Текст книги "Старый Арбат. Прогулки по центру Москвы"

«Место для свадьбы, – вспоминает Екатерина Робертовна, – выбирали долго. Дома точно отпадало – такую тучу приглашенных ни одна квартира не выдержала бы, на даче никак нельзя, потому что ноябрь и непогода, а столько гостей можно только на лужайке принять, а в ресторане ЦДЛ куча лишних нетрезвых классиков набежит с мерзкими криками „Горько!“. Ресторан Союза композиторов совсем мал. Выбирали, как водится, по блату – необходимо было договориться с директором, чтобы принести хоть часть своего алкоголя. Хотя при наличии такого замечательного шафера, как Иосиф Кобзон, блат везде был обеспечен. Иосифа Давыдовича знали и уважали все, поэтому в любой проблематичной ситуации, когда помощь действительно была необходима, обращались к нему. Он предложил ресторан „Прага“. Мы выбрали самый большой и красивый зал со сценой и с фонтаном посередине – „Зимний сад"». «Удобно, солидно, в самом центре, вкусно. А с директором я договорюсь», – сказал Иосиф Кобзон. На этом и порешили, а гостей было действительно много – 200 человек!

Екатерина Рождественская продолжает: «В „Праге“, несмотря на такое чешское название, была хорошая старая русская кухня с небольшими чешскими вкраплениями. Наше свадебное меню было пафосным, праздничным, как в таких случаях и положено: на столе покоилось пять полутораметровых копченых или вареных осетров на длинных серебряных блюдах с засунутыми во все места маслинками, розочками из масла на хребте, как у дракона, приделанными к бокам прозрачными кусочками лимона с вкраплениями красного перчика – произведение искусства, достойное царского стола! Одно только но – рыбины нарезаны не были, а декоративно стояли цельной тушкой посередине стола, как реквизит в театре. Не все гости отваживались ковырять вилкой осетров – стеснялись вроде, а когда просили официантов нарезать, те вежливо соглашались и уходили якобы за ножом. Видимо, по сценарию свадьбы эти осетры должны были достаться официантам и поварам, что, собственно, и произошло. Почти вся еда осталась на столах во главе с осетрами, а маме дома потом пришлось жарить яичницы гостям, которые пришли к нам после „Праги“ продолжать народные гулянья. Из закусок еще было три-четыре салата – оливье, сырный, из свежих овощей, что-то еще, много разной нарезки – буженина, сервелаты, ветчины, рыбные ассорти помимо осетров, – нарезано же, вот и ешьте! Много солений, икра такая и сякая, тарталетки с сыром и чесноком и знаменитые пражские завитки – рулетики из ветчины с сыром в желе, которые были только в „Праге“. На горячую закуску подали жульен из шампиньонов и основное блюдо на выбор – бифштекс, котлета по-киевски или судак орли. Вино пили грузинское. Водку „Столичную“ и „Московскую“ купили в магазине „Березка“ – договорились, чтобы была своя, блат все-таки. И так свадьба нам обошлась в целых пять тысяч – огромные по тем временам деньги. Чтобы водку не воровали, нам порекомендовали свинтить все крышечки от бутылок».

За пять тысяч можно было автомобиль купить, например, «москвич». Так что свадьба в «Праге» обернулась недешево. С такими расходами только один раз в жизни замуж выходить и нужно. Нельзя не обратить внимания на живые приметы времени: свадьба дорогая, а водку воруют. Бутылка «Столичной» превратилась к тому времени в своего рода валюту, которой можно было расплатиться, например, с сантехником. Да и вообще… Ведь это была эпоха всеобщего дефицита, когда даже за деньги трудно было что-либо купить. Потому блат – знакомство с нужными людьми – был необходим. И то, что Иосиф Кобзон «договорился» с директором «Праги», тоже о многом говорит. Этот ресторан с полным основанием можно назвать «блатным». Ну а кто же водку воровал со свадьбы? Уж конечно, не гости. Известные композиторы и поэты, артисты вряд ли нуждались в «Столичной» со свадебного стола, они и сами могли ее «достать».

