Текст книги "В моей смерти прошу винить… (сборник)"

– Мама, мамочка, – прозвучал детский голос, но ребенок так и не повернулся.

Анна медленно приближалась.

– Ванечка?

Какой на хрен Ванечка?! Это монстр! И он хочет убить меня!

Она подходила. Теперь Аня увидела, с чем играет ребенок. Она вскрикнула и выронила нож. Ванечка встал и выставил когтистую лапу с окровавленной головой Бориса. Аня завизжала и побежала в коридор.

– Мама, мамочка…

Аня схватила связку ключей и попыталась подобрать нужный. Руки тряслись. Ключи противно звенели. Первый ключ. Не тот. Второй. Нет. Аня то и дело оборачивалась. Третий… Ванечка стоял в метре от Ани. Она повернулась, все еще продолжая манипуляции с ключами. Голова брата в руке чудовища была повернута лицом к Ане. Когда четвертый или пятый ключ с долгожданным щелчком вошел в скважину, голова открыла глаза и мерзким голосом произнесла:

– Шевелись! Когда с мужиками кувыркалась, поди, порасторопней была!

Аня повернула ключ, открыла дверь и выбежала из квартиры.

Дом 14 по Ферганскому проезду Аня нашла сразу, несмотря на то, что она здесь была всего лишь второй раз. Все было как прежде. Лифт, больше похожий на общественный туалет, квартира-муравейник, заляпанная дверь, за которой было ее спасение. Возможное спасение.

– Еттык! А эта ты?! Пащему без званка?

– Понимаете…

– Што, апять?

Аня рассказала Коравье все. Даже свои предположения по поводу Паши. Через двадцать минут вся мебель в комнате была сдвинута к стенам, люди, до этого снующие без дела по квартире, сидели вокруг пляшущего Коравье. Шаман подпрыгивал, бил в бубен, от звука которого закладывало уши, и напевал что-то на своем языке.

Вдруг шаман замер, последний раз ударил в бубен и осел на пол. Коравье прошептал какие-то слова и закрыл глаза. Снова прогромыхал бубен, но шаман даже не дотронулся до него. Теперь Ане стало по-настоящему страшно. Она зажмурилась. Когда Миронова открыла глаза, на нее смотрел шаман.

– Имя ангъяка.

– Кого?

– Имя!

– Ванечка.

– Иван! – Удар в бубен. – Иван! – Удар. – Иван!!! – Казалось, что от гула после удара в бубен завибрировала вся комната. – Духи тундры призывают тебя уйти из мира живых! Уходи!

Шаман снова обмяк; бубен выпал из его рук и покатился к Ане. Она взяла его. Странная вибрация сотрясла все тело, будто вместо кожи на бубен натянули ее и ударили. Из оцепенения Аню вырвал шаман Коравье.

– Все, девочка. – Он взял у нее бубен. – Атау!

– Атау, – повторила Аня и посмотрела вокруг. Люди ушли; кроме нее и шамана в комнате никого не было.

– Атау. – Коравье указал ей на дверь.

– Это все? Он не вернется? – спросила Аня уже в коридоре.

– Не вернется. Духи тундры его не выпустят, – уверенно произнес шаман и закрыл дверь перед девушкой.

– Идиотка, – произнес Коравье, как только остался один.

Он лечил головную и зубную боль, делал аборты и обрабатывал раны народными средствами. Люди верили ему. А куда им деваться? Человек, придумывающий себе проблемы, только и вылечится благодаря внушениям. Сегодняшняя пациентка навыдумывала себе такого, что подорожником не обойтись.

Шаман улыбнулся и погладил тугую кожу бубна. Дешевая подделка обошлась ему в четыре тысячи рублей; так, купил как аксессуар – шаман без бубна, что доктор без диплома. Вот покупка и принесла первую прибыль. Коравье даже и не рассчитывал из этой безделушки извлечь более или менее приличный звук. Обечайка вырезана не то из тополя, не то из липы; кожа, скорее всего, бычья. Одним словом, аксессуар. В его родном селении для бубна брали кожу желудка моржа, выделывали и, чтобы бубен звучал по-особому, коптили ее на огне. Обечайку вырезали из твердых пород древесины. Но здесь это ни к чему.

– Духи тундры призывают… – Коравье едва сдержался, чтобы не рассмеяться вслух.

