Текст книги "Дети сакморов"

– Я бы вот в следующие выходные сюда приехал, – по-простецки заявил Сергей. – С женой и сыном. Парню одних мух ваших показать… или давешние фонари летающие. Вот восторгу-то будет!

«Эх, парень, простая душа!» подумал Апофиус и украдкой из-под козырька кепки посмотрел на небо.

Небо пока было тихим, светлым и летним, но Апофиус ему уже не доверял.

«Да будут ли ещё они, выходные эти?»

– Приезжай, – произнёс он вслух. – Непременно приезжай. Клотильда тебя с радостью встретит. Живёт одна, скучает… С ребёнком ей в радость будет повозиться. И птиц своих покажет, коноплянок. У неё коноплянки дрессированные. Умные птицы, страсть какие умные! И танцевать умеют на жёрдочках, и поклоны почтеннейшей публике отвешивать, и мелодии высвистывать, и много чего ещё завлекательного. Как увижу их представление – так смеюсь да упаду. Словно маленький, право слово, будто мне лет сто от роду! Да…

Улыбнуться у Апофиуса не получилось. Рот отчего-то перекашивало.

– А ещё на земляного посмотреть захочется! – радостно подхватил Сергей. – Забавный тип, честное слово! Нору какую-то копает…

– Вона что! – воскликнул Апофиус.

Остановился на секунду, так что Сергей едва не ткнулся ему грудью в затылок, махнул рукой досадливо – и пошёл дальше.

– А я-то, голова садовая, про Корнилия и позабыл, упустил приятели из виду! – досадливо причитал Апофиус, не сбавляя, тем не менее, хода. – Давно не был в волшебной стране, старых знакомых подзабывать стал. И невежливо это, конечно, и некрасиво. И супругу его, Гретхен, обошёл, упустил, не поздоровкался…

– Да я за двоих поговорил! – попытался успокоить его Сергей. – Они привет тебе передают.

– Голова перечная, дырявая, – не унимался Апофиус.

И крутил огорчённо этой дырявой головой в обе стороны, избывая досаду.

До опушки добрались примерно через полчаса.

Сергей настроился было на то, чтобы сесть на поваленное дерево да отдохнуть минуты две-три, но Апофиус был неумолим.

– И так затянули поход, – заявил он решительно и непреклонно.

И, подойдя к росшему на краю поляны древнему дубу, встал у широкого, в три охвата ствола и запричитал, запрокинув взгляд в тёмную, непроглядную листву:

– Адигельда любезная, наши извинения за беспокойство. Здравия тебе и наилучшего всего. Беспокоим мы тебя просьбою, неотложная помощь нужна, без тебя никак, так ты уж соблаговоли…

– Соблаговолить бы тебе по лысине твоей! – нелюбезно ответила листва.

Сергей поёжился.

– Рубин где? – допытывалась невидимая пока Адигельда.

Апофиус опустил голову и вздохнул горько.

– Нету, – промямлил он.

– Громче! – потребовала Адигельда. – Хотя если уж бормочешь себе под нос, так понятно, что явился с пустыми руками.

Раздался еле слышный свист и шелест, ветви зашевелились – и показалось, будто само дерево ими двигает.

Сергей испуганно попятился.

– Держись, парень, – подбодрил его Апофиус.

И самым тихим шёпотом добавил: «Да добрая она, добрая. Напускает на себя для блезиру, а так – доброта сама».

Откуда-то с самой вершины дуба и до корней его пробежал ветерок, волною донёсся слабый цветочный аромат – и полупрозрачная женщина плавно спустилась с ветвей дуба на землю, прямо между почтительно склонившимся в полупоклоне Апофиусом и совершенно опешившим Сергеем, который за прошедшие сутки так и не успел привыкнуть ко всем чудесам волшебной страны и всем её волшебным обитателям.

Плавностью полёта своего обязана была фея двум радужным, будто из тончайшей слюды сделанным крыльям, по форме своей походившим на крылья бабочки, только увеличенным пропорционально в размерах.

Крылья равномерными взмахами своими держали фею в воздухе, и спуск её был ровный и замедленный, каким бывает лишь падение во сне.

