Электронная библиотека » Александр Волков » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Скитания"


  • Текст добавлен: 21 декабря 2013, 04:25


Автор книги: Александр Волков


Жанр: Историческая литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Отец, – сказал Фелипе, – монах Бартоломео уверяет, что наши покровители – святые Дженнаро и Феличе, а на самом деле…

– На самом деле – это силы природы, среди которой человек живет от рождения до могилы.

Разговор оборвался.

В один безлунный вечер, когда небо особенно густо было усыпано звездами, Фелипе, задумчиво глядя вверх, спросил:

– Что такое звезды, отец?

Старый Бруно, помолчав, ответил:

– Трудный вопрос ты задал, Фелипе! Я думаю, звезды – это искры небесного огня, которые горят в вышине, за тысячи миль от Земли…

Фраулиса, сидевшая неподалеку с вязаньем в руках, живо отозвалась:

– Вот и не так! Звезды – это глаза ангелов-хранителей, следящие с высоты за нами, грешными людьми.

Объяснение матери больше говорило детскому воображению и понравилось мальчику. Фелипе спросил:

– Ангел-хранитель к каждому человеку приставлен, мама?

Мать утвердительно кивнула головой.

– Значит, у каждого человека и своя звезда?

– А как же, обязательно!

– А где моя звезда?

Фраулиса вздохнула:

– Ни одному человеку не дано знать, где его звезда… Лишь когда он умирает… Смотри, смотри!

По небу пронесся яркий метеор, оставив за собой быстро угасавший огнистый след.

Фелипе растерянно спросил:

– Что это, мама?

– Умер человек, – торжественно произнесла Фраулиса. – И звезда его скатилась с небосвода.

Мальчик смотрел в небо расширенными от волнения глазами. Как все это было удивительно, интересно…

При первой встрече с Лодовико Тансилло Фелипе спросил у него:

– Скажите, крестный, правда ли, что у каждого есть своя звезда и она падает, когда человек умирает?

Тансилло привык серьезно относиться к вопросам своего ученика, иногда совершенно неожиданным.

– В народе есть такое поверье, – сказал поэт, – но, конечно, небеса равнодушны к судьбам людей.

Фелипе не понял, и Тансилло разъяснил:

– Дело в том, что звезд на небосклоне не так много, как кажется. У меня есть приятель монах, любитель астрономии, науки о небесных светилах. Он мне говорил, что на небесном своде только три тысячи звезд.

– Это очень много! – воскликнул Фелипе.

Тансилло рассмеялся:

– Всех звезд неба не хватило бы на жителей одной Нолы. А ведь есть и Неаполь, и Флоренция, и Рим, и тысячи городов и великое множество сел в Италии, Испании, Греции и других странах…

Фелипе слушал затаив дыхание. Перед ним вставала необъятность мира, доселе заключенного для него лишь в той части Кампаньи, которую мальчик мог видеть с вершины Везувия…

Лодовико Тансилло продолжал объяснения:

– Издревле люди видят на небе одни и те же фигуры, называемые созвездиями. Ты знаешь Колесницу Давида,[21]21
  Так называли в средние века в Западной Европе Большую Медведицу.


[Закрыть]
Кассиопею, Северную Корону. Как сохранились бы созвездия в течение тысячелетий, если бы звезды падали с неба в момент смерти каждого из нас, бесчисленных земных созданий?..

Наивная легенда, рассказанная матерью, рухнула, и у Фелипе появилось страстное желание учиться астрономии.

– А где живет этот монах? – спросил Фелипе. – Я бы хотел расспросить его о небе.

– Он уехал из Венозы. Но в Неаполе есть знатоки благородной науки астрономии.

Слова Тансилло глубоко запали в душу Фелипе Бруно.

Глава четвертая
Непоправимая беда

Фелипе поправлялся. Волдыри от ожогов на лице и руках лопнули и подсохли, кожа начала слезать, и вместо нее появлялась свежая, розовая. Фелипе смахивал на леопарда, но это не отражалось на его хорошем настроении.

Друзья атамана проникали в сад беспрепятственно, и строгая Фраулиса мирилась с их посещениями. Мальчишки каждый раз затевали спор, какое бы придумать испытание на смелость для Луиса, чтобы оно посрамило его и доказало превосходство Фелипе. Выдвигались самые разнообразные проекты. Один предлагал отправиться обеим командам к горячему источнику, каких было множество у подножия Везувия, и там Луис должен будет держать руку в кипятке, сколько вытерпит.