Он и дома-то не очень верил во всех этих духов, ангъяков, а здесь в Москве каждый подросток – ангъяк. Смотрит стеклянными мертвыми глазами и думает, кого бы зарезать за мобильник.

Это ж надо как девку послеродовая депрессия приперла. Ангъяка выдумала. Да, действительно, существует легенда о душе младенца, мстящего за свою смерть. Но это же миф!

Вдруг шаман услышал какое-то шуршание в старом шкафу. Он прислушался. Шорох стих, но раздался новый звук. Коравье слышал такой у себя в селении, когда кот загнал в угол огромную крысу. Тварь верещала как…

…как сейчас.

Шаман подошел к шкафу и резко открыл дверь. На каком-то тюке сидел годовалый мальчик.

Ванечка встал, заверещал, как атакующая крыса, и прыгнул на шамана. Последнее, что вспомнил Коравье перед смертью, так это концовку легенды.

«Ангъяку ничего не оставалось, как повиноваться шаману и уйти из мира живых», – гласила она.

Но это была одна из версий.

Аня вернулась в квартиру. Медленно прошлась по ней в поисках следов пребывания Ванечки. Но не найдя ничего, вздохнула и пошла к шкафу собирать вещи. В метре от гардероба остановилась – ей вдруг показалось, что там кто-то есть. Несмотря на уверения колдуна, Аня очень боялась, что это ангъяк.

«Да нет! Нет, конечно же!» – отмахнулась Аня, но дверь открывать не спешила.

Когда внутри шифоньера кто-то заверещал, Миронова отпрыгнула, схватила сумку и выбежала в коридор.

«Вещи можно забрать и потом».

Даже если это всего лишь крыса, встреча с ней была не запланирована.

В начале апреля дефицита билетов не предвиделось, поэтому один билет в купе Анна приобрела без труда. Поезд отходил в 16:30, у Ани был час свободного времени. Очень хотелось есть. С этими ангъяками, шаманами и изгонениями дьявола она совсем забыла о еде…

… и о брате…

Она совсем забыла о Боре. Неужели монстр убил его? В это верилось с трудом. Сейчас вообще во все, что с ней произошло, верилось с трудом. Беременность, роды, убийство Ванечки, смерть Пашки, голова Бори в руке призрака, шаман с бубном… Все это элементы не ее, чужой жизни. Все это произошло, но не с ней. С кем угодно, но только не с ней.

В кафе негромко играла музыка. За столиком у окна сидел пожилой мужчина и очень быстро ел. Аня подошла к стойке, посмотрела на меню, написанное от руки. Рис и тефтели, гречка и гуляш, макароны и котлеты. Обилие пищи вызвало невольное урчание в животе. Аня определилась с выбором и уже собралась его озвучить, когда поняла, что она здесь совершенно одна. Ни посетителя, жадно поедающего свою порцию, ни продавца за прилавком, даже само кафе стало каким-то странным. Вместо прилавка стоял ресепшен, точно такой же, как в клинике Веры Павловны, меню осталось, но вместо котлет, гречки и тефтелей в нем были написаны виды услуг:

Аборт – 6000 руб.

Роды в срок – 12000 руб.

Искусственные роды – 15000 руб.

Роды с умерщвлением младенца – 20000 руб.

Изгнание ангъяка – 25000 руб.

Аня попятилась. Удар в бубен заставил девушку подпрыгнуть. Она посмотрела в сторону, откуда исходил звук. Ванечка вышел из комнаты за ресепшн-стойкой. Он держал в руке бубен и бил по нему колотушкой. Аня поняла – шаман ее обманул: ангъяк никуда не ушел, и, похоже, Коравье узнал об этом первым. Она не была уверена, но ей показалось, что кожа, натянутая на обечайку бубна, когда-то была лицом горе-шамана.

С каждым ударом бубна Анна вздрагивала и делала шаг назад. Удар. Шаг. Удар. Шаг. Аня отходила, пока во что-то не уперлась. Ангъяк приближался; растянутое лицо Коравье вибрировало. Аня повернулась. За спиной стояло гинекологическое кресло. Вдруг какая-то неимоверная сила подняла девушку и швырнула на него. Ноги Анны самопроизвольно раскинулись и легли на опоры. Она попыталась встать, но тело не слушалось ее; ободы на опорах сомкнулись на лодыжках и развели ноги еще шире. Мертвое дитя подошло совсем близко, но Анна видела его. Ванечка перестал бить в бубен, улыбнулся и развернул атрибут шамана к девушке лицевой стороной.

