Текст книги "Охотный Ряд и Моховая. Прогулки под стенами Кремля"

Не только торговля…

Большой популярностью в Охотном ряду пользовался Белый генерал Михаил Скобелев, необычайно прославившийся после своих подвигов в Русско-турецкую войну 1877–1878 годов и в Туркестане. Как пишет Александр Амфитеатров, «в Охотном ряду торговцы перед ним на колени становились». Про Скобелева говорили в Москве разное, якобы он намеревался совершить государственный переворот и стать диктатором. Но надежды охотнорядцев не сбылись. Генерал ушел из жизни не на поле брани, а в гостиничном номере в объятиях некоей красавицы, получившей прозвище Белая Могила. На памятник своему кумиру на Тверской площади скидывались всем Охотным рядом.

Мясники-охотнорядцы в основной своей массе были настроены весьма консервативно, не скрывая своих черносотенных политических воззрений, под стать пословице «Охотнорядцы – молодцы: что купцы, то и мальцы». Более всего раздражал их красный цвет и соответствующие флаги, что, согласитесь, странно, ибо фартуки мясников обычно были забрызганы пятнами крови. Когда в конце 1870-х годов участились столкновения между московской полицией и студентами университета, мясники с Охотного ряда активно и живо приняли сторону полиции, не всегда справлявшейся с бунтующей молодежью.

Первая такая демонстрация пришлась на 3 апреля 1878 года и осталась в истории как «охотнорядское побоище», участники которой были побиты при равнодушии полиции торговцами Охотного ряда. Газеты написали лишь об «уличных беспорядках», расследованием которых занялся мировой суд. Николай Страхов в письме к Льву Толстому 9 апреля 1878 года назвал произошедшее «ужасным».

«Казалось бы, – писал Николай Телешов, – между двумя такими соседями, как «чрево Москвы» и университет, не могло быть никаких взаимоотношений. Однако отношения существовали, и весьма странные и печальные. Университет есть университет – рассадник просвещения, и не нуждается ни в какой дополнительной характеристике. Там – студенты, горячая молодежь, российская «соль земли», как их прежде нередко называли, с широкими запросами, с новыми взглядами, с непокорной волей, с протестами по адресу реакционных распоряжений власти. А по соседству, в Охотном ряду, безграмотные туподумы, здоровенные физически и ничтожные морально, воображали себя пламенными патриотами. Но их преданность была вовсе не родине, а только официальному самодержавию и торжествующему полицейскому режиму. Полиции они были нужны как голос народа, ибо, по писанию: «глас народа – глас Божий…»

Охотнорядцы, не в пример полиции, не стеснялись в средствах и могли даже покалечить попавшегося им под руку студента-очкарика, а вместе с ним и пытавшегося защитить его преподавателя. Арсенал имеющихся у своеобразных дружинников средств наказания был зловещим – на поясе каждого мясника помещался набор ножей разной длины и формы. В своем праведном гневе расходились охотнорядцы так, что порой их «карательные акции» пол названием «Бей студентов!», продолжавшиеся и день, и два, приходилось усмирять той же полиции. Власть снисходительно, сквозь пальцы смотрела на их выходки, ведь они были опорой режима, пускай и в отдельно взятой Москве.

Охотнорядцев оправдывал Достоевский. 18 апреля 1878 года он писал об «охотнорядском избиении», объясняя его как «разрешение старинного недоразумения между народом и обществом». Достоевский полагал, что молодежь должна искать путь к душе простого народа до тех пор, пока не поймет, что нельзя пытаться делать ему добро, презирая «все его обычаи и его основы», предлагая ему лекарства, «на его взгляд, дикие и бессмысленные».

