Текст книги "Затяжной конфликт"

* * *

На другой день Хвостов-Стахов разыскал Максима в расположении его сотни. Представителю президента нужен был собеседник. Точнее, слушатель.

– Не хотите ли совершить… э-э-э… небольшую сэппуку, как выражаются японцы? Именно японцы.

– Сэппуку? Ритуальное самоубийство? Не хочу.

– Что Вы?! Не в этом смысле! В смысле небольшую… э-э-э… прогулку по лесу. Подальше от лишних ушей. Я подчеркиваю: ушей.

Уединение понадобилось Павлу Матвеевичу для сообщения очередной конфиденциальной информации:

– Прозябание в этом лесу не способствует сохранению бодрости духа. Мы с Вами – из немногих тут интеллигентных людей. А так – сплошные маргиналы. Именно маргиналы. – Привычное надменно-пренебрежительное выражение его лица сменилось гримасой величайшей брезгливости. – Какие-то безобразные панки, неведомо как сохранившиеся толкинисты, бомжи…

Это было недалеко от истины, но Максима привлекала как раз пестрота местного люда. Где еще встретишь столько разнообразнейших персонажей, от юных кришнаитов до седовласых столпов общества?

– Вы уж меня простите, но и в Вашем подразделении культурный уровень… э-э-э… оставляет желать лучшего. Подчеркиваю: много лучшего. И, главное, эти комары. Разве можно с этим смириться?

Он и тут был прав. Архистратиг оказался неважным стратегом. В то время, как армия Черного Рыцаря расквартировалась в деревнях и на прилегающих к ним полях, Небесное Воинство сидело в болоте, всё более теряя боевой дух. Такое вот кесарю кесарево.

* * *

Следующий визит Хвостова-Стахова оказался неудачным: к несчастью для себя, он наткнулся на Серегу. Тот успел где-то пропустить стаканчик и встретил Павла Матвеевича радостным:

– Павлуша! Ты, … (непечатное слово), чё приперся? Думаешь, тебе тут нальют? Да ни в жисть. У нас типа сухой закон.

– Э-э-э… Э-э-э… – протянул оторопевший Павел Матвеевич; подумал и добавил: – Э-э-э… Э-э-э…

Еще подумал и заявил:

– Прекрасное чувство юмора у молодого человека. Именно юмора.

– И сатиры, – встрял Славка.

– Замечательная у нас молодежь! – всё более вдохновлялся Хвостов. – Подчеркиваю, молодежь. Боевая, остроумная. В молодости я был таким же.

– Пал Матвеич, Вы были молодым? Неужели? – изумился Слава.

Хвостов тут же заглотил приманку и пустился в воспоминания:

– Я, юноша, начинал с нуля. Именно с нуля. Младший из трех братьев, мать-одиночка, комната в бараке. Именно в бараке.

– Ужас! – поддакнул Слава.

– Казалось, никаких перспектив. Но всё же я добился должности рядового… э-э-э… комсомольского работника. Вы спросите, как? Очень просто. Надо проводить верную политику. А главное, молодой человек, никогда не выглядеть самым… э-э-э…

– Красивым? – подсказал Слава.

– Вот именно. Не выглядеть… э-э-э… самым умным.

– Ну, это Вам, Павел Матвеич, кажется, не грозит, – не удержался Максим.

– Ни в коем случае. Я подчеркиваю: ни в коем случае. Наше дело маленькое: получил распоряжение, выполнил, отчитался.

– А если не выполнил?

– Всё равно отчитался. Руководству не интересны наши… э-э-э… сложности. Дано указание – должен быть отчет. Я подчеркиваю: точно в срок. Вот именно. – Хвостов помахал пальцем, как будто грозя кому-то. – А далее – активность! Предприимчивость! В начале девяностых я выбил помещение для культмассовой работы. Именно культмассовой. Я открыл там ремонтную мастерскую.

– По починке испорченной колбасы, – пробормотал Слава.

Павел Матвеевич, не обратив на это внимания, продолжал:

– Не скрою, был и элемент везения: рэкетиры попались хорошие, грабили… э-э-э… по-божески. Да, хорошие. И охранника я нанял замечательного. Чтобы защищал мой бизнес от конкурентов. Именно защищал! Всё по инструкции: при появлении неизвестного производится предупредительный выстрел… э-э-э…

– В голову, – подсказал Слава, несколько утомительный в своем стремлении непрерывно острить.

