Текст книги "«Конрад Томилин и титаны Земли» «Плато»"

– И как им пользоваться? – ехидно поинтересовался Конрад после того, как, усевшись на подобие миниатюрного сиденья, венчавшего горб предмета, он дважды рухнул вместе с диковинным средством передвижения, не продвинувшись и на пару сантиметров. – На себе нести?

Он и Лукаш, не сговариваясь, подключили внутренние компьютеры к радиоточке информационного доступа и задали поиск по изображению предмета.

– Есть! – восторженно выкрикнул Лукаш после нескольких минут ожидания и прочитал по слогам: – Ве-ло-си-пед. Велосипед… Хм, не могу решить, то ли странное, то ли забавное название. Поможешь определиться?

– Подожди, у меня видеофрагмент найден. Из какого-то фильма. Смотри.

Лукаш подключился к компьютерной системе Конрада. На отрывке из черно-белого фильма несколько бурых медведей, не спеша, раскатывали на велосипедах по круглой площадке, вокруг которой скопилось множество зрителей.

– Какой все-таки примитивный предмет! – Конраду велосипед не понравился с самого начала, и он был готов воспользоваться любой возможностью, чтобы принизить его значимость и практичность и продемонстрировать Лукашу, что он соглашается принять его только в силу отсутствия какой бы то ни было альтернативы. – Он, оказывается, для передвижения медведей предназначен.

Конрад повторно взгромоздился на седло и, поддерживаемый Лукашем, робко закрутил педали. Они совершили пару кругов по двору, после чего Конрад продолжил укрощать механического зверя в одиночку. Его движения на глазах наливались уверенностью и даже молодцеватостью.

– Вылитый медведь! – похвалил его Лукаш.

– А все-таки чуднó, что лошадь пережила велосипед, ведь велосипеды появились на свет гораздо, гораздо позже, – заметил Конрад, который, кружась по двору, успел ознакомиться с обширной словарной статьей по истории велосипеда.

– Может, потому что велосипеды сами не размножаются?

– Может… Примитивными существами оказались. Не смогли самоорганизоваться.

Наконец Конрад спрыгнул с седла. Велосипед замер. Настала минута прощания.

– Мариша приготовила сегодня пиццу. Возьми ее себе. Кто знает, как в пути будет с едой.

Лукаш исчез на несколько мгновений в доме и вернулся с небольшим пластиковым контейнером.

– Хорошо вам, андроидам, – вздохнул Конрад, принимая контейнер из рук своего многовекового товарища. – С родителями вы дружите. Семьи у вас крепкие.

– Да, в этом нам повезло.

– Ты не находишь, что это ненормально? – Конрад чуть не ткнул в Лукаша пиццей.

– Погоди, но мы-то здесь при чем? Мы людям дружить и любить не мешаем.

– Я не об этом. Тебе не кажется ненормальным, что из одного картриджа можно получить миллион блюд?

– А по-моему, нормально. Смотри, сколько из одного теста можно вылепить людей – миллионы и миллионы индивидуальностей. И отлично! А ты знаешь, раньше ведь картриджей не было, и блюда выращивали. Не знаю, правда, как…

– Как это, выращивали?! Какой ужас! Хорошо, что мы давно ушли от подобной пещерности.

За кустами живой изгороди прошуршал полицейский ё-молёт, транспортное средство с фиксированной высотой полета, составляющей полметра. Это тут же напомнило двум собеседникам о том, что они собрались здесь вовсе не для обсуждения продовольственного выбора человечества.

– Населенные пункты обходи стороной, – торопливо зашептал Лукаш, бросая за изгородь тревожные взгляды. – Лучше заночуй на болоте, чем просись на ночь в дом.

Конрад притянул к себе Лукаша, изображавшего на лице крайнюю степень озабоченности и беспокойства, и сжал его плечи:

– Я не прощаюсь.

– Знаешь, я тоже, – отозвался тот почти весело.

– Мерси бокущее, камрад! – Конрад выкатился за калитку в заднем заборе и с тяжелым сердцем, но надеждой на лучшее, обернувшись лишь раз, яростно закрутил педалями.

5

В первые сутки скитаний физической усталости Конрад не ощущал вовсе. Понимание того, что он вот-вот может лишиться свободы, непрестанно гнало его вперед. В тот момент своей свободой он дорожил более всего на свете. С мыслью о заключении он еще не смирился, и потому был бы готов заплатить за свободу самой жизнью.