Известный своими правыми взглядами публицист Михаил Катков, редактор «Московских ведомостей», пошел еще дальше в своей статье от 4 апреля 1878 года: «По собранным нами сведениям, вчерашняя уличная демонстрация отнюдь не была делом студентов нашего университета, как можно было бы заключать из того, что прискорбное столкновение произошло близ его зданий… Говорят, в этой толпе молодых людей, собранных известного сорта агитаторами… Московские улицы были удивлены необычною процессией… сшибавшею, как говорят очевидцы, шапки с проходящих… Все мы знаем настроение наших народных масс. …Распространяют слух, будто полиция натравила народные толпы на этих людей. Но неужели вы думаете, что наши народные массы будут равнодушны при демонстрациях подобного рода, как вчерашняя? Попробуйте крикнуть среди народной толпы что-нибудь такое, что покажется ей мятежным, и вы убедитесь, что она не нуждается в возбуждениях и что полиция понадобится только для того, чтобы спасти вас, как это и было во вчерашней свалке, причем, как всегда в подобных случаях бывает, пришлось, быть может, пострадать и невинным. Не оскорбляйте же народа, не вызывайте его. Мало ли бывало попыток возмущать наши народные массы, а чем кончались они? Если вы хотите жить в мире с русским народом, не издевайтесь над его верованиями и не будьте бессознательным орудием врагов нашего отечества. Какой мог быть честный повод к возмутительной истории, происходившей в прошлом году в Петербурге, пред Казанским собором, в великую и критическую для России минуту пред объявлением войны, – истории, о которой писали во враждебных нам иностранных органах прежде, чем она совершилась? Не были ли ее актеры жалкою игрушкой в руках врагов их народа? И теперь, скажите, время ли чинить подобные демонстрации, когда народ наш только что вышел из тяжкой борьбы и готовится, быть может, к новой, которая должна решить судьбы его? Для кого теперь нужно выставить русский народ исполненным разлагающих элементов и расслабленным? Кому в пользу попытаться смутить и парализовать наше правительство в его теперешних счетах с нашими противниками?»

Похоже, что «святилищу науки» – Московскому университету – нашли сильный противовес в виде Охотного ряда. И это оказалось весьма удобно и сподручно: чуть что, чуть какая буча – проще и быстрее всего настучать по голове, чем разбираться в причинах недовольства. Не зря говорят в народе, что, мол, против лома нет приема.

А слово «охотнорядец» стало нарицательным с тех пор и пережило сам Охотный ряд, став олицетворением презрительного отношения к погромщикам и ксенофобам. Чехов сказал как-то: «В России больше охотнорядских мясников, чем мяса».

Пройдет много лет, и в 1930 году поэт Николай Асеев нос к носу столкнется здесь с типичным охотнорядцем: «Я шел в один из первых посмертных дней Маяковского по бывшему еще в целости Охотному ряду. Шел еще не в себе, с затуманившимися мыслями. Думал о нем, так как ни о чем ином нельзя было думать. И вдруг навстречу мне, именно по Охотному ряду, возник типичный охотнорядец, рослый, матерый, с красной рожей, пьяный в дым, не державшийся на ногах прочно, с распаленными остановившимися глазами. Он шел, как будто прямо устремляясь на меня, как будто зная меня, выкрикивая страшные ругательства, прослаивая их какими-то фразами, смысл которых начал прояснять и направленность этих ругательств. «А! Застрелился, а?! А две тыщи фининспектору оставил передать! А? Да дай мне эти две тыщи, какое бы я кадило раздул, а?! Вот так его и растак! Две тысячи фининспектору!» Речь шла о предсмертной записке Маяковского. Это было страшно. Как будто вся старая, слежалая подпочва Москвы поднялась на дыбы и пошла навстречу, ругая и грозясь, жалуясь и обижаясь. Он шел прямо на меня, как будто найдя именно меня здесь для того, чтобы обрушить лавину ругани и пьяной обиды. Пошлость, не оспаривая его у жизни, оспаривала у смерти. Но живая, взволнованная Москва, чуждая мелким литературным спорам, стала в очередь к его гробу, никем не организованная в эту очередь, стихийно, сама собой признав необычность этой жизни и этой смерти. И живая, взволнованная Москва заполняла улицы по пути к крематорию. И живая, взволнованная Москва не поверила его смерти. Не верит и до сих пор».