Невесть откуда прибежала белка. Испытующе посмотрела на беседующих, метнулась к дереву и взлетела на нижнюю ветку. Оттуда она вновь уставилась на людей.

– Вскоре поджоги моей мастерской практически прекратились, – гордо сообщил Павел Матвеевич – Чистый доход стал составлять… э-э-э… впрочем, неважно. Да, мастерская – это было верное решение в период всеобщего дефицита. Ничего нельзя купить, приходится чинить старое. Но потом дефицит кончился. Пришлось менять направление деятельности. Что постоянно растет в цене? Недвижимость! Значит, торговля недвижимостью. Я подчеркиваю: недвижимостью!

– Автомобилями, не желающими ездить, и пароходами, не научившимися плавать? – предположил Слава.

Хвостов, не слыша ничего вокруг, продолжал токовать:

– На недвижимости я заработал свой первый миллион. Потом случилось так, что мой путь скрестился… э-э-э… с Худруком. О, это ужасный человек. Ужасный! Может быть, даже не человек, а целая организация. Никто не знает. Но он рационален. Следовательно, предсказуем. Предсказуем! Он занялся морфием? Значит, ему понадобятся контакты с больницами. Особенно с онкологическими. Прекрасно! Отдаем ему все подряды на обслуживание и… э-э-э… модернизацию, заказ на медтехнику, за который я боролся четыре года, все турецкие бани. Я подчеркиваю: бани. – Павел Матвеевич пожал плечами. – Черт его знает, зачем они ему! Он дал понять, что нужны, значит, отдаем. Он деловой человек – или не человек, всё равно. И он готов платить за услуги. Главное – вовремя почувствовать, чего он хочет. Я всегда чувствовал, в этом моя сила! Подчеркиваю: моя сила!

Проходившая мимо Даша услышала последние слова и задала нетактичный вопрос:

– Отчего Вы, мужики, так любите хвастаться?

– А это как у вас, у женщин, косметика, – ответил за Павла Матвеевича Слава.

Даша засмеялась и ушла. Снова объявилась деловитая белка. Уселась на задние лапки, стала чистить шерстку. Хвостов засмотрелся на нее, спутался, сбился с мысли. Недовольно поддел ногой слой сухих иголок.

– Э-э-э… Про что я? Да, моя сила! Вот почему я – личный представитель Президента. Именно Президента! И прежнего, и нынешнего.

– И будущего, – меланхолично продолжил за него Слава.

Этого уже Павел Матвеевич не выдержал.

– Что за инсинуации! – рявкнул он. – Я подчеркиваю: инсинуации! Вы не даете мне слова сказать! Вы… Вы…

– Нахал. Э-э-э… Именно… э-э-э… нахал, э-э-э… – проблеял Слава.

– И правда, ребята, пойдем. Не будем мешать Павлу Матвеичу говорить слова, – предложил Максим.

Хвостов растерянно посмотрел на уходящую публику, дернулся было вслед, но опомнился и с видом оскорбленного достоинства поплелся восвояси.

5. Военные будни

Солдатские развлечения. Земляные работы. Государь всея Руси. Иностранные легионеры. Разновидности сумасшествия.

Мобильники, смартфоны и прочие хитрые приспособления по-прежнему бездействовали. Отказали даже устройства, не требующие выхода в сеть: ноутбуки, плееры, электронные книги. Пришлось дать ответственное поручение водителю грузовика, отправленного в Князево за провиантом: пусть пошлет Дине SMS. Дескать, Максим о ней помнит, скучает, но сам выйти на связь не может в силу особых обстоятельств, не подлежащих разглашению.

Узнать, выполнено ли задание, не удалось: в нарушение договора об экстерриториальности дорог, машину на обратном пути задержали антихристовы боевики. Такой приключился дипломатический инцидент. Дружине довелось посидеть на голодном пайке. По счастью, предусмотрительная Анна Михайловна припасла на этот случай кое-какие не портящиеся продукты, а у Максима для своей сотни был и дополнительный НЗ. После долгих и нудных переговоров грузовик с покупками вернули.