Однако уже на следующий день мысли его стали двигаться в совсем ином русле. Изнуренность и скулящий пустой живот заронили зерно сомнений. Как долго он будет готов терпеть и бороться? Не окончатся ли все эти лишения его поимкой, а значит, будут напрасными? И не лучше ли сдаться уже сейчас, тем более что комфортность условий тюремного заключения не в пример лучше судьбы изгоя?

Однако день сменял день, а ловить его никто не торопился. В этом было нечто возмутительное. Какое-то пренебрежение по отношению к нему, что ли… Да, как и советовал Лукаш, он держался в стороне от дорог и даже затерянных в лесной глуши одиноких домиков, но уже одна чудовищность совершенного им преступления должна была бросить на его поиски все полицейские силы мира!

Так прошла неделя. Все это время Конрад питался почти исключительно дикими ягодами и яблоками, а временами был вынужден переходить на бутоны и семена цветов. Обнаружить съедобные плоды проблемой не было: база данных компьютера позволяла легко распознавать их. Трудность состояла в том, чтобы их переварить, но и здесь компьютер справился блестяще. К подобной пище желудок Конрада, воспитанный на творениях пищевых картриджей, был непривычен, но благодаря принудительной выработке соответствующих пищеварительных ферментов кишечным недомоганием он почти не мучился.

С чем компьютер выручить не мог, так это с зубом. Зуб ныл, несмотря на принудительное выделение большого количества эндорфинов. По ночам Конраду снился «Кальцитрит», доставки которого дождаться он так и не успел.

Зато с комарами и оводами компьютер справился блестяще. Все эти дни за Конрадом следовал густой шлейф возмущенно гудящих насекомых, возбуждаемых близостью цели, но не имеющих возможности удовлетворить сводящую их с ума жажду сладким нектаром крови. Удерживать их на расстоянии помогал ультразвук: покопавшись в архиве драйверов компьютера, Конрад обнаружил, что в его тело встроен высокочастотный излучатель – как раз на случай пребывания в условиях неприрученной природы.

Продвигаться вперед с каждым днем становилось все труднее. Жара иссушала тело, одуряла, заливала легкие раскаленным, тяжелым воздухом, забытым ветром в лесной гуще. В полдень высокое солнце без труда пробивалось сквозь кроны деревьев, и тогда темная полоска тропинки становилась белой и слепила глаза. Горячий, терпко-сладкий запах разомлевшей под солнцем сосновой смолы, так приятно пьянивший Конрада поначалу, теперь вызывал лишь стреляющую боль в виске – во всяком случае, он упрямо убеждал себя, что виной здесь именно запах.

В довершение всех лишений и мук случилось непоправимое. Непоправимое оттого, что Конрад, не имея каких бы то ни было технических навыков, был бессилен что-либо поправить: велосипед, который он нещадно пускал по кочкам и ямам, подсознательно стремясь поскорее его искорежить и таким образом доказать его технологическое несовершенство, сломался.

– Как такое вообще возможно? Колеса не сами вертятся, а ты должен их крутить! Ты – мотор. Да еще и штурман. Это либо шутка, либо поделка какого-нибудь младенца. Точно: помню, в детском саду мы вырезали и клеили такие штуки из картона, а кто-то вырос и решил воссоздать примитивную детскую поделку из металла.

Проклиная подобными словами свою судьбу и отсталость технологий далекого прошлого, Конрад бился все эти дни с чудом древней техники и наконец в этой дуэли победил. Теперь у него были все основания не без облегчения воскликнуть: «Ну вот! Я же говорил…» – что он и сделал.

– Ну вот! Я же говорил… – в сердцах крикнул он и озадаченно вздохнул: – И как же я теперь без велосипеда?

Просто бросить велосипед было не самым разумным решением. Конрад нехотя покатил его рядом, высматривая, где бы остановиться на привал на время самых жарких часов. В нескольких шагах от тропы показалось небольшое углубление, на дне которого темнела увлажненная почва.

– Не родник, конечно, – Конрад встал на четвереньки, прижимая ладони к прохладе сырой земли, – но видно, что что-то пытается выбраться на поверхность в виде мокрого места.

