Текст книги "Сначала было весело"

– Там рука, – совладав с дрожью, отвечаю я. – Похоже на то, что мужская. Не Нинкина.

– Может, дикие собаки с кладбища приволокли, – пожимает плечами Максим.

– До кладбища далеко. Здесь и поселений-то нет. А до ближайшего городишки километров пятьдесят, если не больше.

Спохватившись, натягиваю трусики и штаны. Уши начинают гореть. Мелькает несбыточная мечта оказаться во вчерашнем дне. Утром. И, высунувшись в окно, крикнуть подъехавшей троице: «Я никуда не еду!»

– Ладно, взгляну, – кривится Боксер.

– Может, не надо?

– Показывай.

Возвращаюсь в низину, только теперь впереди движется крепкий парень, и страх уступает место отвращению. Перед глазами появляется эта посиневшая рука, по которой ползают толстые зеленые мухи и проворные муравьи.

– Где?

– Вот тут.

Но руки на месте нет.

Обескураженно верчу головой. Была рука. Не могло мне это померещиться.

– Что-то я не вижу. Может, тебе показалось?

– Я ее хорошо видела, вот как тебя сейчас.

– Только я здесь, а ее нет. Или ты таким образом свои прелести решила продемонстрировать?

– Да как ты…

– Ой, какие мы недотроги! – кривляется Боксер. И враз посерьезнев, заявляет: – Я не намерен больше лазать по горам – достало! Возвращаемся.

– Но… – неуверенно возражаю я. Из головы не идет видение исчезнувшей руки. Слишком нехорошие ассоциации это вызывает.

– Может, Нинка уже вернулась или выбралась оттуда, где там она задрыхла.

– Давай позвоним – узнаем.

– Возьми и позвони, – отмахивается Максим.

– Я мобилу в палатке забыла, – признаюсь я.

– Курица! Ты бы голову еще забыла.

Некоторое время парень изучает содержимое карманов, затем брови озабоченно собираются у переносицы, и он, наконец, изрекает:

– Нет.

– Тоже забыл? – уточняю я.

– Я ее не выкладывал, – качает головой Боксер. – Как засунул в лагере, так и не трогал больше.

– Может, выпала?

– Может, – не спорит он. Но на лице написано сомнение. – Только карман закрывается на молнию.

– Не думаешь же ты, что его украли?

– Я думаю, пора возвращаться.

– Но…

– Я возвращаюсь. А ты сама решай.

Покорно бреду следом. Одна надежда служит оправданием: «Нинка уже в лагере». Вот только веры в это нет.

Назад идем быстрее. Я не заглядываю за валуны и под кусты, да и усиливающаяся жажда подстегивает.

Вот уже и палатка показалась.

Нинки не видно. Феди тоже.

– Загляни в палатку, – бросает Боксер, обходя машину. – Есть?

– Нет.

– Э-ге-гей!

– Может, он решил поискать Нину, – произношу я, понимая, насколько это сомнительно звучит.

– Может. Только я не намерен торчать здесь до ночи. Я сыт этим озером по самое горло. Достало!

– Но не можем же мы бросить их, – растерялась я, мысленно соглашаясь с Максимом. Желание убраться отсюда накатило неожиданно резко и сильно.

– Нечего лазить невесть где. Было сказано, чтобы ждал. Сами виноваты. Пешком дойдут – здесь недалеко. За пять-шесть часов можно к трассе выйти, а дальше попутками. А нет, так из Санатория такси вызовут.

– Может, покричать? – предлагаю я. – Если они рядом, то услышат.

– Эй, придурки! – запрыгнув на капот, орет Максим. – Возвращайтесь! Я не намерен за вами по горам ползать.

Пока я обхожу лагерь, Боксер вскрывает очередную бутылку пива.

– Будешь?

– Нет, – отказываюсь я, достав бутылку воды.

– Сейчас соберемся и, если они не появятся к этому времени, – едем.

– Но…

– Хочешь, возвращайся сюда с ментами – пускай ищут.

– А…

– Можешь остаться. Я один поеду.

Вздохнув, лезу в палатку. Лучше привести помощь, так будет надежнее, ведь сами мы уже искали Нинку. За Фёдора я не переживаю. После того что он сделал, если с ним что-то случилось – я только рада буду.

Стянув пропотевший насквозь спортивный костюм, натягиваю шорты и легкую блузку. Окунуться в озере да сменить трусики было бы неплохо, но не до этого сейчас.

