Лапоухова и, через мгновение, вцепилось ему в грудь, разорвав одежду, оттуда сразу хлынула кровь. Лапоухов вскрикнул, а коршун вновь полетел в его сторону и казалось вот-вот выцарапает ему глаза, как вдруг раздался выстрел и существо, вскрикнув, пало на землю; стрелявшим оказался Гофман, который взглянув в сторону Ивана, развернулся и ушел прочь, будто бы не замечая его. Лапоухов встал и пошел следом, желая догнать друга. Кристиан как будто испарился, но перед ним предстал новый силуэт. «Андрюша» вдруг узнал он Покровского, а ты что здесь делаешь, и где полк твой? «Нет полка со мной, отец, я один брожу, все растворились в ночи, я и попрощаться не успел, а Вы как, со мной? Идемте скорее.» Сказав это, Андрей испарился. Иван открыл глаза, на улице смеркалось, в печи дотлевали последние угли. Закрыв печную заслонку, Иван лег в постель и закрыл глаза, сон не шел.

Решив подышать ночным воздухом, он вышел на мост и увидел письмо, одиноко лежащее на полу: почтальон просунул его сквозь отверстие внизу двери. Прочитав его, он немедленно запряг коня и поехал к Кристиану.