Бело платье её, вышитое серебристо-голубой нитью, ходило волнами будто под порывами ветра, хотя Сергей явственно ощущал, что движение ветерка давно уже стихло и воздух покоен.

«Будто она по воде плывёт» подумал Сергей и украдкой прикусил самый кончик губы.

Но женщина не пропала, и не пропал Апофиус, и волшебная страна осталась на месте.

Фея погрозила Апофиусу пальцем.

– Ты для чего рубин выпросил? – набросилась она на духа, вспоминаю давнюю потерю.

– Санторини спасать, – оправдывался дух, но так робко и неуверенно, что в правоте его засомневался и Сергей, который, правда, сути диалога не улавливал совершенно.

– И спас? – в голосе феи зазвучала ирония.

Апофиус отрицательно помотал головой.

– Не-а! Уж больно сильно бабахнуло. Не рассчитал я, Адигельдушка, тудыть его через коромысло!

– А рубин-то где? – наступала фея.

Апофиус виновато развёл руками.

– Не поверишь – Платону в кости проиграл. Мы для начала по кратеру винца разбавленного осушили, да и повторили потом. Я ему про остров утонувший давай рассказывать… приплёл, конечно, спьяну. Потом в кости играть начали, чего-то увлёкся я… И продул, как есть – просадил рубин. То ли самому Платону, то ли приятелю его, что подсел к нам играть. Уж стеснялся тебе на глаза показываться, извини.

– Не извиню, – отрезала фея.

И, повернувшись к Сергею, осмотрела его внимательно с головы до ног.

Сергей, смутившись по пунцовости, неловко шаркнул ногой (он был совершенно не в курсе, как именно следует здороваться с феями) и выдавил что-то похожее на приветствие:

– Ась-с-сте!

– И вам доброго дня, – запросто ответила фея.

Повернувшись к Апофиусу, уточнила:

– Рыцарь?

– Он самый! – отрекомендовал спутника Апофиус.

Сергею очень захотелось провалиться сквозь землю (жаль, что Корнилий не успел обучить его искусству мгновенного выкапывания нор).

– Похоже, близится что-то? – уточнила фея, глядя с прищуром на духа. – Не просто так ты ко мне пожаловал, да ещё и с рыцарем?

Апофиус вздохнул тяжело.

– От тебя ничего не скроешь, любезная сударыня. Прямо насквозь всё видишь.

– Что на этот раз выпрашивать будешь? – уточнила проницательная фея.

– С собой – ничего, – успокоил Адигельду дух.

Потом, посопев немного для солидности и отчего-то проведя взглядом по окрестностям, шёпотом попросил:

– Глянула бы ты в оконце хрустальное? Я понимаю, для этого особый случай нужен. Но случай сейчас, похоже, именно особый. Там…

Он показал пальцем на небо.

– …тёмное чувствуют, замутнение какое-то. А какое – и оттуда не видно. Пролез кто-то на Землю и замаскировался до поры.

Адигельда смотрела на духа внимательно, не отрывая взгляд, будто уже начала заглядывать за тёмный, тревожный горизонт.

Потом повернулась и, едва касаясь босыми, из туманной плоти созданными ступнями травы, подошла вплотную к дереву, под шелестящую крышу кроны.

Протянула и руки – и взяла явившийся из полумрака восьмигранный кристалл хрусталя, пронзительно блеснувший шлифованной гранью.

Отступила на шаг…

«Вот теперь не мешай ей» шепнул завертевшему головой Сергею Апофиус, совершенно не принимая во внимание то, что и сам своим шёпотом можем помешать колдовству феи.

…и подняла кристалл вверх на вытянутых руках.

Долгие секунды держала она его в таком положении, произнося заклинания, разобрать и тем более понять которые Сергей был совершенно не в состоянии, да и спутник его тоже, ибо и материализовавшийся в земном мире дух Апофиус был, признаться, не силён в старо-авалонском наречии, разве только мог воспринимать звуки его на слух, что людям сделать – крайне затруднительно.

Сергею заклинания слышались то как песенный напев перетекающих друг в друга гласных, то как наигрыш свирели, переходящий в тонкий, незримой струной тянущийся в воздухе флейтовый тон.