Противник, отдав захваченное имущество, враждебных действий больше не предпринимал. Нашествие крыс не повторялось. Широко ходила сплетня, что их королева – огромная крыса Капибара – поссорилась с Тасманийским Дьяволом, одним из штабистов Черного Рыцаря, и увела своих подданных. Приказов от командования не поступало. Стояла жара. Разомлевшие дружинники щеголяли в легкой одежде, шлемов и кольчуг не надевали. Время проходило в безделье.

Как-то в расположение Максимовой сотни заглянул престарелый толкинист, стал выяснять, не видал ли кто эльфов – а то он их ищет, ищет и никак не найдет. Слава-козлодой поднял его на смех:

– Ты что, сдурел? Их же на самом деле не бывает. Это кельты их выдумали.

– Почему выдумали? Они ангелов эльфами называли. Вон летают твои эльфы, – показал один из ополченцев.

– Точно! Бочка по небу плывет! – восхитился другой.

Действительно, в это время над ними пролетал довольно полный ангел.

– Эльфы не летают. Они как люди, только бессмертные, – объяснил толкинист.

– Значит, надо всех по одному убивать. Кто не помрет – тот и есть эльф.

Толкинист обиделся и ушел.

Солдаты бродили по лагерю, знакомились между собой, заигрывали с девушками. Слишком активные кавалеры, пытавшиеся распускать руки, лихо получали по роже от местной Артемиды – медсестры Даши. Самой суровой экзекуции подвергся усатый татуированный мужик: он пытался подглядывать за девушками, моющимися в банной палатке. Даже сама Даша, выйдя после купания и увидев дело рук своих, сжалилась и спросила:

– Примочку приложить?

Неудачливый ухажер попытался использовать это в своих интересах. Он приобнял ее и предложил:

– Лучше приласкай. Я же от всей души. Не потому, что ты … (непечатное слово), а по любви.

Даша приласкала его с другой руки и удовлетворенно заметила:

– Теперь будешь красивый, со всех сторон одинаковый. А то криво было: там есть фингал, а тут нету.

Полученные Максимом впечатления легли в основу стихотворения, которое вечером появилось у него в дневнике:

 
Наша Даша хороша,
У ней нежная душа,
Утонченная натура,
Офигенная фигура
И особенная стать.
Если ж кто решит пристать,
Для такого дурака
Есть тяжелая рука.
 

Делиться этим произведением изящной словесности он ни с кем не стал – потому что с кем?

Кое-кто пробовал клеиться к девушкам из «Конца света». Трое парней-музыкантов брали таких за руки – за ноги и, слегка раскачав, отправляли в полет. Слава-козлодой, глядя на эту процедуру, уважительно отметил:

– Слаженный коллектив. – И назидательно сказал Сашке, стоявшему рядом: – Учись: чужого не трогай, свое охраняй.

* * *

По ночам дневная беззаботность улетучивалась. Чудилось, что бродит вокруг лагеря злобный хромой кабан, похрюкивает: «На хорошую жизнь надеешься? Хрен тебе! Вот вцеплюсь тебе в харю – кровью будешь харкать». Подступало вплотную к палаткам гиблое болото. В чаще угрюмо ухал филин. Шуршали в траве змеи – самые опасные вражьи шпионы.

Так и чередовались легкомысленные дни с беспокойными ночами. Всё говорило о том, что не одну неделю придется провести в ожидании Великой Битвы. Для длительного сидения в лесу не годилось временное отхожее место, созданное Максимом и его отрядом в первый день. Нужно было сооружать что-то более фундаментальное. Своих подчиненных Максим разделил на две группы. Первой поручил задание особой важности: изготовление туалета для дам. Бригадиром поставил Федю. Сам возглавил основную команду, занявшуюся устройством сортира для своей сотни.

Нашли подходящую прогалину, стали рыть яму. Максим забыл о своем решении не перенапрягаться и приступил к делу со всем рвением, дабы личным примером вдохновлять соратников на трудовые свершения во славу ассенизации. Земля, переплетенная корнями, поддавалась с трудом, но дружными усилиями удалось преодолеть сопротивление материала. Траншея оказалась готова быстрее, чем можно было предположить. В честь завершения земляных работ Петя – прыщавый паренек с малиновыми волосами, до сих пор изрядно филонивший, – попытался исполнить изящный пируэт, но оступился и соскользнул в выгребную яму, к его счастью еще не задействованную по назначению. Раздался дружный хохот.

