Текст книги "Германия в ХХ веке"

«Ночь длинных ножей» избавила Гитлера от потенциальных конкурентов из прошлого и будущего. Это был двойной удар – как против вольницы нацистов первого поколения, так и против своих консервативных попутчиков времен агонии Веймарской республики. Генералы Шлейхер и Бредов были казнены, Папен чудом избежал их участи, Брюнинг сумел эмигрировать в Великобританию. Для оправдания репрессий по отношению к десяткам тысяч немецких граждан, замученных штурмовиками или брошенных в концлагеря, оказалось достаточным закона от 23 марта 1933 г. Для того, чтобы задним числом придать расстрелу 85 своих вчерашних соратников правовой характер, Гитлер вместе с министрами юстиции и внутренних дел подписал специальный закон о защите государства. Вот его полный текст, свидетельствующий о том, как далеко зашло «правотворчество» нацистского режима: «Меры, принятые 30 июня, 1 и 2 июля 1934 г. для пресечения действий заговорщиков и предателей, являются вынужденной защитой государства (Staatsnotwehr) и носят правовой характер».

События 30 июня 1934 г. показали, что террор стал сущностной характеристикой нацистской диктатуры. Он имел разные лица – политические убийства co стандартной формулировкой «застрелен при попытке к бегству», концлагеря, через которые к началу второй мировой войны прошло около миллиона немцев, доносы добровольных помощников режима, проникавших буквально в каждый дом и каждую семью. Еще на пути к власти Гитлер не оставлял никаких сомнений в том, какая судьба ожидает противостоящие ему силы: «После нашей победы марксизм будет уничтожен до основания, здесь нет места снисхождению. Мы не успокоимся, пока не уничтожим последнюю газету, не разберемся с последней организацией, не закроем последний кружок и не обратим последнего марксиста в нашу веру или сотрем его с лица земли». После того, как с политическими противниками было покончено, нацистский террор стал приобретать расовый характер. Расчеты консервативных попутчиков на то, что обещание Гитлера «разобраться с еврейской угрозой» окажется пропагандистской пустышкой, явно не оправдались. Уже с 1 апреля 1933 г. развернулась кампания бойкота еврейских магазинов, которой дирижировал Геббельс, неделю спустя начал действовать закон об увольнении с государственной службы чиновников «неарийского происхождения».

Образ смертельного врага был необходим нацистам не только для завоевания власти, но и для втягивания широких слоев населения в преступное сообщество. В противоположность позитивным качествам немецкой нации евреи воплощали в себе все негативное, и тем не менее правили миром, выступая в образе финансовых воротил, творцов массовой культуры, героев парламентской говорильни. Если исторический антисемитизм видел корень зла в иудаистском вероисповедании, то теперь речь шла о генетическимистическом понятии «крови». Подобно тому, как в средние века феодальная знать занималась своим генеалогическим древом, немцам вновь пришлось копаться в семейных архивах, чтобы доказать отсутствие в своей родословной неарийских предков. В противовес индивидуальному пути спасения души в религии нацизм пытался навязать миру коллективный путь спасения через жертвоприношение целого народа. «Нюрнбергские законы», принятые на съезде НСДАП 15 сентября 1935 г., стали юридической основой государственного антисемитизма. Евреи были лишены гражданских прав, им запрещались сексуальные контакты и браки с арийскими женщинами.

Использовав покушение еврейского юноши на германского дипломата в Париже, нацисты провели 9 ноября 1938 г. массированную акцию возмездия, получившую кощунственное название «хрустальной ночи». По всей стране были подожжены или разграблены синагоги, более 26 тыс. евреев брошены в концлагеря. Без судебного решения конфисковалось их имущество, на все еврейское население Германии была наложена контрибуция в 1,2 млрд. рейхсмарок. В результате нараставших репрессий эмиграция превратилась в паническое бегство – около 170 тыс. евреев (около трети еврейской общины на 1933 г.) успели покинуть Германию до начала второй мировой войны. Остальных ждала судьба, которую невозможно было предугадать. «Хрустальная ночь» стала важным звеном в трансформации расовой политики нацистов от бойкота евреев в немецком обществе к их физическому уничтожению.

