Текст книги "«Конрад Томилин и титаны Земли» «Плато»"

– Амбиций у меня нет, но есть вопрос, – заметил Конрад.

– Что за вопрос такой? Ну-ка?

– Правда, что могила исцеляет от горбатости?

– Ну… – Сатана задумался. – Я такого, честно говоря, не припоминаю… Что ж, раз у тебя ко мне нет просьб, пожалуй, я пойду… Так что?

– Да, прощайте. Спасибо, но прощайте. Рад был с вами познакомиться… или не рад.

«Только бы он не пошел в сторону деревни, – испуганно подумал Конрад. – Только бы про коммунистов не пронюхал…»

Дьявол уже повернулся было, чтобы продолжить свою дорогу, но остановился, будто мысли Конрада каким-то образом оказались услышаны им.

– Ты от меня что-то скрываешь, – задумчиво заметил он. – Или мне кажется?

«Только бы в голову мне не залез!» – внутри Конрада все затрепетало.

– Я мог бы залезть тебе в голову и узнать все сам, но не хочу. У вас в головах одно и то же. Наглотаешься ваших сокровенных мыслей и чувствуешь потом себя таким же ничтожеством, что и вы. Тьфу! Видишь, до чего дошло? Господа вы от себя отвадили. Остались интересны только мне. Зато Господь никогда не покинет в мыслях другие свои создания, которых он любит даже больше людей, – поверь уж мне, хоть черту верить и не принято.

– Что еще за любимчики такие?

– А мы.

– Хм… – скептически промычал Конрад, копаясь в своих разрозненных знаниях по данному вопросу. – Разве это Он создал чертей?

– Ну, меня-то точно создал он. А чертей – уже я. Выходит, он им дедушка. Родной.

– То есть… если Он нам родитель и вам родитель, выходит, мы – родственники?

С лица дьявола исчезла ухмылка. В глазах его тусклым светом заметалась тоска.

– Выходит… – не стал отпираться он. – Это что же, получается, я все это время строил козни супротив собственных родственников?! Хотя… только так с родственниками обычно и поступают, а? И не мне напоминать об этом тебе, человеку.

Сатана довольно расхохотался: в итоге все сошлось, и он оказался прав.

– А чем докажете, что Творец вас любит больше?

– Ну как же: черт ведь за двух человек идет. Во как!

– Это из чего же вы заключили?

– Ну, сам посуди: муж и жена = одна сатана.

– Погодите. Это же пример из курса арифметики.

– Он и для курса истории сгодится, и теологии, и… и обществознания, и культуры и бескультурья быта. Любого курса.

– Не нравится мне, что он здесь вдруг объявился, – заметил Конрад Слезарю после того, как, выговорившись, дьявол направился по одной из боковых тропинок неспешным прогулочным шагом, картинно останавливаясь и словно наслаждаясь пейзажами. – Как думаешь, он тебя не заметил?

– Не знаю, но все время, что он здесь стоял, меня будто что-то держало за горло и давило, давило, душило…

– Ты все-таки пока не уходи: постараюсь достать тебе в дорогу провианту.

Конрад вновь бросил тревожный взгляд на тропу, чтобы удостовериться, что Сатана направляется в сторону, противоположную деревне, но тот в те несколько секунд, что он отвлекся на разговор с невидимкой, как сквозь землю провалился.

На площади перед клубом Конрада встретило столпотворение. Все взволнованно гудели, напирали друг на друга. Всклокоченность волос и бород превышала все мыслимые пределы.

«Опять драка? Когда ж они работать-то успевают? Каждый день у них то праздники, то драки», – невольно подумалось ему.

Но нет, драки не было и в помине. Сквозь частокол голов Конрад вдруг заметил в центре толпы Сатану, любезно обменивающегося улыбками и рукопожатиями с ньюбосяковцами. В какой-то момент их взгляды встретились. В глазах дьявола блеснула искра лукавства.

Конрада словно прошил электрический разряд.

– Где Антарих? Антариха не видели? – бросился он в толпу.

– Я видел, – отозвался какой-то мужичонка, сытно икающий и обсасывающий длинный бледный ус. – Пивную он инспектирует: свежее пиво подвезли.