– Духи тундры призывают тебя… – произнес бубен голосом Коравье.

Аня видела, как шевелится растянутый рот.

– Тужься! Тужься, тварь! – Голос искаженный, но все-таки Аня его узнала. Он принадлежал Вере Павловне Быковой.

Ванечка засмеялся. И практически сразу же Аню скрутила жуткая боль. Ребра, внутренности, низ живота – все будто выворачивало наизнанку. Ей было больно. Очень больно!

– Мне больно! Мамочка, как больно! – закричала Миронова.

– Трахаться тебе не больно было, шлюха?! – загудел бубен.

Чьему голосу он подражал, Ане было все равно. Девушка почувствовала ужасную боль в промежности, будто туда засунули раскаленную кочергу. Кричать не было сил, поэтому Аня застонала. Боль стала нестерпимой. Миронова посмотрела помутневшим взглядом себе между ног. Там на табуретке стоял ангъяк. Его руки по плечи были в ней. Мертвец заверещал и засунул голову вслед за руками. Аня вскрикнула и тут же замолчала. Ванечка рвал внутренности матери и лез вперед. Аня уже ничего не чувствовала. Весь мир вокруг помутнел.

Монстр может успокоиться только после того, как истребит всех виновных в своей смерти. Я – последняя.

– Я – последняя!.. – протяжный крик утонул в городском шуме.

В моей смерти прошу винить…

Светлана Алексеевна подошла к школе, посмотрела на окна, где учился ее мальчик, ее Сашенька. Женщина поправила одной рукой седую прядь, выбившуюся из-под синего платка, а другой запахнула полы серого плаща. Мелкий осенний дождь хлестал по изможденному лицу. Капли собирались в морщинках и стекали, будто слезы, к уголкам губ, к подбородку. Светлана Алексеевна уже года два не плакала, и вот сейчас ей хотелось, но она не могла. Она не могла предать Сашеньку и показаться перед ними в таком виде.

Женщина вошла в просторный вестибюль, осмотрелась – за столом прямо у входа сидел работник ЧОПа и, придерживая рукой голову, дремал.

– Поспи, сынок, поспи, – прошептала Светлана Алексеевна и пошла к лестнице.

На втором этаже женщина подошла к кабинету химии и посмотрела по сторонам – слева, в конце коридора, уборщица в синем переднике мыла полы. Светлана Алексеевна резко открыла дверь и вошла в кабинет.

– Сдаем работы. Санников… – Вера Федоровна, учительница химии, замолчала, увидев гостью.

Светлана Алексеевна подошла к кафедре и остановилась в метре от учительницы. Дети сидели молча – они прекрасно знали вошедшую. Особенно Санников. Он медленно встал.

– Сядь на место, – не поворачиваясь к подростку, произнесла Светлана Алексеевна. Тихо, но властно.

– Что вы себе позволяете? – еле выдавила из себя Вера Федоровна. – У нас здесь урок…

– Заткнись! – прошипела Светлана Алексеевна и, откинув полу плаща, достала обрез охотничьего ружья. Одна из девочек взвизгнула; Светлана не была уверена, но ей показалось, что это Лейла Сидорова – она сидела за одной партой с Сашенькой.

Учительница попятилась, пока не уперлась в подоконник.

– Зачем вы это делаете? – дрожащим голосом спросила Вера.

Ответом был выстрел. Вера Федоровна ударилась о раму и упала лицом к ногам убийцы. Светлана развернулась к классу и, еще оглушенная выстрелом, скорее рефлекторно, нажала на спусковой крючок. Санников отлетел на парты и затих. Женщина уронила оружие и осела на пол. Она не видела ни разбегающихся детей, ни орущего в телефон взъерошенного охранника, ни убитых людей. Ее глаза застилали слезы. Впервые с того дня, когда умер сын, впервые с того момента, когда она пообещала отомстить.