Сергей даже стал ритмично покачиваться под обволакивающие его мелодии, так что Апофиус, блюдя серьёзность момента, подошёл к нему, и, встав сбоку, незаметно дёрнул за рукав, призывая к порядку.

Гадание феи затянулось, её явно что-то тревожило.

Мелодичные напевы стихли, остался лишь нарастающий речитатив.

Голос Адигельды звучал всё громче и громче и вскоре, к величайшему недоумению своему и даже некоторому испугу, Сергея стал явственно различать пробивающийся сквозь нежный женский голос воинственный, мерно и грубо порыкивающий мужской басок.

Речь Адигельды на секунду оборвалась.

Потом она набрала воздух (Сергей мог бы поклясться, что в лёгкие, но откуда у этого полупризрачного создания лёгкие?.. впрочем, а что мешает и лёгким быть призрачными?)

И задала вопрос.

Только теперь Сергей догадался, что фея не напевала песню и не наигрывала модуляциями голоса мелодию, а именно вела речь, полную заклинаний речь, которая сейчас перешла в диалог.

И фразу она произнесла с вопросительно-требовательной интонацией.

Незримый собеседник молчал.

Женщина, повысив голос, повторила вопрос.

Потом ещё раз, и ещё, и ещё!

Она будто атаковала своим вопросом молчуна-невидимку.

Сергей беспокойно поёжился.

По натуре он был человеком бесконфликтным и тихим (жена считала, что даже робким, но вот это определение Сергей считал явным преувеличением по той очевидной причине, что робкие водителями работать не идут, а если и идут, то на российских дорогах не выживают).

Стать свидетелем конфликта (а то и безобразной ссоры) в стране духов он не собирался, а потому хотел уже деликатно повернуться к фее спиной, чтобы могла она спокойно доругаться с нелюбезным своим собеседником, но Апофиус, предупреждая манёвр, схватил его за плечо.

«Стой!» зашипел он. «Сейчас самое важное начнётся! Он ответит, он подчинится силе хрусталя – и ответит»

И действительно – невидимка ответил.

Коротко, отрывисто и как будто даже презрительно (у Сергея перед мысленным взором мелькнула картинка с дёрнувшимися искривлёнными губами) бросил он короткое слово.

И это было первое и единственное в ходе ритуала слово, которое Сергей смог разобрать.

«Сакморы» услышал он.

«Сакморы» произнесла фея.

«Сакморы» эхом повторил Апофиус.

И обмякшая рука его скатилась с плеча Сергея.

– Ничего не понял, – честно признался Сергей, пожав плечами. – Это что такое?

А хрусталь над их головами с коротким мелодичным звоном разлетелся вдруг на осколки, мгновенно растаявшие в воздухе, будто льдинки в кипящей воде.

Фея, теряя сознание, обмякла вдруг, и крылья утратили свет, став тускло-серыми.

Сергей бросился вперёд, чтобы подхватить её на руки, но тело, вспыхнув молочным светом, прошло сквозь подставленные руки и тихо пустилось на траву.

Фея лежала недвижно, с закрытыми глазами, провалившись в пропасть глубокого сна.

Сергей растерянно посмотрел на Апофиуса.

– Ты ей не поможешь, – сказал дух.

И досадливо потёр шею.

– Вот незадача! Я и представить не мог, что всё так плохо.

– Что плохо? – уточнил совершенно обескураженный Сергей, пытаясь сообразить, куда в этой волшебной стране бежать за врачами, да и есть ли они тут вообще.

– Ты не поможешь, – повторил Апофиус. – И никто не поможет. Ей просто поспать надо, в себя прийти. Слишком много сил она потеряла. Я и не думал…

Он развёл руками.

– …что с таким страшным врагом придётся столкнуться. О них и вопрошать опасно, а уж подойти к ним – всё равно, что к самой смерти подойти. Бедная Адигельда! Опять подвёл! Да что же такое, беспутный я дух – хотел за рубин оправдаться, и тут же опять подвёл!

Апофиус, всхлипнув, стянул кепку с головы и вытер слёзы.

– А долго она спать будет? – уточнил Сергей.

