Текст книги "Затяжной конфликт"

* * *

Вскоре произошла очередная неприятность с грузовиком. Когда машина не появилась в назначенное время, Самозванец отправил к водителю почтового голубя. Тот вернулся с запиской, написанной без знаков препинания: «Нужно разрешение а то обратно не пущают и разрешения не выдают потому говорят здеся теперь особенная зона и без разрешения нельзя».

Итак, на этот раз виновниками стали не антихристовы войска, а российские полицейские, устроившие на въезде в Князево полупропускной пункт: туда пускали, оттуда – нет. Самозванец, хорошо знакомый с российской действительностью, которая за последние четыреста лет мало изменилась, обратился к миллиардеру Харитонову:

– Выручай, брате. Надо посул поднести. Дать на лапу, по-вашему.

– Не помажешь – не поедешь, – подтвердил Йованович.

Харитонов послал одного из своих лоботрясов в Князево. Приблизительно через час тот вернулся вместе с грузовиком.

– Ну, всё в порядке: постоянный пропуск, – сказал лоботряс.

– Дорого обошлось? – осведомился Слава.

– Коммерческая тайна, – заржал лоботряс.

– Вот не думал, что второй раз такая … (непечатное слово) выйдет, – сокрушался водитель. – То Антихрист, то эти полицаи.

Слава его утешил:

– В одну и ту же воронку снаряд дважды не попадает.

– Так попал же!

– Дважды не попадает. Только трижды. Так что жди следующей неприятности.

– Да ну тебя! Вечно скажешь гадость какую-нибудь, – обиделся водитель. – Слушать даже не хочется.

Наступил вечер. Жара спала. Со стороны поля потянуло прохладным ветром. Разомлевшие за день дружинники приободрились. Высоко в небе лениво полоскал крыльями не то ангел, похожий на лебедя, не то лебедь, смахивающий на ангела. Впрочем, откуда здесь взяться лебедю?

Юный бритоголовый кришнаит затянул мантру, к нему присоединились еще двое. Заунывное пение звучало то тише, то громче, навевая смутные видения. Мертвая зыбь в океане. Гора Джомолунгма, известная в мире как Эверест. Одинокий волк, воющий на Луну…

Максим тряхнул головой, избавляясь от наваждения, и занялся своим дневником.

* * *

На другой день разгорелся богословский спор между Изей и Керимом – молодым мусульманином с отсутствующим выражением лица, какое можно увидеть в транзитной зоне международного аэропорта или на похоронах высокопоставленного чиновника. Керим называл Черного Рыцаря Даджалем и всё ждал, когда солнце начнет всходить на западе, как предсказал Пророк. Отоспавшись после ночного дежурства, он рассказывал, что на рассвете видел джиннов, пролетавших над полем.

– Это таки не джинны! – кипятился Изя. – Это демоны принимают разных обличьев.

– Не то говоришь, – бесстрастно возражал Керим. – Тот, что у вас демон, он у нас шайтан. Он господин. Дрянной, нехороший. Джинн – он слуга. Когда шайтану служит, тогда сам тоже дрянной. Когда хорошему человеку служит, тогда хороший.

Изя, не найдя дополнительных аргументов, возмущенно пробормотал что-то вроде «бен зона»1111
  Сукин сын (иврит).


[Закрыть] и пошел искать другого собеседника. С Федей они быстро сошлись на том, что «джинн» – это неправильное название демона, но поспорили по поводу имен собственных. Федя считал главными демонами Вельзевула и Люцифера, а Изя – Самуэля и Теумиэля. Хорошо, Максим вовремя вмешался, а то могло и до мордобоя дойти.

Хотя Максим поручился перед Славой за душевное здоровье Изи, он не был вполне уверен в своей правоте. Уж больно тонка грань между истовой верой и психическим расстройством. К примеру, пару дней назад один из дружинников вообразил себя муэдзином, залез на ель и стал призывать правоверных к молитве, причем в совершенно неподходящее время. Серега, конечно, не удержался от комментария:

– Во, всегда я говорил, что азиаты эти, натурально, ненормальные.

Добрых два часа бедолагу уговаривали спуститься, потом стали бросать в него шишками. Лишь когда Максим пригрозил, что пожалуется Мухаммеду, несчастный слез с дерева и стал униженно молить о прощении. Он слезно сетовал, что не мог следить за временем, так как шайтан унес и съел его часы. Жалкого, исколотого еловыми иголками, со ссадинами на руках и ногах его увезли в ближайшую психушку. Его единоверец Керим принимал во всем этом деятельное участие, сумев и тут сохранить всегдашнюю невозмутимость. Не было ли это спокойствие, делавшее его лицо похожим на маску, тоже признаком скрытого безумия?