Другой говорил:

– А что, если пойти к Собачьей пещере…[22]22
  В Собачьей пещере близ Неаполя из расщелин в почве выходит углекислый газ. Собака, оставленная на полу пещеры, задыхается, так как углекислота не годится для дыхания.


[Закрыть]

– Ну?!

– И там Луис будет сидеть, пока не начнет задыхаться…

Хохот спугивал воробьев с лимонных и апельсиновых деревьев и показывал сконфуженному выдумщику, что он заехал чересчур далеко.

Вопрос о первенстве отпал сам собой: все мальчишки Нолы признали Фелипе героем, а на Луиса Ромеро пало неизгладимое пятно бесчестия и позора. Не только гордый Джузеппе Висконти, но и остальные ребята из шайки Ромеро отвернулись от своего вожака. Маленький испанец тяжело переживал унижение. Но напрасно пытался он объяснить, что только вынужденная клятва…

– «Клятва, клятва»! – насмешливо перебивали мальчишки. – Уж лучше сознайся, что струсил!

Луис похудел, почернел. Его мучило страстное желание показать, что он отважнее Фелипе Бруно и способен на такой подвиг, который не под силу итальянцу. Сразиться бы один на один с бешеной собакой и победить ее голыми руками… Или отличиться на пожаре, вытащить из огня беспомощных детей и стариков… Но случай не подвертывался, а насмешки товарищей становились острее и резче и с каждым днем все больше раздражали Луиса.

Главарем насмешников был Джузеппе Висконти. Он прежде уважал Луиса, и трусливая клятва, данная маленьким испанцем отцу, возмущала Висконти до глубины души. При встречах с Луисом Джузеппе напрямик высказывал свое мнение о его поступке, и правдивые слова бывшего товарища заставляли Луиса выходить из себя. Он решил отплатить Джузеппе.

Висконти любил гулять в одиночестве по склонам Чикалы. Там, в густой роще, и подкараулил его мстительный Луис. Выскочив из-за дерева, он ударил Джузеппе в спину тяжелым камнем. Висконти свалился на землю, и рядом с ним рухнул ничком потерявший равновесие Луис. Но он тотчас с диким воплем вскочил, зажимая ладонью правый глаз, из которого струилась кровь.

От невыносимой боли Луис кричал так громко, что прибежали люди из ближайшего виноградника. Они отнесли в город обоих мальчиков: потерявшего сознание Джузеппе и беспрерывно вопившего Луиса, у которого из глаза торчала щепка.

К пострадавшим вызвали врача. У Джузеппе оказалось повреждение позвоночника, надолго приковавшее мальчика к постели. А Луис Ромеро лишился правого глаза.

Капитан городской стражи предположил, что глаз сыну выбил в драке Джузеппе Висконти. Но у Луиса нашлось мужество рассказать, как было дело. Весь гнев барджелло и его сына обратился против Фелипе Бруно: его стали считать первой причиной всех этих печальных событий. Мать Луиса робко намекала, что мальчик сам виноват в несчастье: не надо было нападать на Джузеппе. Но ее мнение слишком мало значило в семье.

Через две недели после трагического случая на горе Чикало Луис Ромеро появился в городе с узкой черной повязкой через лицо, закрывавшей вытекший глаз. Взгляд оставшегося глаза был сумрачен и дик, и маленькие ноланцы со страхом обходили Луиса стороной.

Теперь Луис строил планы кровавой мести сопернику, отнявшему у него честь, сделавшему его уродом. Луис не хотел винить в своей беде себя, он упорно считал виновником Фелипе.

«Пусть только Бруно начнет выходить из дому, – думал Луис, – я его подстерегу с кинжалом…»

Но планам мести не суждено было осуществиться: судьба на долгие годы разъединила Фелипе Бруно и Луиса Ромеро.

Капитана Ромеро отозвали из Нолы в Испанию, и барджелло уехал со всей семьей.

Глава пятая
Семейный совет

Узнав о несчастье Луиса, Фелипе Бруно жалел испанца, хотя и сознавал, что тот пострадал из-за своего буйного, несдержанного нрава. Фелипе часто раздумывал над тем, как в дальнейшем сложатся их отношения, но друзья принесли ему весть об отъезде семьи Ромеро.