Жертвами государственного террора оказывались не только евреи, но и цыгане, сектанты, гомосексуалисты, «праздношатающиеся», асоциальные элементы – все те, кто не вписывался в нацистский стандарт полезного члена общества. Представители каждой из этих групп, попадая в концлагерь, получали соответствующий значок на полосатой робе – немецкая страсть к порядку проявляла себя и здесь. Список лиц неарийского поведения постоянно дополнялся, и параллельно росла тяга к радикальным решениям (Endlösung), которые будут реализованы уже в ходе второй мировой войны. Влияние террора на сознание немцев не следует переоценивать – он был одним, но не единственным механизмом обеспечения политического господства НСДАП. Взгляд на Германию тридцатых годов как на один большой застенок являлся скорее пропагандистским приемом, который использовало международное антифашистское движение тех лет. Довоенные концлагеря являлись средством устрашения, а не изоляции и физического уничтожения. Пребывание в них было, как правило, кратковременным (за исключением лидеров оппозиционных партий), а выход на свободу ставился в зависимость от готовности прекратить политическую деятельность и стать негласным сотрудником гестапо. К сентябрю 1939 г. в архипелаге нацистских концлагерей находилось около 25 тыс. человек. Спецификой нацистского террора был его превентивный характер – «речь шла скорее не о подавлении любого протеста, а о своевременном предупреждении его появления. Недовольство могло быть сколь угодно большим, но оно не представляло опасности для тоталитарного режима, пока оставалось неорганизованным. Важнейшим инструментом системы обеспечения безопасности нацистского режима были не столько концлагеря, сколько обычные канцелярские папки, где собиралась информация о малейшем проявлении недовольства» (М. Штейнерт).

Пропаганду «третьего рейха» можно без преувеличения назвать идеологическим террором. Если эсесовские питомники занимались биологическим отбором расово чистых экземпляров, то Геббельсу было поручено духовное формирование нового человека. Возглавляемое им Министерство пропаганды и народного просвещения не имело аналогов в мировой истории. Принципы, сформулированные его шефом: простота, размах, концентрация, реализовывались в ежедневной работе огромной империи средств массовой информации. Правда в ней допускалась ровно настолько, насколько она соответствовала интересам режима. Ложь была гораздо удобнее – она не знала границ и позволяла сотрудникам Геббельса чувствовать себя архитекторами человеческих душ. После запрета либеральной прессы ставка была сделана на согласованность пропагандистских кампаний, не только сопровождавших, но и предварявших принципиальные внутри– и внешнеполитические решения. В своем конкретном исполнении эти кампании весьма напоминали коммерческую рекламу, обращаясь к подсознанию потребителей, делая ставку на доходчивость и отделяя рекламный образ того или иного «продукта» от его реального содержания. Одной из первых организованных сверху «спонтанных акций протеста» было сожжение неугодных новому режиму книг студентами университетов 10 мая 1933 г. Позже в качестве субъектов идеологической цензуры выступало около полусотни партийных и государственных учреждений, список запрещенных и изымаемых из библиотек книг исчислялся десятками тысяч названий.

«Пропаганда должна доходить до каждого» – реализуя этот принцип, геббельсовский аппарат проявлял неистощимую выдумку. Сюда относилось и использование технических новшеств вроде радио, позволявшего напрямую воздействовать на настроения миллионов домохозяек, проводивших свое время на кухне, и обязательные пропагандистские журналы (Wochenschau) перед киносеансами, и книга «Майн кампф» в качестве обязательного подарка молодоженам. Пропаганда воздействовала даже на гастрономические вкусы населения – в условиях курса на автаркию и экономию валюты была развернута кампания за отказ от натурального кофе, а сливочное масло попало в разряд продуктов, подрывающих обороноспособность Германии (rüstungsfeindlich).

Специфической чертой тоталитарной пропаганды является то, что она не просто манипулирует общественным мнением – она его создает, превращаясь в «центральный инструмент социального контроля» (П. Лонгерих). На любой из вопросов, волнующих того или иного человека, у нее должен иметься готовый ответ.

Нацистская пропаганда была вездесущей, простираясь от скромной кухни до циклопического сооружения в Нюрнберге, где ежегодно проходили съезды НСДАП.

