Текст книги "Дети сакморов"

И прекратил это занятие лишь после того, как из будки вышел охранник и посмотрел на него выразительно.

– Пошли отсюда, – предложил он Муцкевичу.

Тот согласился.

Отойдя подальше, остановились они возле урны для перекура.

– Как же мы,.. – обронил Клещёв, докурив сигарету до середины.

– …Проникнем-то туда? – закончил он мысль, вытянув сигарету до фильтра.

И, ругнувшись, выбросил окурок.

– Штурмом, что ли, брать?!

– Не суетись, – пробубнил Муцкевич. – Им, небось, не мы одни занимаемся. Дело серьёзное, раз хозяин нам поручил…

– Так времени у нас нет! – застонал Клещёв.

И в ярости пнул завалившуюся на бок урну.

– Не суетись, – повторил Муцкевич, докуривая первую сигарету и тут же доставая из пачки вторую.

– Что-то мне подсказывает, – продолжал он, рваными облачками выбрасывая дым, – что завтра он отсюда выйдет. Точнее, его отсюда вытащат. Это если он действительно опасен. А если не так опасен, как мы думаем, то…

Причмокнув, закончил:

– Тогда его удавят прямо там, внутри! И мы об этом узнаем!

9.

А за четыре часа до того, как посланцы Савойского добрались до узилища и обнаружили место пребывания свидетеля происходило вот что.

Викентий Демьянович Любанин сидел в этом самом следственном изоляторе на привинченном к полу стуле перед следователем Леонтием Размахиным и трепетал.

Леонтию Даниловичу нравилось, что допрашиваемый трепещет. Но очень не нравилось, что арестованный при том упорно не желает признавать свою вину и всячески увиливает от ответственности.

Хотя и трепещет, что очень даже хорошо.

И вселяет надежду на достижение взаимопонимания с подследственным.

– Хватит ногами по полу стучать! – строгим голосом сказал Размахин и подвинул ближе бланк протокола допроса.

– Стало быть, гражданин Любанин, шестьдесят третьего года рождения, ранее не судимый, без определённого места жительства,.. – усиленно изображая задумчивость, пробормотал следователь, заполняя каракулями новую строку.

Тут стоит заметить, что задумчивость он изображал лишь для проформ, потому как искренне полагал, что следователю положено изображать перед допрашиваемым усиленную работу мысли и борьбу с обуревающими душу сомнения.

На самом деле никогда и никаких сомнений у Размахина не было, особенно по поводу виновности задержанных.

Он и сейчас за час допроса успел уже полностью всё для себя выяснить и определить, прикинув заодно и тот срок, на который может потянуть вина ранее не судимого Любанина.

Но имитировать усиленную работы мысли стоило. Ничто так не смущает подследственных, как сморщившийся под грузом мыслей лоб следователя.

– С недавнего времени! – поспешно добавил Любанин, попытавшись привстать со стула.

– Сидеть! – прикрикнул на него Размахин и погрозил кулаком.

Викентий Демьянович послушно затих и замер, и, чтобы не было больше искушения вскакивать, ногами зацепившись за ножки стула.

– Что – с недавнего? – поморщившись, переспросил Размахин.

– Бродяжничаю с недавнего, – пояснил Любанин. – Запил я как-то неудачно, жена от меня ушла. Я бросил потом, но она уже не вернулась. И вот решил я продать квартиру, а люди те, которые сказали, что купят, фактически и не купили, а…

– Замолкни, – с лёгким зевком прервал его следователь.

И посмотрел на часы.

А потом продолжил речь свою, вяло и нехотя:

– В два часа тридцать минут ночи, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, из хулиганских побуждений выбежал на МКАД в районе Лосиного острова, чем спровоцировал аварию с участием…

Следователь минуты де загибал пальцы, прикидывая.

– Опа! – восхищённо промолвил он, сверившись с бумагами.

И, оживившись, присвистнул и глаза его радостно заблестели.

– Слышь, бомжара, – обратился он к Любанину. – Ты в общем и целом двенадцать машин угробил, из пять – не подлежать восстановлению. Две смяты, три сгорели. Ва-аще!

И Размахин оглушительно загоготал, едва при этом не захлебнувшись слюной.