Антарих действительно отыскался в «Магазине разбавленного пива», только, похоже, свежезавезенное пиво разбавить до состояния воды еще не успели, поэтому староста был в возбужденно-веселом настроении и долго не мог понять, о чем толкует такой дорогой его сердцу, но изъясняющийся совершенно непонятно для его ума Конрад.

Конрад в своих объяснениях действительно долго ходил вокруг да около, а скорее даже – елозил и ползал, потому как ходить, пусть и вокруг, и в конце концов не прийти представляется просто невероятным. Конрад же чувствовал за собой вину из-за того, что дьявол, возможно, решил посетить село именно после того, как он каким-то образом выдал свои мысли, а потому никак не решался передать свой разговор с неугомонным Искусителем всего темного и Исказителем всего светлого, что есть в человеке.

– Ну, все! Хватит! – вскричал вконец потерявший терпение старец. – Чтобы я изгнал из деревни путника, да еще такого популярного? Я что, в чужом уме? Ты, верно, перегрелся на солнце, любезный мой Конрад. Отведай лучше прохладного эля и не привередничай. Лично для меня ты всегда будешь гостем номер один.

– Да не путник он вовсе! Вы хоть знаете, кто это? Сатана!

– Сатана… Сатана… Не слышал о таком. Что за черт еще такой?

– Вот именно, что черт! Да еще и всамделишный!

– Так это же и хорошо, что черт. Устроим празднества. Откроем музей.

Конрад поднимал старосту на смех и плакал от бессилия, умолял его и угрожал. Но тот был непоколебим. Спор продолжался бы бесконечно – поступаться своим гостеприимством ради подозрений Антарих не собирался, – но тут стали поступать новости, одна тревожней другой.

Поначалу в пивную в поисках старосты ворвалась супруга Деколониха, самого зажиточного селянина, с вестью о том, что ее куры в одночасье потеряли аппетит и перестали клевать деньги, которыми всегда лакомились на обед и не привередничали. Затем сразу несколько человек явились с известием, что коты трусливо спасаются на деревьях от полчищ неизвестно откуда взявшихся крыс и мышей. Руководитель местного оркестра обвинил Сатану в краже душ музыкальных инструментов. Он и его подопечные что есть силы дули в духовые, лупили в барабаны, пилили смычками скрипки, но были не в состоянии выжать из них нечто большее, нежели сиплые стенанья мертвых меди и дерева.

Окончательно же старейшина протрезвел, когда в «Магазин разбавленного пива» вломились Кралих и Постамендих, родители Гномлиха по мужской линии.

– Беда, Антарих! Беда! – перебивая друг друга, затараторили они. – Этот новый скиталец увел с собой Гномлиха. Наобещал, что искусит его. Чего он ему еще-то обещал, Поста? Да, стада оленей наобещал и еще каких-то тварей – скорпионов что ли. Пропал наш мальчик! Пропа-ал!

При этой новости весь хмель из головы Антариха, в которой он чувствовал себя вольготно, выветрился.

– Он был хорошим парнем… – запричитал Кралих. – Таким хорошим… Я ж его всю жизнь как родного любил!

– Почему это «был»? – надвинулся на него Постамендих.

– Ну, теперь же он плохой.

– Эх… ну, ведь точно!.. Пропал наш мальчик…

При этих словах оба родителя зарыдали, вымачивая бороды обильными слезами.

– Это ужасно! – Конрад чувствовал, что вся глубина опасности им еще не открылась, и воскликнул, пораженный внезапной мыслью: – Ведь… ведь… Гномлих не просто пропал – теперь его душа пропала!

– Не переживай, Конрад. Наши души невинны, как души младенцев, – с глубокой уверенностью заметил староста. – Сатане они не достанутся.

– Вы так наивны, Антарих: он к любому найдет подход! И сильной своей стороной слабого места от него не укроешь.

Конрад покинул старосту и двух несчастных родителей в высшей степени смятения. Им двигала мысль, что он – единственный, кто может помочь незадачливому любителю оленей, что он – единственный здесь, кто может говорить с Сатаной почти как равный.

Он спешил на перекресток. Заходящимся в истерике легким не хватало воздуха. В правой ключице что-то беспощадно кололо его острием ножа. Другой нож раздирал ему правый бок. Ноги спутывались и сталкивались друг с другом, будто их было десять и все – чужие. И только одна голова из последних сил старалась не предать, не сдаться, не потерять остроты мысли.