Ритуал свадьбы также остался в памяти молодоженов: «…Пришли все гости и встали по бокам лестницы, и мы тогда прошли как сквозь строй. Я почти бежала, наступая на лепестки роз. Внизу лестницы разбили по бокалу – на счастье, – и потом весь вечер мы цокали из-за осколков, которые впились в подошвы. Пока торжественно шли к столу, к Димке, новоиспеченному мужу, подошел в стельку пьяный метрдотель и сказал, что если его не угостить бутылкой водки, то жизнь у молодых может не сложиться. Дима показал на стол, где стояли бутылки, тот взял одну и сунул ее в карман почему-то горлышком вниз. Поблагодарил, присев в смешном книксене и нетвердо пошел вон, оставляя за собой неровный след водки, которая сочилась из открытого горлышка через весь его организм. Свадьба была по всем правилам – у нас среди приглашенных был один генерал и одна видимая беременная: Неля Кобзон тогда ждала Андрюшку, который должен был вот-вот родиться. Были танцы и шикарный концерт, который устроили сами гости – а как иначе, если шафер Иосиф Кобзон и все остальные рангом не ниже? Драки, правда, не было, как на свадьбе положено, но зато один из гостей со стороны жениха упал в фонтанчик и некоторое время молча и невозмутимо лежал там, глядя на всех своими голубыми глазками. Видно было, что ему там нравится. Когда вытаскивали, начал сопротивляться. Лучшим тостом на свадьбе был тост жениха: спасибо, сказал мальчик, маме и папе за то, что они наконец разрешили мне жениться на Кате. И все. И навсегда!» – вспоминает Екатерина Рождественская.

В тот день поклонники могли бы с полным основанием выстроиться в очередь за автографами – столько пришло знаменитостей. Столкнуться в дверях арбатского ресторана нос к носу с популярным киноактером или знаменитым певцом было несложно. Узнаваемые лица стали как бы приметой «Праги», словно меню с чешскими «рулетиками». Но среди «пражских» гостей встречались люди и совсем необычные, в прямом смысле этого слова. В 1966 году свой день рождения здесь отмечал Вольф Мессинг – легендарный предсказатель, выступавший на советской эстраде в оригинальном жанре, как это тогда называлось. Мессинг угадывал мысли зрителей, собирая полные аудитории. С годами он приобрел немало почитателей, что вполне оправданно: кому не хочется разгадать тайну трех карт или золотое сочетание цифр во всесоюзной лотерее «5 из 36»?

Журналист Татьяна Лунгина свидетельствует об одном из таких чудес: «Зал Дома медицинских работников 19 января 1966 года был забит до отказа. А чтобы хоть как-то удовлетворить тех, кому не посчастливилось приобрести билет, из основного зала в вестибюль и смежные помещения провели ретрансляционные радиоточки. В почетном президиуме – известные физики, биологи всех рангов и званий, несколько академиков, врачи и журналисты. Я с сыновьями сидела в шестом ряду партера, очень волновалась… Началось его выступление, привычная программа психологического сеанса, но, как и всегда, в чем-то новая. В самом начале к нему поднялась женщина и во всеуслышание сказала, что вот уже более полугода страдает от нестерпимой головной боли. Мессинг попросил подать стакан воды, и кто-то налил из хрустального графина, который стоял на столе почетного президиума. Вольф Григорьевич что-то тихо сказал женщине на ухо, несколько секунд подержал за запястье и велел выпить несколько глотков воды. И почти сразу же, радостная, она заявила, что боль исчезла. Прямо-таки евангельская сцена: „Встань и иди!“ – сказал Христос больному Лазарю».