Сунув руку в потайной кармашек рюкзака, нащупываю лишь фантик от конфеты. Мобильного телефона нет. Поспешно перерываю содержимое сумочки и рюкзака.

– Черт! – доносится снаружи. – Ключей нет.

– А где они? – вздрогнув, словно от порыва ледяного воздуха, шепчу я.

– Выпали, наверное.

– Может, поищем? – предлагаю я, выползая из палатки.

– Дура! Где мы их искать будем? – взревел Нинкин приятель, запустив в кусты полупустую бутылку пива. – Твою мать!

Недовольно каркнув, ворона стряхнула с головы пену и перелетела на соседнее дерево. Два немигающих глаза уставились на нас, словно ожидая чего-то. Появилась уверенность, что мне не хотелось бы знать, чего зловещая птица ждет с таким откровенно голодным взглядом.

– А если соединить проводки?

– Я смотрю, ты у нас профессиональная угонщица? – язвительно кривится Максим. – Может, научишь, как это делается?

– Показать?

– Покажи, – все еще ухмыляясь, манит каушинка… в общем, Боксер. В глазах столько самоуверенности и веры в превосходство, что тошно смотреть. Но другого выхода нет. Нужно потерпеть. А потом… Что делать потом, я не решила. В один момент распирает от желания забыть обо всем случившемся. Забиться в самый темный и тихий уголок, укрыться за стеной одиночества… и забыть. Но уже в следующий миг вскипает решимость отнести заявление и увидеть мерзавцев на скамье подсудимых. Чуть позже воображение рисует картины сладкой мести. Ненавистные морды перекошены от ужаса. Карикатурные зэки, плотоядно скалясь, теребят гульфики…

– Чего ждем? – вырывает из сладких грез резкий голос.

Вздохнув, сажусь на водительское кресло.

Когда отец – автослесарь и детство прошло на детской площадке под названием ремонтные боксы, некоторые навыки приобретаются сами собой.

Нащупав ногой педаль газа, поддеваю отверткой замок зажигания. Он на удивление легко поддается. Пару минут на то, чтобы отсоединить один проводок. Закорачиваю.

Безрезультатно.

Еще раз. И еще…

– Не получается?

– Искры нет, – обескураженно признаюсь я.

– Не умеешь – не берись.

– Я все правильно делаю.

– А она не заводится? – Голос Боксера полон сарказма.

– Может, аккумулятор сел? – предполагаю я, выбираясь из «Нивы».

– Или мозгов у кого-то нет.

Открыв капот, мы в унисон присвистываем.

Аккумулятор не разрядился, он испарился. В смысле, исчез.

– Твари! – Максим пинает машину. На бампере появляется вмятина.

– Что же нам теперь делать? – совершенно потерянно лепечу я, затравленно озираясь.

– Что делать, что делать… мобилу тащи.

– Нет.

– Что?! – рычит Боксер.

– В палатке ее нет.

– И где она?

– Боюсь, что там же, где и твоя, вместе с ключами.

Максим вздыхает тяжело и лезет в пакет с припасами.

– Что мы будем делать? – спрашиваю я, борясь с нервной дрожью.

Оставив вопрос без внимания, Боксер достает завернутый в газету пакет. Разворачивает его, нарочито громко шелестя бумагой.

– Лещик, – шепчет он, – копченый.

– Нужно же что-то делать! – сорвавшись, ору я. – Что-то делать!

– А я и собираюсь почистить рыбину, достать упаковку пива и ждать.

– Чего?

– Остальных, – пожимает плечами парень.

– Неужели ты не понимаешь – с ними что-то случилось!

– Не ори.

– Я… нужно искать их, давай в бинокль высматривать, пошли к ребятам из «Газели» – попросим помощи.

– В настоящий момент я не собираюсь никуда идти и никого искать. Буду пить пиво и наслаждаться жизнью.

– Но ведь Нина пропала!

– Да кому она нужна? Дрыхла где-то, а потом проспалась и вернулась. Нас нет, зато твой Федя под рукой. Вот и пошли муравьев жопой давить. Припрутся, будут рассказывать, что нас искали. Вот посмотришь.

Оторвав плавник, Боксер обсосал его и припал к горлышку. Кадык резко запрыгал вверх-вниз.