За спиной у него раздался шорох, который не мог быть ни шелестом травы, ни порханием птах. Вот уже второй день он замечал позади себя то шелест, то без причины покачивающиеся ветки. Сейчас же к шороху примешивалось сопение утомленного зноем и долгой дорогой путника.

Конрад включил камеру инфракрасного спектра и резко обернулся. На вспомогательном экране возникли контуры силуэта и справка:

Имя: Слезарь.

Отчество: Фитмаминофич.

Фамилия: Броский.

Класс модели: Человек.

Подкласс модели: Человек-невидимка.

Статус: На грани вымирания.

– Эй, ты чего за мной увязался? – Конрад, напуганный близостью неведомого и почти невидимого существа, находившегося от него всего в трех-четырех шагах, отпрянул. – Тебе чего надо?

Существо робко отодвинулось на пару шагов, и из пустоты к Конраду осторожно потянулся мягкий, окутанный гортанными тонами голос:

– Я не привязался… Я слышал, как вы спрашивали дорогу до Сновагорска, а мне как раз туда нужно.

– Так это я для отвода глаз спрашивал. Сновагорск в противоположной стороне остался.

– Да?.. – и так негромкий, голос погрустнел и вконец затих.

Конрад смутно ощущал за собой какую-то вину.

– Перекусить хочешь? – поинтересовался он как можно более дружелюбно.

– У вас же ничего нет.

– Действительно, нет… Это я из вежливости предложил – не подумав… Ты руки-то клади, не стесняйся. Жарища какая, а?

Конрад и Слезарь стояли на карачках друг против друга, вжимая руки в освежающую мягкую жижицу. Конрад изо всех сил вглядывался в едва различимое в инфракрасном свете лицо напротив, которое его новый знакомый смущенно отводил в сторону.

– Ты-то чего закоулками пробираешься? Тоже напортачил? – спросил Конрад, пытаясь вызвать помалкивающего собеседника на разговор.

– Почему «закоулками»? Экотуризмом занимаюсь.

– Экотуризмом? Втихаря увязываться за беглыми уби… за ничего не подозревающими путниками – это экотуризм?

– Примерно… А как еще это назвать?

«Ясно: у меня своя тайна, у него – своя, – согласился внутренне Конрад. – Она должна быть у каждого. Человек без тайны – как пустая тарелка: смотришь в нее, а слюноотделения нет».

Несмотря на необычность и загадочность обстоятельств их встречи – а необычным в далеком будущем для нас, читателей, заглядывающих в него из глубины глупого и по глупости своей самоуверенного прошлого, является многое, если вообще не всё-всё-всё, – Конрад и Слезарь условились продолжать путь вместе. Конрад – потому что он успел устать от одиночества, которое является единственным спутником беглеца, а Слезарь – потому что экотуризмом можно заниматься в любом направлении: как в направлении Сновагорска, так и в противоположном.

Поэтому, как только солнце сдвинулось с точки, где оно останавливается на полуденный отдых, и вновь покатилось по невидимой нам небесной колее, Конрад и Слезарь двинулись вслед за ним.

Тропа была узкой и едва различимой, часто теряясь в перегораживающем ее кустарнике, и непонятно было, то ли это звериная тропа, то ли она все-таки проложена экотуристами, но проложена ими так, словно возвращаться назад живыми они не планировали.

Конрад шел первым, толкая велосипед, на багажнике которого покоился весь его нехитрый скарб – коробочка для завтраков, врученная им Лукашем вместе с пиццей. Слезарь шел следом налегке. Во всяком случае, никакого подобия багажа ни в видимом, ни в инфракрасном спектре Конрад у него разглядеть не мог.

– А что, тяжело быть невидимкой? – полюбопытствовал Конрад после того, как ему показалось, что уровень установившихся между ними приятельских и даже в некоторой степени доверительных отношений позволяет ему задавать вопросы и деликатного свойства.

– В общем… нет. Хотя люди поначалу часто пугаются и принимают за фрика.

– Так ты не фрик?

– Нет…

– То есть ты не сам с собой такое сотворил?

– Вот еще! Делать мне больше нечего, ага…

– То есть люди-невидимки были всегда?