Сашка Мартынов не любил химию, но очень старался, чтобы Вера Федоровна этого не заметила. И причин тому несколько. Во-первых, если он завалит химию – не видать ему одиннадцатого класса как своих ушей, а вместе с тем и мечты всей своей еще пока коротенькой жизни: стать художником. Во-вторых, Вера Федоровна (Верочка, как он называл ее только в своих мечтах) Саше очень нравилась. Да что там, он был в нее влюблен, к сожалению, без каких-либо намеков на взаимность.

Когда тебе пятнадцать и ты влюблен, когда предмет твоего обожания в метре от тебя, трудно думать о щелочах и кислотах, о пробирках и колбах, о соединениях… В эти короткие сорок пять минут Саша думал только об одном соединении, которое было ближе скорее к урокам анатомии. Но потом он мысленно одергивал себя, мол, уроки анатомии только в одиннадцатом классе, а до него еще надо как минимум получить четверку по химии в году. Единственным уроком, где он мог по-настоящему предаться своим мечтам, был урок физкультуры. У Саши было плохое зрение, которое с каждым годом ухудшалось. Как он иногда подшучивал сам над собой: «С каждым годом линзы на моих очках становятся толще на один миллиметр». Окулист каждые полгода выписывал лекарства, упражнения и освобождение от физкультуры. В общем, когда весь класс подтягивался, сдавал кроссы и прыжки в длину, Саша тихонько сидел на скамейке и рисовал.

Портреты Веры Федоровны занимали большую часть альбома. И почти все они изображали любимую учительницу в обнаженном виде. Саша рассматривал каждое из них и чувствовал, как возбуждение наполняет его, грозя вырваться наружу. Чтобы хоть как-то уменьшить желание, Саша закрыл глаза, но Вера была и там – у него в голове.

– Дрочишь, четырехглазый?

Одновременно с этими словами Саша открыл глаза и захлопнул альбом. Перед ним стояли Леша Санников и Игорек Ларин.

– Леха, да у ботана стояк! – произнес Ларин так, будто увидел Эйфелеву башню из окна своей общаги.

И тогда Саша вскочил и побежал к выходу; ребята засмеялись.

– Ты видел? – успокоившись, спросил Игорь. – У него там голые тетки.

– Да не тетки, дурак! – Леша усмехнулся. – Там наша Верочка.

Они ждали Сашу после уроков у заброшенной котельной. Мартынов увидел ребят, только когда они окружили его.

– Ну, очкарик, показывай, что у тебя там. – Геворг Мурадов, самый маленький из одноклассников, подошел к Саше и дернул папку с рисунками. Сашка знал, что потеряй он даже очки, все равно, на ощупь, смог бы побить этого недоростка, но у него за спиной стояли Санников и Ларин. Геворг еще раз дернул папку – уже сильнее, настойчивей. Сашка обеими руками прижал ее к груди.

– Ты че, лохозавр?! – Хулигану явно не нравились попытки жертвы сохранить свое имущество.

– Ребята, оставьте меня в покое, – пробормотал Саша.

К нему подошел Санников и обнял за плечо.

– Ребята, оставьте меня, – передразнил он Мартынова. – А то меня маменька заругает.

Упоминание о маме в таком тоне у Саши, мягко говоря, вызывало гнев. Он еще крепче сжал папку.

– Кстати, Мартын, а где она сейчас полы моет? На автобазе?

– О, да ее повысили, – включился в разговор Ларин. – В прошлом месяце она в моей общаге сортиры драила.

Ребята засмеялись, и Сашка, не совсем соображая, что происходит, ударил Игоря. Не сильно, так, вскользь, но лица хулиганов перекосило до неузнаваемости.

– Ах ты, сука четырехглазая! – заорал Геворг и прыгнул Сашке в ноги. Когда Мартынов упал, его волновало только одно – чтобы очки не сломались.

Сашка зашел домой, когда мамы еще не было. Она уходила рано, а приходила поздно. Утром она мыла полы (Ларин был прав – она убиралась у них в общежитии), потом шла на основное место работы, а вечером – на автобазу. Сашка бы и рад был помочь, но для этого ему пришлось бы перейти на вечернее, и тогда до свидания карьера художника. Да и мама этого никогда не допустит.

С того момента, как погиб отец – его завалило на шахте, она все взвалила на себя. Мама стойко перенесла невосполнимую потерю – она не плакала на похоронах, она не плачет и не жалуется сейчас. Саша иногда думал, что он не такой, как мама. Он – нюня, ботан, лохозавр. Ему всегда хотелось плакать. Он не мог, как мама, держать удар. Вот и сейчас, стирая грязные вещи, Сашке хотелось разрыдаться. Он не мог понять – за что?