Понимая, что несёт чушь, тем не менее предложил:

– Может, «скорую» вызвать?

– Простота, парень, это хорошо, но в глупость она переходить не должна, – отчитал его Апофиус. – Феи – сами себе лекари, лучше не сыщешь. Они себя сном лечат. Вот только спать она будет три дня, не меньше.

– Это что же, – забеспокоился Сергей, – нам её три дня тут охранять? Жена не поймёт, опять скандал будет.

Апофиус решительно натянул кепку так глубоко, что едва не примял ею высоко торчащие уши и, схватив Сергея за руку, потащил опушки, подальше от дуба.

Сергей слегка упирался, но не из желания замедлить ход или и впрямь остаться у дерева для охраны адигельдиного сна, а более для приличия – ведь когда тебя без объяснений влекут непонятно куда, остаётся лишь вяло сопротивляться для сохранения остатков приличия.

– Никого тут охранять не надо! – бормотал Апофиус, набирая ход. – То, что ты деревом видишь – дворец феи. Она на перине спит, в спальне под высокими сводами, и никто здесь потревожить её не посмеет. Ты всё по-человечески видишь, неправильно и криво. Я-то знаю, я ваш взгляд изучил. Раз неправильно видишь, так молчи и иди за мной. И прекрати упираться, мне и так тяжело! Старый молодого на себе волочит! Имей совесть, я тебе в пращуры гожусь.

Сергей сопротивление прекратил, выпростал руку и покорно пошёл вслед за Апофиусом.

А что, собственно, ещё оставалось делать?

Лишь уточнил: «А куда мы идём!»

– На Поляну Кузнечиков! – всё ещё сердясь, бросил в ответ Апофиус.

14.

– Любанин, Викентий Демьянович, – представился Любанин, за два без малого дня отсидки приобретя повадки заправского мелкого зека.

И вежливо помялся на пороге, переступая с ноги на ногу.

– Меня Борис зовут, – как-то очень неформально и запросто представился молодой парень, сидевший почему-то не за столом, а на широком подоконнике следовательского кабинета.

По манере поведения (уверенной, но не хозяйской) и в особенности по месту расположения незнакомца не утративший наблюдательности Любанин пришёл к выводу, что Борис – парнишка, конечно, из органов, но в кабинете он – такой же гость как и сам Викентий Демьянович, только, конечно, в совсем ином правовом статусе.

Мысль эта сначала успокоила было Любанина (случайный человек, забежал за пустяковой надобностью на пару минут), а потом встревожила до крайности.

Сначала Любанин осознал, что бесфамильный пока Борис – гость не случайный и не залётный, поскольку привезли конвоиры в кабинет из изолятора – именно к нему, и хозяин кабинета (строгий и пухлощёкий следователь) не просто так покинул кабинет на время их разговора, не просто так погулять вышел, а именно по согласованию с этим вот невесть откуда взявшимся Борисом, а может даже, и по приказу Бориса.

И сидеть на подоконнике Борис может не по природной скромности, дабы стол чужой демонстративно не занимать, а чтобы показать, что беседа их неформальная, не для протокола, и к его текущему делу прямого отношения не имеющая, но всё же крайне важная, ибо если обстояло иначе, так и нет стоило бы кабинет занимать и хозяина выпроваживать.

Прокрутив в голове всю эту вереницу мыслей, Любанин вспотел невольно от нарастающего страха (появление незнакомца грозило новыми обвинениями), но при этом и отчасти порадовался тому, что после бессонной ночи в изоляторе сохранилась ясность ума и трезвость анализа.

«Повоюем ещё» неуверенно успокоил себя Любанин.

Впрочем, с кем он будет ещё воевать и за что именно – Викентий Демьянович совершенно не представлял.

– Я коллега следователя, который ведёт ваше дело – начал вносить ясность Борис.

Он спрыгнул с подоконника, подошёл к стоявшему в углу кабинета холодильнику, открыл дверцу, склонился и покопался в освещённой нише, чем-то гремя и звякая.

Любанин терпеливо ждал, не издавая ни звука.

Борис достал бутылку минеральной и глянул вопросительно на сидельца.

– Не откажетесь?

Любанин кивнул и сглотнул слюну.

