Текст книги "Жена странного человека"

Она вышла наверх, на пустынную улицу, не заметив поначалу, что погода так и не изменилась. Ночью, в дождь, без раскрытого зонта – благо. Можно просто плакать, можно размышлять, без помех, горько и тщательно.

В подъезде, на пути в квартиру, её встречал запах лифта; входную дверь, заслышав звук ключей, открыл привычно знакомый толстый человек.

– А хлеб ты купила? Заходила в магазин? Где хлеб?!

– Извини, нет. Устала, уже поздно…

– Я сколько раз просил тебя! Мне нужен хлеб, мне сейчас плохо без творога, я вообще не могу к вечеру без молочных продуктов!

Мужчина топал по коридору, размахивая большими руками, и кривлялся потным лицом.

– Я мог бы с большим успехом просить позаботиться обо мне любого незнакомого человека, чем родную сестру…

Она прислонилась к стене.

– Я уезжаю.

– Куда ещё? Поздно ведь. И ужин ещё не готов!

– Уезжаю.

Она громко, в голос зарыдала. Опустилась на пол. Вскочила, рванула дверь.

Вслед неслись громкие, ещё недавно справедливые слова.

– Ты же не можешь бросить меня! Анна, постой! Объясни хоть, что произошло… Нельзя тебе уезжать! Хочешь, я сварю нам спагетти, Анна?!

Простой ремень с тяжёлой пряжкой

Он не верил в богов. Никогда и ни в каких. А после того, как позволил судьбе с такой жестокой внезапностью схватить себя за горло, он перестал доверять и самому себе.

Каст сплюнул на землю и задумчиво растёр густой плевок башмаком.

Мелкие разноцветные лоскутки старой материи волшебно отражались в стекле тусклого кухонного окна. Худенькая молодая женщина, негромко напевая, подняла к слабому дневному свету иголку и обернулась.

– Мамочка, ты меня в чём-то подозреваешь?

В глубине тёмной комнаты, за старым обеденным столом маленькая кудрявая девочка внимательно примеряла растрёпанной кукле красную косынку.

Фарго улыбнулась.

– Почему ты так думаешь, моя Пиа?!

Поправив круглые очки, девочка лукаво посмотрела на маму.

– Глаза у тебя какие-то смущённые…

– Ты, наверно, хочешь сказать, прищуренные?

– Конечно, конечно же, мамочка!

В заботливом хозяйственном рукоделье Фарго и Пиа провели всё долгое утро, как, впрочем, и многие последние дни этой осени. В мягком кухонном спокойствии привычно пахло готовой едой, тикали на дальней стене почти неразличимые в сумраке потускневших обоев жестяные часы.

– Он пришёл…

Девочка вскочила, босиком пробежала по дощатому полу и быстрым ловким движением забралась на тёплые материнские колени.

Стукнула дальняя дверь, раздались в общем коридоре тяжёлые мужские шаги.

Каст повесил на крючок помятую фуражку, прямо в башмаках прошёл в угол, к эмалированному умывальнику, покряхтывая, вымыл руки.

– Давай побыстрей поедим, а то вечером в порту у меня будут дела.

Фарго молча сняла с плиты кастрюлю.

Не отнимая ладоней от робких глаз, прикрытых стёклышками металлических очков, Пиа настороженно смотрела на мать.

– А это тебе, держи…

Большой рукой Каст небрежно смахнул с кухонного стола обрывки ниток, завёрнутую в тряпочки куклу и положил на клеёнку оранжевый апельсин.

– Ты злой! Злой…! Ничего мне от тебя не надо!

Заливаясь слезами и всхлипывая, девочка подхватила с пола куклу и выбежала из кухни, с крохотной силой захлопнув за собой скрипучую коричневую дверь.

Задумчиво отламывая край большого хлеба, Каст промолчал, только легко, совсем не сердясь, пристукнул черенком ложки по гулкому столу и долгим взглядом посмотрел в мутное окно.

После обеда он прилёг на диван, с улыбкой заложив руки за голову.