С годами охотнорядский дух тухлого мяса и крови никуда не делся, а даже наоборот, приобрел вполне реальную силу иного рода. Евгений Евтушенко в 1957 году прогремел стихотворением «Охотнорядец»:

 
Он пил и пил один, лабазник.
Он травник в рюмку подливал
и вилкой, хмурый и лобастый,
колечко лука поддевал.
Он гоготал, кухарку лапал,
под юбку вязаную лез,
и сапоги играли лаком,
а наверху – с изячным фраком
играла дочка полонез.
Он гоготал, что не разиня,
что цепь висит во весь живот,
что столько нажил на России
и еще больше наживет.
Доволен был, что так расселся,
что может он под юбку лезть.
Уже Россией он объелся,
а все хотел ее доесть.
Вставал он во хмелю и в силе,
пил квас и был на все готов
и во спасение России
шел бить студентов и жидов.
 

Стихотворение вышло смелым и даже провокационным, напомнившим читателям о той жуткой атмосфере, что еще недавно царила в советском обществе в период борьбы с космополитизмом. А в 1968 году поэт откликнулся на события в Чехословакии стихотворением «Танки идут по Праге», в котором вновь нашел место охотнорядцам:

 
Страх – это хамства основа.
Охотнорядские хари,
вы – это помесь Ноздрева
и человека в футляре.
 

О том, кого именно имел в виду Евтушенко, до сих пор спорят его критики.

«Охотный ряд снесем в момент!»

После 1917 года прилавки Охотного ряда заметно оскудели. Вместе с продуктами куда-то запропастились и покупатели. «Москва в июле двадцатого года была очень тихой, бестрамвайной, безмагазинной. После дождя – непролазная грязь. <…> Вокруг Иверской толпился темный люд – не в религиозном, а в уголовном смысле, – бывшие просвирни торговали в Охотном ряду горячей пшенной кашей на воде и мутным сладковатым пойлом, называвшимся, по старинке, «сбитнем», – вспоминала переводчица Рита Райт-Ковалева, ходившая по Москве за Маяковским чуть ли не с тетрадкой, чтобы записывать хронику его жизни.

Маяковский здесь присутствует не случайно – вместе с футуристами Бурлюком и Каменским он разукрасил лавки Охотного ряда. Вениамин Каверин запомнил, что в те годы «Охотный ряд был низкий, длинный, деревянный и раскрашенный. Художники-футуристы намалевывали странные картины на его стенах – людей с зелеными лицами, церкви с падающими куполами».

В 1923 году в Москву приехал Евгений Петров, будущий прародитель Остапа Бендера, он писал: «Москва была грязным, запущенным и беспорядочным городом. В конце сентября прошел первый осенний дождь, и на булыжных мостовых грязь держалась до заморозков. В Охотном ряду и в Обжорном ряду торговали частники. С грохотом проезжали ломовики. Валялось сено. Иногда раздавался милицейский свисток, и беспатентные торговцы, толкая пешеходов корзинами и лотками, медленно и нахально разбегались по переулкам. Москвичи смотрели на них с отвращением. Противно, когда по улице бежит взрослый, бородатый человек с красным лицом и вытаращенными глазами. Возле асфальтовых котлов сидели беспризорные дети. У обочин стояли извозчики – странные экипажи с очень высокими колесами в узеньким сиденьем, на котором еле помещались два человека. Московские извозчики были похожи на птеродактилей с потрескавшимися кожаными крыльями – существа допотопные и к тому же пьяные. В том году милиционерам выдали новую форму – черные шинели и шапки пирожком из серого искусственного барашка, с красным суконным верхом. Милиционеры очень гордились новой формой. Но еще больше гордились они краевыми палочками, которые были им выданы для того, чтобы дирижировать далеко не оживленным уличным движением».

Первый этап уничтожения лавок Охотного ряда пришелся на 1924 год, в 1930 (по другим данным, 1928) году снесли храм Параскевы Пятницы. Маяковский был свидетелем сноса:

 
Охотный ряд.
Вторая сценка.
Снимают
дряхленькую церковь.
Плетенка из каких-то вех.
Задрав седобородье вверх,
стоят,
недвижно, как свеча,
два довоенных москвича.
Разлив автомобильных лав,
таких спугнуть
никак не суйся.
Стоят,
глядят, носы задрав,
и шепчут:
«Господи Исусе…»
 

Из стихотворения «Про пешеходов и разинь, вонзивших глазки небу в синь»

Кто быстрее: лошадь или троллейбус? Охотный ряд. 1930-е гг.

Наконец, к середине 1930-х годов местность было не узнать – одна из самых маленьких московских улиц застроилась самыми большими зданиями – Домом Совета труда и обороны и гостиницей «Москва» (каждому из этих зданий посвящена отдельная глава). Снос Охотного ряда был предусмотрен наполеоновскими планами по созданию новой, Красной столицы на костях Москвы старой, Белокаменной. Дом СТО и «Москва», зажавшие с двух сторон когда-то разухабистый Охотный ряд, отмечали начало новой широкой и огромной Аллеи Ильича, ведущей к Дворцу Советов на Волхонке. Если бы не война 1941–1945 годов, все эти планы могли бы осуществиться. А так успели выстроить еще и здание Публичной библиотеки имени Ленина на Моховой, на чем дело и кончилось.

Ну и, конечно, метро – подземное пространство Охотного ряда изрядно перерыли во время строительства метрополитена имени Лазаря Кагановича. Станция «Охотнорядская» строилась как одна из самых больших и глубоких для того времени, длиной 155 и шириной 32 метра. Неподходящий для таких сложных подземных работ насыщенный водой и плывунами грунт вызвал необыкновенные трудности в работе метростроителей. Инженер А. И. Бобров рассказывал в 1935 году:

«Древний размыв русла Неглинки, заполненный водоносными песками, давал себя крепко чувствовать строителям станции. Подземные склепы кладбищ также причинили нам во время проходки немало серьезных неприятностей: на нашем пути неожиданно разверзались пустоты – там, где мы ожидали встретить твердый грунт. Разработки станции тянулись под землей от улицы Горького через всю Охотнорядскую площадь до Большой Дмитровки. По краям этой площади стоят два только что отстроенных московских небоскреба – гостиница Моссовета и Дом комитетов СТО. В ближайшем соседстве с фундаментами этих небоскребов, на глубине всего лишь 8 метров, мы должны были создать гигантскую пустоту, по своей кубатуре едва ли не превосходящую оба этих здания, вместе взятые.

Самое сложное в строительстве станции заключалось не только в трудностях геологического порядка или в наличии соседства двух небоскребов. Главная трудность была в том, что три свода станции разделялись в своей центральной части не сплошными стенами, а переходными арками, опирающимися на пилоны. Необходимо было подобрать соотношение между свободными переходами под арками и самыми пилонами. Это предрешало основной стиль архитектурного оформления и предоставляло большие удобства для пассажиров. Сооружение пилонов было наиболее технически сложным предприятием, так как огромное давление, передаваемое на столбы пилонов, угрожало не только самым столбам, но и могло вызвать оседание грунта под ними.

В основу принятого нами способа разработки станции был положен так называемый «немецкий способ». Мы первоначально сооружали стены, а затем на готовые стены сажали своды станции. Так мы поставили крайние стены вдоль гостиницы Моссовета и Дома СТО. Это были как бы барьеры, которыми мы отделили все предстоящие нам работы меж двух указанных зданий. Тем самым мы сразу же защитили эти здания от всяких неожиданностей и развязали себе руки для работы.

Слом старого Охотного ряда. Начало 1930-х гг. Слева палаты Голицына и Благородное собрание

Вывести эти стены было далеко не простым делом. Мы работали на глубине 14 метров под землей, под одной из самых оживленных площадей Москвы. И вряд ли кто-либо из гулявших наверху москвичей представлял себе, скольких тревог и опасностей стоило нам возведение этих спасительных стен. В особенности сложной была работа на перекрестке Охотного Ряда и Большой Дмитровки. Над головой поминутно пробегали трамваи. Железные балки, поддерживавшие 400 квадратных метров площади, гнулись под их тяжестью и, казалось, вот-вот лопнут. Но люди, работавшие под мостом, не задумывались над опасностью. И вот пришел первый поезд. Трудно описать чувства, которые охватили наших строителей. Еще ночью они с тряпками и швабрами мыли полы, чистили до блеска каждую плитку. Теперь все они в новых праздничных костюмах стояли на платформе и радостно приветствовали поезд, впервые прошедший через всю трассу: Сокольники – Крымская площадь».

Сносят Охотный ряд. Начало 1930-х гг.

Охотный Ряд и не узнать… Начало 1940-х гг.

Интересно, что когда в 1955 году Московскому метрополитену присвоили имя Ленина, вместо Кагановича, то в качестве компенсации Лазарю Моисеевичу как бы подарили эту станцию, почти два года диктор объявлял странное на слух название: «Следующая станция имени Кагановича». В 1957 году эта нелепость была устранена, но по другой причине – товарищ Каганович попал в опалу, и станция стала «Охотным рядом», ненадолго. Через четыре года, в 1961 году, станцию переименовали в «Проспект Маркса». Лишь в 1990 году название «Охотный ряд» вернулось вновь.

А о самом Охотном ряде вспомнили во время так называемой «оттепели». Никита Сергеевич Хрущев всерьез озаботился проблемой московских пробок в центре города, самая главная из которых возникала на отрезке от Охотного Ряда до Манежа. Движение по Охотному Ряду было односторонним, только не как нынче, в сторону Лубянки, а в другую сторону. Развернуться можно было у Пашкова дома и далее обратно, но уже по Манежной улице.

После недолгих раздумий решили Манеж не сносить, а отстроить громадную высокую эстакаду от Каменного моста до Лубянки, которая накрыла бы своей тенью и университет, и Манеж. Трудно себе представить, как изуродован оказался бы облик этой части Москвы, если бы Хрущева не отправили на пенсию. Ну а уже в наше время Охотный ряд прославился тем, что его имя дали огромному торговому центру, устроенному в глубокой яме, вырытой на Манежной площади. Получается, что через много лет истинный смысл названия кое-как восстановили. Какие времена – такие и нравы.

Далее наш рассказ продолжится повествованием о немногочисленных, но интереснейших зданиях Охотного Ряда.

Охотный Ряд, дом 1
Былое и Госдума

Одной из самых древних построек, стоявших прежде на месте здания Государственной думы, была церковь Святой Великомученицы Параскевы Пятницы в Охотном ряду. Церковь эта впервые упоминалась еще в 1406 году и поначалу была срублена из дерева. Интересно, что в те далекие времена об Охотном ряде еще слыхом не слыхивали, церковь упоминалась как «Параскевы Пятницы у Старых Поль». Что это за «Поли» такие, попытаемся разобраться.

Речь, конечно, идет не о старухе по имени Полина. Давным-давно существовал на Руси интересный обычай судебных поединков, что устраивались близ некоторых московских храмов. Историк Василий Татищев пояснял: «Поле разумеем поединок – пред судьями битья палками во делах, не имущих достаточного доказательства; ибо ротою, т. е. клятвою или присягою, утверждать или оправдаться опасались душевредства».

Участники поединка еще в XIII веке представали друг перед другом в полном военном облачении, вооружившись большой дубиной – ослопом. Вид оружия менялся по мере его развития. «Бой, – сообщал московский старожил Иван Кондратьев, – происходил на назначенном месте на обширной поляне, со всех сторон огороженной, в присутствии судей. Кто одолел, тот был прав, а уступивший силе своего противника признавался виновным и платил пошлину чиновнику и служителям, которые должны были присутствовать при бое и наблюдать за порядком».

У храма Параскевы Пятницы поединки были не такие кровавые, а вот у Троицкой церкви на берегу Неглинки «тягавшиеся дрались до крови, а иногда и до смерти убивали друг друга. Тут же были и легкие поединки. Спорящие, например, становились по разным сторонам канавки и, наклонив головы, хватали один другого за волосы, и кто кого перетягивал, тот и прав бывал. Побежденный должен был перенести победителя на своих плечах через Неглинную. Перед таким поединком иногда предлагали соперникам и мировую, о чем напоминает старая пословица «Подавайся по рукам! Легче будет волосам!». В противном случае они хватались за волосы. Надо иметь еще в виду, что на поединок могли вызывать все свободные люди государства: ни сан, ни знатность, ни богатство не освобождали от вызова. Если обвиняемым или обвинителем был старик, юноша, больной, увечный, поп, монах, женщина, то они могли нанять за себя поединщика и присутствовать при суде Божьем. При этом находились всегда окольничий, дьяк, подьячий и стряпчие. Поединщики платили в казну особые пошлины, которые назывались полевыми».

Государственная дума в Охотном Ряду

Судебные поединки прекратились в 1556 году, когда этот дикий обычай заменили на куда более мирное целование креста. Довольно долго еще после этого храм был «у Старых Поль», затем, когда все уже позабыли, к чему эти «поля», к его названию прибавилось новое дополнение – «что позади житного ряду».

Но почему же все-таки Параскева Пятница? Некоторые приписывают наличие церкви в Охотном ряду покровительству этой святой охоте и торговле. Н. Найденов пишет, что на всех рынках Древней Руси обычно освящали церкви в честь Параскевы, в них делали большой подклет для хранения товаров. Но как мы поняли, бойкая торговля укоренилась здесь уже после строительства храма. Кроме того, Параскева Пятница – покровительница не торгового люда, а женщин и матерей и их преимущественных занятий – прядения и ткачества. Иными словами, это «женское» божество. Недаром же Параскеве наши древние предки возносили свои молитвы о сбережении коров от падежа. Кроме того, молились ей и с надеждой исцеления от бесовщины, лихорадки, зубной боли и прочих недомоганий. Молитвенные тексты Параскеве носили на шее и верили в их чудодейственную силу, предохранявшую от хворей. Не менее полезны были собранные в полях травы, хранившие свои лечебные свойства, после того как ими обрамляли образы святой.

Вид на Охотный ряд и храм Параскевы Пятницы с Моисеевской площади. 1914 г.

Было время, когда в пятницу наши предки отдыхали, а воскресенье работали, о чем сохранились следующие пословицы: «Кто прядет в пятницу, у того на том свете будут слепы отец с матерью», «Женщинам в пятницу голову не мыть, мужикам бороду не чесать», «По пятницам мужики не пашут, бабы не прядут» и т. д. Вот какая важная святая! Так что вопрос о причинах, что побудили древних москвичей поставить этот храм именно в здешних местах, остается открытым для обсуждения.