«Надежды вновь встретить черта на перекрестке, конечно, мало, – твердило что-то у него в голове снова и снова, – но надежды встретить его где-то в другом месте еще меньше. Только бы успеть! Только бы успеть!.. Никого…»

Конрад в изнеможении рухнул на колени и принялся возить лицо по сдирающей кожу жесткой, окаменевшей земле.

– Не меня ли ждете? – окликнул его уже знакомый голос с хрипотцой.

Конрад вскочил, дрожа от страха и гнева. В паре шагов от него стоял Сатана, держа за руку Гномлиха. На плече Сатаны покоился мешок. В нем, под аккомпанемент музыкальных стонов, что-то беспокойно дергалось и рвалось наружу.

– Вы лгали мне! – бросил Конрад лукаво поглядывающему на него Сатане. – Вы по-прежнему Князь Тьмы!

– Мой дорогой Конрад, ложь – не порок, когда ты – Князь Тьмы. Ложь – искусство.

– Вы… вы… мошенник!

– Позвольте! Вы, милостивый государь, имеете честь обвинять мошенника в том, что он мошенник. Но это то же самое, что обвинять пахаря в том, что он пахарь. Да, пришел, увидел, наследил – это в моем духе. И что?

– Ну а ты? – набросился Конрад на Гномлиха, который был напуган перекошенным лицом Конрада, но в чем собственно дело, похоже, не понимал.

– Что я? – залепетал Гномлих. – Господин Сатана пообещал покатать меня на санках с оленями. Я покатаюсь – и назад.

– Ты – дурень! Санками и оленями дело не ограничится!

– Да? Будет еще что-то интересное?

Сатана многообещающе осклабился.

– Ты – болван!

– Да что ты раскудахтался? Завидуешь, что ли? Завидуй молча – будь мужчиной. – Гномлих попытался было вырвать руку и уклониться от дальнейших препирательств, но Сатана держал его так крепко, что Гномлих воззрился на него не без беспокойства.

Дьявол же, весьма довольный собой, казалось, и не замечал попыток со стороны Гномлиха высвободиться, а тихо, но вдохновенно напевал себе под нос:

 
Рука-ручонка,
Милый мой мальчонка…
 

– Неужели вам недостаточно уже полученных вами душ? – Конрад, позабывшись, был готов наброситься на Сатану с кулаками. – В Аду остались свободные котлы?

– Ерунда все это, – отмахнулся дьявол. – Полученные и убранные на антресоли трофеи. Все удовольствие в игре. А тут какое удовольствие? Ты их пытаешь, они вопят. Сколько можно? Какое от этого, к черту, удовольствие? Тысячи и тысячи лет уже эти вопли слушаю. У тебя есть любимая песня? Ты ее сколько раз подряд сможешь прослушать? Два десятка раз? А тысячу сможешь? То то и оно. Дорогой мой Конрад…

– Не смейте называть меня своим дорогим Конрадом, а Гномлиха – своим мальчонкой! – взвизгнул Конрад. – Не смейте! И вообще, оставьте это село и его жителей в покое! Человечество от вас натерпелось изрядно. Пора бы вам угомониться наяву, а не в мечтах! Оставьте, говорю вам – прекрасная была деревня, пока вы не перевернули здесь все с ног на голову!

– Ну… ты не прав… – Сатану эта вспышка злобы, казалось, смутила. – Ты что, надеялся, эта повесть станет спокойным и непринужденным антропологическим исследованием какой-то деревни? А вот черта с два!

И при этих словах дьявол и Гномлих с едва слышным щелчком растворились в воздухе, а над одной из тропинок поднялась пелена пыли, предательски указывая направление, в котором столь быстрые, что были невидимы глазу, скрылись беглецы.

«Так… – принялся анализировать только что произошедшее Конрад. – Техникой телепортации Сатана, получается, не владеет… Угу… Но кто же мне поверит, если я об этом заявлю? Меня засмеют и теологи, и не теологи – как их? – ученые, во! Да, и те и другие засмеют. Первые скажут, что я в своей глупости чего-то недоглядел или не понял, вторые – что я в своем ослеплении увидел то, чего не было».

– Ну, дела… – раздался вдруг голос из пустоты.

– Слезарь?! Ты не ушел? Дождался меня!