В камере была вонь, жара и духота.

Будучи бомжом интеллигентным, к гнусному духу и изнуряющему плотному жару Любанин так и не привык (не было ещё практики ночёвок в теплотрассах), потому и не спал, и мучился, и исходил всю ночь тяжким потом.

Потому окрестил мысленно Бориса «ангелом», чему способствовало и наличие у незнакомца воздушной копны белых волос, делавшей его похожим на иконописного отрока.

Ангел достал с полки пластиковый стаканчик, налил зашипевшей воды – и протянул Любанину.

Сам же стал пить из бутылки, в промежутках между глотками ведя короткий вступительный рассказ:

– Умаялся ужасно, полночи на ногах… (бульк)

«А я – на табуретке» мысленно ответил Любанин.

– Дело, которое я расследую, Викентий Демьянович, любопытное. Обстоятельств в нём много, и ниточек мы нащупали достаточно. Всё я вам рассказывать не буду, ни к чему, да и вам не интересно. Но тут дело такое… Люди в Москве бесследно пропадают.

– Мне ли не знать, – вставил свои две копейки Любанин, на мгновение отрываясь от стаканчика.

– Вам ли не знать, – согласился Борис. – Но в нашем деле пропадают они по одной и той же схеме: вполне благополучный, обеспеченный человек связывается с какой-то совершенно мутной и стрёмной компанией, бригадой быстрого доения так сказать, состав которой мы пока до конца не выяснили. Потом этот человек перестаёт быть обеспеченным и благополучным, впадает в нищету, подсаживается на кредиты. Потом человек исчезает, замечу – совершенно бесследно. А его квартира оказывается в залоге у банка, который эту самую квартиру очень быстро реализует. По документам – комар носа не подточит. Отдал человек квартиру банку в обеспечение кредита, потом просрочил платеж, потом вообще перестал кредит гасить. По истечение определённого срока, в полном соответствие с договором квартира уходит банку. И бывший владелец в этот момент как правило всё ещё жив, и вроде как в курсе всех дел – и не возражает, ничего не оспаривает. А потом, как завершится переход собственности банку…

Борис выдержал достойную опытного трагика-любителя паузу.

И продолжил:

– …человек исчезает! Вот так – внезапно, среди дня или среди ночи, но исчезает. Без следа! Ни записок, ни прощальных слов, ни билетов, ни обрывков бумаги, даже личных вещей после него не остаётся – только пустая квартира с голыми стенами, полностью готовая к перепродаже. Потом в квартирке делается небольшой косметический ремонт, так и что и малейшие следы прежнего жильца исчезают – и она уходит новому владельцу. Вот так, Викентий Демьянович. Что скажете?

Любанин посмотрел по сторонам, выискивая, куда бы поставить опустевший стаканчик. Поставить было некуда. Свободные места были заняты серыми и чёрными папками-скоросшивателями, цветочными горшками в количестве трёх штук, наполовину наполненной мутной водопроводной водой пластиковой бутылкой, предназначенной для полива традесканции, юного фикуса и гардении и неведомо как сохранившейся древней печатной машинкой, запылившейся до того, что и название прочитать было невозможно.

Места для стаканчика уже не было.

Не было в пределах видимости и мусорной корзинки, куда можно было бы его поместить.

Поэтому Любанин помял затрещавший стаканчик и произнёс неуверенно:

– Так могли и в деревню уехать. Может, родственники у них…

Борис махнул рукой.

– Стандартная отмазка! Родственники, друзья, в гости позвали… А я вот проверил четыре случая – из нескольких десятков. Три мужчины, одна женщина. У них и родственники были, и жёны, и муж, и дети – у всех. Правда, у всех четверых отношения с родственниками были напряжённые. Это, по-моему, вообще общая черта у всех пропавших. Либо сами из семьи ушли, либо их попросили – на выход. Кого временно, кого – насовсем. Но эти четверо окончательно связей с родными не прерывали. Женщина, похоже, алкоголичкой успела стать, но дети её периодически навещали. И после пропажи по всем четверым пришли заявления от родственников. И я все проверил – ноль!

Борис показал нолик из сложенных пальцев.