При храме было кладбище, его следы обнаружились при прокладке метро в начале 1930-х годов: «На углу Тверской и Охотного была одна из первых шахт метро. Шахта находилась против того места, где сейчас вход в метро. В шахту спускались по узкой вертикальной лестнице. Я спускался в тридцать втором году в брезентовом костюме. В этом месте, под Тверской и Охотным, было чумное кладбище XVI века. Человеческих костей нашли немало. Одни лежат, другие стоят или находятся в наклонном положении. Находили и находят стоящих вниз головой. Отчего это? Может быть, от подпочвенных сдвигов, напора вод, а может быть, тут были и счеты господ купцов, бояр и попов с неугодными и неудобными людьми. Под Тверской был чернозем или нечто вроде чернозема, которому вначале особенно обрадовались: через него было хорошо делать проходку – чистый, хороший чернозем. Но этот «чернозем» оказался предательским. Он давал проходить через себя и падал огромными глыбами. Его потом боялись больше всех других напластований, – как только он встречался, сейчас же подпирали особенно тщательно. Здесь было одно из первых подземелий. Было очень мокро, тускло, тесно. Потом все это изменилось. Стали строить шире, увереннее, чище. Сейчас от шахты не осталось и следов. Чистая улица, расширенная, широкая перспектива, слева, если приближаться к Красной площади, большие новые дома Охотного Ряда. Огромное впечатление», – писал журналист Ефим Зозуля в те годы.

Церковь Параскевы была домовым храмом князя Василия Голицына и соединялась с его палатами особым переходом. После постройки собственного дворца в 1680-х годах, примерно в это же время князь вместо деревянной церкви велел возвести двухъярусный храм, первый ярус которого был освящен во имя святой Параскевы Пятницы, а второй во имя Воскресения Господня. Убранство храма, освященного патриархом Иоакимом, напоминало образ церкви Воскресения Господня в Новом Иерусалиме. Известно, что восьмигранные барабаны церковных глав были покрыты глазурованной плиткой с растительным орнаментом, изготовленной с форм, привезенных из Нового Иерусалима. Во время пожара 1737 года многие изразцы были утрачены.

Пострадал храм и в период французской оккупации 1812 года, мало того, что огонь вновь повредил его, вражеские солдаты устроили здесь склад боеприпасов, который однажды чуть было не поднял на воздух само здание. После Отечественной войны тщанием Благородного собрания храм был обновлен, в честь императора Александра I и его сестры великой княгини Екатерины были устроены приделы Святого Александра Невского и Святой Екатерины, а также во имя святого Николая Чудотворца и святого Иоанна Воина.

После отмены крепостного права в 1861 году утвердилась традиция служить молебен в храме в память манифеста царя-освободителя. В этот день в храме яблоку негде было упасть – все купцы-охотнорядцы были здесь. В последний раз храм перестраивался в 1876 году по проекту Н. Н. Васильева.

Интересно, что храм Параскевы намеревались снести еще во время первой перепланировки площади Охотного ряда – в конце XVIII века. Но тогда за церковь вступился митрополит Платон, сказавший, что она «крепка во всех частях и благообразна». Ограничились сносом колокольни, взамен которой отстроили новую. В 1928 году митрополитов уже не было, но заступники нашлись, в том числе Петр Барановский и Игорь Грабарь, занимавшиеся реставрацией храма. Однако к мнению выдающихся специалистов не прислушались. Параскева была снесена, а Охотный ряд лишился своей заступницы и вскоре последовал вслед за ней.

Ну а мы попробуем представить себе, каким же был княжеский дворец в Охотном ряду. Но прежде всего о его хозяине Василии Васильевиче Голицыне (1643–1714) – одном из наиболее известных и ярких представителей княжеского рода Голицыных, изрядно послуживших на благо нашего Отечества. Рядом с его именем не случайно употребляют эпитет Великий, но не только для того, чтобы выделить его среди прочих Голицыных. Так оценивается его государственная деятельность, начиная с царствования Алексея Михайловича, при дворе которого Василий Голицын находился в качестве стольника с 1658 года. Он был прекрасно воспитан и образован, знал иностранные языки (греческий, латинский, немецкий), отличался высокой культурой. Прирожденная любознательность, склонность к наукам и приобретенные в придворной службе соответствующие качества позволили молодому князю довольно скоро сделать политическую карьеру. Первым серьезным итогом стало пожалование его в бояре в 1676 году только что вступившим на престол царем Федором Алексеевичем. Причем Голицын стал первым, получившим этот чин при новом монархе, что сразу выделило его среди прочих придворных и подчеркнуло особую роль в правительстве.