– Не ушел, – хмуро отозвался Слезарь, – но чувствую, что напрасно.

– Молодчина, молодчина!.. – Конрад засуетился, обдумывая вслух план действий. – Так, во-первых… во-первых, немедленно, сию же минуту отправляемся вызволять Гномлиха. Во-вторых…

– Ну, не знаю… Ты хоть понимаешь, с кем собираешься тягаться? Это такой соперник, что поразит – так насмерть! Но вообще думаю, ты и без меня справишься.

– Куда? – зарычал Конрад на поднявшийся с земли и бодро покатившийся сам по себе велосипед.

Велосипед нехотя вернулся на место.

– Тебе не стыдно? – принялся выговаривать Конрад, уставившись, за неимением лица собеседника, на руль велосипеда. – Ты же невидимый. Лучше для такого предприятия и не придумать.

– Ну, не знаю… Что-то мне твой план представляется несколько сырым. Надо поднять народ. Собрать войско. Толпой спокойнее и надежнее.

– Вовсе и не надежнее: Сатана развеет войско, как пепел по ветру. Его только хитростью возьмешь. И незаметностью.

– Опять ты к незаметности моей цепляешься. Покрашусь я! Или в навозе изваляюсь.

– Ой! А-а! Он еще и говорит! – послышался экзальтированный крик. – Это чудо! Чудо! Говорящий велосипед!

От неожиданности Конрад подпрыгнул. Шагах в двадцати позади стоял на коленях Штирлих. Стоял он, однако, недолго, а повалился наземь и, отбивая поклоны, устремился на четвереньках в их сторону.

– Господин Велосипед! – возопил он, простирая руки к невозмутимо холодному металло-резиновому изделию, которое намеренно бездушно игнорировало проявление к нему самых лучших чувств восторга и преклонения. – Дозвольте мне…

– Встань, дуралей! – нетерпеливо дернулся велосипед.

Штирлих, сконфуженный от подобного обхождения, поднялся, с трудом преодолевая земное притяжение.

– Я не велосипед! – пояснил велосипед.

Штирлих молча уставился на Конрада.

– Это не велосипед, – сказал тот. – Это невидимка.

– Как это, невидимка? А я его вижу.

– Это не велосипед-невидимка. Это человек.

– Как, человек? Я никого не вижу.

– Это человек такой, невидимка. Ты его и не можешь видеть. Его только специальным устройством можно разглядеть.

Штирлих внимательно всмотрелся в пустоту над велосипедом. Пустота молчала и каких-либо признаков разумной жизни внутри нее не подавала.

– А ты его видишь? – спросил он Конрада. – Он какой?

– Ну, какой, какой… Обросший шерстью.

– Обросший шерстью?! А ушки у него кошачьи? Господин Невидимка, а можно вас… потрогать? Ну, пожалуйста! Или я сойду с ума! Пожалуйста-а!

– Да вы и так все с ума посходили! – раздраженно выкрикнула пустота. – Щупай! На! Только быстро!

Штирлих что было силы зажмурился и боязливо протянул руку. Визг девчонки, которая захотела поиграть в страшную, но жутко веселую игру, возвестил о том, что рука цель нашла. Но на этом взвизгивания не прекратились, сообщая округе впечатления Штирлиха от проводимого им тактильного осмотра.

– Ну все, хватит! Надоело! – простонал Слезарь. – Я вам не собачка, чтобы грудку мне чесать. Вы еды с собой взяли? Здóрово – мы, может, на край света отправляемся, а еды взять никто не удосужился!

– Мы отправляемся на край света? – Штирлих с удивлением отпрянул.

– Возможно, что и дальше, – пожал плечами Конрад. – Мы идем выручать Гномлиха. Но тебе идти, думаю, не стоит. Мы и так справимся.

– Очень даже стоит: Гномлих – мой друг! Он бы меня не бросил!

– Ладно, пусть идет, – подал голос Слезарь. – Подождите только минутку, я тут грибы вчера приглядел. Хоть их возьмем в дорогу. Странно… Клянусь, вчера тут были грибочки. Вот здесь. Я их специально оставил, чтоб подросли. Вот и знаки: я на земле ориентир начертил, видите? Здесь они были!