Себастьяно Ленци с гордостью сказал Фелипе:

– Теперь ты будешь предводителем всех ноланских мальчишек! Поправляйся скорее, и порезвимся уж мы в чужих виноградниках!

Но и для Фелипе пришел черед покинуть Нолу.

В начале августа, в предвечерний час, по каменистой тропинке у дома Бруно зацокали копыта мула. У калитки мул остановился, и с седла спустился невысокий толстый человек в дорожном плаще и широкополой соломенной шляпе. Круглое полное лицо приезжего сияло весельем, маленькие серые глазки смотрели добродушно. Когда он вошел во двор, Фраулиса бросилась к нему с криком:

– Джакомо!

– Здравствуй, сестра!

Худенькая Фраулиса исчезла в мощных объятиях Джакомо Саволино.

– А где Джованни? Где племянник Фелипе?

– Муж скоро вернется с поля, а Фелипе, если не читает книжку, значит, где-нибудь носится с ребятами.

Джакомо был приятно поражен:

– Парень умеет читать?

– Да еще как бойко! – похвалилась Фраулиса, но тут же прикусила язык, вспомнив про завистливых демонов и их козни.

– Это хорошо… хорошо… – повторял Джакомо, входя за сестрой в прохладу хижины.

Перед гостем появился кувшин кианти,[23]23
  Кианти – сорт виноградного вина.


[Закрыть]
хозяйка положила на чисто выскобленный стол ломоть хлеба, кусок козьего сыра, головку сладкого лука, поставила блюда с соленым миндалем и с улитками[24]24
  Итальянские крестьяне разводили съедобных улиток в хорошо удобренной почве.


[Закрыть]
– угощение бедняков.

Вскоре собралась вся семья. Первым прибежал к ужину проголодавшийся Фелипе, а за ним пришел и усталый Джованни Бруно. Бросив мотыгу за дверью и утерев пот со лба, он радушно приветствовал шурина, с которым не виделся уже пять лет.

Обводя взглядом выбеленные мелом стены комнаты в домишке Бруно и бедную ее обстановку, Джакомо сказал:

– Ну, зятек, вижу, что, пока мы с тобой не видались, ты богатства не нажил!

Бруно кивнул головой:

– Как видишь, друг. От аренды клочка земли не выстроишь каменного дворца, как у ноланских богачей. Лучше расскажи, как у тебя дела идут, как торговля сукном?

Джакомо Саволино беззаботно махнул рукой:

– Лопнула торговля! Разве при испанцах наторгуешь? Задушили поборами. Мой флорентийский родич Бассо Беллини, с которым мы торговали на паях, разорился первым, а за ним полетел и я…

Фраулиса с неудовольствием заметила:

– Он с детства такой, наш Джакомино. От любой беды смешком отделывается.

– А чего горевать, сестра? – весело отозвался неудачливый купец. – Тебя заботы да тревоги иссушили, а я видишь какой гладкий!

– Значит, не голодаешь, – сделала вывод Фраулиса.

– Что верно, то верно, – захохотал сер Джакомо. – Я новое дело нашел, оно и спокойнее и прибыльнее торговли. Бьюсь об заклад, нипочем не отгадаете какое! – И, не дождавшись ответа, Саволино объяснил: – Я содержу в Неаполе ученический пансион.

Фраулиса не поняла.

– Нанял дом у обедневшего патриция и принимаю учеников, сынков богатых родителей. Я их кормлю и пою, их обучают нанятые мной учителя, а за все это… – Джакомо прищелкнул пальцами, – мне в кошель сыплется звонкая монета.

Джованни Бруно с уважением посмотрел на шурина.

– Завидую твоему умению изворачиваться, – со вздохом сказал он. – Только вот чего я в толк не возьму. Ты в науках не больно много смыслишь, как же проверяешь учителей? Они, может, такого нагородят…

– Ну, уж нет, – самодовольно возразил содержатель пансиона. – Я кого попало не беру. Мои педагоги известны всему Неаполю, так что и заведение мое в почете.

– Радуюсь твоему успеху, – искренне молвил Бруно.