Усталый сон упрямо не шёл к нему и Каст медленно вспоминал, как утром, на разгрузке океанского транспортного судна, не совладав с порывом свежего ветра, крановщик задел стропом угол трюма и несколько ящиков с апельсинами упали с высоты, мгновенно разбившись о палубу.

Он, конечно, рисковал, поднимая даже и один апельсин, ведь его могли с корабля прогнать, совсем ничего не заплатив за работу, но, вспомнив ожидавшее его домашнее тихое тепло, Каст посмотрел на грузового инспектора и тот, встретив тяжёлый взгляд, суетливо отвернулся.

…Тогда, в мае, потеряв в осторожных поисках и расспросах почти неделю, он пришёл в этот дом, к хозяину которого его направил случайно встреченный у ворот порта краснолицый моряк.

Комната в бедном районе, как уверял словоохотливый старик, сдавалась за очень приличную, весьма приятную, цену, немногочисленные соседи в своих интересах были совсем не любопытны и не болтливы, а всего в квартале от стен тихого дома начинались густые и укромные тропинки старого тёмного парка.

На пороге Каста встретили толстый хозяин и женские слёзы.

– Послушай, приятель, плати задаток и располагайся! Комната твоя.

– А я… А как же мы? Что же делать нам?!

– Проваливайте! Я долго терпел, верил твоим обещаниям, красотка! Убирайтесь…

Светловолосая маленькая женщина уже не могла плакать, застыв от горя; выпрямилась у кухонного стола, бледнея в сумраке точным юным лицом.

Рядом, на скромном мягком узелке сидела девочка в очках.

– Ну что, ты будешь платить, матрос?

– Не спеши. Так что же случилось, сестричка?

– Нам некуда идти…

Вот так тогда и вышло, что, уверенно взяв за пухлое плечо крикливого домовладельца, Каст отвёл того в угол, сказал несколько спокойных слов и окончательно успокоил раздражённого толстяка негромким правильным звоном монет.

Фарго и Пиа остались жить в комнате, а Каст первые ночи спал, укрываясь старым солдатским одеялом, в кухне, на диване, ржаво скрипящем напротив дровяной плиты.

– Ты будешь готовить еду и стирать, я – постараюсь вовремя платить за квартиру.

Молча, сжав под фартуком тонкие пальцы, Фарго кивнула.

…А через три дня, поздним вечером в понедельник, когда они сидели рядышком на крыльце, говорили о непостоянной приморской погоде и смотрели в высокое звёздное небо, Фарго рассказала ему про себя.

Про то, как она, учительница музыки, осталась одна, с дочкой, в незнакомом городе. Как странно и неожиданно пропал её муж, уехав однажды ненадолго по делам в соседнюю провинцию; как обидно быстро таяли отложенные когда-то небольшие деньги, как пришлось переезжать из своего заложенного домика и жить здесь, в этой чужой мрачной комнате…

Фарго не хотела плакать, но всё-таки заплакала, а Каст, совсем не желая в чём-то её обнадёживать, обнял и поцеловал в печальные усталые глаза.

Целыми днями он бродил по городу, тщательно избегая внимательных взглядов.

В ненастье его выручали крепкие ещё рабочие башмаки, тёплая суконная куртка и старая морская фуражка, под козырьком которой было так удобно скрывать настороженность упрямого лица.

Разовую, случайную работу он мог отыскать не всегда, а в крупные грузовые конторы Каст не обращался, не желая рисковать. Попасться на глаза кому-то из далёких знакомых и быть узнанным, когда всё так близко, когда огненная своей долгой невозможностью мечта уже каждую минуту тревожила его грохочущее сердце…

Он не знал теперь точного срока, дата, указанная в том, старом письме, вот уже месяц как стала совсем неточной.

Нужно было как-то пережить осень, а если понадобится, то и перезимовать, не умерев при этом от голода. Деньги, которые Каст припас только для себя, на время ожидания счастья, после того, как он встретил Фарго и Пиа, тоже начали стремительно кончаться.

Иногда он приносил из портовой пекарни в их дом тёплый хлеб, изредка – мягкие подгнившие яблоки из разбитых ящиков. Но всё чаще и чаще Каст бывал груб и молчалив.