– Грибочки, грибочки… – бормотал Конрад, пытаясь проникнуть в тайну их исчезновения. – Ты не забывай, что это все-таки мыслящие существа.

– А?

– Бэ! У них все-таки голова есть, пусть и не на плечах, а всего лишь на ножке. Они как увидали, что за знаки ты тут рисовал, сразу смекнули, чем дело пахнет, и сбежали от греха подальше.

Слезарь ничего не ответил. Возможно, он застыл в удивлении, мучимый вопросом: а не смеется ли над ним Конрад? Но нам остается только гадать: если удивление и было нарисовано на его лице, узнать об этом не было дано никому.

– Ну? Идемте? – нетерпеливо пришпорил своих спутников Конрад. – В пути наговоримся.

8

И они пошли… Весь день вместе с ними за компанию шел дождь. К вечеру ветер разогнал тучи, осмотрел их работу, но увиденным остался недоволен.

– Лил, лил – не долил, – заявил он неожиданно для всех и пригнал тучи обратно.

Дождь продолжил извергаться с небес до самого утра. Спать в мокрых кустах или в сырой прохладе, свивающей себе гнездо на ночь под елями, было невыносимо, поэтому привала на ночлег не получилось.

Конрад шел первым, выискивая функцией ночного видения тропу и уже почти неразличимые вмятины копыт и увлекая остальных своим решительным шагом. Позади него тащился Слезарь, громыхая велосипедом и кляня всю дружбу, порядочность и принципиальность на свете. Замыкал же процессию, услаждая слух чертыхающихся товарищей сочиняемыми на ходу виршами, Штирлих. Вирши выходили мрачными и имели оттенок беспросветных пророчеств. От них хотелось не идти упрямо на край света, а лечь ничком, горько поплакать и забыться.

Около полудня путники вышли к какому-то странному городу и в своей странности – жуткому. Верхние этажи зданий были как бы растворены в воздухе. Впрочем, тут же выяснилось, что дело здесь не в необычности архитектуры. Здания действительно растворялись в воздухе, словно их пожирало нечто невидимое и неизвестное, о чем путникам и сообщили с ужасом наблюдающие за исчезновением города жители.

– Я уверен, все это неспроста, – мрачно пробормотал Конрад. – Сатана прошел через этот город и наслал на него проклятье. Это в его стиле: пришел, увидел, навредил.

На самих жителей, впрочем, без ужаса тоже было не взглянуть. Одежда на них была полуистлевшей, и, похоже, ее ждала та же участь, что и сам город. Но не это приводило стороннего наблюдателя в содрогание. Какая-то неведомая то ли болезнь, то ли сила невероятно уродовала одни лица и наполняла красотой другие. Происходило это отнюдь не одномоментно, поэтому узнать об этих превращениях трем путникам удалось далеко не сразу.

Поначалу их внимание привлекла рыдающая навзрыд дурнушка.

– Мы можем вам помочь? – осведомился остановившийся рядом с ней велосипед.

– Мне никто уже не может помочь. Никто! Посмотрите, во что я превратилась. А ведь я была первой красавицей города!

Через несколько минут друзьям попалась еще одна захлебывающаяся слезами девица с лицом редкой непривлекательности.

– Вы, наверное, были второй красавицей города? – сочувственно поинтересовался у нее велосипед.

– Ага, щас! Первой я была. Красавицей из красавиц!

Тут на трех наших искателей приключений наскочила дева небывалой красоты и, поцеловав двоих их них, восторженно прокричала:

– Смотрите! Смотрите на меня, мужчины! Любуйтесь мною, как не любовались никогда! Все, все, что было прекрасного у меня в душе, теперь написано на лице! Как это изумительно! Как это дивно!

И, рассмеявшись, дева побежала очаровывать собой прочих мужчин города.

– Ведьма! – дружно крикнули ей вслед две пришедшие в негодность красавицы.

– Хм… – Штирлих проводил нежданную чаровницу взглядом. – Ты уверен, что здесь побывал именно Сатана?

Конрад не успел ничего ответить: улица вдруг наполнилась видеовизорами, бытовыми приборами стирки и глажения белья, тренажерами и более мелкими изделиями инженерной мысли и коммерческого гения. Впереди всей этой толпы несся, задыхаясь и превозмогая страхом потерю сил, растрепанный человечек.