Очки не разбили, но одно ушко отломилось. Закончив с бельем, Саша пошел к себе в комнату. Сел за стол, включил настольную лампу и принялся за починку очков.

«Даже если придется замотать ушко изолентой, – решил Саша, – я ни за что не скажу маме о поломке».

Ему снова захотелось плакать.

«За что? Ведь я им ничего не сделал!»

Он вспомнил, как Мурадов тянул папку, как Санников издевался, как Ларин говорил плохие слова о маме, как… У него встал перед глазами образ маленького наглого Мурадова.

«Ну, очкарик, показывай, что у тебя там», – вспомнил Саша слова Геворга.

Саша надел очки и осмотрел стол.

«Дрочишь, четырехглазый?»

Они видели, что у него в папке, и ждали после школы, чтобы отобрать.

«Леха, да у ботана стояк!»

Отобрать и показать всему классу! Сашка похолодел. Он заметался по комнате. На кровати папки не было, на столе тоже. Саша выбежал в коридор. На кухне, в ванной, в прихожей и в комнате мамы рисунков не было. Либо папка у Санникова и его приятелей, либо она еще там… Точно, у котельной.

Саша накинул старенькую куртку и выбежал из квартиры. Навстречу шла мама.

– Ты куда, сынок?

– Я сейчас, мама. Я скоро, – уже выбегая из подъезда, произнес Саша.

Женщина с улыбкой посмотрела вслед сыну, вздохнула и вошла в квартиру. В прихожей села на тумбочку – устала. Светлана Алексеевна очень устала, но никому об этом не говорила.

«Ничего, отучится Сашенька, тогда и отдохну».

Женщина улыбнулась, разделась и пошла на кухню готовить ужин своему Сашеньке.

Саше первый раз с того момента, как он начал учиться, не хотелось идти в школу. У заброшенной котельной он нашел пустую папку. Конечно, рисунки могло разметать ветром или их могли унести какие-нибудь мальчишки, даже и понятия не имеющие о существовании Сашки Мартынова. Но могло быть и по-другому. Вот это-то и пугало.

Его опасения подтвердились, как только он вошел в кабинет. Первым уроком была алгебра. Самый любимый урок Саши, но сейчас он не чувствовал былого восторга, а лишь сухость во рту и дрожь в коленях. Он шел по проходу между партами под пристальными взглядами одноклассников.

«Они всем рассказали». – Сашке снова захотелось плакать.

Кто-то за спиной крикнул:

– Очкарик – дрочун!

Саша на негнущихся ногах добрался до своего места. Сел за парту. Лейла улыбнулась ему:

– Привет. Чего это они?

Саша не ответил. Украдкой посмотрел на Санникова. Тот что-то рассказывал девочкам. Они захихикали и посмотрели на Мартынова. Ох, как сейчас Саше хотелось сказать по-детски «Чур, я в домике», и все – никто тебя не тронет.

Положение спасла Ангелина Валерьяновна – учительница алгебры. Она вошла в кабинет, водрузила на массивный нос очки в роговой оправе и зычным голосом произнесла:

– Санников, урок начался.

– А я что?..

– Слезь с парты и перестань пудрить мозги отличницам.

Девочки снова захихикали, но на Сашу не посмотрели – не было повода.

Когда-то любимый урок алгебры стал самым длинным. Саша ловил на себе презрительные и насмешливые взгляды одноклассников. После звонка Саша остался сидеть за партой. Он опустил голову и собирал рюкзак.

– Сашка, ну ты идешь? – Неугомонная Лейла стояла у парты и улыбалась.

«Чур, я в домике».

Лейла пожала плечами и выпорхнула из класса.

Саша всю перемену прятался от одноклассников. Теперь ему казалось, что о рисунках знает вся школа и все хихикают и шепчутся за его спиной. В кабинет химии он вошел за пару секунд до звонка. Веры Федоровны еще не было. Саша медленно пошел к своему месту, окружающие, казалось, его не замечали.

«Неужели все? – подумал Саша. – Они оставили меня в покое».

Он сел на свое место, и тут же ему на парту упал бумажный самолетик. Саша, не поднимая головы, развернул его. Это был один из его рисунков.