Однажды Максиму встретился дервиш в белых одеяниях, безостановочно крутящийся вокруг своей оси, как огромный волчок. Правда, потом выяснилось, что это не кататония, а ритуальный танец, дарующий приближение к Богу. Но, в любом случае, количество чокнутых в Дружине было явно чрезмерным. На каждом шагу попадались юноши, разговаривающие сами с собой; неопрятные личности, шарахающиеся от встречных с испугом на лице; нервные особы, отмахивающиеся от невидимых преследователей; проповедники с горящим взором, проклинающие всех подряд. Другого трудно было ожидать: разве нормальный человек отправится, бросив все свои дела, сражаться с антихристовой ратью? Пойдет под командование к самозванцу, умершему четыреста лет назад? Поверит в россказни про Армагеддон? Нет, нет и нет. Он будет заниматься своими делами, смотреть репортажи о Последней Битве по телевизору и приговаривать: «Это ж надо, как дурят народ!».

6. Вражеская вылазка

Ночной «бум!». Сашка – Соколиный Глаз. Последствия дискуссии об анархизме и каббале. Рассказы Егор Егорыча. Странные люди.

Ночью в лагере раздался взрыв. Через несколько секунд грохот повторился, на этот раз в сопровождении отчаянного человеческого крика. Препоясавшись мечом, Максим выскочил из палатки. Стали выбегать и другие дружинники. Он крикнул:

– В лес не углубляться! Если заметите человека, высвечивайте его. Больше ничего без команды не предпринимать!

Между деревьями заметались лучи фонариков, но злоумышленников обнаружить не удавалось. Максиму почудилось, что невдалеке мелькнула харя давешнего кабана, похожего на Блинова. Утешительное «оборотни бывают только в сказках» не до конца успокаивало: припомнилась евангельская история о том, как, по слову Иисусову, бесы вошли в свиней. А кабан ведь та же свинья…

Наконец кто-то догадался посветить в сторону поля – и тогда стали видны фигуры двух убегавших мужчин. Один из них хромал, тяжело опираясь на другого. Догонять их не рискнули. Диверсанты могли иметь огнестрельное оружие, а ангелов, чтобы отвести пули, поблизости не было.

Последним из палатки вылез Федя и громовым голосом заорал:

– Ребята, давайте поймаем и … (непечатное слово)!

Его быстро урезонили.

Через несколько минут на место происшествия прибыл воевода со своим помощником, кошкой Мариной и четырьмя советниками. Все они ночевали неподалеку, в штабной палатке.

При свете фонариков мало что можно было разглядеть, поэтому расследование решили отложить до утра. Понятное дело, спать никто не мог. То и дело выглядывали из палатки: скоро ли рассвет? Строили догадки о том, что взорвали – дорогу к озеру? чью-нибудь машину? Зачем? Может, испытывали оружие? Но тогда ни к чему забираться на территорию Дружины.

Когда рассвело, стало ясно, что бомбы взорвались метрах в пятнадцати от кромки леса. Как раз там по приказу воеводы должна была расположиться сотня Максима. Видимо, в темноте бомбисты приняли за палатки выстиранную одежду, развешенную для просушки.

– Вот будет работка зашивать все эти дырки, – переживал Федя, рассматривая рубашку, иссеченную осколками.

– Радуйся, что не придется зашивать собственную шкуру, – посоветовал ему кто-то.

Самозванец, вместе с другими изучавший последствия взрывов, сокрушенно качал головой:

– Слыхал я про адскую машину, да сумлевался. А так складается, что правду бают.

Максим укорил его:

– А ты всё хотел нас сюда разместить, ругался.

– Ну, прости, Бога ради. Кто ж мог знать!

Венесуэльский Хосе принимал живейшее участие в обсуждении, объясняя, какой громкий был взрыв: «Бу-у-ум!». Ему вторили чилийцы, размахивая руками и повторяя: «Бу-у-ум!! Бу-у-ум!!!».

– No pasaran! – твердо сказал Максим, и иностранцы в ответ что-то восторженно залопотали.