– А я хочу, чтобы от моего успеха и вам была польза. Дело такое, брат! – Он притянул к себе Фелипе и погладил по темным волнистым волосам. – Парень растет, и надо ему определить дорогу в жизни. И вот мое предложение: я хочу взять в пансион Фелипе и кого-нибудь из мальчишек брата Шипионе.

– Спасибо, брат, да ведь у нас звонкой монеты нет, – попытался отшутиться Джованни.

Но Саволино побагровел так, что чуть не брызнула кровь из тугих щек, и яростно грохнул кулаком по столу.

– Ну, зять!.. Если б не наша давняя дружба… Неужели ты думаешь, что я возьму с вас хоть сольдо?[25]25
  Сольдо – итальянская медная монета.


[Закрыть]
Своих детей я потерял, потому и решил: где три десятка ребят питаются и учатся, там и еще двоим место найдется.

Джованни Бруно растрогался до слез, а Фелипе запрыгал от восторга: поехать в Неаполь, изучать науки… Могло ли что-нибудь быть заманчивее?

Но Фраулиса сидела молчаливая, задумчивая.

– Надо собрать семейный совет, – наконец сказала она. – Такие большие дела с одного слова не решаются.

Разочарованный Фелипе чуть не заплакал, но отец согласился с мнением жены.

– Первым долгом надо сказать Шипионе с Лауренцой, – молвила Фраулиса, – ведь дело идет и о их сыне. Еще позовем сера Лодовико: он крестный отец, да и грамоте Фелипе обучил. Ну, и обязательно пригласить отца Бартоломео, духовника…

– Стоп! – вскипел старый Бруно. – Этому жирному сладкоголосому бездельнику не место на нашем совете!

И тут отставной солдат дал такую характеристику попам и монахам, что Фраулиса только бледнела и краснела. Но она молчала, мужу опасно было возражать, когда тот приходил в ярость.

– Монахи избавлены от трудов и забот, какие выпадают на долю большинства людей, это обжоры и лентяи, – гремел Джованни Бруно. – Попы и монахи толкают людей на воровство, грабежи, убийства: ведь по их вероучению достаточно купить индульгенцию[26]26
  Индульгенция – папская грамота о прощении грехов. Продажа индульгенций приносила римским папам огромные доходы.


[Закрыть]
– и душа злодея вместо заслуженного ада попадает в чистилище,[27]27
  Чистилище – по представлению верующих католиков, промежуточная ступень между адом и раем


[Закрыть]
а оттуда и в светлый рай! Да где же тут справедливость? Я верю в единого всемогущего Бога, Творца неба и земли, но ненавижу его самозваных слуг, заклеймивших себя позором предательства. Кто первые пособники испанских угнетателей? Кто с церковных амвонов уговаривает нас смиренно покоряться своей участи в надежде на райское блаженство? А я перестал верить в райское блаженство, я на земле хочу жить по-человечески.

Фелипе впитывал горячие речи отца с ужасом и восторгом. А Фраулиса при первых же резких словах мужа бросилась к двери, плотнее прикрыла ее, прижалась к ней спиной, стараясь, чтобы ни одно мятежное слово Джованни не вылетело наружу. Инквизиции[28]28
  Святейшая инквизиция – духовное судилище, беспощадно каравшее за малейшие уклонения от католического вероучения. Инквизиция была утверждена в XIII веке и широко распространилась в католических странах Европы.


[Закрыть]
в Неаполе не было, но духовенство и без нее умело расправляться с «еретиками», а еретиком считали всякого, кто даже в мелких религиозных вопросах расходился с мнением церкви.

Когда Бруно открыто заявил, что не верит в райское блаженство, Фраулиса побледнела как мел и вскрикнула:

– Опомнись, Джованни, ты богохульствуешь! Не дай бог, это дойдет до святых отцов!

Бруно гневно повернулся к жене:

– Ты, что ли, донесешь на меня?

Видя, что жена замолкла и только умоляюще смотрит на него, Джованни остыл и даже сказал несколько примирительных слов.

Фраулиса не стала настаивать на приглашении отца Бартоломео, но не потому, что отказалась от намерения выслушать его совет.

«Пойду к нему на исповедь, – думала она, – и там расскажу о предложении брата. А звать в дом отца Бартоломео опасно: мой сумасшедший муженек такого ему наговорит, что потом не разделаешься…»

Семейный совет собрался утром на следующий день.