– Их нигде нет. Ни в городе, ни в деревне, ни у дальних родственников, ни у близких, ни у знакомых, и даже у незнакомых – нет. Никто их больше не видел, не слышал, не встречался, даже мельком. И все вещи, что у них ещё оставались, исчезли. В пустоте! Проверяли морги, кладбища, лесополосы, даже пустыри и мусорные полигоны. Не все, конечно, и не везде…

– Москва большая, – заметил Любанин.

– Да, – согласился Борис. – Мест в Москве много, а силёнок у нас маловато. Все не проверишь. Но…

Борис подошёл к Любанину, забрал у него вконец уже истерзанный стаканчик и вместе с опустевшей бутылкой отправил в корзину, стоявшую, оказывается, в дальнем углу за рассохшимся шкафом со стеклянными, заклеенными серой бумагой дверцами.

– Но мой опыт, а он у меня не такой уж маленький, подсказывает, что при таком размахе безобразия, а пропали десятки, хоть заявления есть не по всем, но по количеству стрёмных квартирных продаж можно примерно оценить число пропавших, их десятки, и при таком их количестве – следы должны быть обязательно. Хоть кто-то где-то должен был мелькнуть, кому-то на глаза попасться, хоть лоскуток одежды оставить, записку, звонок, вскрикнуть хоть напоследок и быть услышанным. Были случаи, и не раз были раньше, когда у алкоголиков обманом забирали квартиры, вывозили их потом в глухие деревни и убивали. Но всегда находились свидетели: видели по дороге в деревню, видели в самой деревне, видели по дороге на казнь. Мы шли по следам и добирались до места захоронения. Обнаруживали тело… дальше дело техники. Сейчас же – ничего и никого. Тишь, гладь, пустота.

Борис подошёл к Любанину и с неожиданным пафосом произнёс:

– Вы моя надежда, Викентий Демьянович! Если не последняя, так уж точно – главная на данный момент. Единственная зацепка – живой свидетель…

«Ой, мама!» в ужасе мысленно воскликнул Любанин.

И слегка попятился, упёршись лопатками в дверь.

«Чего-то я не то сказал» подумал Борис.

– Если вы мне поможете, я непременно буду ходатайствовать…

Он кивнул в сторону пустовавшего стола.

– …вся наша следственная группа отметит вашу помощь! И мы докажем, что аварию спровоцировали бандиты, а вы – случайная жертва.

– Не хочу я быть жертвой, случайной – тем более, – забормотал Любанин.

Отчего-то ему очень захотелось выпрыгнуть в окно и задать стрекача в ближайший лес, под покров деревьев, под защиту непроглядных крон.

Но кабинет следователя был на втором этаже, и за окнами темнели решётки.

Безумную мысль о побеге с сожалением пришлось отбросить.

– А я ведь с самого начала вам про бандитов рассказывал…

Голос его, то ли от волнения, то ли от холода минералки, зазвучал неожиданно низко и сипло.

– Говорили, – согласился Борис.

– А мне не поверили!

Любанин прокашлялся. Не в его положении было обиды вспоминать, да и не в его правилах это было, но сейчас, когда впервые за долгие годы Викентий Демьянович почувствовал свою сопричастность большому и безусловно полезному делу, былая и почти уже умершая в нём бесшабашная принципиальность вновь ожила, отдышалась и стала подавать голос.

– Предупредить хотел. Так и подумал, что дело нечисто. А он смеялся надо мной. Вот за этим столом сидел…

Любанин показал на запылившийся сонный монитор, на экране которого с медлительным равнодушием сменялись картинки-заставки.

– …сидел и ржал как лошадь. Подначивал ещё: с самого начала расскажи про летунов своих, а то я, дескать, записывать не успеваю. Не записал ведь?

– Ваши показания относительно бандитов в дело не занесены, – честно признал Борис.

– И про яму в лесу ничего не сказано.