– Не всегда, конечно. Кому-то однажды взбрела в голову дрянная мысль вывести новый сорт человека, как выводят новый сорт тюльпана… И вот я перед вами…

При последних словах Конрад обернулся и, отключив инфракрасную камеру, оценивающе присмотрелся к отсутствию каких-либо свидетельств того, что Слезарь стоит всего в нескольких шагах от него.

– А что, вышло на загляденье, – заключил он.

– Издеваешься?

– Вовсе нет. Тебя совсем не видно. Ты постой, а я отойду еще шагов на десять – погляжу, нет ли каких зрительных искажений пространства с большего расстояния.

Конраду, однако, удалось сделать не более четырех-пяти шагов. Что-то мощным рывком вдруг дернуло его за ногу и швырнуло на землю. А уже на земле его опутало сеткой и придавило вывалившимся откуда-то с неба бревном. Земля полыхнула взрывом хлопушек. Раздался рев механической сигнальной трубы. Вдалеке послышался шум ломающихся веток.

– Что там, Слезарь? – сдавленным голосом потребовал отчета Конрад.

– Не пойму… Кто-то сюда бежит… Я на всякий случай сделаю вид, что меня здесь нет…

– Да тебе и вида делать не надо… – натужно прошипел Конрад, силясь освободиться от бревна.

К треску веток добавились приближающиеся голоса.

– Да олень, тебе говорю! – один из них в споре старался перекричать второй. – Смотри, как все оборвал!

Через несколько секунд над Конрадом уже высились два бородатых парня. Один, высокий и худощавый, что-то бубнил глухо и едва различимо. Второй же, низкорослый, но коренастый, как оставшийся от мощного ствола пенек, визгливо заметил:

– Вот, пожалуйста: тот еще олень. Та-ак… Ты чего в наших силках устроился-то, приятель?

– Я не знал, что они ваши, – извиняющимся тоном отозвался Конрад, показывая всем своим видом, что он готов хоть сейчас встать и освободить территорию.

Однако вместо того чтобы помочь ему выбраться, коренастый бородач придавил бревно коленом и принялся скручивать руки и ноги Конрада веревкой. Конрад с неожиданно возникшим любопытством наблюдал за его напряженным лицом и ловкими движениями. На экране справки у него возникла надпись:

Имя: Гномлих.

Отчество: Постамендихович.

Фамилия: Ольде.

Класс модели: Человек простой, дружелюбный.

Статус: Мечтает увидеть живого оленя.

Все это время товарищ Гномлиха расхаживал плавными шагами долгоногой цапли вокруг и только нетерпеливо покряхтывал. Сигнал код-распознавателя выдал следующую информацию:

Имя: Штирлих.

Отчество: Камелихович.

Фамилия: Блюц.

Класс модели: Человек простой, дружелюбный.

Статус: Самые чистые пятки в деревне.

Конрад непроизвольно опустил взгляд на ступни Штирлиха. Они были укутаны в сыромятную кожу, закрепленную вокруг них тесьмой. Гномлих был босым. Только тут Конрад обратил внимание, что на них надеты длинные рубахи и мешковатые штаны из грубой домотканой материи. Подобные костюмы он видел в отдельных спектаклях – о временах, когда люди жили в коттеджах из глины и соломы, пили сырую воду, добываемую из ям, и – что было самым ужасным и непонятным – зарабатывали себе на жизнь физическим трудом.

– Ты – Гномлих, а ты – Штирлих, – сам не зная почему, сказал вдруг Конрад.

– Ничего себе… – руки Гномлиха замерли, а хватка – ослабла. – А ты-то кто? Ясновидящий? Или… лазутчик?

– Я? Я… э… Натюрлих.

– Что-то мне подсказывает, что никакой ты не Натюрлих, – Штирлих подозрительно прищурился на Конрада с высоты своего почти двухметрового роста. – Давай-ка, брат, отведем его к старейшинам. Пусть они решат, Натюрлих он или нет.

– Ну, конечно! Прямиком к старейшинам и сведем! Пусть сами себе кого-нибудь поймают. Он мой. А у старейшин и так развлечений хватает: сидят цельными днями у себя в Клубе заседаний и полощут наши косточки. Дармоеды!

– Как хочешь, – Штирлих безразлично пожал плечами. – Только этого Натюрлиха в карман не спрячешь. Все равно старички про него разнюхают.