Шипионе Саволино, арендатор, живший в том же поселке, лицом похожий на Джакомо, но не такой упитанный и веселый, пришел с женой Лауренцой, усталой равнодушной женщиной, матерью семи детей.

Тансилло, опрятный и щеголеватый, как всегда, не замедлил явиться. Он обрадовался, увидев синьора Джакомо. Братья Саволино и Лодовико Тансилло были друзьями детства и когда-то вместе играли на склонах Чикалы. Содержатель пансиона и поэт бросились в объятия друг другу.

Выслушав предложение брата отпустить к нему кого-либо из сыновей, Шипионе Саволино, с медлительными движениями земледельца, с лицом, обожженным солнцем, с грубыми негнущимися пальцами, неторопливо заговорил:

– По моему разумению, я думаю так. Моим детям отрываться от земли не следует. Способностей у них к ученью нет: сколько Фелипе ни бился, ни одной буквы не запомнили. Так что ты, брат Джакомо, с ними намучишься. Спасибо тебе за доброту, только пусть мои ребята идут по той стезе, как им Бог определил. А насчет Фелипе, тут, конечно, отцу с матерью решать. Но кто поможет тебе, брат Джованни, обрабатывать сад и поле, когда сила придет к концу? Время наше немолодое, старость не за горами, а помещик не смотрит, старик ты или молодой, аренду подавай в срок. Не пришлось бы каяться, если отпустите Фелипе…

– Ничего, справимся, – отозвался Бруно.

Совсем по-другому говорил Тансилло. Он горячо заявил:

– Фелипе должен ехать без всяких разговоров, ему здесь делать нечего. У меня он взял, что мог. Читать на родном языке я его научил, но есть еще латынь, могучая латынь, праматерь итальянского и других языков, международный язык ученых. Есть тривиум и квадривиум,[29]29
  В средние века курс учения в школах состоял из так называемых «семи свободных искусств». Первый круг – грамматика, риторика и диалектика – составлял тривиум (по-латыни – трехпутье). Далее шел квадривиум (перекресток) – арифметика, геометрия, астрономия, музыка. Все эти науки были поставлены на службу богословию, так что общий характер образования был религиозный.


[Закрыть]
из которых я, жалкий невежда, знаю только немногое…

У Фелипе сладко замирало сердце, когда он слушал названия неведомых, но, наверное, увлекательных наук, которые ему предстоит изучать в Неаполе. И среди них, быть может, есть и астрономия!

Решающий голос принадлежал матери. И хотя Фраулисе смертельно жаль было расставаться с ненаглядным сыночком, хотя она не успела посоветоваться с отцом Бартоломео, ее слово было твердое.

– Доля арендатора горькая, – сказала она, – и пусть уж она останется нам с отцом. А Фелипе поедет в Неаполь. Научится наукам, вырастет, может, прелатом[30]30
  Прелат – высшее духовное лицо в католической церкви, духовный сановник (кардинал, епископ, настоятель крупного монастыря).


[Закрыть]
станет…

– Пусть он станет человеком, – закончил обсуждение Джованни Бруно.

Джакомо Саволино покидал поселок. Накормленный, напоенный, вычищенный мул пустился по тропинке, а на нем, за дядиной спиной, сидел Фелипе Бруно. И хотя он надолго, быть может навсегда, распростился с отцом и матерью, с веселой оравой друзей, с тенистыми рощами Чикалы, Фелипе всей душой стремился в будущее.

Глава шестая
Неаполь

Крепкий мул быстро вез путников. Фелипе устал вертеть головой: так много интересного было вокруг.

Великолепные сады с апельсиновыми, лимонными, померанцевыми деревьями, отягощенными плодами, сменялись оливковыми и масличными рощами, а дальше дорога шла по городу с высокими узкими домами, стрельчатые окна которых защищали железные решетки. За городской стеной тянулись баштаны с арбузами и дынями и снова рощи, деревни, виноградники, сады, стройные кипарисы на вершинах холмов…

Ни одного необработанного клочка земли величиной хотя бы со скатерть не нашел бы странник в этом густо заселенном краю, где подземный огонь прогревал почву, а распавшаяся лава придавала ей удивительную плодородность.

Несколько раз пришлось переезжать речки по старинным каменным мостам, арками поднимавшимся над водой.

– Работа древних римлян, – с уважением говорил Саволино.