– Радуетесь, что я себе чуть руки-ноги не переломал? Смейтесь, смейтесь! Вот кто-нибудь из вас свалится, тогда я тоже посмеюсь.

Обиду выражало не только его лицо с мелкими женственными чертами, но и поза, заломленные руки, надрыв в голосе.

– На сегодня всё, остальное завтра, – распорядился Максим. – Сейчас пошли проведаем Федю.

Результаты, достигнутые Фединой бригадой, впечатляли.

– Ребята, вы вырыли котлован для олимпийского бассейна?! – восхитился Максим. – Кончайте, пока не добрались до огненного земного ядра.

Федя со товарищи не без труда вылезли из ямы и гордо озирали свое творение.

– Ну как, обеспечим дамам комфорт и интим сегодня же? – спросил Максим.

Возражений не последовало. Разве что Петя, предвидя продолжение трудовой повинности, насупился. В Дружину он попал не по собственной воле: его чуть не за шкирку притащил Федя, «чтобы стал наконец мужчиной». Он приходился ему двоюродным братом или что-то вроде того. Петя относился к нему с опаской, старался держаться в отдалении, но перечить не осмеливался.

Максим озвучил очередную задачу:

– Значит, заготавливаем жерди для настила и колья для стен.

Тут возникло непредвиденное затруднение в лице длинноволосого Олега. Экологический активист заявил, что порубки леса не допустит, хотя бы и ценой своей жизни. Убивать его Максим не стал, а предложил выбрать для лесозаготовок чащобу, которую пора проредить. Долго искать не пришлось: дикие заросли начинались тут же, в двух шагах.

Заработали пилы и топоры. Вырытую яму частично перекрыли жердями: получились прямоугольные дыры, окруженные надежным настилом. Колья вкопали в землю, прибили к ним брезентовые полотнища, образовавшие стены. Клозет вышел на славу.

На следующий день сортиростроительство продолжилось. Теперь настелили жерди над канавой, предназначенной для собственной сотни. Стены делать не стали: кончился брезент, да и особой надобности в том не видели.

Слава, подражая воеводе, произнес речь:

– Сие сооружение да пребудет наипаче обожаемым приютом паломников из нашей зело прекрасной сотни, невзирая на конфессиональную принадлежность.

– So mote it be!99
  Да будет так! (англ.). Завершающая фраза молитвы у масонов.


[Закрыть] – завершил звучной фразой Максим; когда-то он для понту выучил с десяток классических изречений.

– Гип-гип… – воззвал Слава.

– Ура! – грянули два десятка глоток.

– Гип-гип…

– Ура!

– Гип-гип…

– Ура! Ура! Ура!!!

* * *

В верхушках деревьев шелестел ветер. Издалека доносился стук дятла. Кукушка пророчила кому-то бесконечно долгую жизнь. Максим сидел на своем любимом месте для чтения, раскрыв книгу Бромштейна на случайной странице. Он с удовлетворением увидел заголовок «Государь всея Руси», однако с первых же строк стиль автора, как и в других рассказах, показался ему слишком вольным. Делать нечего, другого чтива под рукой не было, приходилось довольствоваться этим.

Государь всея Руси

Составитель сего собрания жизнеописаний допустил бы непростительную оплошность, если бы обошел своим вниманием столь значительную персону как покойный наш государь Иоанн Васильевич, прозванный Грозным (а отнюдь не Грязным, как пишет некий недобросовестный горе-историк). Известно, что о мертвых, а паче о царственных особах – или хорошо, или ничего. Посему читателю надлежит ознакомиться лишь с достоинствами и нисколько не с пороками почившего в Бозе многогрешного монарха.