В том же году царь отправляет Голицына на Правобережную Украину, подвергающуюся набегам крымских татар и турок. В 1681 году после подписания мирного договора с турками Голицын был отозван в Москву. Царь поручает ему реформу армии: «Ведать ратные дела для лучшаго своих государевых ратей устроения и управления». Основу русской армии отныне составляют «полки нового строя» и стрелецкие полки под единым командованием, собранным в Разрядном, Рейтарском и Иноземном приказах.

Василий Ключевский справедливо отмечал, что «Голицын, младший из предшественников Петра, ушел в своих планах гораздо дальше старших». А дипломат де Ла Невилль утверждал, что Голицын даже намеревался освободить крестьян от рабства, наделив их землей. Что бы ни говорили, но реформаторская деятельность Голицына получила в сфере государственного управления дальнейшее развитие благодаря, прежде всего, поддержке царя Федора Алексеевича. Так, в результате экономической реформы 1679–1681 годов мелкие налоги заменили единой податью, оптимизировав тем самым доходы казны, направив их на содержание армии и чиновничества.

Голицын выступил и в роли первого застрельщика отмены местничества – устаревшей к тому времени системы подбора кадров не по их достоинствам, а по знатности. Местничество сдерживало развитие страны, снижая эффективность государственного управления. Несмотря на активное сопротивление боярской знати (сам Голицын вел свое происхождение от литовского князя Гедимина), эту реформу также удалось довести до конца. В январе 1682 года Земский собор постановил: «Да погибнет во огни оное Богом ненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовью отгоняющее местничество и впредь да не вспомянется вовеки!» Под судьбоносным решением первой стояла подпись Василия Голицына, исполнявшего должность главы Пушкарского приказа с 1677 года.

В 1682 году царь Федор Алексеевич серьезно занедужил, у постели слабеющего государя Голицын проводил дни и ночи. Тут же и царская сестра – Софья, с которой у него сложились тесные отношения. Емкую характеристику этой связи дал Казимир Валишевский: «Ближе всех к Софье стоял Голицын – она любила его. Царевне было двадцать пять лет, но ей можно было дать сорок. Она обладала пылким и страстным темпераментом, но не жила еще. Теперь ее ум и сердце проснулись. С безумной смелостью бросилась она в водоворот жизни и отдалась подхватившей ее кипучей волне. Она любила и искала власти. Она втянула в борьбу человека, без любви которого успех не дал бы ей удовлетворения. Она толкнула его на путь, ведущий к власти, которую хотела разделить с ним». В мае 1682 года темпераментная Софья захватила власть в государстве. Перед Голицыным открывалась блестящая перспектива, которой он не преминул воспользоваться.

При Софье, Василий Васильевич достиг своего могущества. Стараниями царевны он стал главой Посольского приказа, иначе говоря, министром иностранных дел. И эта должность оказалась ему ближе всего. Голицын был известным западником, чувствовал себя среди иностранцев как рыба в воде. Один из дипломатов рассказывал: «Я думал, что нахожусь при дворе какого-нибудь итальянского государя. Разговор шел на латинском языке обо всем, что происходило важного тогда в Европе; Голицын хотел знать мое мнение о войне, которую император и столько других государей вели против Франции, и особенно об английской революции; он велел мне поднести всякого сорта водок и вин, советуя в то же время не пить их. Голицын хотел населить пустыни, обогатить нищих, дикарей, сделать их людьми, трусов сделать храбрыми, пастушеские шалаши превратить в каменные палаты. Дом Голицына был один из великолепнейших в Европе».