Он на всякий случай повторил «No pasaran!» и пошел осматривать местность вокруг воронок, оставленных бомбами. Глазастый Сашка обнаружил неподалеку бурые пятна, похожие на засохшую кровь. Кровавые следы вели к границе леса и тянулись по полю. Выходило, что один из диверсантов стал жертвой собственного взрывного устройства – отсюда его хромота и ночной крик. За свое открытие Сашка был пожалован порцией сгущенки, от которой гордо отказался, заявив: «Что я, младенец?!».

– Тогда давайте я съем, – предложил Федя, что тут же и сделал. Сашка проводил сгущенку тоскливым взглядом, но промолчал.

Максимовы дозорные – Борис и Олег – старались не попадаться ему на глаза. Однако голод пересилил, и на завтрак они явились. Вокруг них образовалось пустое пространство: никто не хотел сидеть рядом. Борис ел с аппетитом и, кажется, ничего не замечал. Олег откровенно страдал.

Славка задумчиво высказался:

– Ну и гады эти черные! Запугать хотят. Мол, как заснешь – мы к тебе с бомбочкой.

– И на ней подорвемся, – завершил картину Максим.

– С такими дозорными и сами подорвутся, и нас расчехвостят, – не сдавался Славка.

Разговор принимал нехороший оборот: паниковать и поносить друг друга – последнее дело. Максим решил проявить великодушие. Подошел к провинившимся, сказал, как ему казалось, отеческим тоном:

– Ну что, будете в следующий раз внимательнее караулить? Заболтались, что ли? Или заснули?

– Ни минуты не спали! – заверил его экологический активист. – Не понимаю, как могли их проворонить!

– Скверно получилось, – признал Борис. – Отвлеклись. Погрязли в учении каббалы и теории анархизма. Я предположил, что между ними существует сходство на глубинном уровне…

– Давай сейчас об этом не будем, – прервал его Максим. – Просто решим, что больше такое не повторится.

– Конечно, нет! – радостно откликнулся Олег.

На этом инцидент был исчерпан. Пошли разговоры, обсуждение причиненного ущерба. Кто-то похвастался:

– От моих штанов вовсе ничего не осталось! Одни клочья.

– Хорошо тебе: зашивать не надо, – позавидовал Слава.

– Куртка новенькая была, джинсовая, – сетовал Серега. – Сносу ей не было. Лет пять не снимал, а вот решил типа постирать – и на тебе!

Можно было не сомневаться, что у Анны Михайловны припрятано запасное обмундирование. И действительно, с первой же попытки удалось выпросить у нее несколько комплектов для тех, чья одежда пришла в полную негодность. Феде и тут не повезло: на его размер ничего не нашлось.

– А нечего было таким здоровым вырастать, – назидательно сказал Слава. – Нормального роста надо быть, как все.

Федя беззлобно послал его матом и спрятал остатки рубашки, собираясь, вероятно, заняться ее реставрацией в другой раз.

Окончательную точку в этой истории поставил воевода, объявив:

– Чтоб отныне на дозоре один воин смотрел в ночные погляделки без перерыва! – Имелся в виду прибор ночного видения. – А коли Вася проследит какое небрежение, так я нерадивца самолично плетью оприходую.

* * *

Во избежание новых эксцессов, в очередной дозор Максим пошел сам, взяв в напарники Егор Егорыча – пожилого пропойцу с лицом, покрытым струпьями, как у безвинно наказанного Иова. В Небесное Войско он записался, по его собственному утверждению, чуть ли не раньше самого Архистратига.

Выбор Максима оказался удачным: россказни напарника помогали не заснуть, а от наблюдения не отвлекали, поскольку внимания к себе не требовали. Содержание же было примерно таким.

Рассказ Егор Егорыча

Я, может быть, последний русский интеллигент. Потому как все другие или не интеллигенты, или не русские. Вот, положим, Артур Артурович. Он, обязательно, очень культурный и образованный, только никакой он не Артур Артурович, а Арутюн Арамович, и фамилия ему Акопян. А мне фамилия завсегда была Поликарпов. И что я интеллигент, так это даже в моей трудовой книжке обозначено, что работал я в Главном Московском Университете – ГУМ называется.

Профессора со мной за ручку прощались, а доценты говорили: «Здравствуйте, Егор Егорыч. Как поживаете, Егор Егорыч?». А я со всеми вежливо и даже, извините за выражение, с евреями. Но без пропуска никого не пускал, потому как я в коррупции не замешанный. Вот удивляюсь: всем взятки дают, а вахтеру не дают. Как будто он не человек и может прожить на свою, извините, зарплату.

