Текст книги "Охота за невидимками"

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

В пять часов утра председательствующий начал читать решение комиссии.

«Этот ученый, – говорилось в решении, – располагая возможностями, которые, будучи поставленными на службу интересам государства, содействовали бы развитию великих идей свободы, инициативы, частного предпринимательства…»

В это время в комнате погас свет. Господин Хамертон выразил удивление по этому поводу и попросил вызвать коменданта здания. Впотьмах его, однако, не удалось найти. Потеряв впустую пятнадцать минут, пока кто-то разыскивал щит, обещая заменить предохранители и восстановить освещение, господин Хамертон попросил провести его к телефону. Хотя все помнили, что телефонный аппарат находится на столе председателя, его долго не могли обнаружить. Наконец господин Хамертон ощутил в своих руках трубку и услышал голос Фреди Купманна:

– Вот, извольте, телефончик.

Но трубка молчала. Ни зуммера, ни звука.

Минуты шли за минутами. Как слепые кроты, бродили по зданию члены комиссии, стараясь найти выход.

Наконец кто-то догадался отдернуть портьеру, которой было наглухо завешано окно.

В комнату ворвался свет наступающего утра и гул многоголосой толпы.

ЭПИЛОГ

Господин Хамертон собирался продолжить чтение приговора, но из-за криков толпы ничего не было слышно. В это время в комнату вбежал военный и что-то сказал на ухо полковнику Холфорду, тот быстро подошел к председательствующему и тоже что-то прошептал ему. Господин Хамертон объявил перерыв, и комиссия удалилась в другую комнату.

Пока члены комиссии совещаются, мы имеем возможность рассказать читателям о том, что произошло в городе.

Семена, посеянные «Голосом правды», дали ростки.

Первыми забастовали шахтеры. Но это заметили далеко не все: очень большой путь проходит уголь, пока становится коксом, самолетом, иголкой. Как ни значителен профсоюз металлистов, даже их отказ or работы показался обычным. Когда забастовали энергетики, вся страна заволновалась: остановились поезда метро, стало темно на улицах и в домах, умолкли телефоны и радиоприемники, погасли экраны кинотеатров и телевидения, не вышли газеты, потерял свою силу рентген, остановились лифты в небоскребах, прекратилась подача воды…

Миллионы людей вышли на улицы, протестуя против попыток поставить мысли под контроль сыщиков и шпионов. Тысячная толпа собралась у здания департамента земледелия и животноводства.

Вышедшая после окончания забастовки газета «Вечерние слухи» выразила удивление по поводу возникших беспорядков. Как сообщала газета, комиссия, расследовавшая дело Терри Брусса, вела себя весьма тактично и в своем заключении выразила надежду, что с течением времени ученый осознает свой патриотический долг и сделает все от него зависящее для того, чтобы содействовать защите свободы и цивилизации.

«К чему же было волноваться? – вопрошала газета. – Никто не собирался подвергать репрессиям ученого и даже угрожать ему. Это явствует из заключения комиссии, зачитанного сегодня в девять часов утра. Оно целиком выдержано в духе терпимости к взглядам и мыслям граждан, характерном для Бизнесонии».

При всем том, что сообщения «Вечерних слухов» редко соответствуют истине, мы должны засвидетельствовать, что на этот раз газета написала правду. Именно такое заключение было зачитано на заседании комиссии, и Терри Брусс отправился домой.

В действительности первоначальное заключение комиссии, которое в силу известных обстоятельств не было зачитано господином Хамертоном, проложило нашему герою дорогу в совсем иное место, куда он отправился бы уже не в сопровождении своей возлюбленной, а под конвоем дожидавшихся в соседней комнате жандармов. Так что «волнения и беспорядки», о которых с негодованием писали «Вечерние слухи», сыграли свою роль.

В результате происшедших событий полковник Холфорд вынужден был уйти в отставку, хотя раньше не собирался этого делать.