Потом, немного успокоившись, он встал, подошёл к Любанину и кинул ему в подставленные ладони наполовину заполненный бланк допроса.

– В общем, – добродушно сказал Леонтий, – тебе прямая выгода на зоне годочка три отмотать. Пока хозяева угробленных машин не успокоятся. А то ведь они…

И Размахин провёл пальцем по шее.

– Полный абзац тебе устроят с похоронами на ближайшей помойке. А твою безвременную гибель мне расследовать резону нет, и так работы хватает. Так что беру ручку краешку стола, от последней сроки отступи вниз побольше, к концу страницы, и там подписывай с расшифровкой подписи и датой. И вали в камеру отсыпаться!

– А отступать зачем? – уточнил Любанин.

Размахин махнул рукой.

– Да допишу там кое-что… Сейчас ломает что-то, лень одолела. Завтра с утречка заполню… В общем, не твоё дело!

Размахин во внезапно накатившем приступе раздражения топнул ногой.

– Подписывай, пока я добрый! А то ещё и обвинение в краже получишь. Там, между прочим, вещи из машин кое-какие пропали.

Любанин поёжился.

– И погибший имеется, по рассказам свидетелей, – продолжал нажимать следователь. – Вроде, даже два погибших… Или один?

И тут же с грустью добавил:

– Трупа, правда, ни одного. Пропали бесследно. Так что от отягчающих обстоятельств судьба тебя отмазала.

Любанин с минуту вертел листок, с разных сторон вчитываясь в коряво набросанный текст.

Потом простонал слабо:

– Но не из хулиганских же! Спасался я! Обезумел совсем от страха! Зачем вы так, гражданин…

Леонтий покачал головой и присел, поудобней устраиваясь на подоконнике.

– Эту сказку ты мне уже рассказывал.

– Точно! – охотно подтвердил Любанин. – Сразу вам всё рассказал. Только тут…

Он потряс листком.

– …Ничего про это не написано. Ни единого слова! А ведь это правда!

– Сказки, – отрезал Леонтий, протирая локтем запылившееся стекло. – Почудилось спьяну.

– Я трезв был! – возразил Любанин.

И подивился собственной смелости.

«Чего это я? Нехорошо это… А ну как вдарит?»

Но следователь был настроен благодушно.

Леонтий вообще не любил мордобой. Он предпочитал эту… как её…

«Психологию» вспомнил Размахин.

И посмотрел на подследственного с жалостью.

– Ты не мудри, подписывай, – посоветовал он Любанину. – А сказки про летающих человечков, которые тебя в лесу преследовали, будешь рассказывать адвокату. Или психиатру, если суд на твои бредни поведётся и экспертизу назначит.

– Но они же летали! – воскликнул Любанин.

И поводил листком из стороны в сторону, пытаясь изобразить полёт.

– Над деревьями неслись! И не человечки вовсе! Детины здоровенные, головорезы!

– Антенны были у них на головах? – уточнил следователь.

Любанин посмотрел на него недоумённо.

– Антенны? Какие антенны? Зачем?

– Для приёма сигналов из космоса! – крикнул Леонтий и спрыгнул с подоконника. – Я на природу хотел полюбоваться, на двор внутренний. Чудесная клумба у нас во внутреннем дворе, прямо сердце радуется. Так нет, ты мне настроение решил испортить!

И, подойдя вплотную к подследственному, заорал та, что оглушил сам себя:

– Подписывай!

Любанин, вздрогнув, схватил ручку и расписался на последней строке.

– И расшифровку! И дату!

Любанин послушно написал и то, и другое.

Отдал бумажку следователю.

– Хороший ты мужик, – похвалил его Леонтий.

И обнадёжил:

– Это ничего. На свободу выйдешь, жизнь сразу наладится. Может, профессию какую в лагере приобретёшь…

И хохотнул, довольный своим остроумием.

Потом вызвал конвоира и отправил подследственного в камеру.

Посланец Савойского был прав. Сердце в ту ночь у Любанина стучало беспокойно. И очень погано было на душе.

Корил он себя за слабость и, лёжа под нарами, ворочался с боку на бок. Ворочался до тех пор, пока ненароком разбуженный им сокамерник не пнул его пребольно в бок.