На следующий день чудеса продолжились: «В ресторане „Прага“ на Арбате Мессинг арендовал весь великолепный „Красный зал“ с зеркальным дизайном, и там прошел пышный банкет. Среди почетных гостей я запомнила академика Петра Ребиндера, академика Иосифа Кассирского, писателя Леонида Леонова и сына „всесоюзного старосты“ Калинина Александра, профессора Московского университета… Вечер прошел тогда в непринужденной обстановке, шутки чередовались с тостами, не умолкал смех. Были довольны и официанты ресторана. К иностранцам и крупным партийным чиновникам у них уже пропал интерес, так как ресторан „Прага“ давно стал излюбленным „злачным местом“ московской элиты. А вот такую персону они еще не обслуживали. Приходили просить автографы и из соседнего банкетного зала, где в это же время гремела чья-то высокопоставленная свадьба. Под занавес пришли жених с невестой и тоже попросили автограф Мессинга. На таком торжестве редко кто сомневается, что любовь будет, как говорят, до гроба. Опьяненные счастьем, молодожены приготовились век вековать в радости и согласии. Но когда они ушли в свой зал, Вольф Григорьевич наклонился ко мне и тихо сказал: „Вместе проживут ровно пять месяцев“. К сожалению, об этом предвидении не могу больше ничего сказать. Столкнуться с кем-либо из них мне никогда в будущем не привелось. Но я не сомневаюсь, что именно в назначенный срок у них „…все прошло, как с белых яблонь дым…“. Мессинг и не такое предсказывал!»

Молодец купец Тарарыкин – благодаря его системе «пражских» залов молодожены смогли дотронуться до «живого» Мессинга. А все-таки интересно: мог ли Вольф Григорьевич, читая мысли официанта, определить, насколько его обсчитали? Или, например, помочь представителям «народного контроля» – посланцам советской общественности – в их нелегком деле по выявлению недовложений крема в пирожные? Так или иначе, бесценные способности Мессинга сделали его фигурой почти что сказочной уже в наше время. О нем снимают киносериалы, сочиняют книги, появляются даже ученики мага и чародея. Столько о нем сказано, что трудно провести грань между реальностью и вымыслом. То он проникает без пропуска в кремлевский кабинет товарища Сталина, то получает в сберкассе огромную сумму денег, то помогает разоблачению расхитителей социалистической собственности и шпионов.

Кстати, о шпионах. А ведь «Прага» их тоже привлекала. 1963-й в истории СССР останется не только годом полета первой женщины-космонавта Валентины Владимировны Терешковой, но и громким процессом над разоблаченным шпионом – бывшим полковником Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооруженных сил СССР Олегом Пеньковским. В 1993 году в России впервые вышла книга Джеролда Шектера и Петра Дерябина «Шпион, который спас мир». В этой книге в качестве приложения приводятся «Оперативные замечания для Пеньковского», разработанные специально для организации встреч шпиона с иностранными резидентами в Москве. В частности, в октябре 1961 года Пеньковский должен был выполнить следующий порядок действий: «1. Позвонить по номеру Г 3-13-58 в 21.30 в воскресенье, 15 октября. Три звонка означают, что все в порядке. Семь звонков означают, что не все в порядке. 2. Встречи с Дженет: а) в пятницу, 20 октября, в 13.00 в комиссионном магазине на Арбате; б) или: в понедельник, 23 октября, в 13.00 в кулинарии ресторана „Прага"».

В декабре порядок менялся: «Основная встреча будет происходить по пятницам в 16.00 в сквере; запасной вариант – в следующий понедельник в 13.00 в кулинарии ресторана „Прага"; единственным исключением будет 25 декабря (Рождество): в эту неделю запасного варианта встреч не будет». Почему местом встречи со связной Дженет Чизхолм – супругой второго секретаря английского посольства (а на самом деле кадрового сотрудника спецслужб) – назначалась «Прага»? Все объясняется просто. О том, что в арбатском ресторане можно было легко встретить иностранцев, мы уже читали, – кругом посольства. Кроме того, в кулинарии всегда полно народу – очередь за пирожными и тортами, столпотворение создает прекрасную возможность для передачи различного рода материалов, замаскированных под небольшую коробку конфет.

Стоя в «Кулинарию» можно было вспомнить не только всю свою жизнь, но и построить планы вплоть до наступления коммунизма в 1980 году. Актриса Театра сатиры Татьяна Егорова вспоминает, как «стояла в очереди за селедочным маслом в „Кулинарии“ ресторана „Прага"» и ломала голову: пришло ли для нее время ощутить всю радость материнства, или можно еще немножко подождать: «Пошла пешком по Арбату. Улыбаюсь от умиления, что во мне зародилась жизнь, и мы уже идем вдвоем по улице, пройдет лет десять, думаю я, и вокруг меня будет бегать белобрысый парень с круглыми голубыми глазами, толстенький, а папа… о папе пока думать не будем. Зачем нам отрицательные эмоции?» В советских очередях люди знакомились и даже заводили романы. А селедочное масло родом из Советского Союза, до 1917 года его в «Праге» могли подать, но вместо селедки использовали анчоусы. А в советское время в качестве ингредиентов брали морковку, сливочное масло и слабосоленую селедку (она продавалась в бочках). Запах бочковой селедки сразу указывал, в каком углу гастронома находится рыбный отдел. Почему селедочное масло покупали в кулинарии – возиться не хотелось…

Бывший ресторан «Прага» напоминает уснувший на приколе старый корабль

А контакты со связной в «Праге» продолжались до ареста Пеньковского в октябре 1962 года. Он нанес огромный урон советской разведке и обороноспособности страны. Его расстреляли в 1963 году по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР. А имя бывшего полковника стало символом предательства для советских людей. Дженет Чизхолм в «Праге» также больше не появлялась – чету британских дипломатов выслали из СССР. Суровое наказание постигло и высокопоставленных советских офицеров – начальника ГРУ генерала армии Ивана Серова (бывший начальник шпиона) и главного маршала артиллерии Сергея Варенцова (дружившего с Пеньковским со времен войны – тот был его адъютантом). Отправленным на пенсию и пониженным в звании им только и оставалось, что обедать в «Праге» – как это делал престарелый маршал Климент Ворошилов, которого в конце 1960-х годов нередко можно было здесь встретить за обедом. Вероятно, ностальгия по прежним трапезам Политбюро приводила Климента Ефремовича в хорошо знакомый ему ресторан.

Примечательно, что с усугублением продовольственного кризиса у побывавших в «Праге» все чаще оставались «гастрономические» впечатления, помимо, собственно говоря, воспоминаний о разговорах за столом: «На следующий день в одном из залов ресторана „Прага“ атташе западногерманского посольства в Москве устроил прием… Были на нем и знакомые и незнакомые. Стреляный, Руслан Киреев, Женя Кацева, Старикова с Аптом, Можаев, Жигулин, Розов, Люся Петрушевская, Марк Захаров, Анатолий Васильев. Немыслимое количество деликатесной жратвы и всяческого питья: джин с тоником, водка такая и сякая, коньяки, закордонное пиво, сухие вина. Присутствующие, разделившись на группки, плотоядно отдавались обжорству и возлияниям. Некоторые при этом не забывали обделывать свои делишки», – записал в дневнике критик Лев Левицкий 22 января 1987 года. Очереди к прилавкам становились все длиннее, а продуктов было все меньше. С началом 1990-х годов для многих завсегдатаев ресторана наступили трудные времена…

Глава 2
Дом «Мастера и маргариты» (№ 20)

Много сказано и написано по поводу того, где мог бы жить булгаковский Мастер и куда летела на метле Маргарита. Но в данном случае речь пойдет не о героях знаменитого романа, а о том, как после долгих мытарств воплотилась мечта автора «Мастера и Маргариты» о публикации главного произведения его жизни. Произошло сие событие, можно сказать, в этом арбатском доме, где с 1957 года находится литературный журнал «Москва», в редакцию которого и по сей день ведет крутая деревянная лестница. Именно в одиннадцатом номере «Москвы» за 1966 год и была опубликована первая книга романа с предисловием Константина Симонова. Вторая книга увидела свет в первом номере журнала за 1967 год. Публикации предшествовала долгая борьба вдовы писателя Елены Сергеевны Булгаковой за право увидеть книгу своего покойного мужа напечатанной – именно такова была его воля. Далеко не все советские люди имели такую возможность – читать роман в рукописи, Елена Сергеевна давала почитать только проверенным людям. Вот и Анна Андреевна Ахматова отметила в дневнике в 1965 году: «Читала у Ел<ены> Сер<геевны> „Мастера и Маргариту“. Вспомнила Ташкент». Почему именно воспоминания об узбекской столице (а точнее, о пребывании в эвакуации) сочла необходимым упомянуть Ахматова – вопрос сложный.

Роман «Мастер и Маргарита» увидел свет в этом доме. Фото А. Васькина

Публикацию романа можно без обиняков назвать исторической. Важнейшую роль в этом сыграл Константин Симонов, рассказавший театроведу Анатолию Смелянскому, «как он уговорил писателя-фронтовика Евгения Поповкина, редактора „Москвы“, напечатать „Мастера": тебе, мол, только за это в будущем воздвигнут памятник. Поповкин доверился советскому классику, решил напечатать роман в двух разных номерах, первую часть в одиннадцатом номере за 1966 год, а вторую – в первом номере следующего года. Может быть, он хотел повысить подписку на журнал. Задумав остаться в вечности, Поповкин совершил ошибку, дав цензуре опомниться. Как только вышла первая часть, появились на Западе статьи под огромными заголовками типа „Запрещенный шедевр“ или „Роман о Сталине“. Цензоры стали сходить с ума, выламывать буквально десятки страниц из второй части романа. Перед Еленой Сергеевной стояла дилемма: согласиться на это уродство или запретить печатать роман. Она согласилась на уродство. Какая-то сила вела ее, она верно знала, что наступит день – и „Мастер“ будет издан полностью, до запятой. Она и тут угадала. При помощи все того же Симонова, который не меньше Поповкина думал о бессмертии, через несколько лет роман вышел в полном виде, что по условиям тогдашней литературной жизни было чудом».

Действительно, цензура в лице Главлита (сокращенное название Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР) всячески пыталась воспрепятствовать даже упоминанию романа в советской печати. Уже сам факт публикации анонса в «Москве» был расценен как серьезная идеологическая ошибка, ибо «Булгаков не принял ничего из жизни общества, которое мы создали кровью и потом». Долгое время фамилию Михаила Афанасьевича Булгакова вообще старались не упоминать нигде – будто бы не было такого писателя, и все тут. Потому решение редколлегии журнала опубликовать сначала первую часть, а затем и вторую, кроме как мужественным не назовешь.

Жертвы, на которые пошла Елена Булгакова, оказались не такими уж и великими. Цензура вымарала из текста романа более 14 000 слов. Были сокращены, например, сцены сеанса Воланда в театре Варьете, полета Наташи на соседе Николае Ивановиче-борове, бала у Воланда. Но в общем и целом роман пришел к своему читателю согласно замыслу автора, ибо в нем не был переделан конец, осталось нетронутым начало, не исчезли герои произведения. Наконец, даже название сохранилось в неприкосновенности (а оно уже само по себе никак не вписывалась в каноны соцреализма – искусственно образованного стиля, богато представленного на полках книжных магазинов такими толстенными романами, как «Большое искусство», «Большая семья», «Чего же ты хочешь?», «Секретарь обкома» и прочими «шедеврами»). А ведь, как правило, советская цензура, кромсая авторский текст по живому, требовала у литераторов именно таких правок. И то, что Булгакова к тому времени не было в живых, избавило роман от какого-либо вмешательства. Ну а изъятые фразы и абзацы читатели сами вставили в журнальные номера, кто-то в рукописном виде, а иные были напечатаны на машинке и подклеены к журналам.

Мы не ошибемся, если скажем, что журнал «Москва» с романом Булгакова читали все, но не сразу. Ибо желающих прочитать было больше, нежели номеров, хотя тираж журнала после публикации первой книги и вырос. Страницы даже переснимали на фотоаппарат. Журналист Георгий Елин отметит в дневнике 10 декабря 1967 года, что «Мастера и Маргариту» ему «дали всего на две ночи в виде слепой журнальной фотокопии». В библиотеках на роман записывались в очередь – но это было приятное пребывание в очереди, предвкушение встречи с долгожданным. Нельзя сказать, что мнение от прочитанного было поголовно восторженным. Не все поняли и приняли роман. Приведем лишь наиболее показательные отзывы.

Варлам Шаламов, литератор: «Михаил Булгаков – „М[астер и Маргарита]“ – среднего уровня сатирический роман, гротеск с оглядкой на Ильфа и Петрова. Помесь Ренана или Штрауса с Ильфом и Петровым. Булгаков – никакой философ» (дневник 1966 года).

Александр Гладков, драматург: «Ночью прочитал первую часть романа Булгакова „Мастер и Маргарита“. Разочарован. Ждал большего и другого. Кроме хорошо написанной вставной новеллы о Пилате, книга эта снова та „дьяволиада“, с которой Булгаков начал свой литературный путь, условная и как бы многозначительная фантасмагория со смещением планов, произволом в монтаже разнообразных сцен, лишенная глубокой мысли и истинной веселости. Я читал это со скукой и усилием. Нет уж, лучше любой ползучий реализм: в нем хоть есть крохи правды, а где правда, там и мысль» (дневник от 30 ноября 1966 года).

Борис Бабочкин, актер: «Прочитал первую книгу „Мастер и Маргарита“ Булгакова. Думаю, что мнение о гениальности этого романа сильно преувеличено. Здесь главным образом играет роль 26-летняя опала, которая, конечно, более глупа и жестока, чем неумеренные восторги теперь» (запись в дневнике от 16 марта 1967 года).

Владимир Десятников, художник: «Все читают „Мастера и Маргариту“ М.А. Булгакова, и все выше крыши восторгаются. Пишут статьи, рецензии – сплошные панегирики, от которых меня почему-то коробит. А все оттого, что те, кто раньше топтал Булгакова, – новая генерация кальсонеров и швондеров, – ныне взяли на себя труд толковать автора. Будто без них не разберемся, что к чему. Записался я в библиотеке на очередь. Наконец позвонили: приходите. Получил замусоленные номера журнала „Москва“, читаю и чувствую: что-то мешает. Не идет, и все тут. Колдовство какое-то» (запись из дневника от 4 апреля 1967 года).

С годами разочарованных читателей становилось все меньше, ибо роман, «вылеживавшийся» четверть века, должен был «настояться» – как хорошее вино – и в читательском сознании. Все же не так просто было сразу принять булгаковское произведение после стольких лет насаждения официальной советской литературы, где почти каждый известный писатель был лауреатом Сталинской премии, если уж не второй, то непременно третьей степени. А Михаил Афанасьевич даже ордена «Знак Почета» не удостоился.

Не принесли спелых плодов и последующие десятилетия. Владимир Крупин по этому поводу заметит: «Читал Набокова „Приглашение на казнь“. Надо перечитывать. Ведь такая русская проза! Куда все делось? Пошли „Цементы“, „Золотые розы“, „Хуторки в степи“, „Орлиные степи“, „Вечные зовы“ – гигантские очерки для коллективного чтения глухонемых. И отдали лучшего читателя разным Хемингуэям…» (из дневника от 6 октября 1977 года). Так что на фоне описанной Крупиным «галереи» романы Булгакова были оценены «лучшими читателями» по достоинству. И это замечательно. Кстати, Владимир Крупин был главным редактором «Москвы» в 1990–1992 годах.

Ну а главному редактору «Москвы» в 1958–1968 годах, Евгению Ефимовичу Поповкину (лауреату Сталинской премии 1952 года за роман «Семья Рубанюк»), хотели даже поставить памятник. И это не шутка. «Олег Чухонцев – некий молодой поэт говорит отважно: „Ну что там „Новый мир“? Разве они занимались литературой? Им нужна была политика, играли в „шестидесятников“. Они не публиковали ни Платонова, ни Булгакова <?>, ни Белова <?>. И кому надо ставить памятник как редактору? Не Твардовскому, а Поповкину за „Мастера и Маргариту“. И так не только эта балаболка говорит, это общий глас той интеллигенции, которая продала нас в 70-м году и продолжает топтать сегодня, чтобы не выглядеть позорно в собственных глазах. Тот же психологический феномен самозащиты», – с обидой отметил в дневнике 5 ноября 1971 года Владимир Лакшин, бывший член редколлегии «Нового мира» при Александре Твардовском. И все же в истории литературы имя Евгения Поповкина осталось.

Журнальная публикация открыла возможность отдельного издания романа, впервые выпущенного таким образом на Западе – «тамиздатом» – в 1967 году в Париже издательством «УМСА-Press», на русском языке. А в Советском Союзе роман увидел свет в 1973 году тиражом 30 000 экземпляров, сразу превратившись в предмет дефицита и обмена…

Скромный фасад дома, не отмеченный всякого рода декоративными излишествами, не оставляет сомнений по поводу его происхождения и стиля исполнения. Так строили в короткую эпоху конструктивизма. Конструктивизм – архитектурный стиль, порожденный революцией 1917 года и до сих пор привлекающий к себе внимание всего света не только как материал для исторических исследований, но в качестве основы для поиска будущих оригинальных идей. Конструктивизм давно стал азбукой мировой архитектуры. В своем роде это единственное явление в советской архитектуре, которое и по сей день представлено во всех международных энциклопедиях по зодчеству XX века, в отличие, например, от мертворожденного так называемого «сталинского ампира». «Впервые не из Франции, а из России прилетело новое слово искусства – конструктивизм, понимающий формальную работу художника только как инженерную, нужную для оформления всей нашей жизни. Здесь художникам-французам приходится учиться у нас. Здесь не возьмешь головной выдумкой. Для стройки новой культуры необходимо чистое место. Нужна октябрьская метла» – так образно охарактеризовал Маяковский роль и место конструктивизма в культуре и ничего при этом не приукрасил.

Трудно представить, но в 1920-е годы прошлого столетия благодаря активно развивавшемуся в тот период конструктивизму крупные советские города (Москва, Ленинград, Харьков и другие) воспринимались за рубежом как центры мировой архитектуры. «Принципы конструктивизма по тому времени были довольно жизненны. Строить что-нибудь сложное было трудно, а новое направление давало возможность при помощи железобетонного каркаса и почти без всякой отделки создать новый тип здания с производственным и свежим направлением. Конструктивизм дал возможность русским архитекторам стать известными во всем мире – и в Европе, и в Америке. За рубежом с нами стали считаться», – отмечал Алексей Щусев.

Конструктивистские постройки кажутся адекватным ответом на требования времени. Ведь что тогда проектировалось и строилось? Дворцы труда, Дома Советов, рабочие клубы, фабрики-кухни, дома-коммуны и т. д. – все это было не просто актуально, а сверхвостребованно в условиях перенаселения города, с одной стороны, и непростой экономической ситуации, не предусматривающей роскоши, с другой. Храмы и барские усадьбы уступали место клубам и общежитиям. Архитекторы-конструктивисты, среди которых на первый план выдвинулись такие известные мастера, как Мельников, братья Веснины, Леонидов, Ладовский, свое основное внимание направили на поиск новых, более рациональных форм и приемов планировки городов, принципов расселения, выдвигали проекты перестройки быта, разрабатывали новые типы общественных зданий. Как правило, такие здания должны были четко отражать свое функциональное назначение, что требовало применения новых методов строительства, в частности, железобетонного каркаса.