– Ну, вот как разнюхают, так и поговорим.

Гномлих закончил упаковывать Конрада. Теперь тот был крепко спеленат сетью, а члены его – обвязаны в нескольких местах веревкой. Гномлих потоптался пару мгновений над своей добычей, примериваясь к ней, и хорошо просчитанным движением взвалил Конрада себе на плечи.

Поначалу Гномлих шел более чем проворно, успевая острить и огрызаться, – был, так сказать, душой компании. Но минут через двадцать пути, когда они вышли из леса и двинулись через луга в направлении устроившейся в глубине долины деревни, его шаг потерял пружинистость, а тело одеревенело.

– Все! Не можу больше! – Гномлих остановился и зашатался. – Сейчас надорвусь! Спина лопается просто!

Он грузно рухнул вместе с ношей и самозабвенно засмеялся, как человек, дождавшийся самого счастливого дня своей жизни.

– Да пусть он идет своими ногами, – посоветовал Штирлих, кивая на Конрада.

– Нет! Какой он тогда олень? Ты бы вот оленя домой потащил на себе или повел на веревочке? То-то и оно!

Гномлих вскочил на ноги и, словно это не он только что отшагал пару километров с семьюдесятью килограммами на плечах, пустился в пляс, припевая речитативом:

 
Радикулит.
Спинка болит.
Вроде и рад,
Да невпопад.
 

Штирлих разразился овацией и криками «Браво!» и «Бис!».

– Эй, олень! – поинтересовался Гномлих у Конрада. – А ты что скажешь?

– Я вас отлично понимаю, – откликнулся тот. – Я как-то тоже спину сорвал. Вроде и больно, но зато три дня бездельничал, а все вокруг меня охали да ахали, переживали – приятно. Думаю, вы бы среди лучших поэтов Мошковии не затерялись.

– Ну надо же! – Гномлих подтянул штаны, перевязал пояс и горделиво подбоченился. – Ты смотри, а? Олень, а тоже в поэзии разбирается. А ну-ка, теперь ты, – сказал он Штирлиху.

Штирлих лениво поднялся с земли и, обращаясь к горизонту, не спеша продекламировал:

 
Иду-бреду…
Куда – не знаю…
Бреду в бреду
К концу и краю…
 

– Ну, брат, не ожидал! – похвалил Гномлих. – Неплохо. Неплохо…

– А вам стихи понравились? – Штирлих повернулся к Конраду. – Или не приглянулись?..

– Приглянусь. Даже очень… Была у меня такая пора в жизни… Просто я поразился эмоциям, которые, наверное, для этой ситуации одни на всех… Такие строки в спокойном сердце не родятся. Только в щемящем. Поэтому ценны они вдвойне. Но также вдвое горше и тревожней.

– Ну, теперь твоя очередь. – Гномлих склонился над Конрадом, обращая к нему оттопыренное ухо. – Давай!

Конрад откашлялся, принял более удобную для декламации сидячую позу и хорошо поставленной интонацией начал:

 
Мошква!
Как много в этом звуке…
Э… э…
 

Здесь он запнулся и удивленно посмотрел на Гномлиха.

– Звука? – подсказал тот.

– Да, наверное…

– Ну? А дальше?

– Не помню. Похоже, у меня не только идентификационные данные заблокированы, но и амбиции. Это ужасно!.. Или… не ужасно…

– А? – поинтересовался Гномлих у своего товарища. – Ты чего-нибудь понял?

Но тот молчал, уставившись в немом недоумении на стоявший шагах в пятнадцати от них велосипед Конрада. Тут Слезарь, поняв, что обнаружен, выпустил велосипед из рук. Тот с негодующим звоном рухнул наземь. Штирлих тоже рухнул на колени и пополз на четвереньках к безжизненно замершему механическому зверю. Остановившись в паре шагов, Штирлих поклонился велосипеду и прерывающимся от волнения голосом обратился к нему:

– Позвольте, я вам цепь поправлю.

Прошло несколько секунд. Велосипед не отвечал. Штирлих поклонился еще раз, с силой впечатав лоб в траву, и прополз оставшийся метр. Несколькими быстрыми движениями он накинул слетевшую цепь на место, прокрутил педаль, чтобы убедиться, что теперь механизм исправен, и поднял велосипед с земли. Тот остался стоять неподвижно. Штирлих же, отбивая поклоны, все так же на коленях попятился назад.