Очевидцы воспринимали их как незабываемое шоу – днем бесконечные парады и апофеоз появления Гитлера на трибуне, ночью замки из лучей света, создаваемых тысячами прожекторов, и массовые факельные шествия.

Главным для участников того или иного съезда, число которых доходило до сотни тысяч, было не обсуждение политического курса и принятие решений, а эмоциональный подъем и чувство сопричастности к происходящему. «Фюрер думает за нас» – эта культовая формула избавляла многих немцев от угрызений совести за соучастие в преступных деяниях режима.

Превращение искусства в часть пропагандистской машины символизировало назначение Геббельса куратором «Имперской палаты деятелей культуры» (Reichskulturkammer), созданной 15 ноября 1933 г. В рамках этой полусословной структуры государство гарантировало художникам материальное благополучие в обмен на выполнение политического заказа. Место свободы творчества заняло следование коньюнктуре и ремесленное мастерство. Зачастую решение о том, считать или не считать то или иное произведение частью «немецкого искусства», зависело от вкусов и личного покровительства высших руководителей НСДАП. Ряд сфер и направлений искусства просто вымер, из других (например, кино) исчезли элементы социальной критики, и они превратились в часть индустрии развлечений (Ablenkungskultur). Из тысячи полнометражных кинофильмов, появившихся в Германии 1933-1945 гг., около 150 носили явную пропагандистскую направленность.

Художественные произведения, не отвечавшие нацистским эстетическим канонам, были собраны на выставке «Деградировавшее искусство», кочевавшей с 1937 г. по германским городам. «Ее экспонаты с их экспрессионистски-культурбольшевистскими или еврейско-искаженными формами должны были произвести впечатление издевательства над врожденным достоинством и красотой формирующегося германского человека» (Й. Херманд). Подлинное искусство с точки зрения идеологов национал-социализма должно обращаться к массам, воспитывать обывателя в национальном духе, а не шокировать его. Стиль «третьего рейха», вошедший в лексикон искусствоведения, легко узнаваем – его отличают гигантомания, апелляция к античной классике, перегруженность деталями и героизирующий натурализм. Личным пристрастием фюрера, наряду с любовью к музыке Рихарда Вагнера, была архитектура. Он принимал самое активное участие в разработке масштабных планов перестройки Берлина и других германских городов, призванных продемонстрировать вечность новой империи. Гранит, необходимый для помпезных сооружений, почти ничего не стоил, ведь он добывался в каменоломнях заключенными концлагерей.

В большей степени, нежели все ее европейские соседи, вместе взятые, нацистская Германия занималась пропагандой на зарубежную аудиторию. Здесь ее достойным соперником мог выступить только СССР, напрямую и через посредство коммунистических партий пытавшийся завоевать «друзей социализма» во всем мире. В отличие от интернационалистского характера советской пропаганды ведомство Геббельса делало ставку на завоевание симпатий этнических немцев, прежде всего в странах Восточной Европы. Их организационным сплочением занималась специальная структура в НСДАП во главе с Альфредом Розенбергом. Продовольственные посылки с пропагандистскими материалами доходили до немецких колонистов даже в удаленных уголках сталинской России. Сокращение территории Германии после первой мировой войны обострило проблему «иностранных немцев», и творцов Версальской системы международных отношений здесь есть за что упрекнуть. Приняв лозунг самоопределения наций, они дали Гитлеру удобный повод рассуждать о немцах как изгоях Версаля. Эту карту пыталась разыграть еще дипломатия Веймарской республики, но Гитлер радикально поменял тон и масштабы претензий Германии к своим соседям. Австрия и Чехия рассматривались как части «первого рейха», возвращение которых в третий являлось только вопросом времени. Претензии территориального плана выдвигались к Польше и Литве, Бельгии и Франции, хотя до поры до времени оставались «частным мнением» тех или иных лидеров НСДАП.