Взбешенная непроходимой тупостью и неспособностью признавать очевидные вещи, забрасываю на плечо рюкзак и решительно направляюсь в сторону гор. Доберусь до ребят на микроавтобусе, попрошу подкинуть до ближайшего городка. И пускай полиция занимается поисками Нинки. Если она еще… если она…

Опустившись на камень, обнимаю рюкзак и реву.

Как ни гоню видение покачивающейся в зеленой толще воды подруги, эта картинка настойчиво встает перед глазами вновь и вновь. Белое, как мрамор, тело, облако светлых волос, неотличимых от колышущихся рядом клубков водорослей, широко распахнутые, но совершенно пустые глаза.

Успокаиваюсь мыслью, что если подумал о каком-либо несчастье, то оно не может случиться, поскольку беда всегда приходит оттуда, откуда не ждешь.

Шелест гравия за спиной.

Видимо, Максим решил присоединиться ко мне, а не тупо жрать пиво.

Оборачиваюсь.

– Ой!

5. Встреча, ведущая в никуда

На тропинке стоит и смотрит на меня незнакомец. Концертный фрак некогда белого цвета, ярко-красный галстук-бабочка и черные лаковые туфли с острыми носками. Неожиданный наряд для пикника. А если еще добавить к этому широкополую соломенную шляпу и дамский ажурный зонт – типаж поражает. И это еще слабо сказано. У меня даже мелькает мысль, что я сошла с ума и начались бредовые видения. Что последние сутки – один сплошной затянувшийся кошмар.

– Я Вольдемар. – Прорезающиеся в голосе высокие нотки болезненно режут слух.

– Настя. А вы, случайно, не видели здесь девушки?

– Девушки?

Незнакомец поднимает голову, и его лицо выглядывает из тени. Совсем еще юное, редкий пушок только-только начал пробиваться, редкой порослью рыжея на подбородке и скулах. Глаза светло-голубые, до мраморной серости. И из-за этого взгляд кажется пустым.

– Да, – подозревая, что собеседник несколько заторможен, терпеливо разъясняю сказанное. – Девушку. Волосы светлые. Наверное, в красном купальнике.

– Наверное?

– Я не уверена точно, в чем она ушла из лагеря.

Вольдемар задумчиво жует губу, бросая быстрые взгляды на мои ноги. Жду.

– Видел девушку, – наконец сообщает он.

– Светловолосую?

– Да. Кажется…

– Где ты ее видел?

Невразумительный жест, и тихое:

– Там.

– Расскажи точнее, – прошу его, заглядывая в глаза.

Он молчит. Брови ходят во все стороны, выдавая напряженную работу мысли, или что там порождает его разум, но никоим образом не отражается в бледно-голубом зеркале глаз.

Терпеливо жду, покусывая губу.

– Хочешь, – растягивая слова, произносит наконец Вольдемар, – я покажу тебе мою черепашку?

– Может, позже, – изображая доверительную улыбку, касаюсь его руки. Брр, холодная! Из какого подземелья он вылез? – А сейчас отведи меня, пожалуйста, туда, где ты видел Нину.

– Нину?

– Ну, девушку… светловолосую.

– Пошли.

Развернувшись, парень, словно вошедший в раж берсеркер, напролом прет сквозь кустарник.

Забросив на плечо рюкзак, спешу за ним. Невольно морщу нос, от парня сильно пахнет, а если без галантности, то здорово воняет. Он что, в этом году еще не мылся?

Ветки царапают, хлещут, колют – я терплю. С потревоженной кроны за шиворот сыплются мусор и мерзкая живность. Только бы не клещ. Энцефалит даже звучит зловеще, что уж тут говорить о заболевании. Закрываясь по мере сил, уклоняюсь от особо толстых ветвей и продолжаю двигаться вперед.

Спина провожатого мелькает среди зелени, то удаляясь, то приближаясь.

С трудом поспеваю за ним.

Он, резко затормозив, оборачивается.

– Ты видел ее здесь? – принимаю стойку, словно гончая, учуявшая лису.

Небольшая прогалина, редкие деревья, густой кустарник, но следов подруги не видно.

– Не здесь. У меня есть черепашка, – заискивающе улыбается Вольдемар. – Хочешь, я ее тебе покажу, а?

– Нет. Прошу, давай быстрее найдем Нинку. А потом посмотрим. Все вместе, втроем с Нинкой и посмотрим. Она очень любит черепашек.

Вздохнув так печально, что мне на миг становится его безмерно жаль, парень продолжает путь. Не так стремительно, как прежде, но довольно резво.