В течение всего дальнейшего пути Штирлих постоянно оборачивался и несколько раз вновь бил челом велосипеду, падал на колени и полз к нему. Велосипед всякий раз подавался назад, словно в испуге, в связи с чем попытки вновь приблизиться к объекту своего поклонения Штирлих был вынужден оставить. Но помешать Штирлиху бросать на себя все более восторженные взгляды велосипед был не в состоянии.

Так они и вступили в деревню: впереди – Гномлих, на плечах которого лежал с любопытством озирающийся Конрад, далее – Штирлих, благоговейно поглядывающий через плечо, и, наконец, шествующий сам по себе велосипед. Конрада несколько удивило то, что внимание селян было приковано именно к велосипеду, а не к нему. Селяне жались друг к другу и с ужасом, разбавленным доброй долей восторга, перекрикивались через дорогу и плетни с соседями:

– Смотри, смотри, кума! Лисапед сам идет!..

– Чаровство!.. Калдейство!..

– Откуда здесь столько детей? – полюбопытствовал Конрад, которого феномен странствующего велосипеда не занимал ничуть. – Я за всю жизнь столько детей не видел. А почему столько больных? У вас эпидемия?

– Зачем эпидемия? Это не больные, – пояснил, кряхтя, Гномлих. – Это старики.

– Как старики?! Откуда?

– Оттуда. Люди стареют. Ты что, не в курсе? Старик – это постаревший человек.

На одном из перекрестков Гномлих остановился в нерешительности. Впереди, метрах в пятидесяти, из листвы выглядывало единственное здесь двухэтажное здание. Судя по всему, это и был клуб заседаний старичков: из его чрева потоком любопытства выплескивало все новых и новых обладателей седовласых бород и белых шевелюр.

Причиной того, что Гномлих стоял теперь в раздумье на прекрасно обозреваемом отовсюду перекрестке, было его нежелание идти мимо всей этой банды седых стервятников, усыпавших поручни клубной веранды. Причиной же, заставившей его пойти по главной улице, демонстрируя всем свой трофей, вместо того чтобы незаметно проскочить задними дворами, были либо глупость, либо тщеславие, которое во многом глупости сродни.

Гномлих прекрасно понимал, что опростоволосился, но, надеясь, что все еще может обойтись, устремился по уходящему вправо рукаву улицы.

– Гно-омлих! Сыно-ок! – пропел густой баритон.

Гномлих выругался и нехотя замер.

– Сынок, что там у тебя? Занеси-ка к нам сюда – похвастай.

– Ну, папа! – запротестовал было Гномлих.

– Гно-омлих!

– Совсем дедки распоясались! Уже в открытую добычу отбирают, – зло пробормотал Гномлих себе под нос, а заодно – и под болтающийcя сбоку нос Конрада.

Он развернулся и подчеркнуто медленно донес Конрада до крыльца клуба, где небрежно свалил его к ногам любопытной, шумно обсуждающей пленника толпы.

– Вот только не надо нам таких одолжений, – раздался все тот же густой и высокий голос. – Не надо! Пожалуйста, возьми и поднеси нам его как следует…

Гномлих протяжно вздохнул, вновь взвалил Конрада на плечи и, описав с ним круг вокруг оси, уже не свалил, а бросил его на доски веранды. У пленника от боли в ребрах перехватило дыхание.

– Еще раз… – продолжал настырно бубнить голос, который Конрад ненавидел уже почти также сильно, как и Гномлих.

– Не надо! – взмолился Конрад. – Он и так старался: нес меня всю дорогу!

Но было поздно. Он уже был на не знающих усталости плечах крепыша. На этот раз Гномлих опустил его мягко, как вещь нестерпимо хрупкую и драгоценную.

– Вот. И стоило ли так артачиться? – с наигранной дружелюбностью поинтересовался все тот же неугомонный голос.

Конрад поднял глаза. Его рассматривало румяное лицо с разлившейся в каждой черточке веселой хитрецой. Лицо было поразительно молодо, будто гример наложил юноше бороду и парик белоснежных волос, и тот принялся корчить из себя избалованного ребенка. Согласно данным код-распознавателя вредного старикашку звали Кралихом.