После чего Любанин страдал и беспокоился тихо.

10.

А вечером того же дня, с коллегами за рюмкой сидя, рассказывал со смехом Размахин о странном подследственном.

Те дивились фантазии человеческой.

«И придумает же!» говорили сыскари, качая головами.

И посмеивались.

До той поры, пока Размахин не стал живо и в красках описывать ночь лесу по версии подследственного.

– Пьян был до помрачения! – уверенно говорил Размахин. – Кто на трезвую голову на ночь в этот лесопарк полезет? Да в тех местах, только со стороны Гольяново, на прошлой неделе два трупа нашли. Так вот, на лесной тропинке, и валялись. Точно, опился или дряни какой-нибудь нажрался, вот в лес и занесло. В дождь… И холодина той ночью была какая! У меня н даче листья на яблоне словно кипятком ошпарило – пожухли. А это в такую погоду завалился спать вроде, и дела ему нет до холода с дождём. А потом, говорит, фары его осветили. Яркие такие! Ага, ксеноновые, типа!

И Размахин повертел пальцем у виска.

– Крутые среди ночи, в дождину, в лес заехали! И не жалко им было джип свой! Бред какой-то!

Услышав о крутых в лесу, следователь Голубев заметно напрягся и, оставив в сторону недопитую рюмку, рассказ стал слушать с необыкновенным интересом.

А Размахин расходился всё больше и больше, перемешивая фразы с дурашливым хихиканьем.

– Вышли четверо, вроде, из машины. И баба с ними какая-то. Как он говорит: «лунная»… Хрю!

Размахин вытер рот.

– Не понял, что за лунная. Светилась, что ли? Стало быть, пятеро вышли. Но он говорит: типа, четверо и лунная. И чёрт бы с ними! Так нет, он давай наблюдать. Пинкертон лесопарковый! Так эти четверо вынесли чего-то завёрнутое. В брезент, вроде. Он решил, что тело. Трупак, типа. И тут…

Размахин вытер слёзы.

– Умора! Андерсен отдыхает! Земля, говорит, расступилась и какая-то яма образовалась. Да что там яма, провал целый! И эти четверо злодеев труп в яму кинули, а оттуда – сноп искр. Прямо полыхнуло! Хре-хре-хре!

Размахин затрясся в приступе смеха.

– Сказочник датский! А земля потом сомкну… Хре-хре-хре!

– Ты бы лучше у него спросил, – веско заметил один из оперативников, – где он травку берёт и куда потом прячет. Может, у него там в лесу мешок зарыт. Пацаны ещё найдут, всю школу окурят.

Размахин отмахнулся.

– Это не по нашей части! Этим пусть наркоконтроль занимается.

Голубев встал, подошёл к Размахину и тронул его тихонько за плечо.

– Лёня, в коридор… На минуту!

Леонтий посмотрел на него удивлённо, на коньяк – с сожалением, но застолье всё-таки оставил и пошёл в коридор вслед за Голубевым.

Он знал, что Борис упрям до крайности и, если уж пристал с чем-то, то в покое не оставит и вечер испортит занудством своим обязательно.

«И чего ему приспичило?» думал Леонтий.

Впрочем, будучи от природы человеком догадливым, понял он, что именно шутейным рассказом своим привлёк внимание зануды Голубева. Потому начинал уже потихоньку корить себя и поругивать, пока ещё не последними, но всё-таки весьма обидными словами, за чрезмерную болтливость.

Он помнил прошлогодний случай, когда один оперативник, сболтнув лишнего, едва не навлёк беду на весь отдел, успешно закрывавший план по магазинным кражам за счёт местных бомжей. Голубе, помнится, тоже тогда вот так в коридор парня вызвал. А потом весь отдел дружно объяснительные писали от служебного расследования отбивался. Двоих, кажется, уволили.

Но в его-то рассказе что могло привлечь внимание Голубева? Забавная белиберда, привидевшаяся бомжу. Или просто выдумка.

Шутейная история. Или теперь уже не шутейная?

«Блин!» подумал Размахин, прикрывая дверь.

– Дело о бомжах помнишь? – с ходу взял быка за рога Борис.

Размахин отрицательно покачал головой, с тоской прислушиваясь к шуму застолья.