Местность повышается, горная гряда, окольцовывающая эту долину, подступает совсем близко. Уже можно рассмотреть редкие пучки травы, умудрившиеся вырасти в набившейся в трещины пыли. Идти все труднее, под ногами то и дело оказываются камни. Подошва у кроссовок мягкая, поэтому острые выступы колют пятки.

Остановившись, парень вертит головой, отыскивая одному ему известные ориентиры. Наверное, местный. Вот только я не слышала, чтобы здесь где-то были поселения. Должно быть, из персонала или пациент Санатория. Последнее на первый взгляд куда как вероятнее.

– Далеко еще?

– Не… Совсем близко. А хочешь…

– Давай найдем Нинку, – проникновенно шепчу я, – а потом вместе посмотрим на твою черепашку. Я и Нинка. Идет?

– Ну…

– Вот и хорошо. Веди. Пожалуйста.

– Пошли, – несколько разочарованно протягивает Вольдемар. И с места в карьер бросается через кустарник.

От нервной дрожи бросает в жар. Только бы он не ошибся, и Нинка нашлась. Но червячок сомнения копошится, покусывает душу.

– Пришли! – заявляет парень, резко остановившись.

– А?

По инерции делаю еще пару шагов.

Хруст ветки за спиной. Боковое зрение улавливает стремительно приближающийся силуэт. Не успеваю ни обрадоваться, ни испугаться. Широкая, как ковш экскаватора, ладонь опускается на плечо.

Ойкнув, проседаю под тяжестью.

– Не рыпайся! – рокочет в самое ухо, давя тугой теплой волной на барабанную перепонку. Вторая ладонь сжимается на локте.

– Пусти, – предательские слезы наворачиваются на глаза. Ноги становятся ватными. – Пожалуйста, пусти.

– Конечно, – бьет по нервам бас, – потом.

– Попалась, – приплясывает Вольдемар. По его подбородку катится вязкая слюна, а в глазах пляшут искры. Страшные, безумные.

– Что вам надо?

– Ты, – следует лаконичный ответ.

– Отпустите! – визжу я.

Мощная ладонь зажимает рот, накрыв при этом лицо по самые глаза.

Извиваясь, пытаюсь вогнать в нее зубы.

Но удерживающие меня руки не дают такой возможности. Вместо этого встряхивают, словно куль с мукой.

А уже в следующий миг вместо ладони на лицо ложится дурно пахнущая тряпка.

Дыхание перехватывает. В глаза словно молотого перца насыпали.

Сознание куда-то уплывает…

Руки безвольно опускаются.

Провал.

6. Решетка и плеть

Окружающий мир проявляется, словно снимок в ванночке с реактивами. Из непонятной мешанины светлых и темных пятен фрагментами проступает картинка.

Грубо обтесанная каменная стена, возникающая где-то за головой и уходящая ввысь. Тусклая лампочка, которую настойчиво домогается то ли бабочка, то ли муха-переросток.

Приподнявшись на локтях, осматриваюсь.

Вырубленное в камне помещение отгорожено от коридора ржавыми прутьями, образующими решетку. Шишковатый потолок несет следы инструмента, вгрызавшегося в земную твердь. И это отнюдь не резец скульптора.

В голову приходит совершенно неуместный стих: «Томится в неволе орел молодой…» – звучащий, словно жестокая шутка. Черный юмор висельника.

Щиколотки что-то касается.

Щекотно…

А, крыса!

Стремительный рывок заканчивается на решетке. Любая мартышка позавидовала бы проворству и стремительности прыжка.

Перепуганная не меньше моего тварь улепетывает в противоположном направлении.

Облегченно вздохнув, пытаюсь разведать обстановку по ту сторону решетки.

Зазор между прутьями слишком узок, чтобы просунуть голову, поэтому удается рассмотреть лишь небольшой сектор тоннеля. Неровная стена без следов кладки, пыльные фонари под потолком, и все.

Где я?

Ответа на этот вопрос нет.

Что случилось? Меня похитили? Зачем? Кто?

Вопросов множество – ответов нет.

– Эй! – в отчаянии бросаясь на прутья решетки, кричу я. – Выпустите меня!

– Заткнись!

Вздрогнув, делаю шаг назад. Я не ожидала ответа.

– Кто здесь?

– Я ведь сказал, заткнись! – В голосе звенит злость.

– Выпустите меня! – не слушаясь здравого смысла, бросаюсь грудью на решетку, протягиваю руки на голос. – Выпусти…

Рык, топот и резкая боль, обжигающая просунутые сквозь решетку руки.