– Ничего, ничего, – разъяснил он свою вредность. – Он – мой сын. Как скажу, так и будет!

– Вообще-то он не ваш сын, – услужливо заметил Конрад. – Он сын какого-то… – Конрад вгляделся в надпись справочного экрана, – какого-то По-ста-мен-ди-ха.

Все разом замолчали и подались назад. Конрад с интересом обежал взглядом толпу. Код-распознаватель моментально вычислил в ней человека по имени Постамендих.

– Вот он, его отец, – Конрад кивнул головой в сторону приземистого старика, замершего с раскрытом от волнения ртом.

– Ну, Поста!.. – вырвался крик отчаяния из уст Кралиха. – Как ты мог?!

– Я… я толком не помню, – немного придя в себе, ответствовал Постамендих: было видно, что новость застала его врасплох. – Мы ж тогда с тобой напились, кум. Так ты меня в своей спальной избе ночевать и оставил…

Каких-либо сомнений в отцовстве быть не могло: сходство черт лица и телосложения Постамендиха и Гномлиха бросалось в глаза, и присутствующие тут же принялись обсуждать, где эти самые глаза были у них все эти годы.

Известие о том, что происхождение Гномлиха таило в себе секрет, который прошел мимо них, да и раскрыт был без их участия, не на шутку взбудоражило селян. Началось всеобщее побоище. Некоторые дрались за поруганную честь Кралиха, некоторые – за Постамендиха, но большинство – сами за себя. Из того, с какой охотой они это делали, было видно, что драка здесь – один из любимых видов времяпрепровождения.

Но вот Гномлиха эта драка оставила равнодушным. Он опустился на доски веранды рядом с Конрадом и тихим голосом, в котором звучала обреченность, заметил:

– Всё, теперь у меня два папы… Теперь мне вообще житья не будет…

Толком посочувствовать ему Конрад не успел: над ним возник светловолосый бородач, вокруг руки которого оплелись две лианки детских ручек.

– Ну-ка, колдун, – пнув Конрада в колено, он указал на ребенка, – скажи-ка, моя ли это дочь?

– Отца этой девочки зовут Альманихом, – услужливо начал Конрад, – а вас…

Тот, не дослушав, издал рык зверя, которого в загривок больно укусила блоха, но которую он в ответ покусать не может, и бросился в свалку.

– Чего это он? – подобное поведение отца девочки поразило Конрада. – Он же Альманих и есть.

– Да какой он Альманих? – отозвался Гномлих. – Расстырих он.

– Да нет же – Альманих! Ты что, сам не видишь?

– А что мне видеть-то? Я его с детства знаю.

– Странно, но мой код-распознаватель…

– Код-чего?..

– Код-рас… У вас что, нет код-распознавателей?

– Не знаю… Это вообще что?

– А ну-ка мне скажи! – потребовал худосочный мужичок, крепко вцепившийся в ухо усыпанному веснушками мальчугану. – Кто его отец?

– Ну… вы знаете… – Конрад предусмотрительно отключил код-распознаватель. – Вы его отец. Вы.

– То есть как это… я? – мужичок побледнел. – Ты что несешь?! Это ж мой племянник!

Конрад сжался и приготовился к тому, что сейчас, вероятно, его будут бить не только мужичок и его племянник, но и вся озверевшая толпа. Но тут сквозь дикий рев баталии послышался негромкий, властный голос.

– А ну, прекратите! – сказал он.

От этой фальшивой ноты хорошо отлаженный оркестр безумной какофонии запнулся и заглох. Посреди только что бушевавшего ураганом моря стоял высокий благообразный старик с каменным лицом и нарочито неспешными движениями, торжественность фигуре которого придавало ощущение, что он проглотил жердь. Одного его окрика оказалось достаточно, чтобы все мгновенно оставили своих противников и принялись приводить себя в порядок, оправляя хорошо прореженные бороды и причесывая пальцами взлохмаченные космы достигавших плеч волос.

Не произнеся больше ни слова, старик направился к двери в глубине веранды. Гномлих молча перерезал путы Конрада и подтолкнул его вслед за стариком. Толпа хлынула за ними.

Они прошли небольшой холл, украшенный снопами душистых трав, и оказались в зале, в глубине которой на возвышении стояло несколько кресел. Центральное из них, как подметил Конрад, сильно смахивало на трон. Старик уселся именно в это кресло и, бросив взгляд на тех, кто успел войти, неодобрительно сжал губы.