Вторым по значимости внешним адресатом пропагандистских усилий Геббельса являлись праворадикальные националистические группы в европейских странах, заметно активизировавшиеся после прихода Гитлера к власти. Массовые акции фашистов проходили даже в таких странах, как Франция и Великобритания, не говоря уже об авторитарных режимах в странах Центральной и Восточной Европы, лидеры которых испытывали едва ли не родственные чувства к национал-социалистскому движению. После военного переворота в Испании «фашистский Интернационал» перешел от слов к действиям, открыто выступив на стороне генерала Франко. События испанской гражданской войны продемонстрировали слабость западного общества, расколотого в своих симпатиях и потому неспособного к решительным действиям, и в конечном счете стимулировали реализацию агрессивных планов Гитлера.

Третьей линией пропагандистского фронта являлось формирование у внешнего мира позитивного образа Германии. На первом этапе центральное место занимали мирные инициативы Гитлера, будь то сокращение вооружений или посредничество в разрешении международных конфликтов. Колоссальные инвестиции были затрачены на проведение Олимпиады летом 1936 г. в Берлине, нацистским поборникам расовой чистоты пришлось смириться с участием в ней негритянских атлетов. С 1937 г. акцент был перенесен на демонстрацию военной мощи Германии и требование признать ее равноправие в Европе. Западное общественное мнение в целом доверчиво относилось к подобным спектаклям, позиции воинствующего антифашизма занимало незначительное меньшинство деятелей культуры и искусства, не говоря уж о представителях политической элиты, которым откровенно импонировала антибольшевистская риторика нацистов. В отличие от сталинской России, так и не сумевшей добиться перелома общественных симпатий в свою пользу на протяжении 30-х гг., гитлеровскому режиму удавалось драпировать свою сущность и агрессивные намерения вплоть до начала 1939 г.

Использование тоталитарной модели помогает исследователям понять механизмы политического господства, ведущие от власти к массам, но ничего не говорит о характере и формах обратной связи. То, что существование любой диктатуры напрямую зависит от поддержки или по крайней мере непротивления ее подданных, очевидно, равно как и то, что террором и пропагандой не исчерпывается набор условий для решения этой задачи. Если большевистская диктатура имела прежде всего идеологическую легитимацию, опираясь на социальные низы и не останавливаясь ни перед какими препятствиями для уничтожения предпринимательской, политической и духовной элиты Российской империи, то «третий рейх» рассчитывал на внутриполитическую стабильность путем достижения самого широкого социального компромисса. Для большевиков государство было и оставалось орудием класса-победителя, перекраивающего мир под собственный размер, для нацистов – мистическим выражением «национального духа», вносящим порядок в хаос общественной жизни и выполняющим в ней функции судьи и палача.

В отличие от первых десятилетий советской истории, когда правящий режим был заинтересован в обстановке перманентной гражданской войны для навязывания обществу программных утопий, первые годы существования нацистской диктатуры принесли «освобождение от разрывающей нацию классовой борьбы», обещанное правыми партиями еще в манифесте Гарцбургского фронта. Ответ на вопрос о том, почему большинство немцев нашло свое место в реальностях «третьего рейха» и солидаризировалось со стратегией Гитлера, невозможно найти только в сфере безудержной демагогии и политических репрессий. В речи социал-демократа Отто Вельса в рейхстаге 23 марта 1933 г., ставшей последним легальным выступлением республиканской оппозиции, содержалось характерное утверждение: «разрушение существующей системы еще не является революцией. Народу нужны позитивные дела». И социалисты, и либералы как в Германии, так и за ее рубежами были уверены в том, что нацистский режим рухнет, как только дело дойдет до выполнения его предвыборных обещаний. Получилось как раз наоборот – жесткое следование новой власти своим программным ориентирам шаг за шагом сближало ее и немецкий народ, подавляющее большинство представителей которого бежало от мысли о том, куда приведет дорога, вымощенная намерениями «фюрера, думающего за нас».

Вопреки утверждениям нацистской пропаганды об органичном строении «народного сообщества» социальные перегородки между отдельными категориями населения никуда не исчезли. Напротив, возрождение сословной структуры консервировало их, заставляя принимать довольно причудливые формы. Новое было в другом – каждый из классов, социальных слоев или сословий был напрямую связан с властью, контролировался ею и изолировался от своих потенциальных контрагентов и соседей. Общество приобретало вид слоеного пирога, рыхлые социальные прослойки которого перемежались с политическими мембранами, чутко реагирующими на их настроения и в то же время обеспечивающими удивительную прочность всей конструкции.