Помедлив немного, добавил:

– И про труп…

– А следователь у меня – умный парень, – заметил Любанин. – Всё как надо писал, я же протоколы подписывал, видел. Пьяный бомж Демьяныч из хулиганских побуждений выбежал на дорогу, спровоцировал аварию. На меня убытков на шесть миллионов насчитали…

– Шесть миллионов семьсот сорок тысяч, – уточнил Борис. – С копейками. Вы не трудитесь цитировать, Викентий Демьянович, я дело читал, и память у меня хорошая. В деле ничего лишнего нет, следователь и впрямь неприятностей не хочет, а хочет всё по-быстрому закрыть и в суд отправить. А я своё дело хочу закрыть, поэтому…

Борис показал большим пальцем в сторону зазывно манящего оконного прямоугольника.

– …предлагаю вам на сегодня вместо отсидки – прогулку. В парк! Неплохая идея?

Борис подмигнул заговорщицки, хотя никакого заговора и в помине не было.

А был у Любанина всё тот же прежний испуг.

«Чего-то подобного я и ждал» подумал Любанин.

И стало ему вдруг неожиданно легко и спокойно.

Потому что ощутил он себя беззаботным трупом, для которого всё плохое уже закончилось, и вообще – всё закончилось, да возможно, если хорошенько разобраться, и не было ничего в прошедшей жизни, ничего не начиналось, никак не продолжалось, а случилась лишь пара забавных случаев, пара поводов для шутки, а теперь и случаи эти закончились, так что мёртвый покой в душе – и да будет так!

– В парк? – переспросил Любанин и в свою очередь подмигнул. – А что ж, в парк – идея хорошая. На место, так сказать, событий. Поехали!

Борис удивлённо вскинул брови.

– Быстро вы согласились, Викентий Демьянович. А ещё пять минут назад у вас пот на лбу выступал, полагаю – от очень большого волнения.

– Да вы про долг очень вовремя вспомнили, – пояснил Любанин. – Полагаю, с таким долгом меня наверняка в тюрьме гноить буду долго. Даже если машины застрахованы были, всё равно гноить будут долго, до конца. Потому что на воле я могу и за честно имя побороться, и иск какой-нибудь встречный сочинить. А сдохну я в тюрьме – властям красота. Злодей наказан, всё шито-крыто. И перед родственниками пострадавших есть чем оправдаться: был злодей, да вышел весь. Так что получайте страховки, граждане, кто на такой случай страховался. А о всём прочем забудьте. Так я хочу, гражданин следователь, ещё разок на травку полюбоваться. На свежую травку хочу посмотреть.

«А если повезёт, то на ней и сдохнуть» мысленно добавил Любанин.

И прежний страх сменился в нём досадой и злостью на ту далёкую, почти уже полузабытую лунную красавицу, белоликую женщину со струящимися по воздуху ночными невесомыми волосами, чью фигуру скрывала накидка из диковинной чёрной искрящейся ткани.

Осколки нерастраченного ещё в бродяжьей жизни человеческого достоинства заходили, зашевелились в его душе, острыми уголками покалывая сердце.

«Не хочу из-за тебя пропадать, ведьма! Ты и твои подручные в грязь меня затянули, в топь, в гиблую топь. И не меня одного, чувствую это, что не одного меня. Не дождётесь, не буду вас покрывать! Выведу вас на чистую воду или вообще… на что вас там можно вывести?»

От таких мужественных мыслей Любанин даже распрямил спину и слегка приосанился.

Года три уже мужественные мысли не приходили ему в голову, он уже и забывать начал, как такие мысли в голове звучат и на какие подвиги зовут.

– Травку я вам обещаю, – подтвердил следователь. – Я сейчас, Викентий Демьянович, с вашим следователем все нужные вопросы порешаю, чтобы ваш выезд как полагается оформить. Сами понимаете, вы же под стражей, вас так просто на прогулку не возьмёшь. Полагаю, часа полтора у нас всякие формальности займут. В камеру я вас отправлять обратно не буду, иначе и там бюрократия разведут с повторной отправкой. Вы уж тут…

Он показал на истёртый, сиротско-серого окраса стул у окна.

– …тут посидите тихо. Хулиганить не будете?

– Ни в коем случае! – твёрдо пообещал Любанин.