– Мы почти год его ведём! – воскликнул Борис. – Наш отдел…

– Я дела твоего отдела не вмешиваюсь, – поспешно заметил Леонтий. – Совершенно они мне не интересно. Своих дел хватает, в срок закончить не успеваю.

– Так поясню, – не отступал Борис. – Дело-то серьёзное. Похоже, банда действует. Преступная группировка, и ещё какая! Год назад появилась информация, что кто-то вычисляет алкоголиков, одиночек, брошенных родственниками людей с жилплощадью. Заставляет их оформлять крупные кредиты в банке под залог недвижимости. Люди после этого исчезают, недвижимость банку переходит. Кредит, полагаю, бандюкам так же переходит. Квартиру они потом продают. Ловко?

– Ничего особенного, – равнодушно заметил Леонтий. – Полно таких банд в Москве. Вся Москва в таких бандах. Ловить их – не переловить. И кредиты навязывают, и квартиры отбирают, и убивают. А то и в рабство продают или на органы. Правовое государство, одним словом! Чего позвал?

Борис хмыкнул смущённо.

– Понимаешь, в чём штука… У них там цепочка: риэлторы, банкиры, юристы, нотариусы. Не удивлюсь, если и из нашего ведомства кое-кто пасётся с этими разбойниками. И все одной связке, плотно…

Он показал Леонтию туго жатый кулак.

– Никакой утечки информации! Ни одного трупа! Никаких следов! А по документам – одна лепота! Договор, заявление о предоставлении кредита, показания свидетелей, что должник убыл в неизвестном направлении, иск и постановление суда. На трёх процессах даже адвокаты должников присутствовали… Или якобы адвокаты… В общем, каждый раз они подтверждали, что ответчик долг вернуть не может, тяжело болен и выехал то к дяде в Белгородскую область, то к тёте – в Орловскую. В общем, изъятие с чистой совестью!

Размахин посмотрел на него удивлённо.

– И чего ты тогда кипятишься? – спросил он. – Чего год дело тянешь? Нет состава, так закрывай – и всё.

Борис покачал головой.

– Есть состав, Лёня. Очень даже есть! Супруга одного из потерпевших заявление написал ещё год назад. Они разводиться собирались, жили отдельно. Но развестись не успели, тянули чего-то. Муж, не дожидаясь развода, спиваться начал потихоньку. Она приходила к нему, навещала. Обеды варила по старой памяти, жалела дурака. И стал замечать, что какие-то людишки к мужу захаживают. Не бродяги, не алкоголики… Это бы ладно! Нет, чистенькие ребятки, гладенькие, в импортном европейском прикиде. С ней стараются не сталкиваться. Как завидят из окна, что она на подходе – сразу шмыг из дома! Но несколько раз она их в дверях застала. И на машинках приличных подъезжали. Она сразу поняла, что плохо дело. Серьёзные ребята её мужа в оборот взяли. Несколько раз увещевала она мужа, просила этим типам дверь не открывать. Да он уже соображал плохо. Может, опаивали они его чем-то? Короче, пропал он бесследно. А вскоре в квартирке семья обосновалась из ближнего зарубежья. А на муже долг повис такой величины, какой, как выяснилось, и стоимость квартиры не покрывает. Вот так эту квартиру банкиры оценили! А поскольку развод не оформлен, то банк и её стал исками донимать. Она к нам с заявлением кинулась. Месяца три мы с ней работали. А потом и она пропала бесследно… Потом и по другим пропавшим заявления от родственников были…

Борис ударил кулаком по стене. Так, что сухая краска посыпалась на пол.

– И ведь все бесследно пропадают! Исчезают! А родственники между тем утверждают, что бандюки в разговорах поминают иногда какую-то «госпожу». Баба там, что ли, верховодит? Одним словом, темнота сплошная.

На Размахина рассказ Бориса никакого впечатления не произвёл.

– Может, и баба, – заметил он. – Бывает и такое. Дело глухое, бестолковое. Это сразу видно. Потерпевших нет. Родственники ничего путного сказать не могут. А кто мог бы – сам исчез. А этих бандюков не мелкота прикрывает на уровне участкового, а серьёзные люди. Без очков видно. Так что или закопаешься т в этом деле и выговор за «висяк» заработаешь, или самого закопают. Уж извини за грубый и циничный юмор! Зато от души!