На дороге встречались изображения Скорбящей Божьей Матери. Их ставили на месте гибели путников, павших в схватке с разбойниками. Проезжая мимо иконок, сер Джакомо молчаливо снимал шляпу; Фелипе следовал его примеру.

После трехчасового пути показались стены Неаполя.[31]31
  Neapolis – по-гречески означает Новый город.


[Закрыть]

Неаполь… Новый город греческих колонистов, один из древнейших городов мира, возникший задолго до начала нашей эры. Многие народы хозяйничали в Неаполе в разные эпохи его существования. Владели им римляне, остготы, византийцы, арабы и даже пришельцы из Северной Франции – воинственные нормандцы.

Следы чужеземных влияний сохранились в Неаполе и в характере построек, и в одежде, и в наружности, и в говоре неаполитанцев. Джакомо Саволино, дорогой рассказавший племяннику историю Неаполя, многое усвоил, присутствуя на занятиях пансионских учителей. Природный ум, хорошая память, жажда знаний дали Джакомо многое, хотя он и выглядел на первый взгляд простачком.

По мере приближения к Неаполю из-за городской стены все более выдавалась серая громада крепости Санта-Эльмо. Фелипе удивился, что жерла пушек были, нацелены на город.

– Дядя, почему пушки направлены на город? – спросил мальчик. – А если придут враги?

Саволино горько усмехнулся.

– Видишь ли, дружок, – объяснил он, – испанцы боятся не тех врагов, что могут прийти извне, а тех, которые в городе. Они трепещут перед нами, итальянцами. Если бы не Санта-Эльмо, то в сорок седьмом году завоеватели были бы изгнаны из нашего города.

Саволино рассказал мальчику о восстании 1547 года, когда испанцы решили учредить в Неаполе инквизицию. Вооруженные столкновения начались 16 мая. Во время баррикадных боев погибли сотни горожан, но и испанцы понесли значительные потери. Десять дней продолжалась упорная борьба. Только пушки Санта-Эльмо помогли испанцам отбить восставших и удержать за собой город.

Все же испанскому королю и римскому папе пришлось отказаться от введения инквизиции в Неаполе и постановить, что дела еретиков будут разбираться местными церковными властями.

– Так-то, малыш, был и я тогда воином, – с гордостью закончил рассказ Саволино. – Я водил отряд молодцов на расправу с изменниками-дворянами, перекинувшимися на сторону врага. Немало знатных голов склонилось в те дни на плаху, под топор палача. Но тссс… Об этом никому ни слова!

– А если узнают? – прошептал Фелипе.

– Не узнают: из предосторожности я назвался тогда гражданином городка Торре-Аннунциата, принял другое имя. Выглядел я тогда не увальнем, как теперь, а был гибким, стройным… После восстания я убрался во Флоренцию и там несколько лет торговал сукном. Нет, в почтенном содержателе пансиона Джакомо Саволино никому не признать опасного мятежника. – Саволино рассмеялся.

– Эй, сторонись, собачий сброд! – послышался сзади грозный окрик.

Саволино и Фелипе оглянулись: подымая облако пыли, их нагоняла карета, запряженная четверкой лошадей. Впереди скакала стража с аркебузами[32]32
  Аркебуза – старинное фитильное ружье, заряжавшееся с дула.


[Закрыть]
поперек седла, с короткими, поставленными стоймя пиками. Джакомо поспешно свернул с дороги, и карета, громыхая, пронеслась мимо.

– Вице-король! – воскликнул Саволино, когда карета и всадники скрылись за поворотом дороги. – Проклятый наместник проклятого короля!

Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба, душитель свободы народов, сначала в Италии, позднее в Нидерландах, беспощадно расправлялся с врагами католической церкви и испанской короны. По его повелению погибли на виселицах, на кострах, под топором палача десятки тысяч людей.

Едва Фелипе успел выслушать рассказ дяди об Альбе и его «подвигах», сопровождаемый многими крепкими словами, как путники подъехали к городу.

У городских ворот стоял испанский караул. Солдаты в широкополых суконных шляпах с перьями, в красных мундирах и широких штанах, в кожаных ботфортах, вооруженные аркебузами и шпагами, смотрели на итальянцев свысока, разговаривали с ними грубо.

За въезд или выезд из города бралась плата: два сольдо с человека и пять с мула.