Великой добродетелью российского государя было чадолюбие, ибо на себе познал он тяготы сиротской жизни, оставшись с восьми годов без родительского попечения и испытывая притеснения и даже лишение пищи от нерадивых своих опекунов. Потому собственного своего сына взращивал беззаветно и самозабвенно и вразумлял его обыкновенно палкою, метя всё более по темечку. Как-то в порыве отцовского рвения он даже убил его до смерти, чем был изрядно изумлен. Этот забавный казус запечатлел замечательный наш живописец Илья Ефимович Репин на полотне «Иван Грозный и сын его Иван такого-то дня, месяца и года», известном в народе под названием «Иван Грозный убивает своего сына». Сия картина вывешена в галерее на всеобщее обозрение, дабы служить родителям примером для подражания.

Царь Иоанн любил также жен своих, хотя и не подолгу. Опостылевшую супругу он отправлял в монастырь или же прямиком в райские сады, а себе заводил новую – и так до семи раз или более.

Еще ходили в любимцах у помазанника Божия добры молодцы опричники под водительством Малюты Скуратова. Добросердечный венценосец охотно прощал им мелкие шалости вроде поджогов, насильничанья и человекоубийства. Особо же нежнейшие чувства питал он к юному опричнику Федьке Басманову, равно прекрасному как спереди, так и сзади. В честь царского любимца названы в Москве две улицы: Новая Басманная и Старая Басманная, носившая перед тем имя Карла Маркса – пышнобородого провозвестника Мировой Революции.

Наиглавнейшей же доблестью царя была его истовая православная вера и почтение к Господу нашему Иисусу Христу. После очередного злодеяния он стократно искупал свою вину, принося богатые дары монастырям и возводя новые храмы. Посему монастыри на Руси процветали и храмы Божии плодились несчетно, а благочестивые отцы наши, церковные иерархи с легким сердцем отпускали христианнейшему властителю все прегрешения. Ныне, когда невинные жертвы сего самодержца причтены к лику святых, справедливо поставлен вопрос о канонизации и самого монарха.

Завершая сие правдивое повествование о деяниях великого государя, упомянем и его любовную заботу о своих подданных. Относился он к ним как к сыновьям своим, чем заслужил в народе добрую славу. Иные до сих пор поминают его с умилением: «Вот при Иване-то Грязном порядок был – не чета нынешнему». И истово крестятся на образ отца с дитятею, висящий в галерее для всеобщего обозрения.

Рядом раздался хруст ветки под чьей-то ногой. Это был Самозванец. Он бесцеремонно заглянул Максиму через плечо, прочел несколько строк и обрадовался:

– Никак, писание про мово папашу?

– Какой он тебе папаша? – хмыкнул Максим. – Ты же не настоящий Дмитрий, а лже-Дмитрий.

– Ну, стало быть, про мово лже-папашу, – легко согласился Самозванец. – Да писец твой дурно об нем понимает: не по ндраву ему, вишь, что свово старшого прибил. А се перст Провидения. Старшой-то борзой был. Кабы он Иван Василичу наследовал, да сына родил – не видать мне трона, аки своей задницы. Я те так скажу: всё по месту было. И что Бориска в Угличе малолетнего царевича зарезал – тоже по делу. На кой ляд наследник с падучей немочью? А ну как он при посланцах иноземных с трона кувыркнется? Конфуз!

– Ты на том свете с царевичем-то свиделся?

– Довелось. Нормальный пацан, мы с ним поладили.

– А с Иваном Васильевичем?

– Не пожелал папаша встречаться.

– Говорят, он был трусоват?

– Врут. Сторожкий он был – это да. Так без этого нельзя: зарежут, али отравят. Я вот не сторожился…

– Подожди. А что скажешь про новгородскую бойню?

– И опять он правый. Тамошние бояре задумали Новгород и Псков от Царства Русского отделить и жить сами по себе, государю неподвластными. Разве такое допустить возможно? У вас вон надысь поход был на Черкесию…

– На Чечню.

– Ну и что, вы туда ходили детишек по головкам гладить? Да и сюда мы с тобой пришли не скоморохов слушать. Царю надобно строгу быть. Иван Василич, как в детстве от бояр натерпелся, так хорошо сие разумел. Я вот Шуйского помиловал, за то и пострадал. А строгий царь живет долго, и народ его любит. Так и в книге твоей прописано, что Грозного доныне уважают. И по имени его город у вас назвали: Грозный, в той самой Черкесии.

– В Чечне, – механически поправил Максим.