И Размахин похлопал Бориса по плечу.

– Э, нет! – возразил тот и отстранил руку Леонтия. – Твой бы человечек мне бы помог! Бродяга этот!

Леонтий изумлённо заморгал.

– Кто? Бомжара?! Алкоголик? Боря, очнись! Я же тебе не всё рассказал! Этот болван утверждает, что четверо бандитов по его следу пошли, причём один из них землю зачем-то копал, а остальные его преследовали по лесу, пролетая над верхушками деревьев. Летели, понимаешь? Они за ним летели! Асы Геринга, блин! Ты такие показания в своё дело шить будешь? Да тебя в момент из органов попрут и в лечебницу определят. С бомжа – какой спрос, а ты за каждую бумажку отвечаешь. Прекрати, ей-богу!

Возражал Леонтий, но понимал уже прекрасно, что Бориса с пути не свернуть. И потому за неосторожный рассказ свой ругал себя уже последними словами.

– Чёрт ними, с показаниями! – напирал Борис. – Дай мне его завтра на один день! Нет, на пару часов. Быстро на машине подскочим в парк. Пусть он мне место покажет, где бандитов этих видел. Джип – машина тяжёлая. В дождь на мокрой земле обязательно должна колея остаться. Тем более, что место там глухое. Если найдём колею, то рядом можно и место захоронения вычислить. Не могли они все следы убрать, не могли!

Леонтий вздохнул горестно.

– Зациклился ты на этих бандюках, Боря. Всякой чепухе веришь, лишь бы дело сдвинуть. Выдумка же это! Глупая выдумка!

– Насчёт полёта – да, – убеждённо сказал Борис. – Бежали за ним быстро. Может, через кочки перепрыгивали. Вот ему и почудилось со страху… А насчёт трупа – очень похоже на правду. У нас была версии, что трупы из Москвы не вывозят, а прямо тут и хоронят. Морги проверяли, крематории, кладбища… А если в парке? Была и такая версия. А Лосиный остров – это место, где парк в настоящий лес переходит. И всё в черте города. Ночью и в лесу… Почему нет?

«Чёрт бы тебя драл с твоими догадками!» проклял мысленно коллегу Леонтий.

Он знал настырный характер Бориса. Откажешь – он ведь такой шум поднимет, что и до начальства эхо дойдёт. Звучное эхо. И телефон завтра же от звонков накалится. Тогда дело тихо не закроешь. Глядишь, Любанин этот в важные свидетели попадёт.

«Может, потому Любанин и историю придумал, что рассчитывал в свидетели попасть? И потом поторговаться? Но тогда складней надо было сочинять, правдоподобней. Но ведь сработало!»

Леонтий изобразил минутное раздумье.

Получилось не очень убедительно. Видно было, что решение он сразу принял, а сейчас лишь пытается вздыхать на разные лады.

– Под твою ответственность, – заявил он Борису. – С полным документальным оформлением. Бумаги оформляем, что привлечён в качестве свидетеля… Ты мне обязательно запрос оформи, с подписью! И выезд на твоём транспорте. У меня в отделе с машинами беда. Выезд сам организуй. И учти: он бомж, документов при нём не обнаружено, имя с его слов записано. Если сбежит, то чёрта с два мы его потом поймаем. Если только случайно. И ты мне «висяк» тогда подбросишь!

– Ни в жизнь! – пообещал Борис. – От меня ещё никто не убегал!

«А повезу я его на своей машине» решил он. «На личной…»

Отчего-то казалось ему, что так будет безопасней.

11.

Утро, конечно, не всегда бывает добрым. Иногда оно бывает хмурым (как совершенно справедливо заметил в своё время граф Толстой, но не тот, который Лев Николаевич, а тот, который красный граф).

Иногда не просто хмурым, а откровенно неприветливым. Таким неприветливым, что и встречаться с этим утром не хочется. Хочется поспать подольше, чтобы, проснувшись, миновать его и встретиться сразу с днём (день всегда одинаковый, суматошный, с ним полегче общий язык найти).

Но бывает и добрым. Честное слово, бывает!