Светлая умным лицом и чудесная удивительно тихим смехом Фарго тогда плакала, отвернувшись к мутному окну.

– Тебе не нравится, что мы живем вместе?

– Я люблю тебя, Каст, – Фарго жалобно, сквозь слёзы, улыбалась, – но ты так редко приносишь деньги, а Пиа должна скоро идти в школу…

Он скрипел зубами, нисколько не желая её обманывать ни ложью лишних обещаний, ни правдой своих удивительных надежд.

– Нужно ждать.

Каст никому и никогда не говорил про Аргентину…

В последнее время к их дверям всё чаще стали приходить крикливые кредиторы из соседних продуктовых лавок и Каст каждый раз мрачнел, грубо отвечая на жадные угрозы.

Иногда среди осеннего ненастья случались пронзительные, сухие солнечные дни, и тогда Фарго просила его пойти прогуляться с ними по парку.

– Завяжи правильно шнурки.

С самой первой их прогулки Каст стал требовать от Пиа, чтобы та внимательно и прочно надевала обувь, а когда девочка упрямилась, молча вставал у дверей, опираясь могучим плечом о косяк.

– Не хочу, не хочу! Мне так удобней! Мама…

Тогда Каст подолгу, не мигая, смотрел в стёклышки маленьких детских очков, неспешно разжёвывая спичку крепкими белыми зубами.

– Завязывай. Быстро.

Случалось и так, что Каст, окончательно рассердившись, рывком наматывал на кулак свой простой брезентовый ремень с тяжёлой металлической пряжкой.

Иногда Пиа плакала, а один раз Каст, не дождавшись выполнения приказа, пинком вышвырнул маленькие башмачки через раскрытую дверь из коридора на улицу и молча лёг на свой диван.

– Зачем ты так с ней?! Она же ведь ещё маленькая…

Заплаканная Фарго прикасалась к его плечам и напрасно искала в такие минуты доброго взгляда. Он не глядел на женщину и коротко, как ножом, объяснял ей свои поступки.

– Обувь всегда должна быть надета удобно, без поспешности, а шнурки – прочно завязаны. В случае опасности это обязательно пригодится. Такое правило… И так нужно делать всегда.

Однажды море штормило целую неделю, огромные пенящиеся валы непрерывно, часами, грохотали на волноломах, вход в канал был закрыт, а множество кораблей, пришедших в порт на выгрузку, вынужденно и надолго застыло на внешнем рейде.

Уже неделю не было никакой работы.

Промокнув под сильным утренним дождём, по очереди обойдя все причалы в тусклом расчёте хоть на малые деньги, Каст вернулся домой.

Фарго смеялась.

– Мамочка, а седьмая треть ноля – это много?

На плите густо клокотал прозрачным паром медный чайник, пахло варёным картофелем и горячим мясом. Пиа болтала ногами на высоком стуле, звенела маленькой ложечкой в своей красивой фарфоровой чашке.

– Каст! Ты не поверишь!

С заботой приняв тяжёлую мокрую куртку, Фарго тёплой лёгкой ладошкой смахнула капли дождя с его хмурого лба.

– Аптекарь заплатил мне за урок его сыну! Мальчик много пропустил в гимназии, я половину дня позанималась с ним, помогла написать сочинение о Бетховене!

– И про ноты мама ему рассказывала!

В спешке жадного детского удовольствия Пиа быстро доела большой кусок хрустящей маковой булки и тут же схватила вторую.

Каст помрачнел, сильно сжал зубы.

– Всё, я наелась!

Весело спрыгнув со стула, Пиа подбежала к двери и бросила в мусорное ведро кусок недоеденной булки.

Как будто чёрным дымом пронеслась неясная опасность по маленькой кухне. Потемнели ещё больше ненастные окна, прошумел с тревогой огонь в плите, Фарго испуганно прижала уголок платка к губам.

– Подними.

– Что?

Девочка с улыбкой посмотрела на Каста.

– Возьми из мусора хлеб, который ты выбросила и доешь.

– Я не буду!

– Каст!

Грубое сукно насквозь промокшей куртки опять легло на его плечи. С жестокой упрямостью кривя губы, Каст встал у двери.