Самозванец отмахнулся, в очередной раз укорил Максима за то, что палатки стоят в поле, и куда-то убежал.

* * *

Под командованием Максима собралось уже тридцать четыре человека, в том числе трое латиноамериканцев, спешно прилетевших в Россию для борьбы с общим врагом. Самозванец определил их в восьмую сотню, рассчитывая на познания Максима в иностранных языках. Однако по-английски немного говорил только один из них – венесуэлец, гордо носивший майку с портретом Че Гевары. Двое чилийцев никаким языком, кроме испанского, не владели, Максим же знал по-испански лишь no pasaran1010
  Они не пройдут (исп.). Лозунг республиканцев во время гражданской войны в Испании.


[Закрыть]. Приходилось объясняться жестами. Имя он запомнил всего одно: Хосе. Остальные тут же забыл и про себя стал всех троих называть Хосе.

По счастью, большого притока чужеземцев не было. То ли не объявлялась всеобщая мобилизация, то ли добровольцев останавливали трудности с получением визы. Правда, появилось два русскоговорящих иностранца: скрипач из Сербии Стефан Йованович (он всем сообщал, что это не отчество, а фамилия) и американо-израильский еврей Изя Мандель. Стефан учил русский язык в школе, а у Изи родители были из Одессы.

Йованович каждый вечер, уйдя поглубже в лес, упражнялся в игре на скрипке. Иногда выступал и перед слушателями, хотя говорил, что эта скрипка «ни богу свечка, ни черту кочегар», и рассказывал, что дома у него осталась еще одна – старинная, работы Жана Вийома. Однако, по мнению Максима, и эта звучала прекрасно.

Изя выглядел гротескно. Рыжебородый, в черном шелковом кафтане с белой ленточкой на плече и в черной шляпе, регулярно слетающей с головы. Под ней обнаруживалась ермолка, которую Изя называл «кипа». С собой он привез огромную коробку с концентратами и кастрюльку, в которой сам готовил себе еду. Как он объяснял, его продукты кошерные, а те, что у Анны Михайловны, – нет, поэтому в пищу они не годятся. Кто-то спросил, можно ли ему смотреть, как другие едят некошерное, на что он серьезно ответил:

– Это ваша проблема, я за вас перед Ним не отвечаю.

Воеводе Изя понравился. В его времена примерно так одевались польские шляхтичи.

– Жиды – они полезные, – изрек Самозванец. – Даром что пужливые, зато хитрые. Бери его к себе в сотню, не пожалеешь.

У Славки же после знакомства с Изей возникли некоторые подозрения, и он поинтересовался у Максима:

– Что это за пугало? Он совсем с глузду съехал?

Максим уверил его, что с Изей всё в порядке: религиозным евреям так положено. Слава удивленно покрутил головой, но, кажется, поверил.

– Ладно, твое дело. Тебе с ним вожжаться.

Серега долго мучился раздумьями и в итоге поделился мудреным вопросом:

– Мне, допустим, любопытно: сами-то евреи как о себе говорят? Не станет же типа народ называть себя таким дурным словом.

– Они себя иудеями обзывают, потому как происходят от Иуды, – авторитетно пояснил потрепанный жизнью дружинник по имени Егор Егорыч.

– Это который типа Христа распял? Так я бы уж лучше себя евреем называл!

Изино оружие представляло собой нечто вроде японского меча с таинственными письменами на рукоятке. Он охотно читал надпись всем желающим и пояснял, что ничего мистического в ней нет: это просто тфила (то есть молитва) на победу в бою, написанная на иврите. Ко входу в палатку он прикрепил изящную бонбоньерку, объяснив, что там находится мезуза – тоже молитва, но другая: охраняющая двери. Каждый раз, заходя в палатку и выходя из нее, Изя трогал свою мезузу, после чего целовал пальцы. По утрам и вечерам он молился, нацепив на себя какие-то коробочки и накрывшись полосатым покрывалом. Собственная приверженность ритуалам сочеталась у него с ясно читающимся во взгляде неодобрением тех ополченцев, которые расхаживали с крестами на груди. Он иронически посматривал и на мусульман, совершающих намаз, и на солнцепоклонников, приветствующих свое божество подъятыми к небу руками.