С криком отскакиваю.

На предплечьях буквально на глазах напухают кровоточащие рубцы.

Подняв глаза, вздрагиваю.

По ту сторону решетки стоит разъяренный карлик. И хотя у страха глаза велики, роста в нем точно не больше метра тридцати. Короткие кривые ноги широко расставлены, поросшая рыжеватым мехом грудь ритмично вздымается, жилы на шее вздулись, словно тросы, мясистые ноздри трепещут. Впору вспомнить о гномах. В руках плеть: рукоять сантиметров двадцати и полутораметровое плетиво в палец толщиной, на конце раздваивающееся, словно змеиный язык.

Дрожащими руками открыв замок, он распахивает дверцу.

Я в ужасе забиваюсь в угол.

– К… кто вы?

Карлик взмахивает рукой. Плеть послушно взлетает к потолку и стремительно и столь же безжалостно, словно атакующая кобра, падает на инстинктивно вскинутую в попытке защититься руку.

Боль от удара такова, что, кажется, будто сломана кость.

– А-а-а!

– Я же говорил, заткнись!

Очередной удар приходится на правое плечо и спину.

– А-а!

– Молчать!

Плеть рассекает кожу на бедре. Дернувшись, заваливаюсь на бок.

– Молчать, пока тебе не позволят говорить! – орет карлик, нависнув надо мной. Голые ноги, торчащие из-под кожаного передника, кривы и непомерно волосаты.

Свистит в воздухе плеть, звонко охаживая по бокам, спине и рукам, которые я поднимаю в бесполезной попытке защититься. Порванная в лоскуты блузка пропиталась кровью и липнет к спине. Я уже не кричу, лишь вою на одной ноте.

– Откроешь еще раз без приказа рот – убью, – шепчет мучитель, пиная меня под ребра.

Не в силах справиться с ужасом, зажмуриваю глаза.

Гремит, захлопываясь, дверь. Выстреливает язычком замок.

Растянувшись на каменном полу, давлюсь слезами и стоном.

За что?

Почему я?

Ответа нет.

С трудом поднявшись на четвереньки, ползу к сбитому из досок лежаку. За мной тянется цепочка кровавых отпечатков.

Больно-то как, мамочки!

Но страх, или даже скорее ужас, перед нечеловеческой жестокостью карлика душит крик. Остается лишь плакать, глотая жгучие слезы, и надеяться. Хотя один бог ведает, на что мне надеяться. Уж слишком все происходящее похоже на кошмар. Не могло в жизни со мною случиться этого. Не могло. Но я понимаю, что это не сон. Кошмар, но наяву. И он происходит здесь и сейчас.

Самое страшное – я не понимаю, что происходит. В голову лезут предположения, одно ужаснее другого. Благо телевидение нынче не скрывает темную сторону человеческой натуры. А скорее даже выпячивает, так что хочешь – не хочешь, но нахватаешься.

Работорговцы, поставляющие в восточные страны невольниц для гаремных утех.

Маньяки. Хотя эти предпочитают действовать в одиночку, если верить криминальному каналу.

Какие-нибудь сектанты. Нынче, пользуясь пассивной ролью православной церкви, в каждом городе по несколько молельных домов разных сект, а уж сколько тайных… а ведь есть еще и антагонисты: сатанисты и дьяволопоклонники разные.

Семейка извращенцев, как в «Доме 1000 трупов» или «Повороте не туда».

«Черные» шахтеры, использующие недобровольных помощников в их опасном и тяжелом труде.

Гномы, если Профессор писал не фантастику.

Ни одно из предположений не сулит ничего хорошего.

7. Ростом невелик, да нравом зол

– Эй! – грозно рычит карлик, стукнув рукоятью плети по решетке.

Вздрогнув, отскакиваю в дальний укол. Тело сотрясает крупная дрожь.

– Кажется, уроки ты усваиваешь, – довольно скалит желтые и непропорционально крупные зубы человек с плетью. – Иди сюда.

Мотая головой из стороны в сторону, жмусь в угол.

– Не заставляй меня злиться.

Дверь открывается, и карлик повторяет:

– Иди сюда.

Понимая, что, если я не подчинюсь приказу, плеть превратит кожу в лохмотья, через силу поднимаюсь. Не сводя взгляда с подрагивающего на полу кончика плетива, подхожу к двери.

– Стань туда, – кивает карлик.