И так вышло, что тамошний главный ректорат хотел пройти, а пропуск дома забыл. Или потерял. Или, может, украли у него. Так что я его, понятно, задержал, пока начальник смены не выписал бумагу с печатью, чтобы пропустить. А назавтра я уже уволился по собственному желанию как не справившийся с обязанностями и пьющий много водки на боевом посту. Но это вранье. Я водку не уважаю. Вот самогонка от Ильича – другое дело. Он ее на биополях настаивает, чтобы забористей была…

Лагерь спал. Максим представил себе, как похрапывает во сне Георгий Победоносец и дремлют стоя кони его эскадрона. Как вздрагивает Орлеанская Дева, когда ей снятся застенок и костер. Как покоятся на облаке серафимы, прикрыв верхней парой крыл глаза и уши, средней – бестелесное тело, а нижней – срамные места. Только дозорные бодрствовали, бдительно разглядывая в бинокль поле, слабо освещенное ущербной луной. В голове сложилась первая строфа стихотворения:

 
В полевой бинокль мощный
Я гляжу на мир полночный,
А кому-то виден, может быть, и я.
Мир устроен слишком сложно,
Но понять устройство можно,
Если вычислить законы бытия.
 

Стихотворение не желало сочиняться дальше, и он снова стал вполуха слушать треп Егор Егорыча.

Продолжение рассказа

Значит, нанялся я ночным сторожем в турфирму «Сириус». Не знаю уж, отправляли они туристов на Сириус или куда подальше, а дела у них шли неплохо. Мебель новенькая, на столах компьютеры с диагональю, а кресла здоровенные, как в зубоврачебном кабинете. И диванчик небольшой, но для спанья удобный. Ну и как-то ночью, смешно сказать, всё подчистую стибрили. Столы с креслами, компьютеры с диагоналями, сейф с деньгами – ежели, конечно, они там были – и даже диванчик. А меня, сволочи, на пол переложили.

Утром, ясно, понабежали следователи, меня растолкали и объяснили, что это я грабил. А я им прямо говорю: «Я что, Шварценеггер, чтобы всё это унесть? И на кой мне столько мебели? И откуда взять самосвал такой здоровый, чтоб всю ее вместить?». И напарник мой Женька подтвердил, что сам он на свадьбу к двоюродной племяннице убыл, а меня оставил сторожить, находясь в полном беспамятстве с перепою. Так что директор устроил нам раздолбеж, а туристам рассказал, что их денежки – фьють, поэтому никакие Сириусы им не светят, и пущай сидят дома и смотрят «Клуб путешественников» по телевизору. А себе купил трехэтажную виллу и неслабый «Лексус» с наворотами и прибамбасами.

Директор-то у нас был, вообще, неплохой, но довольно противный. У него было лицо кавказской национальности, а сам он был еврейской, потому как приехал из Тбилиси. А наша бухгалтерша говорила, что он из мест не столь отдаленных и скоро туда вернется. Только мне сдается, что ему в Москве нравилось и никуда возвращаться не хотелось. Но, может, она и права была, что всё от его тестя зависит. Вроде, когда тесть слишком пожадничает и не поделится с кем нужно, тогда они обои поедут в Мордовию. Тесть-то у него раньше был простым бандитом, а теперь стал большим прокурором.

Ну, да не об нем речь. А об том, что сторожить стало нечего, и остался я опять без работы и на радостях запил. А когда ни есть, ни пить стало не на что, объявился один добрый человек и говорит: я, говорит, вашу квартиру покупаю. Выдал мне задаток, свозил в контору подписать разные бумаги и оттуда прямиком к Ильичу. А когда я дня через три вернулся домой, то в дверь уже вставили новый замок, и войти туда была полная безнадежность. Я тут сообразил, что квартиру продал, да вот мой благодетель забыл мне сверх задатка деньги отдать. А я у него не спросил ни фамилии, ни телефона. Так и получилось, что я сделался бомжом…

Егор Егорыч травил свои байки до конца смены, прерываясь только на закуривание новой сигареты. Никакой реакции слушателя не предполагалось, хотя время от времени звучало: «Не спишь? Ну, так слушай дальше». Максим волей-неволей слушал.

* * *

После нападения бомбистов снова потянулись дни и ночи без заметных происшествий. Пару раз прошел небольшой дождь, да однажды рухнула палатка, когда Федя в темноте налетел на держащий ее шест. На него, как обычно, поворчали, но, скорее, для проформы: восстановление палатки внесло в жизнь хоть какое-то разнообразие.