– Ты всегда нас хотел… Бери нас, бери! – кричали преследователи.

– В мечтах хотел. В мечтах! – парировал преследуемый. – И не в таком количестве!

– А что количество? – воскликнула одна из трех десятков стиральных машин, и вся толпа остановилась, чтобы оглядеться и пересчитаться. – Будем жить дружно.

– У меня в квартире столько места нет!

– Вы полюбуйтесь, какой нахал! Мечтал, мечтал, а как до дела дошло, дал обратный ход. Ты – не мужик! Ты – тряпка!

– Ну и пусть тряпка! – огрызнулся мужичонка, скрываясь за углом.

Но этот ответ никого из преследователей не устроил, и передвижной техмаркет вновь бросился в погоню.

– Все-таки Сатана, – уверенно заявил Слезарь.

– Ну, не знаю, – не согласился Штирлих. – Думаю, всему можно найти научное объяснение. Просто многому оно пока не найдено.

– Эх, сейчас бы хоть какой завалящий бутерброд… – вздохнул Конрад, мечтательно проводя взором отставшую от крупногабаритной техники стайку пищевых принтеров.

– Воровать не буду! – тотчас с небывалой яростью отозвался Слезарь.

Конрад и Штирлих с удивлением, смешанным с любопытством, повернулись в его сторону. Неподвижный воздух и застывший в миролюбивой позе, склонив слегка руль набок, велосипед ничем не выдавали клокочущий в душе невидимки огонь.

– У меня и в мыслях такого не было, – заверил его Конрад. – А у тебя, Штирлих? Видишь, и у Штирлиха воображение не настолько развито. Я просто собирался попросить у кого-нибудь еды, – Конрад повернулся в сторону торопящихся мимо жителей и срывающимся на фальцет голоском выкрикнул: – Подайте!.. Кха! Кхе-кхе… – он словно подавился; голос прервался и затих. – Интересно, а Христа ради еще подают?

Мольбы Конрада о трех завалящих бутербродах не нашли в жителях гибнущего города никакого участия. Однако обвинять их в жестокосердии было бы ошибочным. Часть жителей была объята безумием и напрочь забыла само значение слов «бутерброд», «еда» и «перекусить». Те же, кто оказались безумию не по зубам, демонстрировали пугающую безучастность ко всему происходящему, а потому были столь же бесполезны, что и первые.

Наконец рысканье по улицам привело трех незадачливых путешественников к зданию с многообещающим названием: Салон «Магия Взгляда».

– Та-ак… Нам непременно надо сюда зайти, – настоятельно заявил Конрад.

– Думаешь, надо? – в вопросе Штирлиха читались безграничная вера в рационализм и столь же беспредельный скептицизм по отношению ко всему непостижимо-мистическому.

– Наука наукой, а бывает, что от магии толку больше. Я теперь не только в силу воли и в силы природы поверю, а и в сглаз, и в царевну-ватрушку. Раз божественные и дьявольские силы все-таки существуют, то и магии здесь самое место.

Сеанс магии продлился полчаса. По прошествии этого времени Конрад и Штирлих, в конечном счете понявшие, что к чему, стояли с потерянными лицами у дверей салона. Их веки пылали свежим перманентным макияжем.

– Ну, мои чаровницы, – подытожил результаты сеанса Слезарь, – теперь осталось только где-нибудь женское платье для вас достать.

– Смейся, смейся… – буркнул утробным голосом Конрад и уныло побрел прочь.

– Подожди! – окликнул его Штирлих. – Вон какая-то забегаловка. У них-то еда должна найтись.

– Думаешь, нас накормят?

– Не вижу, что может этому помешать, если городу так и так пропадать.

Несмотря на грядущее светопреставление, несколько столиков в бистро оказались занятыми. Официант-андроид как раз принимал заказ у компании из четырех человек по соседству со столиком, за которым расположились наши путешественники.

– Как обычно? – поинтересовался официант.

Компания молча переглянулась и также молча закивала головами. Официант пометил у себя в блокнотике: «Как обычно» – и, откланявшись, отправился за заказом. Через минуту он вернулся с четырьмя бутылками и таким же количеством рюмок.