Все тотчас подались назад. Когда последний из рядовых селян покинул залу и закрыл за собой дверь, в комнате остались только два старика, устроившиеся по обе стороны от своего предводителя, и Конрад. Один из стариков был беззуб и, чтобы это случайно не ускользнуло ни от чьего внимания, постоянно держал рот распахнутым. Второй непрестанно косился правым глазом на кончик носа, столь поразившего этот глаз своей длиной, что он так и застыл в невольном изумлении.

Из-за двери и окон в комнату доносился ропот сотен голосов, обсуждавших произошедшее. Внутри же царило молчание. Две с половиной пары глаз внимательно изучали пленника. Недостающая половина третьей пары, не отрываясь, следила за кончиком вытянувшегося в сторону пленника носа. Нос крючился, подобно подманивающему к себе пальцу, шумно втягивал воздух и возбужденно подрагивал.

– Москвич? – главный старец наконец прервал изводившее Конрада молчание.

– Мошквич… – Конрад виновато потупился.

– Что ж, добро пожаловать в Нью-Босяки, москвич.

– Спасибо.

– Ну, благодарить-то нас особо не за что. Тут тебе не очень и рады. Особенно после того, как ты тут устроил драку. Хорошо, не революцию.

– Да я…

– Ты разве не знаком с правилами пребывания в просковских резервациях?

– Нет…

– Зачем ты вообще сюда проник?

Конрад замялся. Сказать правду он не мог, а врать не любил.

– Экотуризмом я занимаюсь, – в конце концов выдавил он из себя. – Экотурист я.

– Экотурист? – длинноносый покосился левым глазом на главного старца. – Это кто ж такие?

– Да есть такие оболтусы. Ходют по лесу, ждут, чтоб медведь-шалун их задрал.

– Вона как… – неодобрительно крякнул старец и замолчал.

Протестовать против подобного определения Конрад счел излишним. Он вновь включил код-распознаватель и выяснил, что главного старца звали Антарихом и что он был в Нью-Босяках старостой.

– Извините, господин Антарих, – Конрад решил, что произведет благоприятное впечатление, если обратится к старосте по имени, – ваш Клуб заседаний – это как бы мэрия?

Антарих вздрогнул и резко встал.

– Ты! – крикнул он, и Конрад не на шутку встревожился: впечатление получалось каким-то смазанным. – Ты являешься сюда, не ознакомившись с правилами пребывания в резервации! Выдаешь себя за ясновидящего, колдуна или еще какого куролесника! Ты что вообще о себе возомнил?

– Я? Ничего. Я не колдун, поверьте. И ни за колдуна, ни за ясновидящего себя не выдаю. Но у меня вопрос. Вы что, код-распознавателями вообще не пользуетесь?

– А мошет, он нешпрошта шюда шабрел? Мошет, никакой он не туришт? – задумчиво прошамкал третий старец. – Опять банки што-то противу наш мутют-ишпытуют? А, мошквич?

– Совершенно случайно, – заверил его Конрад. – Если бы не силки Гномлиха, я сейчас был бы уже на расстоянии двадцати километров от вашего села, не меньше. Вы ведь отпустите меня? Вам же, сами видите, так только спокойней будет.

Старцы переглянулись, но промолчали. Конраду показалось, что на губах одного из них мелькнула улыбка, но… нет, это, должно быть, была игра теней. А даже если это и была улыбка, разве она могла сулить ему что-то доброе в подобных обстоятельствах?

И тут случилось нечто невообразимое: не обращая более ни малейшего внимания на пленника, Антарих снова уселся в кресло и принялся искать у себя в бороде. Двое его подспорщиков также принялись искать у себя в бородах, тщательно расчесывая и пропуская отдельные пряди сквозь кончики пальцев. После чего, сдвинув кресла, все трое принялись искать в бородах друг у друга. Движения их становились все более ленивыми. Глаза прищурились. Конраду даже почудилось, будто старички мурлыкали от удовольствия, как это делают коты. Но, нет, не почудилось – прислушавшись, он понял, что они действительно мурлычут! Конрад решил, что пьян и просто не помнит, когда и с чего это он так наквасился.