– Так сидите на этом вот стуле, – продолжал Борис, – и вспоминайте пока, Викентий Демьянович, во всех подробностях вспоминайте ту самую ночь. Понимаю, больно и неприятно, но надо её вспомнить во всех деталях. И самое главное: максимально точно припомните то место, где ваши преследователи прятали труп. Если сходу вспомнить не удастся, то мы сделаем тогда так: остановимся недалеко от места аварии и вместе с вами пройдём весь ваш путь, от конечной точки до начальной.

– Я дорогу в подробностях не запоминал, не до того было, – заметил Любанин, пристраиваясь на опасно шатающемся стуле. – Ой, а он не привинчен у вас!

– Здесь не изолятор, мебель цивильная, – заметил Борис.

И уверенно добавил:

– И всё-таки информация у вас в голове! Поверьте моему опыту, информация по маршруту всегда у человека в голове откладывается, даже если на уровне сознания он её и не может из памяти вытащить. А на месте преступления она всегда всплывает, это не раз проверено. Так что сидите пока и запускайте память потихоньку. А я…

Он достал мобильный.

– …займусь вашим временным освобождением.

15.

Кузнечики были крупные, с телами, большей частью скованными из звенящей грозной бронзы.

Задние стальные лапы с хищными зубьями пилок крепились к малахитовым брюшкам.

Кузнечики водили по сторонам задорно поблёскивающими рубиновыми глазами, шевелили стальными жвалами и водили по воздуху стальными же тонкими усиками.

Из-под бронзовых покровов-надкрылий выступали кончики прозрачных, из тончайшего и прочнейшего стекла отлитых крыльев.

Величины кузнечики были такой, что встань вертикально любой из них – и оказался бы он высотою по крайней мере в полтора человеческих роста.

А некоторые оказались бы и в два раза выше человека, даже и самого рослого.

Подходить к кузнечикам было страшно.

Вели они себя очень смирно, стояли почти неподвижно, только изредка слегка шевелили усами и посвёркивали рубинами.

Они не пытались ни прыгать, ни щипать траву, ни даже передвинуться ненамного с места на место.

Но Сергей их смирению не доверял.

В гигантских насекомых он разбирался не очень хорошо, особенно в тех, что сделаны из металла, но прекрасно понимал и нисколько не сомневался в том, что удар задних лап такого кузнечика, с учётом его размеров и материала, из которого он сотворён, для человека гарантированно смертелен.

Если, конечно, под это удар попасть.

– Да смирные они! – подбодрил его Апофиус. – Объезженные! Подходи, не бойся.

Сергей робко подобрался к ближайшему скакуну, зайдя на всякий случай со стороны головы.

Кузнечик посмотрел на него с любопытством и пошевелил заскрежетавшими ротовыми щупками.

– Познакомился? – уточнил Апофиус.

И с ловкостью, неожиданной для довольно упитанного коротышки, вскочил на ближайшего к нему травяного скакуна.

Кузнечик присел на мгновение, затем легко и упруго распрямился и зашевелил передними лапками, от чего тонкий звон пошёл по поляне.

– Садись, не тяни время! – заторопил Сергея дух, оказавшийся весьма ловким наездником.

И, гордо рекомендуя транспорт волшебной страны, добавил:

– Вмиг домчат!

Сергей, набравшись смелости, зашёл сбоку и обнаружил, что на спине кузнечика закреплено бронзовое, в резных узорах седло, с сиденьем из светло-коричневой мелковорсистой замшевой кожи.

К седлу на чёрных кожаных путлищах крепились металлические кольца стремян с широкими основаниями для удобства стоп.

Судя по нежно-зеленоватой патине, и металл стремян был той же бронзой, столь полюбившейся когда-то мастеру, сотворившему этих необыкновенных верховых кузнечиков.

Окончательно убедившись в том, что кузнечик – вполне обычное средство передвижения в волшебной стране и даже снабжён необходимыми приспособлениями для удобства езды, Сергей, уперев левую ногу в лапу флегматичного стоявшего насекомого, правую ногу перенёс через седло, рукой схватился за высокую луку, и одним прыжком вскочил в седло, вмиг став заправским наездником.

Однако тут он обнаружил отсутствие необходимого приспособления для верховой езды, вполне привычного в мире людей.

– А поводья где? – уточнил Сергей, наклоняясь и растеряно осматривая кузнечикову голову.