Официант откупорил первую бутылку, наполнил первую рюмку и опрокинул ее в себя. Почавкав и одобрительно кивнув, он вновь наполнил рюмку и придвинул ее к одному из клиентов. Затем он переместился за спину второго клиента и проделал ту же операцию с его бутылкой и рюмкой. После того как все четыре бутылки были продегустированы и вверены попечению посетителей, официант повернулся к столику, за которым расположились Конрад, Штирлих и Слезарь.

Просканировав информацию о нулевых личных счетах путников, андроид с безразличием отвернулся и направился к барной стойке.

– Эй! И погрызть чего-нибудь! – бросили ему в спину из соседней компании.

Официант вернулся с тарелкой сосновых шишек, которую и водрузил с вызывающим звоном фарфора в центр стола.

– Эстафета олимпийского огня! Эстафета олимпийского огня! – крикнул кто-то.

Все прильнули к окнам. По улице бежал факелоносец и дюжина сопровождающих. Вокруг них суетилось около сотни видеооператоров и журналистов.

– Ты смотри, а? Факел один, а сколько с него народу кормится, – неодобрительно заметил кто-то.

– Это ладно. Им бы огонь-то поубавить, – зацокал в ответ другой голос, – а то уже три города и семь деревень спалили с этой эстафетой.

Из факела действительно вырывался неоправданно мощный сноп пламени, растекавшийся шлейфом по воздуху и опаляющий брови и шевелюры спортсменов из группы сопровождения.

Участники эстафеты исчезли. Все вернулись на свои места.

– Э-э… Любезный… – неуверенно начал Конрад, пальцы поднятой правой руки которого сплелись в нелепый клубок, коим они, вероятно, надеялись повторно привлечь внимание официанта.

Официант не шелохнулся.

– Эй! – окликнули Конрада и его спутников из угла зала. – Идите сюда. С кроссвордом нам поможете – угостим вас.

Конрад, Штирлих и не выпускающий из рук велосипеда Слезарь тотчас поспешили на дружеский голос.

– Что у вас, господа? – спросил Конрад двух изрядно подвыпивших посетителей, склонившихся над листом сборника электронных кроссвордов.

– Слово из пяти букв, – пояснил один из них и выжидательно вперился мутным взором в лицо Конраду.

– Из пяти?.. – Штирлих, переглянувшись с товарищами, задумчиво почесал щеку. – Хм… Слово?..

– Ха… – неуверенно отозвался один из любителей кроссвордов и просчитал по буквам: – «С-л-о-в-о». Подходит! Так, пишу: «С-л-о-в-о». Теперь… Слово из шести букв?

– Из шести? – растерялся Штирлих. – Не знаю.

– «Н-е-з-н-а-ю». Ха! Подходит… Молодец: соображаешь. Теперь… Слово из восьми букв?

– Подходит, – уверенно выдал Штирлих.

– «П-о-д-х-о-д-и-т». Ты смотри – подходит. Официант, две порции за наш счет!

– Нас трое, – уточнил Штирлих.

– Официант, три порции.

Официант хмыкнул, но принес две бутылки пива и фляжку машинного масла, которые были им должным образом продегустированы и оставлены на столе в распоряжении изголодавшихся путников.

– Шишки заказывать будем? – поинтересовался Слезарь.

Однако заказать что-либо еще никто не успел. Мимо окон питейного заведения медленно проплыл муниципальный ё-молёт, из репродуктора которого раздалось:

– Внимание, внимание! Всем гражданам города срочно прибыть на операцию в центральную больницу! В связи с последними событиями Мэрией принято решение подвергнуть горожан пластическим операциям. У всех наших жителей отныне будут одинаковые лица. Это даст им равные шансы на личное счастье: определяющим станет не внешность, а душевные качества. Люди будут стремиться быть добрее, душевнее. Это поможет нам сделать большой шаг вперед в построении идеального общества. Внимание, внимание! Всем гражданам города срочно прибыть…

Во всеобщем тягостном молчании протекла минута. В течение этого времени каждый пытался осмыслить будущее готовящихся перемен. Наконец кто-то прочистил горло и вымолвил:

– А что? Есть, знаете ли, определенный…

Закончить он не успел. За окном вновь появился ё-молёт, быстро улепетывающий в обратном направлении. Из репродуктора зазвучал настоятельный приказ:

– Внимание, внимание! Всеобщая эвакуация! Всем немедленно покинуть город в связи с пожаром! Внимание, внимание! Всеобщая эвакуация!..