Выхожу из камеры. В двух метрах от указанного места замерла Нинка. В расширенных глазах подруги мечется тот же страх, который скручивает мои внутренности в тугой клубок. Ее тело, носящее следы близкого знакомства с плетью карлика, едва прикрыто окровавленной майкой, оставляющей открытыми ягодицы.

Живая, слава богу, живая!

Подруга всхлипывает, подается навстречу, но не решается броситься ко мне.

Я тоже не делаю ни одного лишнего движения. Слишком свежа память о боли, слишком силен страх.

Остановившись в указанном месте, озираюсь. Осторожно, стараясь не вертеть головой.

Несколько сзади стоит, переваливаясь с носка на пятку, здоровенный мужик в пятнистом камуфляже. Под два метра рост, широченные плечи, скуластое лицо с высоким лбом и темными-темными, почти черными глазами. Светлые, а быть может, седые волосы пострижены под «ежик». В выправке сквозит что-то военное. И дело тут не в камуфляже, а в комплексе мелких, но красноречивых штришков. Прямая спина, цепкий взгляд, сидящая как влитая форма. Даже автомат на плече выглядит как-то по-армейски уместным. Нет сомнений, что он в один миг окажется в руках, и смертоносный поток свинца разорвет цель в клочья.

Встретив взгляд вооруженного мужчины, цепенею. Так, наверное, замирает мышь пред змеей. Гулко отзывается в ушах ток крови.

Взгляд скользит дальше, и я, вздрогнув, продолжаю осматриваться.

Коридор, начинаясь массивной железной дверью, уходит вдаль и там резко поворачивает в сторону. Мы стоим почти посредине. По правой от меня стороне сплошная стена, часть довольно грубо вырубленного в каменном массиве тоннеля. С противоположной – ряд решеток. За ними угадываются камеры. Шесть или семь. Вроде бы пустые.

Как оказалось, я ошиблась.

Карлик проходит дальше по коридору и открывает дверь крайней камеры.

– На выход.

Подволакивая левую ногу, появляется Федя. Одно ухо ярко-красное, величиной с ладонь. Под глазом припухлость, а на подбородке – кровь. Спортивный костюм в грязи, словно его в болоте неделю вымачивали. Обуви на ногах нет.

– Стань там.

Парень послушно выполняет распоряжение карлика.

Мелькает мысль: «А Боксера взяли или нет?»

Мужик в камуфляже отступает к стене и демонстративно кладет руку на рукоять заткнутого за ремень пистолета. Выглядывающий из-за плеча приклад автомата ныряет вниз.

– Для начала познакомимся. Меня зовут Господин Кнут. Никто не спросит: «Почему?»

Желающих задавать глупые вопросы не нашлось.

– Это, – продолжает низкорослый садист, указывая на здоровяка плетью, – Петр Евгеньевич. А на ваши имена мне насрать! А тебе?

– Тоже, – пожимает плечами седовласый здоровяк, представленный как Петр Евгеньевич.

Не забыть бы.

– А теперь перейдем к главному. Есть правила, – дирижируя плетью, прохаживается перед пленниками карлик. – И вы будете их выполнять. За ослушание – наказание! Для начала кнут.

– Чего вы хотите? – прижав руку к опухшему уху, спрашивает Федя. – Мой дядя заплатит много, только отпустите…

Обрывая речь на полуслове, свистит плеть. Мгновение назад она покоилась в руке, свернутая кольцом, а уже в следующее, вытянувшись, как стрела, впивается раздвоенным концом в затянутый жирком бок.

Закричав, парень падает на колени.

– Встать! – взвизгнул Господин Кнут, благоразумно держась на некотором расстоянии. Одним рывком не дотянешься, а там и мужик в камуфляже подоспеет. – Правило первое – послушание. Полное повиновение. Помните об этом всегда. Второе правило – тишина. Открывайте свои вонючие пасти лишь в том случае, если вам это позволят. Это все. Ах да! За хорошее поведение мы награждаем. Вы спросите как?

Желания задавать вопросы не возникло. Слишком свежа память о свисте плети и обжигающей боли.

– Сюрприз будет, – криво ухмыляется здоровяк надсмотрщик. – А сейчас приведем вас в порядок.

– В здоровом теле – здоровый дух, – изрекает карлик, почесывая потылицу рукоятью плети. – Хотя, если честно, ваш дух для меня не больше, чем пук, он меня совсем не интересует. А вот тело другое дело… Что-то я заболтался. Следуйте за мной. И без шуточек!