«Нет, они не оставят меня в покое».

Он посмотрел туда, откуда мог прилететь самолет. На него, ухмыляясь, смотрели Леша, Игорь и Геворг. Только теперь он заметил, что все вокруг смеются и указывают на доску. Саша встал. Класс стих, когда в кабинет вошла учительница химии. Саша, продолжая сжимать в руках один из рисунков, повернулся к доске. Она вся была усеяна его творениями.

– Что это за… – Вера Федоровна не нашлась, как назвать то, что увидела. Она подошла и сняла один рисунок. – Что это за… Кто это сделал?!

И тут Сашка заплакал. Громко, навзрыд. И еще до того, как Вера Федоровна начала кричать, выбежал из класса.

Светлана Алексеевна вышла из кабинета директора. Села на скамейку – она едва держалась на ногах. В принципе ничего криминального и аморального в этом не было. Голые девки заполонили все рекламные щиты и ролики. Мальчик влюбился в свою учительницу, вот и изобразил ее так, как видел. Уж действительно как видел. Светлане Алексеевне при встрече с Верой Федоровной показалось, что на молодой женщине только одна блузка, едва прикрывавшая нижнее белье. Что за нравы? Дети одеты, как… А учителя? Общественная организация, которая должна поддерживать дисциплину, разлагает ее.

Нет, Светлана Алексеевна не оправдывала сына. Он поступил скверно, и она с ним поговорит. Все верно: дисциплина должна прививаться в первую очередь в семье. Но какой толк от этого, если придя в школу, ребенок видит учительницу или одноклассницу практически в нижнем белье.

Светлана вспомнила свое детство. Да, им тоже хотелось выглядеть красиво, но все попытки пресекались. Ее лично один раз даже водили умывать. А делов-то – подкрасила чуть-чуть глаза. Школьная форма уравнивала всех. Сейчас модно говорить об индивидуальности, мол, не было ее тогда. Может быть. Но тогда не было унижений и избиений одноклассников. Тогда была дисциплина.

Из кабинета директора вышла Вера Федоровна, посмотрела сверху вниз на мать Мартынова и пошла к своему кабинету. В такую можно влюбиться. Вертихвостка. Только одно смущало Светлану Алексеевну – не мог Сашенька развесить свои рисунки по всему классу.

– Мартынов, к доске, – не поднимая взгляда от журнала, произнесла Вера Федоровна.

Санников с ехидной улыбкой посмотрел на Сашу. Тот шел молча, как агнец на заклание. После случая с рисунками Вера Федоровна обратила на него внимание, да так, что теперь он рад бы был и тройке в четверти.

– Итак, Мартынов, – женщина подняла на мальчика, как ему когда-то казалось, красивые глаза, – поведай нам о применении неорганических веществ.

Уф, это-то Сашка знал. Он заговорил:

– Первое. – Подросток загнул один палец так, чтобы никто не видел. – Способность металлов проводить электрический ток используется в электробытовых приборах, комп…

– Давай дальше. – Женщина не сводила с ученика глаз.

– Второе. – Другой палец загнулся. – Высокая теплопроводность металлов используется в быту – из…

– Дальше.

– Третье. – Еще один палец лег к другим. – Высокая отражательная способность металлов…

– Дальше. И перестань загибать свои кривые пальцы!

Кто-то хохотнул. Саша подумал, что Геворг.

«Она все видела! Она видит меня насквозь!»

– Кислород. – Ему хотелось плакать, поэтому ответы были уже не такими четкими. – В больнице кислород используют для поддержания дыхания больных. – Голос дрожал. – В быту постоянно используется поваренная соль; стиральная сода входит в состав стиральных порошков; питьевая сода…

– Что ты мямлишь?! «Питьевая сода», – передразнила Сашу Вера Федоровна. – Садись, два. Ты совершенно не готов.

Саша шел и старался не заплакать. Кто-то, скорее всего Ларин, прошептал ему вслед:

– Дрочун.

Когда Саша сел, то увидел, что Вера Федоровна смотрит на него. Смотрит и улыбается. Она слышала, как назвал его Игорь, и не сделала замечание хулигану. Мало того, она радовалась его унижениям. Прозвенел звонок, Вера Федоровна встала и, все еще улыбаясь, сказала:

– Все свободны.

«Черта с два свободны!» – таких мыслей Саша от себя не ожидал. Он даже покраснел.

Саша набрался храбрости и решил поговорить с учителем химии. Две недели он был центром внимания. Учителя как сговорились – где он был силен и проявлял активность, его будто не замечали, а где слаб, наоборот, спрашивали каждый урок и топили, топили. Топили, черт возьми! Даже всегда веселый и приветливый учитель истории Александр Анатольевич осуждающе смотрел на Мартынова.

– Чего тебе?

Презрительный тон стал более заметен, как только Саша остался наедине с Верой Федоровной.

– Вера Федоровна, мне нужно с вами поговорить.

– Так говори быстрее – у меня мало времени.

– Вера Федоровна, я этого не делал, – на одном дыхании проговорил Саша.

– Что именно, Сашенька?

Ласковое обращение сбило с толку мальчика.

– Вера…

– Ты не рисовал эту порнографию?

Парень не знал, что ответить. Женщина продолжала улыбаться, но задавала такие вопросы, которые никак не вязались с ее внешним видом. Вдруг женщина перестала кривляться и, посерьезнев, сказала:

– Ты, подонок, еще ответишь.

– Вера Федоровна, мне нужно попасть в десятый класс…

– А зачем? Зачем?! Полы можно мыть и без высшего образования.

– Я хочу стать художником…

– Вот мне где твои художества! – крикнула женщина, проведя большим пальцем по горлу. – Ты у меня будешь всю жизнь полы мыть вместе со своей мамашей, – прошипела Вера. – Пошел вон отсюда!

Саша, словно оплеванный, поплелся к двери.

– Да, и готовься к следующему уроку! – крикнула Вера Федоровна, когда Саша вышел из кабинета.

Они снова ждали его у заброшенной котельной. К неразлучной троице прибавился Семен Бугров – здоровенный прыщавый парень. Если бы не прыщи и не детское выражение лица, он вполне мог сойти за взрослого мужчину. Саша, как и в первый раз, заметил их слишком поздно.

– Привет, очкозавр! – Геворг выглядел довольным.

– Мы что подумали, Мартын. – К Саше подошел Леша Санников. – А может, ну ее, эту Верочку? Она не ценит тебя. То ли дело Ангелина. Она не так молода, да и голая наверняка представляет собой плачевное зрелище…

– А пусть он ее в одежде рисует, – предложил Ларин.

– Ты рисуй ее в шинели и кирзачах, – вставил Бугров.

– Дело говоришь, Сема, – похвалил Леша.

– Да нет же, пацаны, он Верочку любит. – Геворг подошел ближе и посмотрел на Сашу снизу вверх. – Любишь Верочку, очкозавр?

Они снова его избили. В этот раз ему и очкам досталось больше. Линзы уцелели, а вот оправа лопнула. Саша шел домой и плакал.

«За что? За что все это? Я ведь никому ничего плохого не делал».

Он вошел в ванную, снял одежду и бросил на пол. Слезы, не переставая, лились из глаз. Он постоял перед зеркалом, по сути, не видя собственного отражения. Поднес одну из линз к глазу и осмотрел полку у зеркала. Кремы и мази – это ему не подходило.

«Я не хочу это терпеть! Я не буду…»

Стакан с бритвой стоял за каким-то кремом. Он схватил его и вытряхнул содержимое в раковину. Лезвие лежало под отцовским помазком. Саша попытался выудить его, но не смог – руки тряслись.

– Сынок, а что ты тут делаешь?

– Ничего, мама. – Саша дернулся слишком резко и порезался.

– Ты что это задумал? – Женщина повернула сына лицом к себе. – Тебя побили? Тебя побили!

– Мама, нет, нет. Все нормально. Я просто поскользнулся.

– А кровь? Откуда в раковине столько крови?

– Мама, да правда, все нормально. Я палец порезал. – Саша попытался улыбнуться. – Пойдем лучше ужинать.

«Не сегодня. Может быть, завтра».

Неделя прошла без каких-либо происшествий, Саша немного успокоился. Либо насмешки за спиной прекратились и одноклассники нашли новую жертву, либо Мартынов перестал их замечать. С ним никто не общался, впрочем, как и раньше. Урок химии начался в привычном режиме.