Такая же судьба ожидала и майора Бахбаха, но именно «волнения и беспорядки», чуть не погубившие вначале его карьеру, оказались спасательным поясом, за который он ухватился, уже идя на дно. Когда страсти улеглись, БИП принялось вылавливать зачинщиков забастовки. Как ни осторожно это делалось, чтобы снова не возбудить население, но подвалы БИП вскоре заполнились до отказа. В таких условиях лишаться столь опытного работника, как майор Бахбах, руководство БИП не пожелало. Он отделался строгим выговором и после этого с особым рвением принялся за исполнение своих обязанностей.

Но если говорить правду, что-то в нем надорвалось. Раньше его не смущало упорство допрашиваемого, он применял все допустимые и недопустимые методы, но добивался признания. Теперь же его неотступно преследует чувство горечи и досады, что нет прибора, который позволил бы ему прочесть мысли допрашиваемого. И это порождает у Бахбаха какую-то неуверенность в себе, словно другие методы, уже не раз испытанные, теперь не могут быть столь эффективными. Не таким достоверным источником, как раньше, кажутся ему аппараты подслушивания разговоров, не столь надежной агентура. Он знает, что люди не обо всем говорят, а средства поймать их мысли он лишился по собственной глупости. Надо было не церемониться с этим Терри Бруссом и любыми способами, дозволенными и недозволенными, выведать тайну чудесного прибора. Но Бахбах не теряет надежды, что со временем ему удастся уговорить начальство под любым предлогом изолировать ученого. Пока руководители БИП на это не идут, боясь повторения забастовки. Кроме того, встает тогда вопрос о жене Брусса. Она ведь тоже в курсе дела. Можно было бы, разумеется, взять и ее. Но что, если тайну аппарата улавливания мыслей знает еще кто-нибудь? Вот это и поручено выяснить Гарри Бахбаху. И если он это сделает, ему простят все.

Время от времени Бахбах внимательно прочитывает донесения агента, докладывающего о разговорах с мясником Харви Кювэттом. Но день за днем до несения становятся все скупее, и Бахбах понимает, что даже такие, как Харви Кювэтт, научились скрывать свои мысли.

Старик действительно стал молчаливее, осторожнее, и Руву Остригу теперь не так легко его расшевелить. Харви как-то вдруг потерял интерес к делам акционерного Общества мясников и торговцев мясными изделиями, не выносит, когда при нем упоминают имя господина Хамертона и особенно казначея Пфайффера. Он продал акции Общества и чуть было не перепродал место мясника в большой лавке на 42-й улице. Что его удержало, мы не знаем. Может быть, то, что Юнита вышла замуж и перебралась к Терри Бруссу. Старик мог подумать, что при такой ситуации ему нужно сохранить место в жизни, чтобы в случае чего не остаться «на бобах», – в прямом смысле слова на бобах без мяса. Ибо именно эта самые бобы без мяса – множество консервных коробок – он видел каждый раз, приходя к дочери. А это отнюдь не свидетельство благосостояния семьи.

Харви знал, что по настоянию дочери Терри Брусс внес все деньги, которые он нажил с помощью Пирса в игорном доме «Дама треф», в фонд борьбы за свободу мысли. Харви не раз предлагал свою помощь Юните, но она, и что всего хуже, зять, к которому однажды после долгих колебаний обратился Харви, отвергли эту помощь, поблагодарив старика и заявив, что хотят самостоятельно ходить по этой земле.

Кстати, когда они предпринимают такую попытку – сам ли Терри, или сама Юнита, или они вместе, – сзади всегда плетется мужчина. Терри и Юнита понимают, кто следует за ними. Они знают и то, что письмо могут прочесть, что разговор умеют подслушать. Но они рады тому, что мысли никому не удается поймать. Терри и Юните это приятно сознавать особенно тогда, когда они выходят на улицы города.

Толпа, тысячи людей проходят мимо них. На лицах улыбки и печаль, следы вдохновения и печать растерянности. Есть, наверное, среди прохожих люди, у которых мысли злые, намерения нечестные. Но ведь люди в массе своей добры. Их ожесточило бесправие и несправедливость, царящие в этом мире.

Какое счастье, что охота за мыслями-невидимками не удалась! Пусть останется людям счастье думать, не таясь, и вдоволь мечтать о чем угодно, не боясь недругов, завистников, агентов БИП.

Придет время, и Терри Брусс отдаст свое открытие человечеству.