– Испанцы не успели обложить налогом только воздух, которым мы дышим, – с горечью сказал Саволино, когда ворота остались позади. – Домовладелец платит за каждый камин, за каждую дверь, за каждое окно в своем доме; купец платит за право торговать, портной – за право шить, цирюльник – за право стричь; плачу я за то, что содержу пансион… Э, да что перечислять! – Джакомо махнул рукой. – Мы понимаем, что без налогов государство не может существовать, налоги всегда были и будут, но надо же знать меру!..

Окраинами города путники проехали на улицу Добрых бенедиктинцев, где помещался пансион Саволино.

Огромный двухэтажный дом Леонардо Фазуччи давно нуждался в основательном ремонте. Стены его, когда-то окрашенные в нежно-розовый цвет, облупились, двери закрывались плохо и скрипели, черепица на кровле повыбилась. Но ни обедневший владелец, ни арендатор не думали тратить деньги на приведение здания в нарядный вид. Впрочем, большинство домов в Неаполе нуждалось в основательном ремонте.

Дядя объяснил мальчику:

– Ты думаешь, это от небрежности или скупости хозяев? Нет, милый мой, тут иная причина. Если бы кто вздумал приукрасить свое жилище, испанцы мигом взяли бы его на заметку: «Состоятельный человек, надо обложить его повышенным налогом!» А повышать-то некуда!

Огромная передняя дома Фазуччи сохранила следы былой роскоши. Стенная роспись облезла, стекла в частых свинцовых переплетах потускнели, в потемневшем паркете многих шашек не хватало. И все же передняя имела внушительный вид. Саволино подмигнул племяннику:

– Родители моих учеников сразу проникаются почтением к содержателю пансиона, нанимающему такой богатый дом!

Привратник, седой, согнувшийся от старости Джузеппе Цампи, низко поклонился:

– С благополучным возвращением, синьор хозяин! Иисус Христос в Ноле еще не объявился?

– Нет, не объявился, мой добрый Цампи!

– И у нас тоже! Но говорят, скоро будет. Я готов предстать перед Страшным судом[33]33
  По учению христианской церкви после конца мира наступит так называемый Страшный суд, когда Бог станет судить людей. «Праведники» пойдут в рай, а «грешники» – в ад.


[Закрыть]
с душой, очищенной от грехов. Каждый вечер исповедуюсь, синьор Джакомо! – похвалился старик с восторженной улыбкой на морщинистом лице.

– Очень хорошо делаешь, Цампи, – одобрил Саволино.

Фелипе с изумлением слушал этот странный разговор, но дядя сделал ему знак не задавать вопросов. Лишь когда они прошли в глубь здания, дядя объяснил:

– Старик Цампи сошел с ума, наслушавшись странствующего проповедника. Появился тот в Неаполе с год назад и начал предсказывать близкое пришествие Христа и кончину мира. Я сам слышал этого фанатика, когда он весь в черном, с горящими глазами, проповедовал на площади. Мужчины мрачно молчали, опустив головы, а женщины рыдали, разрывали на себе одежды, царапали лица ногтями. Тогда-то и помешался бедный Цампи…

– Дядя, говорят, сумасшедшие опасны…

– Наш Цампи не такой, – сказал Джакомо. – Кроме ожидания Страшного суда, он в остальном разумный человек. Не надо только с ним спорить, когда он бредит о Христе. Я убедился, что это бесполезно.

Во время разговора сер Джакомо вел Фелипе по длинным коридорам, и наконец они вошли в апартаменты, занимаемые Саволино.

Их встретила синьора Васта, женщина средних лет с красивым грустным лицом. Печаль не покидала лица Васты с тех пор, как супруги Саволино потеряли от дифтерита сразу двух детей: сына Джулио и дочь Альду. Это случилось четыре года назад. Со смертью детей совпало разорение синьора Джакомо, и Васта, тосковавшая по детскому смеху, детским голосам, подала мужу мысль открыть ученический пансион.

На удивленный взгляд жены Джакомо ответил:

– Вот, привез одного. Это – Фелипе, сынишка Фраулисы. Брат Шипионе не отпустил никого из своих ребят.

Васта бросилась к племяннику, обняла его, осыпала лицо мальчика поцелуями.

– Маленький мой, как я рада тебе!

Фелипе смутился, а тетка жадно рассматривала черты его лица, стараясь найти сходство с умершим сыном.