Если проснуться таки утром где-нибудь в тихом уголке Подмосковья (как Сергей проснулся), на волшебной постели под ветвями ивы (где Сергей проснулся), отбросить оделяло и, потянувшись, ловить в полудрёме тихие дуновения прохладного ветерка (как Сергей сделал, проснувшись), а потом, зевнув, встать с постели и посмотреть на занимающуюся над речным берегом зарю, то воистину сказать можно (и каждый то подтвердит!), что добрыми силами послано утро доброе и светлое.

Простите, о чём спросили? При чём здесь речной берег?

Ах, голова дырявая! Совсем забыл сообщить читателям, что ива та, балдахин зелёный, стола (как выяснилось) на самом берегу реки. Ну, не то, чтобы совсем на берегу… Шагах в пяти от покатого берегового склона.

Так что вид от той самой ивы открывался просто фантастический! Нет, не просто фантастический, а такой фантастический, что, узрев красоты те, в любую фантастику поверишь.

В сказку даже – и то поверишь.

Вы, верно, читатели дорогие, облака розовые видели. Те, что на заре по небу гуляют. Облака же над той рекой и розовым были по краям подкрашены, и бирюзой расцвечены, и алые искры в них мелькали, и золотисто-жёлтое сияние с медовыми переливами пробивались.

Ах, чудесные были облака!

И розовый свет с речной водой перемешивался. И ровняли волны жёлтый речной песок, и спящие ещё водяные лилии качались у берега.

Хорошо было. Хорошее утро мастер-Бог подарил, на диво расписанное.

Так что посмотришь на такое, и жить хочется! Честное слово, хочется. Чтобы та за плечами ни было, какие бы глупости и ошибки не сотворены были прежде, какой бы пустой и бессмысленной не казалась жизнь вчера, а вот стоит дожить до утра такого, просто потерпеть немного и дожить, и понимаешь…

Есть всё-таки в этом мире что-то этакое, осмысленное. Не просто же так сотворено всё это.

Может, для меня?

Не жалко же Богу таких красок для меня. И для вас, читатели мои любезные, не жалко. Не просто же так он старался.

Быть может, радостно ему видеть, как там, на далёкой маленькой Земле, в укромном уголке, на брегу реки под ивой проснулся человек, посмотрел на нарисованную им картину и хриплым спросонья голосом пробормотал: «Вона как!»

Вот тут он, может, и улыбнётся.

Да, отвлёкся я, братцы, по небесные красоты рассказывая.

Герой-то мой уже умываться пошёл к серебряному рукомойнику, что на дереве висел (появления услужливых тазиков Сергей решил не дожидаться, да они, кстати говоря, почему-то и не появились).

А в кустах неподалёку он и ночной горшок нашёл для естественных надобностей.

После умываний и прочего всякого отправился Сергей искать Апофиуса. Потому как очень хотелось ему разузнать, зачем же они всё-таки к Клотильде приехали и с какой такой целью.

Но прежде обнаружил он на берегу волосатого, чумазого мужичка, который возился в песке, явно намереваясь своими короткими, но чрезвычайно мускулистыми руками, без помощи каких-либо инструментов, выкопать для какой-то цели нору прямо в песчаном откосе.

При том, в отсутствии всяких инструментов, с работой своей чумазый справлялся на удивление споро, со скоростью землеройной машины углубляясь в толщу песка и закидывая берег фонтанами грунта, извлечённого широкими лопатообразными ладонями.

Так лихо уходил он в стремительно растущую нору, что вскоре, пожалуй, и вовсе скрылся в глубине откоса, если бы не отвлёк его Сергей от работы невольно вырвавшимся из груди возгласом восхищения.

– Во даёт!

Чумазый, враз остановившись, замер на мгновение, потом, закряхтев, подался из норы и, выбравшись окончательно на поверхность, повернулся к гостю.

После чего Сергей смог поближе и повнимательней рассмотреть землекопа, внешность которого со всей очевидностью свидетельствовала о принадлежности последнего к миру духов.

Прежде всего, кожа на лице у него была тёмно-серого цвета с едва заметным желтоватым отливом (впрочем, этот цветовой тон мог быть лишь отражением рассветного сияния на небе, а вообще, как Сергей потом заметил, кожа землекопа, оставаясь серой, оттенки часто меняла, отражая, по всей видимости, смену настроений и чувств).