Посетители бистро высыпали на улицу. Мимо них сплошным потоком спешили люди, андроиды, ё-молёты и бытовые приборы. Их преследовал вал огня, пожирающего даже бетонные дома и брусчатку. Пытаться спрятаться от него – да и бороться с ним – было бы безумием. Не теряя времени на раздумья, клиенты питейного заведения, возглавляемые официантом, бросились прочь.

В какие-то двадцать минут город был выжжен дотла. Это был не веселый огонь туристического костра и не уютное пламя домашней печи. Еще вздымающиеся отдельные огненные снопы указывали на то, что кое-где пламя своего жуткого дела не довершило. Но это ничего не меняло: самого города более не существовало. На его месте простирался обугленный пустырь. Ветер, дувший со стороны пепелища, наполнял воздух жаром и копотью.

– У-ух! О-о! – простонал Слезарь, когда он и его товарищи оказались на безопасном расстоянии от пожарища и могли, обернувшись, наблюдать с гребня поросшего редкими сосенками песчаного холма за расстилавшейся у них перед ногами картиной местного апокалипсиса, хотя, собственно, наблюдать было уже не за чем. – Ух! А?

– Слушай, – вздымая ребра, словно загнанная лошадь, прохрипел Конрад. – Там тысячи людей сгорели, а ты… ты тут радуешься. Разве что не пляшешь!

– Я не радуюсь. Я этого не говорил!

– А и не надо ничего говорить: я знаю эти вздохи. Это был вздох облегчения!

В течение последующих двух часов пути Слезарь и Конрад обиженно помалкивали и не произнесли ни слова. Отдуваться разговорами, вернее монологами, пришлось жалостливо позвякивающему на неровностях велосипеду и Штирлиху, который из боязни вызвать гнев товарищей и на себя, ограничивался односложными восклицаниями.

– О-о, гриб! – раздался наконец голос Слезаря.

Штирлих, мучимый, как и остальные, настоятельными напоминаниями о себе пустого желудка, куницей бросился к запримеченному Слезарем боровичку. Беспечный боровик неосмотрительно прикорнул под теплым солнышком, поэтому приближение голодной компании застало его врасплох.

– Не, ребят, его уже до нас съели, – разочарованно констатировал Штирлих.

Из разломленной шляпки гриба на путников мрачно поглядывали бусинки черных глаз, и если бы не набитые внутренностями боровичка рты, то потревоженные за трапезой червячки наверняка сорвались бы на крик: «А ну, положь на место!»

По счастью, разочарование трех товарищей не было долгим. Уже через пять минут тропу им перегородил еще один гриб. Высокий, мощный и горделивый, прятаться от кого бы то ни было он решительно не собирался. Наоборот, во всем его виде сквозили такие дерзость и вызов, что оробевший велосипед объехал его стороной.

– Слишком он… большой. Наверняка, трухливый или червявый, – объяснил Слезарь поведение велосипеда остановившимся перед грибом спутникам.

– Нет, не червявый, – Штирлих продемонстрировал разломленную пополам шляпку.

– Ну, значит, ядовитый.

Конрад просканировал мякоть гриба код-распознавателем:

– Не ядовитый, а какой-то «условно-съедобный гриб».

– Условно-съедобный? Это как? Съел – и вроде как не ел? Или не ел, но вроде как наелся?

– Понятия не имею.

– Хватит болтать. Давайте уже съедим хоть что-нибудь. – Штирлих разломил шляпку на три части. – Я, как и любой человек, родившийся в городе, в грибах отлично разбираюсь. Этот вполне съедобен.

И, чтобы у Слезаря с Конрадом отпали последние сомнения, он зачитал в мгновение родившийся у него стишок, описывающий мучения и удачу грибника:

 
Бывает, ходишь, ходишь…
Ничего не находишь.
А бывает, пошел —
И сразу нашел.
 

Дразнящие друг друга кукишами стенки желудков трех путников приняли гриб на ура. Однако самому грибу подобное отношение к его стати и самоуважению по вкусу не пришлось, и он принялся разбавлять желудочные соки соками собственного производства. По истечении получаса наши герои почувствовали, что, похоже, с грибом у них вышел конфуз, однако сам гриб идти на компромисс уже не желал.