«Нет, не похож, – с огорчением подумала она. – Но все равно буду любить его…»

– Здравствуйте, синьора Васта, – вежливо сказал Фелипе, как учила его мать.

– Не синьора, а тетя, тетя Васта, – ласково поправила его женщина. – Ты, наверно, уже соскучился по маме?

– Да, тетя Васта, – потупился Фелипе.

– Ну ничего, мой маленький, вот попривыкнешь у нас, и мы напишем маме большое-пребольшое письмо. Ты умеешь писать?

– Пишу, только еще плохо, – прошептал мальчик.

– Научишься! Но что же я, – спохватилась синьора Васта. – Ты, конечно, проголодался с дороги, пойдем, я тебя накормлю.

Ожидая племянников из Нолы, Васта долго раздумывала, где их поместить. Бездетной женщине хотелось, чтобы мальчики жили рядом с ней, и все же она решила, что не стоит создавать им особые условия, выделять из общей среды. Теперь при взгляде на Фелипе, такого маленького и нежного, так исхудавшего после болезни, Васта чуть не поколебалась в своем решении.

«Возьму его к себе хоть на время, – думала она. – Пусть поправится, привыкнет к нашим порядкам. Хотя… Потом труднее будет отрываться от него. Пусть уж будет так, как задумано…»

Накормив Фелипе, тетка повела его по парадной лестнице в ученическую спальню, помещавшуюся на втором этаже. Парадная лестница была так широка, что по ней могла проехать карета, запряженная шестериком лошадей в ряд. Но мраморные ступени были выщерблены, резьба ограждений поломана, перила изрезаны ножом.

Кровати учеников стояли в громадной комнате, высота которой поразила Фелипе: она была не меньше пятнадцати локтей.[34]34
  Итальянский локоть равнялся 58 сантиметрам.


[Закрыть]
Подоконники узких окон находились высоко над полом, мелкие стекла пропускали мало света, и в дортуаре[35]35
  Дортуар (фр.) – спальня.


[Закрыть]
было мрачновато, хотя на улице стоял солнечный день.

К одной из стен примыкал камин, такой большой, что там можно было жечь целые бревна. Но он был до половины заложен кирпичом, чтобы не платить за него налог, как объяснила мальчику тетка.

Узнав о появлении нового школяра, в комнату вбежали пять-шесть мальчиков в возрасте от десяти до пятнадцати лет. Ученики были распущены на летние каникулы, и в пансионе оставались только иногородние, за которыми не приехали родные. Представив ученикам Фелипе, синьора Васта ушла.

– Новичок, новичок!..

Новые товарищи окружили Фелипе.

Школьники любят задирать новичка, поднять насмех. Окружив Фелипе, ребята насмешливо рассматривали его простенькую куртку с аккуратными заплатами, короткие панталоны, едва доходившие до колен. Один мальчуган, особенно задорный, ровесник Фелипе, воскликнул, намекая на пятна, еще не сошедшие с лица Бруно:

– Ой, братцы, боюсь! Оно, наверное, кусается!

– Да, оно кусается! – звонко воскликнул Фелипе, и в тот же миг насмешник получил здоровенную затрещину, сбившую его с ног. Оскорбленный бросился на обидчика, но старшие ребята стали между ними.

– Ты получил по заслугам! – строго сказал высокий стройный Альфонсо Маринетти. – А теперь подайте друг другу руки.

Поступок новичка внушил к нему уважение товарищей, и Фелипе Бруно был безоговорочно принят в среду пансионеров с улицы Добрых бенедиктинцев.

Фелипе, привыкший к простой удобной одежде сельских ребят, сам мог бы поиздеваться над костюмами неаполитанских школяров. Они носили длинные черные кафтаны строгого покроя, похожие на сутану,[36]36
  Сутана – верхняя длинная одежда католических духовных лиц.


[Закрыть]
их брюки ниспадали на мягкие башмаки.

Фелипе недолго ходил в деревенской одежде. Вечером в пансион пришел портной, снял с Фелипе мерку, и через два дня маленький ноланец не отличался по внешнему виду от пансионеров Саволино. Новый костюм страшно не понравился мальчику, он стеснял его движения, держал точно в оковах. Но Фелипе безропотно подчинился всем требованиям, какие предъявляла новая обстановка.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации