Текст книги "«Конрад Томилин и титаны Земли» «Плато»"

Конрад Томилин и титаны Земли. Плато
Александр Вяземка

© Александр Вяземка, 2016

© Александр Лопатин, дизайн обложки, 2016

Корректор Александра Конькова

Художник Валерий Чупахин

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Конрад Томилин и титаны Земли

1

По меркам Наиновейшего времени Конрад Томилин был молод, практически – молокосос. Ему едва-едва исполнилась одна тысяча лет.

До наступления эпохи Наиновейшего времени все в истории человеческой цивилизации было размеренным, естественным и последовательным. Поколения сменяли поколения. Каждое было хуже предыдущего, но лучше следующего. Правда, ни одно последующее поколение подобного мнения о себе со стороны предыдущего не разделяло, хотя охотно соглашалось со скептическим взглядом на поколения, его сменяющие.

Каждое из них дарило миру своих гениев – и, разумеется, злодеев – и со временем перебиралось в небытие. Периодически, в зависимости от потребностей текущего момента, из нафталина небытия, бывало, какое-нибудь из них извлекали, проветривали, подлатывали. После чего отправляли в небытие повторно.

Чаще всего с упоминанием того или иного поколения всплывали не имена добросовестно служивших своему делу дворников, механиков или фермеров, а имена людей, искавших славы и беззаветно преданных ей. Среди таких людей особый трепет и отзвуки в душе Конрада Томилина рождали имена корифеев театральной сцены и кино.

В каждой профессии, в каждой гильдии на корифеев молились и их ненавидели. Молились на них, как правило, люди посторонние, среди же коллег – личности посредственные, без амбиций. А ненавидели те, кому присутствие мастера не давало возможности реализовать свой потенциал, не всегда незначительный. Нет такого признанного мастера, который не опасался бы появления соперников, способных отнять у него часть славы. Поэтому славу стерегли. От нее отгоняли. Ради нее не гнушались подлостью.

Молодым да питающим надежду оставалось полагаться только на Природу. И она не подводила. Пусть смена авторитетов и проходила медленно, но она была неизбежной. Разумеется, корифеи всячески пытались оттянуть момент выхода на пенсию или перехода в мир иной, однако в конечном счете то было лишь отсрочкой неминуемого.

Но однажды случилось непоправимое: какой-то чокнутый профессор изобрел эликсир бессмертия. Прошу обратить внимание: не долголетия, что еще куда бы ни шло, а именно бессмертия. И началось…

Началось все с вечных монархов. Вскоре компанию им разбавили вечные президенты. Охотно в выборах участвующие, но отчего-то несменяемые.

Так, Мошковией, интересующей нас в связи с судьбою героя данного повествования республикой, ютящейся на одной из равнин Ефрасии, бессменно руководил Гениальный Секретарь Матфей Григорьефич Прежний. За то бессчетное число тысячелетий, что он стоял у штурвала, руля и кормила, отгоняя от них веслом назойливых конкурентов, у Матфея Григорьефича набралось такое число государственных и общественных наград, что на фронтоне его пиджака места для них уже не оставалось. Поэтому во время официальных церемоний к полам пиджака крепилась особая ковровая дорожка, выложенная наградами, не нашедшими себе места на груди орденоносца.

Дурной пример заразителен, посему вечными вождями дело, естественно, не ограничилось, и на тысячелетия властителями душ, умов и всех сопутствующих материй стали одни и те же режиссеры, телеведущие, писатели, актеры, спортсмены. Будучи истинными охотниками за славой, за свой трофей они держались мертвой хваткой. Это породило угрозу переизбытка трудовых ресурсов в кино, спорте, на телевидении – из-за постоянного роста числа посягающих на позиции тех, кто пришел раньше и все имеющиеся места занял.

Разрешить ситуацию можно было либо запретами, либо позволив страждущим заниматься любимым делом поочередно. Мировое Здравомыслящее Правительство, состоящее сплошь из несменяемых здравомыслящих мировых правителей, в очередной раз подтвердило неслучайность своего названия, пусть и в ущерб справедливости: для каждой профессии была учреждена своя закрытая гильдия, а стать ее членом можно было, лишь сдав соответствующий экзамен. Стоит ли говорить, что экзамен принимался теми, кто разбирался в тонкостях профессии, то есть самими членами гильдии, которые в ее расширении заинтересованы, конечно же, не были. Как говаривали злые языки недовольных: «Право на выбор есть. Чего нет, так это самого выбора».

Достигнув бессмертия, люди стали как-то странно относиться к жизни. С одной стороны, бессмертие повергло немалое их число в отчаяние, от которого они предпочитали избавляться уходом из жизни. Так продолжалось до тех пор, пока не остались лишь личности, наделенные крепкой психикой и способные выдержать испытание вечностью.

С другой стороны, прекратились попытки освоения соседних миров, даже ближайших к Земле планет: слишком часто попытки эти заканчивались гибелью пионеров. Пока жизнь имела свою осязаемую конечность, она зачастую не ценилась слишком высоко. Бесконечность же сделала ее бесценной как никогда.

Итак, в связи с тем, что все храбрецы и самоубийцы либо перевелись, либо извели себя, и в космос никого нельзя было выгнать ни за какие коврижки и награды, Земля столкнулась с новой напастью: к восемнадцати миллионам намеревающихся жить вечно землян ежегодно прибавлялись новые сотни тысяч. Племя человеческое окончательное превратилось в бремя Земли.

Остаться в стороне от подобного безобразия Мировое Здравомыслящее Правительство не cмогло, хоть всячески и удерживало себя от вмешательства, до последнего рассчитывая на решимость национальных властей. Те, однако, только хитро косились друг на друга, но предпринимать какие бы то ни было запретительные меры не спешили.

Понимая, что дело идет уже не к проблеме, а фактически к катастрофе, Мировое Здравомыслящее Правительство реорганизовалось в Правомыслящее и ввело всемирный запрет на рождение детей. Все взрослые и достигающие половой зрелости подверглись принудительной стерилизации. Отныне рождение ребенка было возможным лишь в качестве замены погибшему. Но это уже не было рождением в природном его понимании. Новый ребенок являлся просто клоном человека, чей земной путь был прерван, благодаря чему этот путь мог возобновиться в его копии.

Сам Конрад был клоном человека, исчезнувшего при довольно туманных обстоятельствах, – официальная версия внятных разъяснений не давала. Все попытки Конрада выяснить, что за человек был Конрад Томилин-Версия 0.1 Оригинал, оказались безуспешными. Родители его умерли еще до изобретения эликсира. Никто из возможных родственников с ним не связывался. Личные же архивы прообраза были уничтожены до того, как Конрад заинтересовался вопросом своего происхождения: объемы информации, накопленные не только человечеством, но и отдельными его членами, были таковы, что серверные поля уже не справлялись с ними.

В целом запрет на рождение показал себя очень даже неплохой идеей. Население Земли состояло теперь почти целиком из зрелых, ответственных личностей. Времена, когда улицы многих городов были во власти буйных юнцов, прошли. И слава богу! Я еще помню – хотя уже и весьма смутно – эпоху, когда футбольные фанаты, то есть шпана, группировавшаяся по принципу: «Нет команды лучше нашей, потому что за нее болею я!» – громили стадионы и города, калеча и убивая друг друга. Почему-то это называлось праздником футбола.

Помимо перенаселения бессмертие не могло обойти стороной еще одну напасть человечества – войны. Открытие эликсира моментально свело на нет число согласных расплатиться жизнью за чужие территориальные, экономические или лирические аппетиты. «Дураков нет!» – «Нет?» – «Нет!» Вот так лекарство для бессмертия не только спасло людей от смерти, но и покончило с дураками.

Для составителей учебников и пособий по истории прекращение всех войн и схожих потрясений стало профессиональной трагедией. До этого момента именно войны, перевороты и революции являли собой главные вехи не только почти любого исторического труда, но и самой истории. С их исчезновением с исторической сцены их место в учебниках заняли биографии наиболее скандальных звезд спорта, кино и шоу-бизнеса, особенно – победителей в номинации «Выскочка года».

Исчезло и профессиональное образование. Если немногочисленным школам еще как-то удалось сохраниться – просто по причине периодического появления детей-клонов, – то сохранить техникумы и институты оказалось невозможным. Дать образование ребенку было долгом государства и общества, но содержать вузы, рассчитанные на обучение двух-трех студентов за столетие, оказалось непозволительной роскошью.

Профессиональное образование заменили наставники. Новорожденному клону отводилась карьера в гильдии, членом которой когда-то был и сам оригинал – конечно, при соответствии способностей клона требованиям профессии. Переход из одной гильдии в другую не запрещался, но, как уже упоминалось, жестко регулировался.

Конрад, унаследовавший от своего прообраза профессию агента по недвижимости, трудился в основанном им почти девятьсот восемьдесят лет назад ООО «Ифан Фасильефич Меняют Квартиру». За это время он успел помочь прикупить новое жилье всего трем Ифанам Фасильефичам: Ифаны Фасильефичи попадались нечасто, а прибегали к услугам ООО и того реже. Поэтому сказать, что все девятьсот восемьдесят лет Конрад «трудился», было бы изрядным преувеличением. В действительности все это время он мечтал…

Он грезил о свете софитов, неистовых аплодисментах и рыдающих зрителях. Он был ничуть не меньшим поклонником славы, чем последний актер никому неизвестного провинциального театра. Слава, правда, пока держалась к нему спиной. Но это, он твердо верил, лишь до поры до времени…

В ожидании же наступления этого момента чуда он сам заходился в неистовых аплодисментах, он сам был рыдающим зрителем, его глаза сияли ярче любого софита. Он боготворил актеров, даже весьма посредственных. Его кабинет, стены которого были увешаны отпечатанными на сверхдолговечном субпластике портретами служителей Мельпомены, киноафишами и театральными программками, напоминал офис антрепренера, но никак не рабочее место спекулянта недвижимостью.

Приблизить момент встречи Конрада с подмостками, а заодно и славой, взялся Пафл Пафлыч Мимосадов. Пафл Пафлыч отличался не только популярностью и преданностью профессии актера, но и своей доступностью для простого человека. Каждые пять лет гильдия актеров Мошковии проводила вступительные экзамены. Экзаменующихся всегда хватало с избытком, в связи с чем экзамены обычно растягивались на несколько недель. На число желающих не мог повлиять даже тот факт, что в гильдию редко кому удавалось пробиться – не более чем одному-двум счастливчикам за столетие.

За два дня до одного из таких экзаменов – своей сто сорок четвертой попытки после ста сорока трех провалов – Конрад пил чай в компании Пафла Пафлыча, своего звездного репетитора. После вечера, проведенного за прогоном экзаменационного материала, пить чай на летней веранде, утопающей в сумерках остывающего дня и стрекотании понимающих толк в музыке насекомых, было блаженством.

Сегодня Конрад был великолепен как никогда – в течение всего урока с лица Пафла Пафлыча не сходила улыбка, а с губ то и дело срывались восторженные комплименты.

Сам Пафл Пафлыч готовился к очередной звездной роли: в фильме «Чужой-296» ему предстояло сыграть правителя Чужих. Будучи сторонником школы активного реализма, Пафл Пафлыч готовился сыграть эту роль без грима и компьютерных эффектов. В свое время для роли Ихтиандра в фильме «Человек с бульвара Ихтиозавров» ему с помощью генетиков удалось отрастить жабры. Теперь с их же помощью Пафл Пафлыч должен был в течение нескольких месяцев преобразоваться в одного из монстров расы Чужих.

Конрад промокнул салфеткой пот, выступивший на лбу от чая и смешавшийся с потом, обильно оросившим его лоб еще во время репетиции. Определенную потливость, как ему казалось, вызывала в нем и внешность Пафла Пафлыча. Находиться с ним наедине было немного жутковато. Окончательно в Чужого Пафл Пафлыч еще не превратился, но и на человека более почти не походил.

– Я еще помню времена, когда чай пили из самовара, – проурчал знаменитый актер, сладко щурясь на последний лучик проваливающегося за горизонт солнца. – Был прибор такой. Заливаешь в него воду, а выходит чай.

– А в чем фокус?

– А в том… В самоваре использовался настоящий чайный лист, а не пищевой картридж, из которого моя электронная кухарка и ватрушек нам этих наладила, и варенья к чаю, и сам чай. Да… были времена. Магазины были как вот этот стол – настоящие. В них можно было зайти и побродить среди полок с товаром. А товару было… Это сейчас картриджи только остались. А раньше… Еду ведь выращивали. Да, представь себе. Зайдешь в магазин, а там… И творог. И мука. И… э… варенье. И чай. И картофель. И помидор. И огурец. И чего только нет! Господи, как же давно это было! Господа нет, а мы до сих пор поминаем имя Его. Какова все-таки у меня память, а? Это ж все было так давно, что непонятно, как память вообще в состоянии хранить воспоминания о тех временах.

– Временах Новой Античности?

– Ее самой. Я еще отлично помню ту эпоху. Тогда Британские острова лежали где-то на широте Париша… Это потом уже англичане перетащили их к Ишпании. Холодно им, видите ли, было. Дождливо и тоскливо. Шотландцы-то, само собой, заупрямились и перетаскиваться куда бы то ни было наотрез отказались. Кинулись ров рыть. Разъединительный. Республиканцы Шкверной Ирландии поначалу тоже отказались, но после того как Южная Ирландия план поддержала, согласились и те и другие… А Мошква наша тогда и вовсе была столицей непомерно громадной страны. И называлась, вроде, иначе. Мофква что ли? Или Моцква? Не помню. А ведь я, между прочим, коренной мошквич в четвертом локте. Или наколеннике? Не помню. Ни к черту память!

– Вы же только что жаловались, что она у вас слишком хорошая.

– А память такая штука – ею никогда не можешь быть доволен.

Пафл Пафлыч вылакал из блюдца остатки чаю – вылакал явно без удовольствия – и застыл в задумчивости. Конрад также молчал. У него были свои мысли, которые тоже требовали тишины и вдумчивости.

– Я так устал, мой мальчик… – неожиданно произнес Пафл Пафлыч надломленным голосом.

Конрад вздрогнул и бросил тревожный взгляд на своего учителя: не примерещились ли ему эти слова? Нет, не примерещились: на лице Пафла Пафлыча, в его взгляде, движениях действительно читалась многовековая усталость, которую никакие дозы эликсира вытравить были не в состоянии. Соответственно, играть персонажей, налитых юностью и энергией, он и его ровесники не могли. Но играли.

– В это трудно поверить, но, прожив столько лет, я не могу сказать, что мудр, – великий актер тяжко вздохнул. – Я мудр лишь настолько, насколько мне позволяет быть мудрым общество. А общество навязывает нам свою мудрость. По-настоящему мудр лишь тот, чья мудрость не зависит от общественной.

Многократный повтор слов «мудрый» и «мудрость» подействовал на Конрада словно заклинание: он оцепенел под грузом своей собственной молодости, неопытности и незначительности, молча внимая полумифическому существу, столь же древнему, как, вероятно, сам Космос, но снизошедшему до разговора с ним.

– А может, мы стали умнее? Нет. Я точно не стал, – меланхолично продолжил Пафл Пафлыч. – Я могу сыграть тебе хоть пятилетнюю девочку, хоть хорька. Но однообразие занятий, погоня за одним и тем же зайцем в итоге отупляют. На что мне эта слава? Ведь никуда не выйдешь! Двенадцать тысяч лет карьеры… С каждым жителем Мошквы, почитай, знаком. Это ужасно. Каждый норовит подойти и потрепаться, а ты потом мучайся: «Кто это был?» Вот ты, конечно, полагаешь, артистом или другой какой знаменитостью быть легко. Полагаешь ведь? Вот… Художников и ученых уважают и ставят в пример до тех пор, пока они не выскажутся о своих политических взглядах. А потом? Затравят! И либеральная пресса затравит. И правительственная. Получается, не могу я взгляды иметь? Мнение свое личное высказывать? Теперь только на кухне его и выскажешь. Спасибо и на этом. Да взять даже Гениального Секретаря. Он уже забыл, каков он на самом деле, а мы этого и не знали. С этим круглосуточным каналом, посвященным его жизни, ему теперь приходится играть и днем и ночью. Ему постоянно приходится доказывать свою состоятельность и смелость, а ведь понятно, что у по-настоящему смелого и состоявшегося человека нет необходимости доказывать это снова и снова. Причем не зрителю даже доказывать, а себе. Что есть слава? Зачем она? Слава утомляет не меньше прожитых лет. С другой стороны, хорошо, когда работа и романтика – суть одно и то же. Есть у меня дружок, Фима Эрин, известный пианист – ты, конечно, слышал. На вид неказист, что стоптанный ботинок, но как играет!.. Если положит взгляд на красавицу – пропала красавица. Пригласит ее на концерт – и что ты думаешь? – она ему охапку цветов тащит! Ты можешь себе такое представить? Женщина дарит мужчине охапку роз! А у него выходит. Вот ведь… Кóня, ну, зачем тебе в актеры? Может, ну его, а? Может, попробуешь в пианисты? Коня, Коня… Ты ж мне как сын родной, почитай, стал. Актер бы из тебя толковый вышел. С другой стороны, мне все это надоело. Куда еще стремиться? К каким наградам? Куда расти? Все, вырос. Дальше не растут. Понимаешь, к чему я, а?

Голова человекозавра оскалилась в ухмылке и, как не без внутреннего трепета заметил Конрад, хищно облизнулась. Конрад на всякий случай пододвинул к Пафлу Пафлычу корзиночку с пирожками и мясную закуску.

– Но все равно… наш мир лучше Рая. В Раю все течет само собой, независимо от нас. Наш же мир мы создаем сами. Этим он и прекрасен… Отыграй послезавтра хорошо, дружок. Как ты можешь, а? Ведь ты можешь! – Пафл Пафлыч просительно подался вперед. – А я уж за тебя замолвлю словечко. Попробую убедить остальных, что ты мне отличной заменой будешь. И ведь вправду будешь. Есть, есть в тебе искра таланта. Можешь ты вспыхнуть, загореться и зажечь все вокруг там, где другие гаснут…

Пафл Пафлыч продолжал урчать комплименты, но Конрад его уже не слышал. Он застыл, зачарованный приближением столь долгожданного момента. Всё. Свершилось. Переживания, страдания, непонимание – в прошлом. Отныне только он и новый мир, в который он так рвался, и который наконец открывается ему. Только он и новый мир. Новый мир, новый мир, новый мир…

2

В окно офисного коттеджа продолжал заглядывать и строить рожицы погожий солнечный денек. Работы, как всегда, не было. Что было очень кстати, поскольку работать все равно не хотелось.

Видеоканал «Секретарь-ТВ» транслировал встречу Гениального Секретаря с избирателями. Матфей Григорьефич Прежний раздавал банковские чеки всем дающим торжественную и подтверждаемую подписью ДНК клятву проголосовать за него на ближайших выборах. Конрад такой чек уже получил. Деньги были сразу же потрачены на оплату долга по аренде коттеджа и коммунальным услугам.

– Лукаш, – Конрад повернулся к своему партнеру, щеголявшему взъерошенной бородкой и антикварными очками, которые ему были абсолютно ни к чему, но Лукаш был серьезно болен манией, присущей многим андроидам: он собирал всякий древний хлам и по возможности старался пользоваться им в повседневной жизни, – ты и другие андроиды ведь граждане, так? Почему же вы не участвуете в выборах?

– Вообще-то отказ от претензий на участие в выборах был одним из условий предоставления нам права называться гражданином.

– То есть вам дали право называться гражданином, но не быть им. Чувствуешь подвох?

– Нет.

– Эх ты, дубовая голова!

– Титановая.

– Не вижу разницы.

– А в чем, собственно, дело? – Лукаш обиженно взъерошил бородку, копаться в которой доставляло его тактильным нейронам чрезвычайное удовольствие.

– А в том. Ты бы тоже мог получить чек. Сам знаешь, как у нас туго с деньгами. Слушай, а как ты думаешь, это нормально, что он раздает государственные деньги, чтобы снова выиграть?

– Давай разберемся. Вот смотри, у государства есть деньги. Ты бы хотел, чтобы оно поделилось ими с тобой?

– Конечно. Разве у меня нет прав на часть средств родного государства?

– Вот оно и делится. А каким образом это происходит, второстепенно. Просто тебе не нравится, что не ты решаешь, каким образом эти деньги до тебя доходят. Так ведь?

Конрад задумался, стараясь разобраться, есть ли в словах робота логика и, если есть, способен ли он принять ее в предложенном виде.

– Ты все переживаешь из-за того, что у нас офис за городом, а не в черте каменного пояса Мошквы? – сочувственно справился Лукаш. – Брось! Мне здесь нравится: природа в окна лезет! Тебе повезло, что ты живешь среди зеленых, а не бетонных насаждений. Только ты этого не понимаешь. Открою тебе секрет: когда-то Нуворишское шоссе было самым престижным пригородом Большой Мошквы. Это уже потом оно пришло в упадок, и его застроили дешевыми коттеджами. А раньше тебя отсюда и коврижками медовыми не отвадили бы. Кстати, Мариша приготовила тебе пирожков, но я их опять забыл. Извини.

Мариша, супруга Лукаша, работала в финансово благополучной корпорации и не только фактически содержала квартиру и мужа, но и подкармливала его напарника.

– Ничего, – мужественно ответил Конрад. – На голодный желудок буду только злее для завтрашнего дня. От меня завтра нужен будет подвиг, а на подвиг способен лишь злой и голодный.

Чтобы отвлечься от мыслей об ускользнувшем обеде, Конрад высунулся в окно. С крыльца расположенной по соседству с их домиком мини-клиники наркологической помощи ООО «Ифан Фасильефич Пропивают Квартиру» за ним с интересом принялись наблюдать три пары глаз.

В целом Конрад и Лукаш своим соседям немного завидовали. Дела клиники шли намного бойчее: Ифаны Фасильефичи уходили в запой гораздо чаще, чем задумывались о смене места жительства. Конрад слышал, что главврач клиники даже смог прикупить одну из новинок рынка бытовой техники – видеопанель с плоским изображением и живым, аналоговым звуком вместо цифрового. Конраду же по-прежнему приходилось довольствоваться видеовизором с пятимерным изображением и ароматическим сопровождением, сильно мешающим восприятию многомерно интеллектуального кинематографа. Более же всего в видеовизоре Конрада раздражала излишняя материальность транслируемого. Герои передач, новостей и фильмов чувствовали себя чересчур вольготно: постоянно норовили пощупать, а то и ущипнуть Конрада с вопросом: «А ты правда настоящий?» – хозяйничали у него на кухне, пытались, бывало, закрутить с ним интрижку, а раза три даже поколотили.

Самодовольные лица на соседнем крыльце нагоняли тоску. Конрад отвернулся и не без удовольствия окинул взглядом дышащую добродушием фигуру своего напарника, сопящего над деревянной заготовкой, из которой выходил то ли кривой гриб, то ли не менее кривой зонтик – Лукаш как-то показывал ему такую вещицу, откопанную им на развалах у старьевщиков. От дождя, что ли, этот зонтик защищал или, наоборот, для притягивания дождя служил… Кстати, что там с погодой? На небе ни облачка, как и обещали. Дожди в июне давали дважды в неделю. Значит, до понедельника в небе будет лишь солнце. Ну, и ладно…

Конрад вновь перевел взгляд на лицо андроида, на этот раз – активировав визуальное проецирование данных код-распознавателя. В левой половине поля зрения высветился знакомый текст:

Имя: Лукаш.

Отчество: ППФ.

Фамилия: 32.02.07.

Класс модели: Колоссальный суперандроид.

Статус: Гражданин.

Конрад забросил в рот половинку оставшегося со вчерашнего дня крекера. Пробегавший вдоль стены таракан приостановился было на хруст крошащегося печенья, но, передумав, засеменил дальше. На экране справки у Конрада проступила надпись:

Имя: Синефит.

Отчество: Полиморофич, Бонитофич, Снафотофич.

Фамилия: Трамп.

Класс модели: Черный тараканище.

Статус: Не ел три дня.

– Слушай, Лукаш, а ты знал… ты знаешь, что у тараканов тоже есть имена и фамилии?

– Если они есть у каждого дерева, чего же им не быть у тараканов?

Конрада подобная доступность сведений обо всем и обо всех немного пугала. Правда, объяснить себе корни этой тревоги он был не в состоянии. Нужно ли знать все обо всем и обо всех? Да, нужно. По крайней мере, желательно к этому стремиться. Познанный мир предсказуем и безопасен. Это именно тот мир, в котором жить и творить комфортно. Это древнейшая мечта человека – познать мир, классифицировать, отрегулировать. Тогда что, что может смущать в таком подходе? Возможность собственного несоответствия такому миру? Только если это…

– Вот нас вводят в этот мир, – заметил Конрад вслух, чувствуя необходимость отчитаться в своем соответствии миру, за неимением более значимой аудитории, хотя бы перед Лукашом. – Но это только начало. Надо доказать, что ты стоишь его. А для этого – родить себя для человечества. Не как существо родить. А как личность. Завтра, завтра, мой друг, несуразная гусеница Конрад станет той прекрасной бабочкой, которой хочет видеть его мир. Той прекрасной бабочкой, которой мечтает увидеть себя он сам.

– А? – на пару секунд Лукаш оторвал озадаченный взгляд от поделки.

– Надеюсь, я тебя не очень утомляю. Просто пытаюсь тебя своими глупостями развлечь. Потому что умностями небогат.

– Ничего, ничего – ты меня отнюдь не утомляешь… и не отвлекаешь… – отчего-то смущенно забубнил Лукаш. – Да, у бабочек тоже прописаны имена и фамилии. Не уверен, правда, что они об этом знают. Но это уже второстепенно. Главное, что Клеймо знает о них все.

Конрад понял, что разговор сегодня не удастся. За невероятно долгую историю развития, а затем – и саморазвития, андроиды не только обрели интеллект, равный человеческому. Каждый из них отличался теперь ярко выраженной индивидуальностью, собственной системой предпочтений, политических взглядов и личных привязанностей. Привязанность Лукаша 32.02.07 к Конраду Томилину была поистине братской. Однако если Лукаш бывал занят антиквариатом или поделками, он становился рассеян, угрюм, а порой и раздражителен.

Не отвлекаясь более на слова, Конрад подключился к радиоточке информационного доступа. На экране внутреннего визуального проектора поползла строка краткой справочной статьи:

«Колоссальный суперандроид – класс модели, возникший на биопсихологической платформе малого суперандроида. Отличается от малого склонностью сочетать неприятное с бесполезным…»

Читать дальше Конрад не стал. Справка была читана им не один десяток раз. Указанная склонность и еще ряд отличий возникли у одной из линий суперандроидов вследствие мутаций при самовоспроизведении. Программируемой корректировке мутации поддавались лишь частично, но вследствие их безобидности от попыток корректировки со временем отказались. Андроидам, включая суперандроиды, мутационное эволюционирование было несвойственно. Поэтому, принимая во внимание колоссальную исключительность произошедшего, за мутантами закрепилось наименование «колоссальные суперандроиды».

Строго говоря, изобретение Клейма было не столько прихотью человека, сколько потребностью со стороны андроидов. Сталкиваясь с неизвестным предметом, существом или явлением, человек испытывал любопытство. Или не испытывал ничего. Андроид же неизменно подвергался приступу паники вследствие того, что он привык обитать в информационно насыщенном пространстве. Отсутствие каких бы то ни было сведений о внезапно возникшем предмете, существе, явлении внушало ему мысли о собственной уязвимости и зависимости от обстоятельств там, где человек сохранял полную невозмутимость и ни малейшей потребности в панике не ощущал.

В случае с представителями растительного и животного мира Клеймо представляло собой набор базовой идентифицирующей информации, заключенной в ДНК. В потомстве «клейменых» растений и животных информация воспроизводилась биомолекулами самостоятельно. А вот из-за невозможности поголовного «клеймения» прокариотов и мельчайших растительных и животных организмов от их «клеймения» пришлось отказаться.

Если бы принцип Клейма был описан в каком-нибудь научно-фантастическом произведении до его непосредственного изобретения, любой серьезный ученый или просто человек с головой лишь рассмеялся бы. Однако теперь Клеймо вошло в число самых обыденных вещей и более не занимало умы своей новизной и неправдоподобностью.

В принципе, как часто уверял себя Конрад, ничего страшного в ношении Клейма не было. Оно лишь давало возможность получить сведения об объекте внимания при пассивном участии самого объекта – простом его присутствии: точно так же, как если бы объект поздоровался и лично представился. Клеймо позволяло экономить время и не отвлекаться на…

Конрад закусил губу и украдкой покосился на Лукаша.

«Тут есть какая-то загадка. Или нет? – подумалось ему. – Было бы обидно, если б ее не было. Тогда зачем все эти регистраторы статуса? Так… чтобы просто снимать показатели температуры общества, как снимают показатели погоды? Само собой, не я один об этом задумывался. Все об этом задумывались. И те, кто поумнее меня, знают ответ. Или по крайней мере выработали какое-то логическое и законченное умозаключение. Наверняка, у Лукаша есть своя версия. А может, ему известна правда до самых корней. У андроидов неприлично мощный интеллект. Представляю, как им обидно, что это они служат человеку, а не мы – им».

– Лукаш… – позвал Конрад вполголоса.

Тот не отзывался, с досадой разглядывая неудавшийся гриб с переломившейся ножкой.

– Лу…

– Я знаю, что ты хочешь спросить, – наконец ответил робот. – Я тебе скажу так. Есть мнение, что любая система хаоса несравненно более устойчива, чем любая система порядка. К тому же любая система порядка, предоставленная самой себе, стремится к хаосу. Нужно ли из этого делать вывод, что порядок не должен поддерживаться искусственным путем, а все должно быть пущено на самотек? То есть отдано на съедение всепожирающему, не знающему пресыщения хаосу? Некоторые считают, что да, именно такой вывод и следует и что именно его и требуется воплощать на практике.

– Но ты к ним не относишься?

– Нет. Хаос означал бы конец цивилизации, на создание которой были брошены тысячи лет и миллиарды жизней.

– Или означал бы рождение новой цивилизации.

– Вижу, нынешняя тебя не очень устраивает. Понимаю. Но мне отчего-то кажется, что, к примеру, актеров она устраивает вполне. Изменится ли твое мнение завтра, после того как ты будешь принят в актерскую гильдию, друг мой? Если да, ломаный винт – цена твоему мнению.

Конрад не нашелся, чем ответить.

– Молчишь? Неужели за тысячу лет так и не познал себя? Это меня не удивляет. Многие боятся познать себя до конца. Их больше устраивает то, чем они являются на поверхности. То, чем они кажутся.