Текст книги "Дети сакморов"

Так тихо, что Любанин ни одного звука разобрать не смог. Но при том поклясться мог (сам понять не мог, оттуда такая уверенность у него появилась), что шепчет женщина какое-то заклинание.

А потом отошла она в сторону.

И мужики, легко приподняв труп, швырнули его в провал.

Любанин подумал, что пора бы ему и честь знать. То есть отползти потихоньку подальше, встать – да и бежать прочь, пока не поздно. Пока красавица эта и впрямь взгляд свой волшебный на него не бросила.

Ибо теперь, при всей природной недогадливости своей и простодушной простоте, понял он окончательно и бесповоротно, что красавица эта, женщина лунная, уж точно не жертва здесь и ни в каких таких утешениях не нуждается. Что она – едва ли не главная бандитка.

Главарь, то есть. Уж больно покорно здоровяки эти бритоголовые и толстошеие команде её подчинились. Слова поперёк не сказали!

Вымуштрованные, даром что отморозки на вид.

Так что если и есть тут жертва (конечно, помимо той, что в брезенте и, похоже, уже отмучилась), так это он, Любанин Викентий Демьянович!

Но тот (или та), что в брезенте – ему что! Он (или она) в иной мир перешёл. Или перешла. Всё плохое, как говорится, в прошлом. В общем, финита ля чего-то там.

А он, Любанин Викентий Демьянович, очень даже жив. По крайней мере, пока. Мокрый, трясущийся, окончательно уже простуженный, но живой.

И факт этот интересный, конечно же, лунную красавицу не обрадует.

Если станет ей известен.

Тогда она скомандует. Точно, скомандует!

Такое скомандует, что кряжистые помощнички враз ему шею свернут, да в тот же провал и кинут. Там и для двоих места хватит.

Даже со стороны ложбины видно, что провал приличный образовался. В таком и три трупа уложить можно.

И начал потихоньку Любанин задний ход давать. И ушёл бы по-тихому. Непременно ушёл. Так что, может, и не заметили бы его гости недобрые.

Да случилось тут такое чудо, колдовство такое, что в который раз уж за ночь утратил спасительную осторожность Любанин и не уполз вовремя.

Из провала брызнул вдруг вверх, навстречу дождевой темноте, сноп ярких, алых искр. Послышалось гудение, еле заметно дрогнула земля, и размокшая глинистая масса поднялась вдруг в воздух, чёрно-серым кольцом закрутилась вокруг стоявших у края провала колдунов, а потом, взлетев, втянулась вдруг столбом – и обрушилась вдруг вниз, полностью закрыв и заполнив провал.

И что совсем уж удивительно: место, где ещё минуту назад был провал, тут же заросло травой, в несколько секунд поднявшейся из грунта и сделавшейся всякой.

И сам грунт из тёмного и разворошённого сделался вдруг коричневато-серым. Будто сам собой уплотнился.

Женщина смотрела н чудеса холодно и равнодушно. И лишь когда всё закончилось, и место погребения полностью было сокрыто, улыбнулась едва заметно, одними лишь уголками губ.

А потрясённый Любанин, глаза выпучив (так что и речной рак позавидовал бы), приподнялся, отступил на шаг – и ойкнул громко, спиной наткнувшись на сосновый ствол.

И тут…

Нет, этого Любанин не увидел. Потому как, не поглядывая больше за колдунами, опрометью бросился прочь, позабыв даже про любимый свой мешок, что много месяц был верным ему спутником, а теперь вот перепуганным хозяином брошен был на произвол судьбы.

А коли, на гибель свою, решился бы посмотреть, то увидел бы, как шёпотом отдала женщина команду на неведомом Любанину (да и прочим жителям Земли) языке.

И, выполняя команду, четверо помощников поднялись в воздух и, вытянув вперёд руки, влетели в лес.

Один из летунов, ноздрями втянув воздух, завис над мешком с нехитрыми любанинскими припасами. Быстро слетел, будто упал, рядом с ложбиной. Встав на четвереньки, ладонью копнул землю и мокрый ком сунул за пазуху.

Застегнул замок куртки, затянув до самой горловины. И, схватив мешок, полетел обратно к машине.

А оставшиеся трое продолжили преследование.

Любанин бежал быстро. Очень быстро. Так быстро, как, наверное, в жизни никогда не бегал. Даже в молодости. Даже в самые лучшие и здоровые годы.

А чтобы скорость побольше набрать, он иногда от бега к прыжкам переходил, по кенгуриному сигая через лужи.

Да только поймали бы его летуны, непременно поймали бы. И отнесли бы на расправу своей хозяйке.

Вот только обычно несчастливому Любанину в тот вечер повезло. А с ним и всем землянам.

Возможно, высшие силы, как раз в тот период вплотную занявшиеся судьбой нашей планеты, отступили от обычного своего принципа невмешательства и вмешались-таки…

Хотя это только догадка и предположение! Не более того.

А доподлинно известно вот что: Любанин, уходя от погони, пересёк лесополосу и выскочил аккурат к московской кольцевой автодороге.

На которую и выбежал, от страха совсем уже ничего не понимая.

Первым, объезжая безумного пешехода, кувырнулся на мокрой дороге огромный китайский джип. Кувырнулся – и по водяной смазке полетел вперёд, сбивая ограждение.

Вслед за ним, но по другой траектории (вправо и под откос) полетела белая «Мазда». И красный «Форд Куга» – вслед за ней.

А огромный китайский джип, метров через пятьдесят вылетев на встречную полосу, ударил в бок и повалил микроавтобус.

А уж микроавтобус, на боку и с хвостом искр проехав вперёд, догнал и ударил бензовоз.

Бензовоз-то огоньку и добавил. Выдал как мог. Потому что топливная цистерна разбитая и деформированная всё содержимое своё прямиком слила на асфальт. На все ряды и полосы сразу.

От искр бензин и вспыхнул.

Одного из летунов, что закружились было над местом аварии, высматривая жертву, поджарило сразу. Завопил он, задымился и упал прямо перед ошалевшим хозяином «Форда», который, ногой выбив деформированную дверь, с трудом выбрался из машины.

Второй летун, обойдя огонь (хотя и зацепив при этом вытянувшийся в его сторону край пламени), не рассчитал траекторию и ударился о бетонный столб. Выругавшись грязно на неведомом землянам языке, упал он на землю, при падении потеряв сознание.

А третий, самый осторожный, спустился потихоньку в сторонке. И, стоя так в стороне от суеты, выжидал подходящего момента.

Да что-то он не наступал.

Сначала метались все, то к машинам подбегая, то от огня прыгая. Потом огонь до покорёженных машин добрался, бензобаки рваться начали. Все полосы в пробке встали.

Толпа у обочины собираться стала. Шум, грохот, гам со всех сторон.

И вроде… Под руки повели избитого мужика какого-то, землёй с головы до ног перепачканного.

Оживился летун, руки вперёд было вытянул.

Но тут замигало что-то вдали. Потом и ближе замигало. Ругнулась милицейская крякалка.

И пропал куда-то земляной. Увели его прочь.

У третьего летуна задрожала челюсть. Досадно было упускать добычу.

Можно было бы, конечно, и бойню устроить. Прямо тут. С огоньком.

Но не велела госпожа режим маскировки нарушать. Её приказ – закон.

Космический!

Так что…

Выждал летун ещё немного.

Дождался, пока пожарные огонь пригасят.

Погибшего товарища подхватил…

– Ты куда? – крикнул ему вслед пожарный.

– А ну, стоять! Положь труп на место! – крикнул полицейский, лихорадочным движением запихивая листы протокола за пазуху.

…подхватил и второго, что валялся без сознания на обочине.

Ногой отпихнул сунувшегося было к нему гаишника, да так, что тот, бедняга, шагов на пять отлетел и отключился, ударившись затылком об асфальт.

Подхватив товарищей, мёртвого и ещё живого, резво побежал третий в сторону леса.

И пропал, будто и не было его.

3.

– Забыл представиться…

Электричка прогремела по мосту, зеленовато-бурая Ока в широких камышовых зарослях промелькнула где-то внизу, серые ивы прощально махнули ветвями.

Сергей и работодатель его, дух неба и земли, второй уже час ехали прочь от Москвы, куда-то, судя по всему, в коломенские или даже рязанские дали, но куда именно – Сергею было неведомо.

Сел он в эту электричку, выполняя категорические требование духа, а для чего сделал он это и за какой такой надобностью дух потащил его прочь из Москвы, то Сергей не знал, да и вопросами разными, честно говоря, не очень-то и задавался.

Вот., кстати, говоря, и имя у своего работодателя забыл спросить.

Нет, вы не подумайте. Сергей вовсе не слабоумный какой был…

Почему был? Забегая вперёд, заглядывая, так сказать, в скрытое от взора читателя туманное будущее можно сказать (по большому секрету, разумеется), что Сергей не только был, но он и есть сейчас и, смею заметить, будет и ещё пребывать в нашем вами мире, не покидая его для путешествий в иные миры и пространства ещё много, много лет.

Так вот, Сергей в иные, более лёгкие и счастливые для него времена, был человеком вполне себе сообразительным, любознательным и компанейским. Из тех людей, которых на мякине не проведёшь. Может, на чём другом и проведёшь, но уж на мякине – никогда!

Потому в иные, более счастливые времена, он бы, конечно, имя работодателя непременно разузнал бы. Как пить дать!

И выяснил бы, что там за бизнес у него, велика ли контора, исправно ли зарплаты платят, в конверте её дают или ещё как, не штрафуют ли по делу и без дела, и нет ли подводных камней каких.

И, конечно, узнал бы, что это за работа такая и почему за неё плата такая большая, и не придётся ли чего такого делать, за что и жена родная, и не менее родное государство по головке не погладят.

В общем, много чего узнал бы. Вопросов бы много задал, и все – по существу.

Но долгая безработица подкосила душевное здоровье, и затуманила разум, и все чувства ослабила до крайности. Видимо, и чувство самосохранения.

И охватившее его безразличие выросло, как видно, да таких небывалых размеров, и такую обрело над ним власть. что уж, как видно, было ему решительно всё равно, с кем ехать, куда и зачем.

Лишь оборвать опостылевшее домоседство.

Ну и, конечно, заработать…

Не знаю, верил ли он рассказам духа о щедром вознаграждении. Я бы, к примеру, ни за что не поверил бы! Но это я…

А Сергей, быть может, и поверил. Очень может быть. Потому что, как говорится, апатия и безнадёга… В общем. Смотрите, любезные читатели, выше. Там всё сказано.

Ехал он так с духом, второй час ехал в душном и зловонном вагоне электрички, и мысли в его голове крутились мелкие, суетные и невесёлые.

О квартплате думал, которую скоро опять вносить, о плате за детский сад, которую с прошлого месяца опять подняли. Ещё думал о том, что можно взять машину в аренду и подрабатывать, если только удастся справиться с дрожанием рук, которое после памятной той аварии никак не проходит. Да ещё бы найти контору подходящую, которая согласится помесячно за аренду машины брать, и чтобы притом расценки были божеские, а не как обычно.

Да, ещё и права восстановить, но на это тоже деньги нужны.

С деньгами-то всё можно восстановить!

Ещё подумал о том, что не мешает поехать на рынок и купить мешок картошки, потому что картошка – это вкусно и дешёво, а главное питательно и даже летом может храниться довольно долго.

И ещё подумал о том, что дух ему попался какой-то неугомонный, второй уже час болтает почти что беспрерывно. Замолчит от силы минут на пять-семь, и давай опять балабонить.

Вон уж, весь вагон на них оглядывается (даром что они почти у самого тамбура сидят, только не у прохода, а чуть дальше, дух у окна, а Сергей – рядышком, с правого бока).

Сосед напротив, серьёзный дядька в камуфляже с грибной корзиной в руках, минут пятнадцать уж подозрительно на них смотрит.

А дух вон, ещё и голос повышает.

– Имя моё: Апофиус Пипаркопф! Представиться теперь могу смело, ибо вижу, что спутник мой чист душой. Вот так!

И смотрит гордо.

Что ж, ничего себе имя. Хорошее.

– Еврей? – строгим голосом спросил серьёзный дядька.

– Дух неба и земли! – заявил Апофиус.

– Вот я и говорю – еврей, – резюмировал дядька и засопел недовольно. – И земля у вас, и небо, и духи… Что ни олигарх, то этот… апопиус…

– Ты чего, сдурел? – заступился за работодателя Сергей. – Где это ты видел, чтобы олигархи в электричках ездили?

– Эти всё могут,.. – ответил дядька.

И, вздохнув тяжело, отвернулся, явно не желая продолжать разговор.

А дух, то ли смущённый агрессивным тоном попутчика, то ли утомлённый собственной непомерной разговорчивостью погрузился вдруг в сосредоточенное молчание, опустив голову и взором вперившись в пустую пивную бутылку, неведомо кем и когда оставленную у вагонного сиденья.

Сергей же, чувствуя себе немного неловко из-за странного этого и нелепого объяснения с серьёзным пассажиром, смотрел искоса на работодателя, прикидывая: стоит ли сейчас как-нибудь поддержать беседу невинным и подходящим обстановке замечанием, или уж ладно, и так сойдёт… Тем более, что дух, кажется, нанял его в помощники, а не в собеседники.

Но в конце концов, решив, что надо же хоть что-нибудь умное за время путешествия сказать, выдал:

– А вот едем мы и едем…

– Молчи уж, Серёжа, – немедленно прервал его Апофиус. – Медитирую я, к схватке готовлюсь. Видение мне было, что добром дело не кончится.

Заслышав последнюю фразу духа, серьёзный дядька пружинным солдатским движением вскочил, поправил брючный ремень, согнутой в локте левой рукой прижал корзинку к боку и подчёркнуто уверенным шагом вышел в тамбур.

– Забавный человек, – пробурчал вслед ему дух. – Поллитровки в корзине носит. В сумке же удобней, не правда ли? А в корзине они перекатываются, бьются. И с корзиной этой нелепой он на грибника похож, а сезон-то ещё и не начался. Сколько забавных людей на вашей планете!

Ничего ему Сергей на это не ответил. Ничего подходящего на ум не пришло.

– Плохи дела ваши, – сказал Апофиус. – Плохие, совсем плохие сущности у вас завелись.

И, не снимая кепки, потёр макушку.

– И то верно! – согласилась пассажирка, что сидела недалеко от них.

Сергей с неудовольствием заметил, что пассажиры отчего-то внимательно прислушиваются к словам духа. И эта тётушка, с сумкой-тележкой, тоже вот в разговор норовит влезть!

Внимание это (совсем не нужное) Сергея весьма обеспокоило.

«Апофиус этот чудит непрестанно… А мало ли кто тут едет? Скандал начнётся, так и мне ещё по касательной достанется! Пересесть от него, что ли?»

Сергей искоса посмотрел на сумрачного духа.

«Да нет, обидится. Зарплату срежет или вообще уволит к чёртовой матери. Ладно, посижу. Бог даст, пронесёт и обойдёт нелёгкая».

– Такие сущности завелись в инженерной службе, – продолжала пассажирка, – что житься с ними нет. Третий раз тариф увеличивают, а я им и говорю…

– Пятидесятый километр давно уже миновали, – шепнул Сергей на ухо Апофиусу, желая отвлечь того от нового и потенциально опасного разговора неизвестно с кем. – Может, и семидесятый уже прошёл…

– И что с того? – спросил дух.

– Контролёры скоро по вагонам пойдут, – пояснил Сергей. – Я много раз по этому направлению ездил. Тут всегда так: в Москве ничего, и около Москвы ничего. А как пятидесятый километр миновали, так очень даже чего. Сразу проверка! Ну, может, не сразу, но уж после такого долгого пути контроля не миновать.

Дух пожал плечами и заметил:

– Удивительные обычаи встречаются у аборигенов.

Сергей озадаченно замолчал.

Вспотевшей ладонью погладил скамью.

И напомнил на всякий случай:

– Мы билеты не покупали, а на платформу пролезли через дырку в заборе. Ты же сам сказал: «Лезь, нам преград не будет!» Вот я и полез. Только я думал, что мы раньше выйдем… А теперь вот беспокоюсь я чего-то.

Поезд нырнул под мост и установившийся на мгновение в вагоне сумрак эффектно подчеркнул драматизм ситуации.

– Высадят. И побить могут, если контролёры с милицией пойдут. Менты обязательно побьют, они по-другому не могут.

С последним утверждением дух сразу согласился, важно кивнув в ответ.

– А как же! На то они и стражи Клоадра! Не все, конечно, скажу по секрету, но большинство – наверняка. Счастье твоё, что истинный вид этих змееподобных существ тебе неведом. А то…

Сергей, сообразив, что духа опять повело, и повело совсем даже не в ту сторону, закричал, потеряв терпение:

– Если у тебя денег куча, так какого чёрта ты на билетах экономишь, племянник ты барабашкин?! Объясни ты по-человечески!

Дух развёл руками.

– По-человечески не могу. Хотя…

Состав дёрнулся и замедлил ход.

Тётка, подхватив едва не упавшую сумку, крикнула:

– И горячую воду с июня не дают! Деньги на ремонт труб списали, а трубы как были ржавые, так и есть! Вот тебе и сущности!

И, вскочив, быстрым шагом пошла по проходу между рядами.

Двери резко разошлись, и из тамбура в вагон вошёл контролёр. Мужчина с лицом по лошадиному вытянутым, флегматичным, сонным и отчасти помятым.

Контролёр, к счастью, был один. Стражи Клоадра за его спиной не маячили.

– Предъявите… билеты,.. – забубнил контролёр, равнодушно провожая взглядом исчезающую в глубине вагона тётку.

«Мы с краю… поздно скрываться» подумал Сергей.

– Предъявите… А у вас что?

– У нас танцы и развлечения! – ответил ему дух.

И, подхватив с пола пустую пивную бутылку, ударил ей с размаху контролёра по голове.

Удар был такой силы, что осколки с приглушенным звоном разлетелись далеко в стороны, колким дождём осыпав заметавшись в испуге пассажиров.

– Хулиганы! Убивают! Человека убили! Да вызовите же вы…

– Ё-ка-ле-ме,.. – озадаченно пробурчал кто-то в тамбуре и закашлялся, видимо, подавившись сигаретным дымом.

Сергей, на мгновение пригнувший было в испуге голову, смотрел исподлобья, как контролёр всё с тем же флегматичным выражением лица медленно оседает на пол, и как тёмные струйки ползут из-под околыша фуражки, исчерчивая лоб.

«Бандит какой-то…» растеряно думал Сергей, стараясь унять мелкую дрожь в руках (для чего вцепился пальцами в край сиденья и тянул этот край вверх, словно стараясь что-нибудь от него отодрать). «Подставил, как есть подставил! Какие там деньги, ноги бы унести…»

Дух, отбросив в сторону обколотое «розочкой» горлышко, радостно заявил:

– Вспомнил! Могу по-человечески объяснить! Командировочные на время пребывания не Земле не включают транспортные расходы. Так что все поездки за свой счёт! Кстати, что это за мужик пытался на нас напасть?

И он носком ботинка несильно пнул безжизненное тело контролёра, застывшее было в сидячей позе у края сиденья, но после пинка завалившееся на бок, так что пропитавшаяся кровью фуражка упала с головы и покатилась по проходу.

Откровенно циничный жест этот окончательно вывел Сергея из себя и он, забыв об обещанной щедрой оплате и всяком почтении к работодателю, вскочил с места и, надрывая связки, закричал:

– Идиот! Ты что же это творишь-то?! Ты что же наделал, гад!

Апофиус смотрел на него недоумённо.

– Но он же чего-то от нас хотел. Правда? Хотел то, чего мы, по всей видимости, не могли ему дать. Так что же было делать?

– По голове бить?! – продолжал исходить криком Сергей. – Раз нет, так и по башке – хвать?! Что это нашло на тебя? Так кто ты такой, чтобы людей вот так!..

Сергей нагнулся к пострадавшему и осторожно приложил средний и указательный палец к шее (видел такой жест в кино, в детективе каком-то). Не обнаружив пульса, передвинул пальцы немного влево. Потом, помедлив немного, вправо и вверх.

И с горечью произнёс:

– Ну точно убил, ирод! Ну ведь…

Схватил за руку, немного подняв рукав форменной куртки.

И с нервным всхлипом резюмировал:

– Нет пульса, нету! Это ты так нам помогаешь?

Дух замялся смущённо, переступил с ноги на ногу (при этом едва не потеряв равновесие, так как поезд ощутимо тряхнуло на рельсовом стыке).

– Я же ведь свои проблемы решаю, – тихо произнёс Апофиус. – Мне ведь домой надо вернуться… и там… Богу, конечно, помочь не мешало бы. Сердит он на меня.

«Вот теперь-то я Бога понимаю!» подумал Сергей. «Как на такую шпану не сердиться!»

Дух тронул помощника за рукав.

– Пошли, что ли… Пора нам.

– Не пойду! – заявил Сергей.

И сел на скамейку рядом с телом. Отряхнул пылинки с брюк (отчего, честно говоря, чище они не стали).

– Буду здесь сидеть. Полицию ждать, «скорую»… Да, ждать!

И погрозил духу туго сжатым кулаком.

– Всё про тебя на допросе скажу! Так и знай!

Лицо Апофиуса посветлело и он вдруг широко и искренне улыбнулся (так что глаза на мгновение сжались в щёлочки).

И от радости даже подпрыгнул, ладонями звучно хлопнув по ляжкам.

– Ай-люли!

Сергей скривил губы.

– И фокусы твои экспертиза разъяснит, – заявил он.

И добавил:

– Судебная.

– Да кто тебя слушать будет, дурилка ты картонная! – с прорывающимся сквозь слова ехидным хихиканьем воскликнул Апофиус. – Это стражи безмозглые будут твои рассказы про духа слушать? Да у них свои дела: сокровища Клоадра охранять! Да ты и представить себе не можешь, насколько им на тебя наплевать. Сгноят они тебя в узилище или на запчасти пустят, и все дела!

Сергей погрустнел.

«А что же тогда…»

– А что же тогда делать?

Он показал на пострадавшего.

– Человек невинный. И семья, может, у него есть. Дети там. Мальчик, девочка…

Восклицания духа неожиданно прервались.

– Человек? Невинный?

Он опустился на колени перед контролёром.

– Что же ты сразу не сказал, что это человек, да ещё и невинный?

– А ты меня спрашивал? – огрызнулся Сергей. – Сразу хвать по башке! Без вопросов!

– Вот заладил: «хвать» да «хвать», – смущённо пробубнил дух, склонившись над истекающим кровью человеком. – И сам хорош… Пульс пощупал и сел рядом. Помощь, дескать, оказал… Сердобольный ты наш!

«Я же не врач» подумал Сергей.

Это оправдание показалось ему неубедительным. И вообще, ему-то очевидна была истинная причина, по которой он не стал оказывать действенную помощь пострадавшему.

Уж очень он крови… Ну да, боялся!

А её много было, очень много. Весь воротник рубашки залила. Сколько же натекло её!

– Хорошо, – сказал дух и достал из кармана джинсов бордовый носовой платок.

По блеснувшей ткани догадался Сергей, что сделан платок из шёлка. Или, может, из какой синтетики, но уж точно – под шёлк.

А дух так ловко искру пальцами из платка высек, что решил Сергей, что точно – шёлк.

И удивился невольно тому обстоятельству, что дорогая вещь в карман затрёпанных джинсов попала.

А потом удивился ещё больше, потому что Апофиус…

– Этериус-монго! Келладо! Сатор Арепо Тенет Опера Ротас! Вернись в тело, бессмертная!

Глаза контролёра открылись быстро и внезапно. Словно он разом, одним мощным рывком, вынырнул из небытия.

Смотрел он прямо перед собой, взглядом упёршись в стенку вагона. Смотрел спокойно и безо всякого удивления, вполне приличествующего подобной ситуации.

Смотрел он так секунд пять. Потом заморгал.

Вздохнул глубоко. И застонал, схватившись за голову.

– Это ничего, – успокоил его (а заодно и заёрзавшего нервно Сергея) дух Апофиус. – Восстановление тканей человеческого тела происходит довольно медленно. Спрутоподобные лиловики Прозрачного мира на Одиннадцатом уровне проявления бытия восстанавливаются, к примеру, очень быстро. Секунды за две по земному времени. У них-то, понятное дело, время медленнее течёт. Там почти одна сто вторая стандартного отрезка линии Экири проходит. Но если с земным временем сопоставить да сделать скидку на обычный при таких обстоятельствах приблизительный характер подсчёта, то с уверенностью могу сказать…

Пострадавший перестал стонать. Поднял голов и как-то очень вдумчиво и печально посмотрел на Апофиуса.

– …Что никак не более двух секунд, – закончил тот.

И, подав руку несчастному, поднял того на ноги.

– Голова прошла? – участливо спросил Сергей (на всякий случай, как бы невзначай, прикрыв ладонью лицо).

Контролёр кивнул в ответ.

И произнёс хрипло:

– Чего это я? Отключился вроде… От жары, наверное, духота… А вот…

Он склонил голову и с удивлением посмотрел на покрытую бурыми пятнами рубашку.

Ладонью как-то неуверенно и осторожно похлопал по люб.

– Ударился… А фуражка где?

– Ничего не помнит, болезный! – и Апофиус хлопнул в ладоши.

Платок в руках его тут же исчез, оставив после себя лишь лёгкий синий дымок.

– Это ерунда. Лёгкая амнезия. Пройдёт минут через пять. По земному времени. А фуражка…

Апофиус протянул пострадавшему роскошную, с золотым шитьём, генеральскую фуражку, неведомо как оказавшуюся в его руках.

– Вот тебе головной убор. И ещё…

Откуда-то из-под подкладки фуражки дух извлёк золотую цепочку.

– Держи! Всё держи!

Он сунул оторопевшему контролёру подарки.

– Кожа зарастёт. К вечеру следов не останется. А рубашку в прачечную снеси. Непременно снеси! Если после стирки на ней проступят тайные знаки, то проживёшь сто сорок лет. Если не проступят, то сто пятьдесят. Пока!

И тронул Сергея за плечо.

– Пошли! Наша станция…

Сергей заметил, что электричка и в самом деле заметно сбавила ход, и вот-вот замелькают уже за окном перронные ограждения, таблички и надписи.

Вяло и медленно он поднялся (краем глаза успев заметить, что раненый контролёр, надев генеральскую обнову, удивлённо крутит пальцами поблёскивающую цепочку) и на подгибающихся ногах пошёл вслед за духом.

В тамбуре у дверей, обсасывая энергично погасшую сигарету, стоял серьёзный дядька.

Дядька глянул на духа оценивающе и, подмигнув, спросил:

– Из «Моссада» родом?

Дух кивнул в ответ.

– Больно удар хорошо поставлен, – сказал дядька.

Голос его прозвучал неожиданно тепло и отчасти даже как-то задушевно.

Дух ничего ему не ответил.

Сергей тоже промолчал. Дядька был ему неприятен.

Электричка остановились. Двери раскрылись и двое исследователей искривления ментального пространства вышли на перрон подмосковной станции.

4.

Илья Григорьевич Савойский, директор крупной, но отнюдь не стремящейся к публичности юридической компании, вечернее совещание топ-менеджеров проводил в разбойничье-весёлом настроении.

Именно такая, отчаянная и циничная радость, наводила самый большой ужас на подчинённых.

Если Илья Григорьевич просто был мрачен и вяло пытался доводить сотрудников до белого каления мелкими придирками и не слишком хорошо продуманными унижениями, это было вполне терпимо. Работники, конечно, демонстрировали душевную боль от нанесённых начальником ран, но делали это лишь повинуясь служебному долг и корпоративной этике, подлинной боли при том не чувствуя.

Если директор был в настроении просто радостном, радостном без затей, то это уж было опасней. В такой настроении Савойский часто напивался, подчас ополовинивая бар в служебном кабинете и иногда продолжая буйный пир в офисной сауне.

После чего он искал общения, буйным монстром бродя по офису и хватая сотрудников за разные интимные места, не разбирая пола и возраста. Комплименты, которые он при этом отпускал, могли бы оскорбить даже самого раболепного и циничного подлеца, ещё на заре жизни окончательно изжившего чувство собственного достоинства.

Собственно, только таковые, самые закалённые, с мозолистой душой, и рисковали в опасное это время показаться Савойскому на глаза.

Остальные не решались.

Хотя стимул показаться на глаза был: в просто весёлом состоянии Савойский подписывал документы, перечитывая их лишь дважды.

В трезвом же виде на ознакомление с самой распоследней и никчёмной бумаженцией он обычно тратил не менее трёх часов (секретарь Ниночка, замученная шефом девица невротического нрава, утверждала, что причиной тому является дремучая малограмотность шефа и ничего более).

Самое же страшное начиналось тогда, когда Илья Григорьевич Савойский был трезв и весел.

Приспустив галстук до третьей пуговицы и взъерошив блондинистые волосы, сидел он в широком директорской кресле, выпятив живот и слегка скособочившись, и с ироничным прищуром матёрого человекознатца смотрел на окружающих.

Кабы сидел он не в сером кожаном кресле посреди офиса, а на бочке верхом и посреди гудящей толпы оборванцев на берегу матушки-Волги или, скажем, батюшки-Дона, и кабы на голове его папаха была, лихо заломленная на затылок, то от любой загульной дружины непременно сразу же получил бы и булаву, и кафтан расписной, и полную атаманскую власть – лишь за один свой отчаянный вид.

И с видом таким легко и играючи, с шутками и прибаутками, с песнями и срамными частушками отправлял бы на виселицу и врагов, и друзей своих.

С одинаковой лёгкостью.

И тогда бы хоть понятно было, что от него ожидать.

Но сидел лихой Илья Григорьевич в роскошном офисном здании, в престижном районе, недалеко от центра Москвы. Вместо кафтана и шаровар, носил он костюм от Gucci. И галстук от Hugo Boss. И пошитые по индивидуальному заказу ботинки от замученного на африканской ферме крокодила.

И чего ожидать от весёлого циника в таком офисе и в таком наряде – было совершенно не понятно.

Понятно было только, что ничего хорошего.

Потому…

Потому и Римма Алексеевна, томная и видом жаркая (ах, какая грудь! да ещё и платье это офисное в обтяжку!) блондинка, а по совместительству – ведущий менеджер по сопровождению сделок с загородной недвижимостью, и Евфимий Панкратович со странной фамилией Чепурец, финансовый директор и единственный офисный собутыльник Ильи Григорьевича, и Костя Калымов, главарь шайки коллекторов и начальник отдела возврата кредитов, и прочие все числом в шесть человек, сидели, кресел под собой не чуя и молили офисных богов и прочих потусторонних существ о снисхождении.

Но офисные боги сегодня были немилостивы.

Илья Григорьевич веселел прямо на глазах и обычно бледные щёки его налились уж багровым, горячим соком, и как будто даже увеличились в размерах, словно распухли.

И, заслушивая доклад старшего юрисконсульта, Бенедикта Балунского, засвистел Илья Григорьевич, весьма искусно выводя мотив популярной песенки, и в такт затопал ногой.

«Всё, конец мне» подумал умница Балунский.

И оказался прав.

Оборвав неожиданно свист, спросил Савойский ласково:

– Так, стало быть, Беня, прокуратура по шести сделкам проверку провела? По всем шести?

Балунский обречённо кивнул в ответ.

– И все шесть, стало быть, признаны несоответствующими… этому… как его… закону?

– Да, – шепнул Бенедикт.

Савойский хихикнул и погрозил юрисконсульту пальцем.

– Ай, Беня, огорчаешь! Семьдесят миллионов по этим сделкам зависло. Семьдесят ведь?

Бенедикт, спешно перелистав блокнот, уточнил:

– Семьдесят миллионов пятьсот сорок шесть тысяч рублей двадцать семь копеек.

– Вот точность какая! – восхитился Савойский. – Не только семьдесят миллионов с хвостом нам прокурорские заморозили, а ещё и двадцать семь копеек. Всё посчитал, Беня? Ничего не забыл?

– Такова общая сумма сделок, – подтвердил Балунский. – С учётом того, что по двум сделкам от наших клиентов по перепродаже уже поступила предоплата…

– С учётом этого, Беня, – прервал его Савойский, – ты…

Он резко подался вперёд, животом навалившись на стол.

С кривящейся, неровной, будто пьяным маляром и неровной кистью нарисованной улыбкой, похож был теперь Савойский не на разбойничьего атамана, а на жестокого паяца, прибежавшего в офис прямиком из ярмарочного балагана с чучелами уродцев и рыбо-зверей в запылённых стеклянных банках.

Кривая ухмылка эта окончательно добила Балунского.

Он сложил ладони у груди и замотал головой из стороны в сторону, словно отслеживания быстрые движения невидимого маятника.