Наиболее наглядно это проявлялось во взаимоотношениях власти и самой широкой категории индустриального общества – рабочего класса. Еще недавно единственный обладатель «собственной» партии, выступавшей носителем социального и демократического мировоззрения, он по историческим меркам моментально превратился в опору нового режима. Политический раскол международного рабочего движения и коммунистическое влияние, ни в грош не ставившее ценности буржуазного общества, являются необходимым, но недостаточным объяснением произошедшего поворота. Еще в меньшей степени он являлся заслугой «социалистической» составляющей самого нацистского движения – о социализме в годы мирового экономического кризиса говорила едва ли не каждая вторая германская партия.

Для того, чтобы понять состояние и настроения рабочих в годы «третьего рейха», нужно покинуть небеса идеологии и вступить на твердую почву прагматики. В годы кризиса многие из них вернулись к состоянию, когда им уже нечего было терять. Даже тот, кто не пополнил собой многомиллионную армию безработных, чувствовал на себе ее дыхание. Стоимость рабочей силы упала до 60-70 % от докризисного уровня. Нацистская политика экономического регулирования (о ней пойдет речь ниже) привела к постепенному рассасыванию безработицы и ее полному исчезновению к 1936 г. Чтобы противодействовать обратному процессу – погоне предпринимателей за квалифицированной рабочей силой – была введена система «трудовых книжек» и льгот, привязывавшая того или иного человека к своему рабочему месту. Хотя реальная заработная плата (официально она была заморожена на уровне 1932 г., но загруженные военными заказами фабриканты охотно платили сверхурочные) преодолела докризисную планку лишь к 1938 г., рабочим было с чем сравнивать свое нынешнее материальное положение.

Не меньшее значение в расширении социальной базы режима играли и внеэкономические мероприятия, ответственность за проведение которых брало на себя государство. Вытеснение женщин из сферы наемного труда преследовало цель не только вернуть авторитет семьи и добиться увеличения рождаемости, но и поднять производительность труда. Нацистское руководство сохранило темпы строительства социального жилья, преимущество в получении которого имели многодетные семьи. Благотворительная организация «Сила через радость» культивировала проведение отпуска рабочими в комфортабельных домах отдыха, в заграничных круизах, не забывая напоминать им, кого они должны благодарить за новое качество жизни. Широкий резонанс не только в Германии, но и за границей получила программа «моторизации немецкого народа», включавшая в себя строительство 4000 км скоростных дорог (Autobahn) и массовое производство автомобилей для каждой семьи (Volkswagen).

Наконец, новая власть приняла превентивные меры по недопущению любых проявлений социального протеста. Согласно закону о регулировании национального труда (январь 1934 г.) предприниматели и рабочие организации сохраняли формальное равенство, в случае их конфликтов роль арбитра принимали на себя специальные государственные учреждения (Treuhand der Arbeit). Любая стачка в таких условиях превращалась в антигосударственное деяние. В свою очередь закон о «подготовке органического строения германской экономики» (27 февраля 1934 г.) ставил союзы предпринимателей под контроль соответствующего министерства. Бюрократическое регулирование хозяйственного процесса, явный примат политики над экономикой порождали среди рабочих настроения социального злорадства («и капиталистов запрягли в общую телегу»), игравшие на руку власти. Люди из низов почувствовали, что она уже не смотрит на них со страхом и презрением, как раньше. Постепенно формировался некий социальный контракт – заплатив населению авансом в 30-е годы, Гитлер вернул его себе сполна в годы второй мировой войны.

Если по отношению к рабочему классу нацистский режим проводил достаточно гибкую политику, реагируя на смену настроений в его среде, общее состояние экономики и собственные задачи, то по отношению к крестьянству преобладала детальная, но благожелательная регламентация. «Продовольственное сословие» получало задания на производство тех или иных видов сельскохозяйственной продукции, государство гарантировало ее закупки по твердым ценам. Промышленный подъем и курс на автаркию создавали весьма благоприятные условия для развития аграрного сектора экономики, что еще больше привязывало крестьянство, сочувственно относившееся к нацистскому движению еще в годы Веймара, к новой власти. Принятый 29 сентября 1933 г. закон о наследовании крестьянских хозяйств (Reichserbhofgesetzt) запрещал их дальнейшее дробление и освобождал от уплаты налогов. Закон преследовал не только хозяйственные, но и далеко идущие социальные цели. Рассматривая крестьянство как «источник расово чистой крови для немецкого народа», руководство «третьего рейха» пополняло выходцами из него разраставшийся партийногосударственный аппарат и армию. Горожане в первом поколении, они сочетали в себе крестьянскую основательность и трудолюбие со слепой верой в идеалы нацистского движения и беспрекословным подчинением его вождям.