Петр Евгеньевич пристраивается сзади. Его движения вальяжны, даже несколько вялы, но это ленца уверенного в своей силе и реакции леопарда, готового в единый миг превратиться из расплывшейся по ветке тушки в смертоносный клубок клыков, когтей и ярости.

Следуя за карликом, мы доходим до поворота и оказываемся перед открытой дверью, ведущей в крохотную пещерку. Сомнений в том, что мы находимся в каком-то подземелье, не осталось. Заброшенная шахта или древняя каменоломня? Не знаю. Раньше под землю спускаться не доводилось. Не считать же за таковое визиты в подвал за картошкой да соленьями. Под сводчатым потолком ярко горит лампочка. Скудная обстановка – жестяное корыто метрового диаметра и пластиковая корзина – являют собой раритеты минувших эпох.

– Снимайте с себя все барахло и бросайте сюда, – указывает на бельевую корзину Господин Кнут.

Растерянно переглядываемся.

Плеть, взвизгнув, отмечается на моей спине кровавым росчерком.

– Смелее!

Вскрикнув от обжигающего прикосновения, поспешно отрываю от ран на спине заскорузлую блузку. Разуваюсь. От боли меня шатает, перед глазами плывет мутная пелена, шнурки приходится нащупывать.

Рядом Нинка поспешно стягивает через голову майку, шипя, словно проколотый мяч. Больше на ней ничего нет. Если не считать небольшого камушка в пупке.

Стоящий колом спортивный костюм уже лежит в корзине, а Федя проворно избавляется от носков.

Судорожными рывками расстегиваю пуговицы и спускаю шорты. Остались только узенькие трусики.

– Все. – В голосе карлика чувствуется злость. – Я велел снять все.

Стринги следуют за прочей одеждой в корзину. Невольно краснею. Хотя, казалось бы, до стыда ли сейчас?

– А теперь мыться, – распоряжается карлик, откровенно глазея на Нинкину грудь. Типичная мужская реакция на щедро отмеренную матушкой-природой роскошь.

– Лезьте в лохань, обе, – бросает здоровяк. Кажется, на него не произвели никакого впечатления ни прелести моей подруги, ни уж тем более мои. Совершенно безразличный взгляд.

Опустив ногу в воду, вздрагиваю. Она холодная. Но выбора нет. Взяв одну из лежащих на бортике мочалок и брусок мыла, тру ноги. Спина болит, напоминая о вчерашнем. И сегодняшнем тоже. Закусив губу, продолжаю оттирать пенной мочалкой грязь с колен.

– Ты тоже лезь, чего ждешь? – огрев плетью по ягодицам, прикрикивает на Федю карлик.

Парень поспешно втискивается в лохань, где и без того тесно. Постоянно сталкиваемся бедрами, локтями.

Кровь, сочащаяся из свежих ран, окрашивает пену в розовый цвет.

Пройдясь мочалкой по всему телу, начинаю по второму кругу.

– Ты, – плеть указывает на Федю. – На выход.

Парень поспешно выбирается из лохани и спешит к карлику. Тот кивает головой напарнику:

– Отведешь?

– Угу.

Проводив их взглядом, принимаюсь тереть живот. Рубцы, оставленные плетью, пекут, но я терплю. Злить карлика – плохая идея.

Рядом моется Нинка, то и дело задевая меня ягодицами.

Доносится скрип, оповестивший, что Федя заперт в камере.

Минутой позже возвращается Петр Евгеньевич. На лице скучающая ухмылка, в руках упаковка леденцов, один из которых неспешно перемещается в рот.

– Заканчиваем водные процедуры и выбираемся из джакузи, – маслянисто блестя глазами, хриплым голосом распоряжается Господин Кнут. – Если не хотите, конечно, поласкать друг дружку…

Первой выскакиваю я, следом Нинка.

– Молодцы, – тихо шепчет карлик, приближаясь к нам и беззастенчиво, несколько даже демонстративно разглядывая.

Стоим, по мере сил прикрываясь ладошками, дрожим, молчим и молимся.

Потянувшись, Господин Кнут бесцеремонно щиплет меня за сосок, от холода карандашом выглядывающий в сгибе руки, и поворачивается к Нинке. Подруга нервно сглатывает.

– Чистенькая, розовенькая, – облизывает губы карлик. Его пальцы скользят ласкающими движениями по рукояти плети. – А везде ли ты, девица красная, хорошо мылась?