Глаза (точнее, глазки) были очень маленькие и подслеповатые, совершенно чёрные, словно состояли они из одних зрачков, без намёка на белки. И прикрыты были эти глаза длинными и жёсткими ресницами.

Волосы у чумазого, как и сказано выше, были очень длинные, ниже плеч (с учётом маленького роста – едва не до пояса), спутанные, сплошь засыпанные бело-рыжим пуском, так что лишь с трудом угадывалось, что были бы они тёмно-русые, с зеленоватым отливом на свету, если бы, конечно, были чистые.

А ещё у чумазого была длинная борода, привязанная к телу бечевой, чтобы не мешала она свободно двигаться в подземных норах.

Одет он был в кожаную куртку грубого покроя, клетчатую рубаху домашней выделки, на ногах – заправленные в сапоги до белизны тёртые кожаные штаны.

Щёки у землекопа были пухлые, губы – толстые, нрав – весёлый.

Землекоп, прищурившись, глянул весело на гостя и, хихикнув, заявил:

– А я тебя знаю! Ты вчера с Апофиусом к Клотильде в гости приехал! Апофиус, голова со специями, не иначе как к фее за советом собрался, причину какую-то искать…

И, спохватившись, добавил:

– Здрасте, кстати! Я Корнилий, земляной!

И попытался поклониться, но с поклоном у него ничего не вышло по причине чрезвычайной коренастости и плотности телосложения, а также из-за непривычки к подобным церемониям.

– Мы – духи простые, – словно извиняясь, сказал Корнилий.

Сергей мало что понял из его речи, но, соблюдая правила приличия, представился в ответ:

– Сергей.

Подумав, добавил:

– Водитель.

Ещё немного подумав, назвал и фамилию:

– Пантюхин.

Ещё немного подумав, добавил:

– С Апофиусом я… Работаю. Приехали мы… Так-то вот!

И вздохнул.

А потом любопытно ему стало до крайности, что же это за такая фея-советчица, о которой упоминал этот… как его…

Земляной? Это ещё кто такой?

– Земляной? – с удивлением повторил вслух Сергей.

– Ага, – подтвердил Корнилий и вытер ладони о куртку.

А потом одну протянул Сергей.

– Стало быть, будем знакомы.

Одну его ладонь Сергей смог пожать, только охватив её двумя своими. Иначе с рукопожатием ничего бы не вышло, уж больно широка была эта ладонь-лопата.

– Водяных знаешь? – осведомился Корнилий.

Сергей кивнул в ответ, но как-то не слишком уверенно.

– А я – земляной, – пояснил Корнилий. – В земле живу, в песке, в суглинке. Влажные почвы только не люблю, это которые с подземными водами. Ну их, влажные эти, вечно там ходы затапливает. Я, по молодости лет, везде копал, где можно. В Мещёре однажды весь лес изрыл, пока на болото не нарвался. А лет сто назад за ум взялся, стал с оглядкой всё делать, места выбирать.

Он зажмурился и махнул рукой.

– А то ведь столько раз на новое место приходилось перебираться! То люди набегут, строить чего-то начнут, так сваю прямо в галерею вобьют. Или котлован какой прямо посреди лабиринта выкопают. Или место не рассчитаешь – и вода в половодье всё затопит. По молодости и по глупости столько лишней работы понаделал, так сейчас и вспомнить стыдно. Копал, да бросал! Теперь наперёд думаю. Вот…

Он показал на откос.

– Жене дачный домик выкапываю. Осень скоро, так она хочет у реки малость пожить. На отлёт уток посмотреть…

Он хихикнул и рукавом вытер нос.

– Вот чего придумала! Она вечно что-нибудь придумает. То на птиц посмотреть, то зимой – на медведя в берлоге. Всё ей забавы подавай, да монплезир всякий с бланманже! Она ведь у меня…

Подмигнул Сергею.