Свою долю при перераспределении общественного пирога получили и городские средние слои. Воссоздание замкнутого ремесленного сословия, запрет уличной торговли и закрытие «неарийских» универмагов подтверждали обещания нацистской пропаганды, что жизнь вернется к полузабытому благополучию имперской эпохи. Лица интеллектуальных профессий стояли перед индивидуальным выбором. Мало кто был готов к крайним решениям, таким как усвоение нацистской идеологии и карьера под контролем местной организации НСДАП, либо «внутренняя эмиграция», подразумевавшая увольнение из университета, отзыв адвокатской лицензии, бойкот врачебной практики и т.п. Подавляющее большинство считало достаточным сохранение «личной порядочности» и достижение разумного компромисса с новой властью, продолжая играть роль благополучных пассажиров, сосредоточенно глядящих в окно и пытающихся не замечать хулиганов, бесчинствующих перед их собственным носом. Индивидуализм, которым так гордились либералы рубежа веков, оказался нежизнеспособной альтернативой коллективистским идеологиям двадцатого столетия.

Благодатной почвой для их распространения выступало межвоенное молодое поколение. Отсутствие социальной перспективы в условиях экономического кризиса, внешнеполитическая униженность Веймарской республики, минимальный жизненный опыт и стремление быть непохожим на отцов – все это делало его особенно восприимчивым к нацистской пропаганде. Та стремилась не перегибать палку, сочетая в себе явную лесть («кому принадлежит молодежь – тому принадлежит будущее») и учет стремления к самоорганизации («молодежь должна вести по жизни молодежь»). В рамках политики унификации союз национал-социалистской молодежи «Гитлерюгенд», насчитывавший к концу 1932 г. лишь 100 тыс. членов, пополнил свои ряды за счет партийных, протестантских и спортивных молодежных организаций. В конце 1934 г. в его рядах было уже 3,5 млн. человек. Ввиду того, что нацизм делал акцент на различие социальных ролей у юношей и девушек, последние получили собственную организацию – «Союз немецких девушек». Дети от 10 до 14 лет объединялись в особые группы, находившиеся под покровительством «Гитлерюгенда». Лидерам последнего во главе с Бальдуром фон Ширахом удалось привязать к нацистской идеологии широкий спектр форм работы с молодежью, сочетавших в себе романтику туристских походов и блеск факельных манифестаций, соревновательность спортивных состязаний и благотворительность кампаний помощи неимущим (Winterhilfe). Умело играя на свойственном молодому поколению тщеславии, они воспитывали в нем готовность к ежедневной борьбе за утверждение собственного превосходства.

Стержнем молодежной политики нацистского режима оставались военная подготовка и националистическая индоктринация. 16 марта 1935 г. Гитлер открыто провозгласил введение всеобщей воинской повинности – она трактовалась как «почетный долг», от исполнения которого устранялись нечистокровные немцы. До призыва в вермахт каждый юноша и каждая девушка должны были полгода отработать на общественнополезном поприще. «Трудовой фронт» не только решал проблему молодежной безработицы, но и выступал в качестве скрытой военной подготовки. Как считают немецкие историки, к началу второй мировой войны массовую базу вооруженных сил Германии составляло уже «нацистское поколение», прошедшее полный курс перевоспитания и по крайней мере внешне демонстрировавшее приверженность установкам гитлеровского режима. Лишь на его периферии оставались группы молодежи, сохранившие традиционные ценности, но не имевшие возможности самоорганизации.