Короткие и волосатые, словно гусеницы, пальцы проползают по ягодице. Нинка вздрагивает, но оттолкнуть руку не решается.

Здоровяк, с хрустом разжевав леденец, пристраивается на ящике с одеждой – хлипкий пластик болезненно скрипит. Равнодушное выражение лица говорит о том, что вмешиваться в происходящее он не намерен. Участвовать тоже. Словно глазок камеры – фиксация событий, не более.

– Здесь чисто, а здесь?

Пальцы скользят по груди, сжимают сосок.

Подруга сдерживает стон. Боль, причиняемая плетью, много страшнее.

– И здесь чисто, – шепчет низкорослый садист. В его глазах появился недобрый блеск хищной похоти. – Это хорошо. Осталось только проверить укромное местечко. О нем ты позаботилась? Тщательно вымыла? Отвечай, когда тебя спрашивают!

– Да, – сопротивляясь протискивающейся между ног руке сжатием коленок, едва не плачет Нинка. Воспротивиться насилию активнее она не решается. Не мне ее за это осуждать.

Некоторое время карлик интенсивно мнет промежность пальцами, то и дело засовывая их внутрь.

Опустив глаза, стою тихо, словно мышка. Очень испуганная мышка.

– Молодец. – Голос Господина Кнута несколько дрожит от возбуждения. – Можешь стать на колени и получить свою награду. Ну, я жду… На колени, я сказал!

Душа сопротивление в корне, мучитель хлестко бьет кулаком под дых.

Задохнувшись, Нинка как подкошенная падает на пол.

Я невольно вздрагиваю.

Мордоворот морщится, но молчит.

– Сколько вам можно повторять: «Послушание – вот начало всех начал»?

– И кончало всех кончал, – криво ухмыляется Петр Евгеньевич, причмокивая леденцом.

– Точно, – хохочет карлик. Плеть взлетает к своду, а затем стремительно падает вниз. Невольно вздрагиваю. На смуглой коже девушки вспухает белый V-образный след, который на глазах наливается краснотой. – Послушание и еще раз послушание.

Голос мучителя вызывает желание впиться в лицо ногтями, выцарапать глаза… вместо этого стою и дрожу. От смеси страха и стыда лицо пылает, как при высокой температуре, желудок неуместно просится наружу.

Подруга поднимается на четвереньки, словно загнанный пес, хватая воздух широко раскрытым ртом.

Перехватив плеть двумя руками, карлик крутит петлю. Оседлав Нинку, словно ковбой кобылу, набрасывает плетиво на шею и тянет на себя.

– Я приказываю – ты выполняешь. Запомнила?

– Да, – хрипит девушка. Ее лицо налилось кровью, по щекам струятся слезы.

– Вот и замечательно! – восклицает Господин Кнут. Сложив плеть, он задумчиво похлопывает обтянутой кожей рукоятью по ладони.

Нинка покачивается под весом мучителя, но держится. «Словно племянника на лошадке катает», – мелькает ассоциация, абсурдная по своей эмоциональной неуместности. Лишь нечеловеческий страх перед карликом не дает истерике прорваться наружу.

– О! – восклицает Господин Кнут, внезапно оживившись. Изогнувшись, он рукоятью плети раздвигает ягодицы Нинки и, обнаружив искомое, проталкивает ее внутрь.

– А-а!

Несчастная дергается, но мучитель, словно взаправдашний наездник, сжимает ребра коленями и хватается свободной рукой за волосы.

– Родео, – роняет надсмотрщик в камуфляже, кривя в ухмылке губы. А взгляд пустой, равнодушный. Страшный.

От рывков девушки торчащая наружу часть рукояти дергается из стороны в сторону, а кожаное плетиво хлещет по сторонам.

– Замри! – орет карлик. – Тпру!

Подруга, скуля, замирает.

От страха меня колотит дрожь. Сердце, кажется, превратилось в кусок льда. Не я, только не я.

– На чем мы остановились? – интересуется Господин Кнут, слезая с «лошадки».

Нинка смотрит на мучителя полными слез глазами и молит:

– Отпустите, пожалуйста…

– Как только закончим с приятной частью, – подмигивает карлик, сдвинув передник набок. Невольно отмечаю, что сила, приплюснувшая тело к земле, здесь проявила милосердие. И даже, я бы сказала, щедрость, словно компенсируя недостаток роста. – Это будет наградой за усвоенный урок.