Вот и этот шестиэтажный кооперативный дом на Арбате (архитекторы В. Маят, М. Сегал, 1925–1930 гг.) под названием «Красный уголок» прямо указывает нам свое предназначение. Это не доходный дом, не торговый пассаж, а здание для жизни. И люди обитали здесь на редкость достойные, связанные с балетным искусством и Большим театром. Короче говоря, под этой крышей жили Мастера и их Маргариты: главный балетмейстер Большого театра (на протяжении почти двух десятков лет) Леонид Лавровский и его супруга Елена Чикваидзе, их сын Леонид Лавровский и его жена Людмила Семеняка. Учитывая, что солисты Большого театра всегда первыми получали заслуженные звания и награды, этот дом в своем роде уникален тем, что связан с именами сразу трех народных артистов СССР. Престижного сего звания за семьдесят лет советской власти удостоилась едва ли тысяча человек – так что люди это в основном «штучные». Из перечисленного квартета только Елена Чикваидзе не стала народной артисткой СССР, а всего лишь заслуженной артисткой РСФСР. Но это никак не умаляет ее таланта – о каждом из перечисленных артистов можно написать отдельную книгу.

Людмила Семеняка очень тепло вспоминает о первом визите в этот дом, куда она, уроженка Ленинграда и выпускница Вагановского училища, пришла в 1971 году познакомиться со своей будущей свекровью: «Мы поднялись по лестнице старого арбатского дома рядом с Театром имени Вахтангова. До сих пор, проходя мимо, смотрю на окна этой квартиры. Две форточки на четвертом этаже, скрепленные между собой веревочкой, чтобы не разбились, всегда открыты. Словно приглашают войти и снова оказаться в доме, где когда-то началась моя новая жизнь. В тот первый вечер Миша [Лавровский] пришел с другом, они появились намного позже, чем я. Вошли и сели по обе стороны стола в уставленной старинной мебелью гостиной. „Жених“ время от времени бросал на меня короткие изучающие взгляды. В двадцать я была хорошенькая – тоненькая и глазастая. Тридцатилетний Лавровский казался мне очень взрослым и прекрасным. Сидела потупив взор, страшно гордясь, что такой человек обратил на меня внимание.

Наверное, это дико звучит, но до свадьбы мы встретились с Мишей еще всего два раза. В первый – чинно прогуливались по Серебряному Бору. А потом Лавровский пришел в Концертный зал имени Чайковского посмотреть, как я танцую. В темноте кулис, немного смущаясь, он произнес: „Прошу тебя выйти за меня замуж“. Я перебралась на Арбат. Пышной свадьбы не было, расписались в ЗАГСе и – к балетному станку. Но поскольку Миша был членом ЦК комсомола, а я лауреатом премии ВЛКСМ, об этом событии объявили по радио: „Сегодня узы брака соединили артистов балета…“

Отмечали событие дома. Сидим за праздничным столом, вдруг в двенадцатом часу ночи – звонок в дверь. На пороге человек с букетиком колосков: „Это вам поздравление от Ивана Семеновича Козловского“. Берегла этот подарок великого певца очень долго и трепетно, но во время одного из переездов колоски, как я думала, потерялись. Лишь недавно выяснилось, что они до сих пор хранятся у мамы!

В квартире Лавровских все было устроено с большим вкусом. Я едва не задохнулась от восторга при виде огромной библиотеки, которую собрал еще Мишин отец. Многие из этих книг я потом прочитала. Миша первым делом погрузил меня в мир литературы, которой восхищался сам. Маленькая дуреха, я таяла от счастья при мысли, что выдающийся Михаил Лавровский выбрал именно меня.