– Попробуй тогда ты. Объясни ей, что нельзя выбрасывать еду. Если она не сделает так, как я сказал, то вы обе не увидите меня больше никогда. Или я неправ?

…Горячий простор вечерних степей, гулкие удары лошадиных копыт, густой и одновременно очень прозрачный воздух. У высокого костра – чудесные песни пастухов, звон серебряных украшений, смех удивительно красивых женщин.

Страна отважных отцов и ловких черноглазых детей.

Его Аргентина.

В сумерках Каст проснулся счастливым.

Сегодня! Остался всего лишь час сладостного ожидания. Многое пришлось потерять, но он всё вытерпел и, в конце-то концов, он же победил эту чертовски глупую жизнь!

– Давай немного прогуляемся? Пройдёмся до порта, у меня там небольшое дело, потом отведём Пиа в цирк на вечернее представление. Ты же не против?

Фарго вздрогнула, промолчав.

– Ну как? Ты о чём-то задумалась?

– В первый раз я вижу твою улыбку…

По туманно-сырым дорожкам старинного парка они вышли на городскую окраину, где скоро и совсем рядом высокими судовыми мачтами и подъёмными кранами обозначилась огороженная территория порта.

Под окнами маленьких скверных домиков, суетясь с шорохами в высокой осенней крапиве, растрёпанные куры звенели битым стеклом и ржавыми консервными банками.

С непривычной нежностью и осторожностью сильного человека Каст держал за маленькие тёплые руки Фарго и Пиа.

Неторопливо шагая, он ещё раз улыбнулся, вспомнив, как внезапно остановилась на пороге дома девочка, с настоящей заботой посмотрев на свои ботинки – правильно ли завязаны её шнурки…

Он умел, когда очень нужно, заставлять своё сердце быть спокойным и медленным. Слова, которые Каст слышал сейчас, с каждым мгновением лишали его воздуха и слепили глаза пронзительными тёмными кругами.

– Мой брат почти год скрывался в лесах на плато Туманов, сейчас у него другое имя, он вынужден временно жить в другой стране…

Высокий человек в дорогом костюме стряхнул за борт пепел сигары.

– Ты исчез, перебрался через океан, он очень долго заставлял своих людей искать тебя и здесь, и на другом берегу. Извини.

Каст внимательно слушал слова незнакомца.

На палубе большого корабля, стоявшего у причала, они были одни, лишь внизу, в трюмах, чувствовалась жизнь, продолжение и смысл только что закончившегося трудного морского плавания.

– Передай твоему брату, что я всегда знал, что он жив, все последние годы я верил, что всё будет именно так…

– Он говорил мне такие же слова. Держи, это твоё.

Высокий смуглый человек хорошо улыбнулся Касту, напряжённо подкинув в руке плотную кожаную сумку.

– Брат справедливо разделил добычу от вашего последнего дела на рудниках. Тебе – больше. Он так решил, просил передать, что это правильно… Ну, что теперь будешь делать? Куда направишься?

– В Аргентину.

Громко, раскатываясь голосом на всё пространство пустынного причала, Каст счастливо захохотал.

– В Аргентину! Я так долго ждал! Я верил! Фарго! Пиа!

Внизу, в стороне от высокого борта корабля, у стены пакгауза, два маленьких человека махали ему букетами красных кленовых листьев.

– Ну, вот и всё, пора, видишь, меня уже ждут…

– Твои дамы?

– Мои.

Человек снисходительно сплюнул табачную крошку.

– Ради них стоит жить?

– И умирать…

– Тогда счастья тебе, знаменитый и удачливый Каст! Прощай.

– Да, мне сейчас нужно спешить.

Из медленной тучи, нависшей в зените осеннего неба, внезапно упал вниз, к тёплым людям, непонятный и несвоевременный вечерний сумрак.

Доброе дело – как омут, чёрные, гнилые места таятся там меж блистающих струй.

Повеяло опасностью и Каст, по-звериному озираясь, понял, что ему действительно нужно торопиться.

Он знал короткий путь из порта в город и часто так сокращал свою дорогу домой, но в этот раз на калитку в прочной стальной решётке дальнего забора был накинут замок.

Каст тихо выругался.

Идти сейчас в обход, не одному, под свет прожекторов центральных ворот порта, ему очень не хотелось. Да и случайный замок, по его мнению, не был таким уж серьёзным препятствием.

Скрипнула в крепких руках непрочная дужка, ещё раз и ещё…

Упрямый неживой металл не поддавался человеческому волнению Каста.

Всего на секунду озадаченно нахмурившись, он выдернул из-под куртки свой ремень и тяжёлой пряжкой с новой силой принялся грохотать по замку.

Одинаково притихшие, похожие на крохотных испуганных птичек, Фарго и Пиа молча стояли в стороне.

Сквозь редкое мгновение тишины позади них вдруг зазвенела по асфальту обгорелая спичка.

– Не помочь?

Неожиданно и странно бесшумно совсем рядом возникли тёмные фигуры трёх портовых бродяг.

Тот, кто спрашивал, был худым и длинным, в старом лоцманском непромокаемом плаще, запачканном снизу пятнами бурой глины. Второй, неопрятно лохматый здоровяк в красной вязаной шапке, что-то трудно жевал, скрестив руки на груди. Между ними уместился похожий на мальчишку серый карлик, в глазах которого навсегда остановилось веселье.

Каст обернулся и, мгновенно всё поняв, миролюбиво протянул в сторону бродяг открытую ладонь.

– Нет, приятель, я справлюсь сам. Мы здесь ненадолго.

– Это наш забор. И замок наш. А ты хочешь его сейчас испортить!

Голосок карлика звенел детской прозрачной радостью.

– Не порти!

Последним удачным ударом Каст сбил замок на землю, освободив себе путь. С тяжёлым упрямством он наклонил голову навстречу грязным словам.

– Я сделаю то, что считаю правильным и уйду. Не советую мне мешать.

Худой сделал внимательный шаг ближе, обернулся к товарищам.

– У неё нет никаких украшений. Может в сумке найдётся еда? Отдай нам сумку!

– А мне отдай девочку! Я хочу эту чудесную девочку!

Подпрыгивая на месте, карлик заверещал, захныкал, хлопая в крошечные грязные ладони.

Фарго робко, чтобы не напугать и ничуть не отвлечь, тронула Каста за плечо.

– Пожалуйста, оставь им эту сумку, и пойдём быстрее домой, я боюсь…

– Я поцелую девочку, мы с ней поиграем, потом я дам ей новое платьице… Я не отпущу её никуда!

Карлик бросился закрывать распахнутую скрипучую калитку.

В глазах Пиа показались ужас и слёзы.

Движением руки, даже не ударом, Каст отбросил тёмного человечка в грязь лужи.

– Ты не вежлив, уродец!

В страшно блестящих в вечернем сумраке зрачках карлика постоянная болезненная радость сменилась белым гневом.

– Убейте его!

– Беги, Фарго! Держи мою сумку! Крепче! Бегите домой!

Грубо и быстро вытолкав беглянок за забор, Каст заслонил узкую калитку спиной. Стоять лицом к врагам было приятнее и надёжней.

– Девочка ушла, моя девочка ушла! Он злой, злой! Убейте его…!

Рыдания карлика сотрясали незначительное убогое тельце.

– Пропусти.

Здоровяк сделал шаг ближе к Касту и внезапно ударил его в голову.

– Я сам убью его!

С тугим свистом карлик выхватил откуда-то из-за своего низкого пояса узкий блестящий нож.

Несколько раз неудачно, без найденной цели, взмахнув мимо головы здоровяка пряжкой намотанного на руку ремня, Каст прыгнул к тому навстречу. Такая позиция была удобней и после первого же удара с рассечённого лба лохматого парня хлынула тёмная кровь.

Худой, хлопая полами плаща по своим тощим ногам, попытался незаметно продвинуться к калитке.

– Нет уж, приятель!

Не вспоминая, а точно зная, Каст одним прочным движением затянул надёжный узел своего ремня, почти мгновенно соединив калитку со столбом забора. Даже для нежных женских и детских ножек должно было хватить этих спасительных минут…

– А теперь посмотрим!

Удары неслись со всех сторон.

Каст умело отбивался, нисколько не различая свою кровь и чужую, пока не упал, неудачно опустившись на колено.

– Моя девочка ушла!

Сквозь нечеловеческий визг Каст почувствовал удар и нож в спине, ближе к шее.

Кровь часто, с мягким хрустом толкалась в его голове, в глазах пропал весь свет, осталась только багровая темнота.

Плотно попав башмаком в висок, здоровяк сбил его этим на грязную землю, и с удовольствием наступил толстой подошвой на лицо. Громко харкнул, взлетели с близкого, высокого и сумрачного дерева испуганные вороны.

С суетой подбежав, карлик прыгнул на плечи лежащему Касту и, не переставая визжать, начал быстро и беспорядочно часто взмахивать ножом, разбрызгивая по сторонам горячую человеческую кровь.

Сердце устало стучать по-прежнему ровно.

Постепенно всё вокруг стало тихим и жарким.

Лишь звучали где-то за недостижимым пока холодным горизонтом тугие удары барабанов, и звенела таинственным смыслом серебряная песня далёкой Аргентины.

Дом без зеркал

Человек может выдержать один раз,

когда его унижают и оскорбляют в любви.

Винсент ван Гог

В ту зиму молодым художником N овладела определённого рода меланхолия, он почувствовал, что больше уже не может беспокоиться тонкими образами и туманными смыслами своей прекрасной профессии и оттого стал болезненно печален.

Друзья советовали ему морской отдых, непременно где-нибудь за границей; убеждали его спешно окунуться в суету какого-либо модного курорта, а особенно доверенные приятели уговаривали обязательно приобрести там небольшое азартное увлечение.

Художник N со скукой слушал различные мнения когда-то интересных ему людей, не верил всем окружающим, печалился ещё больше, не находя правильного решения, а в конце мая самостоятельно, собравшись одним днём, уехал на берег холодного океана, в те места, где совсем недавно прошла большая, но, к счастью, незнакомая ему война и где пустые, гулкие расселины береговых скал всё ещё хранили в себе отзвуки морских баталий.

Остановился он в единственном и уютном отеле маленького, неизвестного ему ранее городка, а всё своё свободное время проводил в тихой приморской деревушке с красивой церковью, спрятавшейся в дюнах и пустошах неподалёку.

Прошло всего лишь несколько дней, а молодой художник всё чаще и чаще имел возможность признаваться себе в неожиданном счастье удачного выбора. То, что поначалу казалось ему скучной обязанностью определения форм и способов досуга, внезапно стало интересным и даже важным.

В своей первой же прогулке к побережью, которую он заставил себя сделать на следующее утро после приезда и размещения в отеле, художник, с каждым шагом всё более увлекаясь прелестными и одновременно грозными видами прибрежных меловых скал, обнаружил стремительную башню красно-белого маяка, вопреки его смутным представлениям возвышавшуюся не только не в одиночестве и отдалении от населённых мест, но и прямо на окраине крохотной, забавной деревушки, состоящей всего лишь из нескольких уютных старинных построек.

Маяк и церковь – связь земных дел с морем и небом. И люди вокруг оказались милыми и здоровыми своей неприметной поначалу жизнью, простыми заботами и понятными характерами.

Маячник был высоким, статным молодым инженером, решительно порвавшим с рутиной городских проектных канцелярий и совсем недавно, года два уже как подавшим прошение в министерство о назначении его на практическую работу в комиссию по восстановлению разрушенных войной маяков.

Жена маячника, красавица, хохотушка, крупная и фигурой, и жизненной силой дочь местного землевладельца, любила своего умного мужа и свой небольшой садик, заботливо и со вкусом устроенный ею у подножия маяка.

Они и познакомились-то безо всяких рекомендаций, без долгих церемоний и условностей. Художник N придерживал шляпу, пытаясь с увлечением, сквозь пронзительные солнечные лучи, рассматривать верхушку маяка, а хозяйка, улыбаясь в проёме высоких дверей, предложила ему холодной и вкусной воды.

Всё вокруг состояло из больших форм, простых линий и расцветок. Сад был обнесён редким деревянным забором, собранным из ровно выструганных деревянных дощечек, выкрашенных ярко-оранжевой краской; тёмно-восковая зелень густых плющей, вьющихся по стенам жилого домика, изредка сменялась фрагментами пронзительной морской синевы, виднеющейся среди невысоких пока ещё деревьев. Для человека, случайно вставшего в шаге от маяка, могучая навигационная постройка выглядела как невозможно большая, уходящая непонятно в какую высоту, ровная по поверхности, лишь слегка изогнутая каменная стена.

Через минуту гостя радушно приветствовал и сам хозяин, спокойной уверенностью фигуры вполне соответствующий месту своей службы.

Сбоку от дома, под крытым красной черепицей просторным навесом, стоял сверкающий тяжёлый автомобиль, гордость молодого хозяина, демонстрация его готовности в любое необходимое мгновение мчаться в нужную точку побережья, чтобы уверенно справляться там с техническими неполадками в работе других маяков.

После приветствия и нескольких слов общего знакомства художник N был приглашён к семейному обеду, где сразу принялся блистать светскими манерами, знанием тонкостей жизни современной богемы и где, под сочное мясо с брусничным соусом, с удовольствием вспомнил и в полной мере применил своё умение общаться и рассуждать приятно для собеседников.

Они долго говорили о прелестях и преимуществах сельской жизни, о свежем воздухе, о вкусном коровьем молоке, которым так славились здешние фермы, о незатейливых нравах немногочисленных местных жителей, о законах внешних стихий.

Маячник пригласил художника как-нибудь, при случае, составить ему компанию в морской рыбной ловле, которой он сам был страстно увлечён.

Вот так, то в длительных и приятных каждому из собеседников совместных обедах, то в вечернем музицировании хозяйки, то в выходах в море с хозяином на небольшой и красивой парусной лодочке, проходили их общие дни. Молодой художник N много передвигался пешком по округе, в прогулках скоро приятно потемнел загорелым лицом, часто и со вкусом угощался при каждом удобном случае сезонными овощами, безо всяких предубеждений пил родниковую воду и парное молоко.

Удивительное состояние правильности именно такой вот жизни всё чаще и чаще радовало его своей уверенностью и спокойствием выводов. Художник чувствовал, и не смущался при этом признаваться самому себе, что теперь ему гораздо удобней делать самые простые движения, иметь такие же несложные слова и мысли.

В один из привычных солнечных дней, когда они с маячником вернулись с успешной, добычливой рыбалки, хозяин, крупный и медленный мужчина, неловко споткнулся на узкой тропинке, по которой они поднимались от причала на скалу маяка, и сильно захромал. В этом не было ничего трагического, даже городской доктор, пушистый седой старичок, вызванный к больному исключительно для соблюдения казённых правил и инструкций, смешно захихикал и сказал, что такими болезнями грешат только младшие гимназисты, желающие прогулять занятия.

Вместе с тем жена маячника, суровая нежной и заботливой непреклонностью, уложила мужа в постель и сама поднялась тем вечером на маяк, чтобы немного, по необходимости, отрегулировать там одну из широких линз.

А хозяин, с извинением обаятельно улыбаясь из подушек, попросил художника о небольшой услуге. Дело состояло в том, чтобы отнести немного свежей рыбы, пойманной ими утром, в один дом, отдельно стоявший в часе ходьбы от деревушки. Маячник имел давнюю договорённость с экономкой этого дома и не хотел нарушать привычек славной старушки.

Молодой художник N с радостью согласился и, запросто, не переодеваясь, пустился в путь, имея при себе только ивовую корзинку с крупной камбалой и картонную папку с бумагой для своих эскизов.

За последними ухоженными деревенскими огородами начались просторные пастбища, радующие взгляд каждого практически настроенного прохожего человека густотой своих изумрудных покровов и ровностью гибких холмистых складок, мягко исчезающих вдали. В небольших рощах пели незнакомые городскому жителю замечательные птицы, и художник часто останавливался в приятной тени высоких деревьев, спешно, с предвкушением радости простой и интересной работы доставая из карманов карандаши и разворачивая на коленях чистые листы бумаги.

Его в эти моменты интересовали и отдельные красивые листья, и бутоны обыкновенных цветов, и таинственные направления сумрачных лесных тропинок.

Когда он шёл через дюны, то подошвы его кожаных походных башмаков с тихим тонким свистом скользили по высохшей уже под жарким солнцем сухой траве; когда спускался по склонам, то невольно торопился шагами к протекающему внизу прозрачному ручью, в перелесках – глубоко вздыхал, признаваясь себе, что, наверно, таким и должно быть настоящее жизненное спокойствие.

Скоро густая зелень полей закончилась, дорога в указанном направлении заметно измельчала, превратилась сначала в широкую тропу, а затем и вовсе в прелестную, заросшую подорожником тропинку. Увлечённый красотой и различными проявлениями жизненной силы настоящей природы художник даже не удивился, когда тропинка внезапно мелькнула в старую, давно не езженную, сумрачную каштановую аллею. Он не обеспокоился никакими сложными вопросами по этому поводу, поскольку предусмотрительный маячник предупредил его, что идти будет нужно именно так, в этом направлении.

Лишившись, едва ступив под своды гигантских каштанов, уже привычного доброго солнца, художник только беззаботно улыбнулся, пожав плечами.

Растения по сторонам старой дороги тоже стали другими, не такими знойными и яркими, как на оставшемся позади просторном побережье, меньше пели птицы, пахло сыростью мощного чертополоха и бузины, часто попадались под ноги упавшие с деревьев в сезон недавних штормов неопрятные, все в пятнах сизого мха, чёрные сучья.

Но вот дом изумил, едва показавшись из-за поворота блеском своих окон.

Художник N имел, несмотря на молодость, некоторый опыт архитектурного мастерства и мог, при необходимости, составить достаточно точное мнение о сути той или иной постройки.

Дом, цель назначенного пути, на его взгляд, был построен значительно раньше прошедшей большой войны, во времена возникновения в их стране многих стремительных богатств.

По углам стрельчатой крыши имелись совсем неподходящие здешней простой природе башенки, узкие окна подразумевали какую-то внешнюю опасность, небрежные серые стены несли всем приближающимся бессловесное предупреждение о ненужности и бесполезности всякого рода гостей и посетителей.

Дом был странен, но чем, какой особенностью, художник так не понял. Он постучал в дверь, в таком порядке и с точно таким усилием, о каком его просил маячник.

Открыла медленная и молчаливая служанка, проводила его сквозь череду тёмных от спущенных плотных штор комнат к экономке, действительно вежливой, доброй голосом, пожилой женщине. Та, учтиво попросив молодого художника всё-таки самому донести корзинку с рыбой до кухни, направилась туда вместе с ним.

Ничто не удивляло его взгляда, привыкшего к изобилию впечатлений. Да, обои были везде старые, паркет скрипучий, очевидно, что потемневших медных дверных ручек в последние годы редко касались и ладони хозяев, и инструменты исполнительных слуг. Всё это художнику случалось видеть не раз, в других случайных домах, при других обстоятельствах. Но что-то было здесь очень непривычным, как будто не хватало чего-то знакомого, и он, проходя когда-то богатыми и светлыми коридорами, озабоченно хмурил брови.

Обратная дорога по полям и перелескам была уже не так жизнерадостна.

Художник N много думал о разном и, так как не находил никаких подходящих ответов, на удивление быстро добрался до своего отеля. На следующее утро он, в нетерпении, направился в знакомую деревушку.

Маячник встретил его с улыбкой, заботливо, с лёгкой хромотой прохаживаясь около своего любимого автомобиля. Их привычное течение жизни было ненадолго нарушено, поэтому они оба без лишних слов сошлись на том, что немного коньяка под хороший кофе не помешает никому.

Художник еле сдерживал своё любопытство и, выждав необходимую приличествующую паузу, поинтересовался у хозяина тем домом, куда накануне он относил рыбу. Маячник же, внезапными обстоятельствами оставленный без ежедневных привычных и практических действий, был готов говорить много и подробно.