– …заграничная! Ей-богу, из Европы в наши края прикатила когда-то. Да задержалась малость, лет на триста. Она родом из гномов. А гномы – публика известная. Народ зажиточный, прижимистый. Но на зрелища – падкий. Я ещё в детстве много чего про них разузнал! У меня дед как-то к графу Орлову в карету забрался да поездил с ним по Европам. Всё в тюках да в мешках жил, графу боялся на глаза показаться. Очень скромный у меня дед был, воспитанный! Так, с кареты на корабль, с корабля на карету пересаживаясь, до самой Италии добрался. Говорил, что и в Швейцарию заглянул. В Россию возвращался уже в багаже Суворова, потому на обратном пути был слегка контужен. Так он такого нарассказывал про дворцы гномов, про изумруды, сапфиры и всякие там рубины, что в их кладовых хранятся – вся семья с замиранием сердца слушала. Да, много чего повидал дед на своём век. А у меня вот…

Он показал на нору.

– Всё скромно и просто. Камней самоцветных в местных почвах отродясь не видел, и слитки золотые не попадались, так что красавицу свою заграничную развлекаю лицезрением красот родной природы, благо, что красот этих у нас в избытке… А, вот и жёнушка моя пришла! Голос мой услышала! Домик свой будущий посмотреть пришла!

Кусты боярышника на края откоса задвигали ветками, и из зарослей показалась супруга Корнилия, пожила и почтенного вида дама низкого, под стать Корнилию, роста и примерно такой же плотной комплекции.

Платье её была куда нарядней скромной одежды супруга. Одета она была в багровый, с синей оторочкой, балахон, на плечах украшенный золотистой вышивкой. На ногах были нарядные сапожки мягкой кожи, с блестящими металлическими вставками, богато разрисованными декоративным узором.

На голове её был синий бархатный колпак с меховой оторочкой по краю, верхушку которого венчал меховой же рыже-серый помпон.

На вид, как показалась Сергею, дама была в возрасте предпенсионном (то есть, лет примерно пятидесяти пяти… хотя какая у гномов пенсия?)

Впрочем, вид молодящейся дамы, конечно, обманчив и ошибся Сергей раз этак в восемь. Впрочем, с гномами ошибиться легко. Рождаются они сморщенными, вылитыми старичками на вид, но зато уж потом почти не меняются с возрастом, так что на вид никогда и не определишь, имеешь ли дело с почтенным подземным духом полутысячелетнего возраста, или с совсем юным гномышом годков шестидесяти от роду.

Впрочем, у совсем юного духа взгляд озорной и весёлый, щёки румяные и плотные, будто райские яблочки.

Супруга Корнилия таковым цветущим видом похвастаться не могла: лицо её было сморщенным, а взгляд полнее старушечьим, то есть подозрительным, колючим и замутнённым одновременно.

Впрочем, чувствовалось (непонятно отчего, но чувствовалось), но женщина она добрая, хотя от природы слегка занудная и не слишком расположенная к чужакам.

Супруга, переваливаясь с боку на бок, медленно спустилась по тропинке к берегу, на ходу, превозмогая одышку, ругая мужа на швейцарском диалекте немецкого языка, который (как и вообще немецкий язык) был Сергею знаком лишь по фильмам про войну, то есть, можно сказать, незнаком вообще.

–Гретушка! Гретхен любезная! – засуетился Корнилий, спиной загораживая нору. – Чего так рано пришла? Чего на веранде тебе не сиделось? А жилище ещё не готово, не готово ещё!

И он, попятившись, едва не заткнул нору задом.

– Его ещё копать и копать! Расширять надо! Расширять, тебе говорю!

Упрямая Грета, не сбавляя хода, пошла прямиком на мужа и остановилась только, когда от слегка развевающегося на ветру края балахона до Корнилия осталось полшага.

– Старый турак! – переходя на русский, продолжила Гретхен. – Разговаривать с незнакомец, болтать фсякий глупость фместо рапота! И фсё путать! Твой нора смотреть на зюйд!

Корнилий, вынув зад из норы, засуетился, размахивая руками, заметался вдоль откоса, слюнявя пальцы и пробуя воздух.

– Да нет же! – закричал он. – Какой юг? Юго-восток, как ты и просила!

– Нихт зюйд-ост! – отрезала Грета. – Строго зюйд! Что не есть нормаль для наблюдения осеннего полёта птиц! Ты толшен переделать нора, изменить направлений!

Корнилий, опустившись на четвереньки, примерился к будущему наблюдательному пункту.