– Итак, средняя масса атомов серы равна…

Учительница читала условие задачи, одновременно записывая его на доске: дано, определить. Весь класс знал, кто будет решать задачу, поэтому ученики спокойно взирали на короткую юбку Веры Федоровны.

– К доске пойдет Мартынов, – поставив точку, произнесла женщина.

Саша подошел к доске и молча начал писать.

– Озвучивай свой бред, – сказала учительница и спустилась из-за кафедры.

– В соответствии с определением относительной атомной массой…

Он знал решение. Саша знал даже то, что Вера Федоровна плевать хотела на его знания. Не переставая говорить, Мартынов записывал решение.

– Ну, вот видишь, Сашенька!

Саша насторожился – неужели все закончилось? Вера Федоровна его простила, и теперь он сможет исправить оценки.

– Видишь? Ты ничтожество, и место твое рядом с мамой. Будете вместе мыть унитазы.

Все засмеялись; Вера Федоровна улыбнулась, довольная происходящим.

– Не говорите о ней так! – крикнул Саша и выбежал из класса.

– Соплежуй, – сказала ему вслед учительница. – Итак, двойка сегодня уже есть, можно изучить новую тему. Тема сегодняшнего урока: «Химическое строение предельных углеводородов».

Саша достал страховочный трос из кладовой, спрятал под куртку и пошел к котельной.

Большие ворота давно были распилены на части и сданы в чермет, поэтому полуразрушенное здание не закрывалось. Саша прошел внутрь – крюк он присмотрел, еще когда в очередной раз прятался здесь от Санникова и его дружков. Когда-то ржавый кусок арматуры держал короб с кабелями, а теперь мог сгодиться и для веревки.

Саша подкатил пустую бочку и перевернул ее вверх дном. Взобрался наверх и начал завязывать веревку.

– Саша, а я увидела, что ты сюда пошел…

Мартынов едва не свалился с бочки – он качнулся, но благодаря тросу удержался. Сидорова подошла к бочке.

– Саш, а что это ты делаешь?

– Трос проверяю, – пробубнил парень.

– А я вот… – Лейла подняла Сашин рюкзак.

– Спасибо, но я не просил, – сказал Мартынов и спрыгнул с бочки.

– Зачем ты так? – обиженно спросила Лейла.

– Ладно, мне некогда. – Саша взял рюкзак и, не оборачиваясь, вышел из котельной. Веревка осталась висеть на крюку.

Следующая неделя была спокойной.

После встречи в котельной Лейла отдалилась. Она пересела за другую парту, при этом извинившись. Саша извинил и отпустил, будто ничего не заметил. Это был новый этап по его уничтожению, но ему было наплевать. Он уже все решил. Еще раз – и…

Урок химии начался не так, как все планировали. Вера Федоровна вызвала к доске Санникова, потом Белову. Каждый получал заслуженные оценки, но ни один из них не получил двойку. Урок на удивление закончился быстро.

– Мартынов, задержись. – Учительница подошла к доске и начала стирать задачу, решенную Беловой.

Санников и Ларин переглянулись. Геворг, проходя мимо Саши, хлопнул его по плечу. Через три минуты в кабинете никого не было. Вера Федоровна подошла к двери и закрыла на ключ. Мартынов, боясь пошевелиться, сидел за партой.

– Ну что, Сашенька? – Вера присела на край парты. Короткая юбка задралась, обнажив бедро. Саша вжался в стул и отвел взгляд от голых ног учительницы. – Так ты влюблен, мой мальчик?

Саша затаил дыхание.

– Ну что ты, дружок? – Женщина провела рукой по волосам подростка. – Ты что, не мог мне сказать об этом?

– Я вас не понимаю, – проблеял Саша.

Женщина улыбнулась и положила перед ним сотовый телефон. Саша не разбирался в них, но понял, что сейчас будет. Вера Федоровна нажала на какие-то кнопки, и еще до того, как учительница передала телефон Саше, он услышал искаженный слабеньким динамиком голос Геворга:

– Любишь Верочку, очкозавр?

Саша досмотрел ролик молча. Мартынов помнил все – как подонки избивали его и заставляли произнести…

– Да! Да! Да! Я люблю Верочку! – сдался Саша.

– Нет, не так, – сказал Санников и ударил Мартынова по лицу. – Скажи: я люблю Веру Федоровну.