В один из самых скучных дней Максим стал выяснять у воеводы:

– Что-то я не пойму – кто кого держит в осаде? Мы их или они нас? Отчего бы нам не взять их Новую Гниль штурмом?

– Коли про осаду вопрошаешь, то я так скажу: мы их держим, а они нас. А про штурм и мыслить не моги. Там у них всё приуготовлено, дабы и людей наших уложить, и ангелов низвести. Посему ждать надобно, когда они на поле выйдут. Тут уж мы не оплошаем.

– Да зачем им выходить? Они так и будут сидеть, пока нас всех комары не съедят.

– Негоже им сидеть. Они весь дольний мир воевать пришли. Не будет у них битв да побед – так вся их рать разбежится.

Не сказать, чтобы объяснения выглядели особо убедительными, но на большее рассчитывать не приходилось. Оставалось тупо ожидать, когда противник соблаговолит напасть, а пока – кормить комаров, вести дневник и общаться с многочисленными сумасшедшими.

Однажды утром к Максиму привязался странноватый человек без шеи, в спадающих штанах и с расцарапанным лицом. Руки со скрюченными пальцами дергались, сминая и раздирая одежду.

– Проклятые таганроги! – жаловался он. – На кой ляд втягають меня в свои разборки? Ну, билися б меж собою. Мелкие тварюки, а подлючие. Всё обличье мне покоцали. Как сцепились полурогие таганроги и полнорогие, да привалили голорогие, да попорогие – у каких роги от попы растуть! Казна-що вытворяють! Один одного лупцують и меня не милують.

Его руки вскинулись к лицу, стали карябать кожу.

– А грознорогие не беспокоят? – заинтересовался Максим.

Бедолага весь затрясся и, брызгая слюной, завопил:

– Врешь! Не бывають грознорогие таганроги! Николи не бывають! Нельзя!

– Ну, извини, пошутил, – пошел на попятный Максим. – Знаю, что не бывают.

– Нельзя, – продолжал приговаривать полоумный, понемногу успокаиваясь. – Николи нельзя…

Максим сказал: «Извини, друг, спешу» и деловито направился к центральной поляне. Однако назойливый попутчик, придерживая штаны одной рукой и продолжая скрести свою физиономию другой, неотступно следовал за ним. Приходилось и далее выслушивать горькие жалобы на бесчинства подлорогих таганрогов.

На поляне, неподалеку от штабной палатки, горел небольшой костер. Около него сидел на корточках мужчина в камуфляже, а чуть поодаль стояла гладильная доска. Подумать только: посреди леса – настоящая гладильная доска! На ней была разложена рубашка нездешнего лазоревого цвета, которая не могла принадлежать никому, кроме Павла Матвеевича.

Мужчина в камуфляже выгребал совком угли из догорающего костра и засыпал их в чудовищный древний утюг, подобно кочегару, разжигающему топку броненосца «Потемкин». Недурно устроился представитель президента, отметил Максим. Завел денщика, воюет при полном параде.

Человек без шеи при виде дымящего утюга испуганно дернулся и ретировался, а Максим вернулся в расположение своей сотни и безуспешно попытался построить бойцов для боевой тренировки.

В последнее время предписанные уставом Дружины ежедневные упражнения с оружием мало-помалу сошли на нет. На прошлой командирской летучке воевода уделил этому особое внимание.

– Дабы воинскую победу одержать, надлежит превзойти супостата рукою крепкою и мышцею простертою. А коли не будете каждодневно себя для сего приуготовлять, то замочат вас к … (непечатное выражение), прости Господи.

Кошка Марина недовольно фыркнула: видимо, матерщина оскорбляла ее помойно-аристократическую натуру.

– И ты, Марина, прости мя за речи неблаголепные, – спохватился Самозванец. – Поднабрался непристойности от подлого народа.

– Так что кажинный день по два часа, – уточнил Толстый Вася. – Самолично буду все сотни обходить и проверять.

– А ты-то сам тренируешься? – поинтересовался один из сотников.

– Ну… ну… – замялся помощник воеводы.

– Ну?! – рявкнули сразу несколько глоток.

– А то как же! Обязательно, – соврал Вася.

– Тогда отчего у тебя брюхо такое здоровое?

– Это для устрашения врага, – выручил толстяка Юра.