Достаточно непростым было и отношение новой власти к самому стабильному мировоззренческому феномену – религии. Экспериментируя с традиционными и новыми культами, идеологи НСДАП не скрывали своей враждебности к существовавшим церковным организациям, воспринимая их как конкурентов в борьбе за души людей. Католическая (21,2 млн. прихожан) и протестантская церкви (40,9 млн.) оставались единственными структурами гражданского общества, которые продолжали существовать в условиях нацистской диктатуры. Естественно, они испытывали на себе ее давление, не отказываясь от компромисса, а в ряде случаев проявляя готовность к сотрудничеству. Уже летом 1933 г. национал-социалистская организация «Немецкие христиане» сумела объединить в своих рядах две трети протестантского духовенства. Ее лидеры проводили курс на «ариизацию» религии, рассматривая свою деятельность как вторую реформацию. В результате Христос оказывался арийцем, пострадавшим от евреев, исподволь объединялись культы земного вождя и небесного божества. Не признавшие нововведений протестантские священники образовали «Исповедальную церковь» (Bekennende Kirche), настаивавшую на независимости веры от политики.

Католическая церковь, имевшая жесткую социальную доктрину, являлась для новой власти на первых порах неприступной крепостью. До 1933 г. лишь каждый восьмой из поданных за НСДАП голосов принадлежал католикам. Отказавшись от прямой атаки, Гитлер предпочел в этом случае подписать своего рода пакт о ненападении, разграничив сферы компетенций. Конкордат с Ватиканом (20 июля 1933 г.) позволил католической церкви в обмен на отказ от политической деятельности сохранить религиозную независимость и молодежные организации. Контроль за невмешательством обеих церковных организаций в светскую жизнь осуществляло специальное министерство по делам церкви, созданное 16 июня 1935 г.

Отдавая «кесарю кесарево», христианские священники настаивали на соблюдении норм человеческого общежития. Отношения власти и церкви резко обострились после того, как в 1939 г. началась реализация нацистской программы «эвтаназии», т.е. умерщвления психически и безнадежно больных, жертвами которой стало более 70 тыс. человек. После протестов церковных иерархов, получивших широкий общественный резонанс, Гитлер был вынужден пойти на попятную, тайно отменив свое решение. Не приносили особого успеха и антирелигиозные акции режима вроде попытки Мартина Бормана заменить преподавание религии в школах «нацистским часом». Отношения между режимом и христианскими организациями никогда не выходили за рамки холодного нейтралитета. Этому не противоречит ни интеграция ряда церковных иерархов в нацистскую элиту, ни участие значительного числа священников в движении сопротивления, набиравшее силу по мере того, как прояснялось истинное лицо гитлеровской диктатуры.

Само понятие антифашистского сопротивления проделало за пять с половиной десятилетий, прошедших с момента краха «третьего рейха» значительную эволюцию,, трансформируясь в соответствии с требованиями политической конъюнктуры в ФРГ, ГДР и других странах. В немецкой научной литературе последнего десятилетия преобладает «интегральная модель сопротивления», включающая в него любые проявления несогласия с системой независимо от их мотивации. Сюда включается неучастие в официальных мероприятиях, «внутренняя эмиграция», нонконформистское поведение и многое другое, становившееся уголовно наказуемыми деяниями в условиях нацистской диктатуры. Признание столь широкого подхода к сопротивлению не должно заслонять собой очевидного факта, что наиболее опасной для гитлеровского режима являлась организованная и политически мотивированная деятельность, направленная на разоблачение его сущности и подготовку его свержения. Признание того, что «коммунисты играли ведущую роль в движении сопротивления» (Г. Вебер), не без труда утвердилось в историографии ФРГ. Те из них, кто продолжал политическую работу в Германии и пытался копировать тактику большевистского подполья, несли тяжелые потери. Из 300 тыс. членов веймарской КПГ в годы третьего рейха» подверглось репрессиям около половины. Социал-демократы, напротив, делали ставку на работу вне Германии, используя свои связи в Социалистическом рабочем интернационале для мобилизации мирового общественного мнения против нацистского режима. В рядах эмиграции оказались не только левые политики Веймарской республики, но и видные писатели, ученые. Их творчество и их антифашистская борьба стали символом «другой Германии», хотя и не могли привести страну к свержению гитлеровского режима.