Текст книги "Пехота Апокалипсиса"

И было бы очень правильным, если бы майор Ильин оказался там же, да еще в сопровождении своей группы...

– Как,– удивился голос,– разве я вам не сказал, что остатки вашей группы сейчас находятся всего в десяти километрах от вас? На бывшей базе Террвойск, а ныне в специальном лагере? Не сказал? Склероз. Ну да ничего страшного. Можете прямо сейчас собрать свои вещи, сесть в свою машину и ехать на базу. Там вам надлежит вызвать начальника охраны... только не перепутайте, не начальника лагеря, а начальника охраны – это принципиально. Начальника охраны зовут майор Ковалев. Вам достаточно будет представиться. И ни в коем случае не трогайте... и даже не пытайтесь... начальника лагеря. «Паук». Объяснять не нужно?

– Не нужно.

– Отлично. Снаряжение для вашей группы в одном из ангаров базы. И там же – фургон. Такой, знаете, для дальних перевозок... Знаете. Не тот, через который вы попадали на станцию, но очень похож. И принцип действия – тот же самый. Входишь, идешь, проходишь сквозь кольцо и оказываешься в нужном месте. В данном случае – в таком же фургоне, но неподалеку от Понизовки. Ваш помощник, Алексей Трошин, там уже как-то бывал, район более-менее знает. Вот, кажется, и все.

– Ни хрена не все,– сказал Ильин.– Абсолютно не все. Это значит, пока я вместе с этим вашим майором Ковалевым буду снаряжать мою группу, начальник лагеря, «паук» этот самый, будет терпеливо ждать?

– Не будет. Он будет вам всячески помогать. Окажет содействие и прикроет, если что. Теперь все?

– И теперь не все. Что будет с моими людьми?

– Вы вместе с ними отправитесь...

– Не прикидывайтесь идиотом, я о батальоне...

– А я вам о вашей жизни и, возможно, спасении всего человечества.

– А мне насрать на спасение человечества.

– А на собственную жизнь?

– И на собственную жизнь, если угодно. Я командую батальоном. Пусть батальон ублюдочный, пусть я попал на это место в результате каких-то махинаций, но эти люди – мои подчиненные. И я за них отвечаю...

– Перед кем? Передо мной? Это ведь я вас сюда прислал... И я...

– Перед собой. Ясно? Перед собой я отвечаю за них...

– Вы не поняли... Ничего не поняли. Вы за них не отвечаете. Вы ничего не можете сделать, потому что... ну, не зависит от вас это. Они все уже, считайте, умерли... убили друг друга... я могу вам это объяснить, но нет смысла... даже если вы их вот сейчас спрячете в глубокий бункер, они все равно погибнут через несколько часов...

– А почему я должен вам верить?

– Да не верьте вы мне. Только сделайте, как я вам сказал. И тогда у человечества появится шанс. Сделайте.

– Человечество... это для меня слишком много. Человечество не вмещается у меня в мозгу и, если хотите, в сердце. Я не могу жалеть одновременно шесть миллиардов человек. А вот этих пацанов, собранных, как вы мне объяснили, на убой, я жалеть могу...

– А Трошина своего вы жалеть можете? Людей из своей группы? Давайте оперировать доступными вам величинами. Трошин и с ним двадцать три бойца вашей бывшей группы – или пятьдесят человек, о которых вы еще три дня назад не знали ничего? Взвешивайте.

Ильин хмыкнул.

– Не хрюкайте, а выбирайте,– потребовал голос.– Это не шутка и не тест – это необходимость сделать выбор.

– Не вижу выбора. Трошин и мои люди – в лагере. Как я понимаю, уже месяц. И свободно могут оставаться там...

– Не могут. У них есть всего пара дней. Даже, возможно, меньше. Я не могу вам объяснить всего... Не могу... Каждое слово, произнесенное мной или вами, может оказаться приговором...

– Всему человечеству,– подсказал Ильин.

Он понимал, что голос не врет. И точно так же понимал, что всей правды этот знакомый голос не говорит. И никогда не скажет.

Ильин решил, что выбор сделан. И не собирался менять свое решение.

– И вы готовы расхлебывать последствия своего решения? – словно услышав мысли Ильина, спросил голос.– Если в результате...

– Я готов,– сказал Ильин.– Я буду выполнять что-либо для вас, если мой батальон...

– Вы себе кажетесь очень сильным и умным? – спросил усталый голос.– Вам кажется, что можете что-то выторговать у меня? Заставить, изменить, не допустить... Вы так думаете?

– Никак я не думаю.

– Думаете...– протянул голос.– Думали. А вот сейчас вы думаете, что, кажется, все получилось... Клиент поплыл, и вот сейчас вдруг родится компромисс...

Ильин зачем-то отвел взгляд от кадропроекции, хотя никого в ней не было, только легкие сполохи, золотистое на голубом.

– Мне один человечек рассказывал, давно...– Теперь голос был нейтральным, словно бесцветным.– В детстве он никак не мог выбрать одно из двух. Просто будто Буриданов осел. Если ему давали два яблока, он мог часами смотреть на них, не решаясь выбрать... Это даже стало развлечением для гостей – маленький мальчик, тоскливо глядящий на две одинаковые конфеты, два одинаковых апельсина... Но вот однажды, получив очередные два яблока, мальчик посмотрел в глаза подарившему дяде, подошел к окну и выбросил одно из яблок. А второе съел...

Голос затих.

Ильин тоже молчал, ожидая продолжения. Он понимал, что продолжение непременно будет. Такие истории всегда имеют продолжения, мораль, переходящую из прошлого в настоящее. Обычно эти продолжения начинаются с «вот и вы...».

– Вот и вы,– сказал голос,– держите в руках два яблока, не можете сделать правильный выбор...

– Послушайте,– перебил Ильин.– Почему именно я? Почему все это крутится вокруг меня? Просто оставьте меня в покое, дайте подохнуть или выжить...

– Почему вы?.. Именно вы? Да ничего подобного! Откуда такой эгоцентризм? Все из-за вас! Чушь какая! Вы один из вариантов. Всего лишь. Один из сотни. Из тысячи. Каждому мнится, что все крутится вокруг него... Ничего подобного. Не поедешь ты в Понизовку – хрен с тобой. Включится другой вариант, третий, сто пятьдесят седьмой... Даже если ты сейчас пустишь себе пулю в лоб... все равно накроется этот батальон, а Трошин и другие все равно уберутся из лагеря и не смогут...

Ильину показалось, что голос сейчас сорвется на крик, но тот вдруг успокоился:

– Я помогу тебе сделать выбор. Это не так сложно, как тебе кажется. Одевайся.

– Не понял.

– Я говорю – одевайся. Куртку, ботинки... Собери самое необходимое. У тебя есть пять минут.

– А если я сейчас подниму батальон по тревоге?

– Для этого тебе все равно понадобится одеться. Время идет.

Ильин начал торопливо одеваться. Не выскакивать же, в самом деле, на мороз в исподнем.

– Две минуты,– напомнил голос.

Ильин надел шапку, сунул инфоблок и пистолет в карманы куртки, вышел из палатки.

В лицо наотмашь ударила мелкая ледяная крупа. Ильин зажмурился, прикрыл лицо рукой.

– Пять, четыре, три...– Из кармана голос доносился глухо.

Ильин оглянулся, пытаясь понять все-таки, что сейчас произойдет, откуда это появится...

– Началось,– сказал голос.– Вот сейчас – уже началось. Уже трое. Пятеро. Одиннадцать человек. Теперь – офицеры...

Ильин бросился к офицерской палатке.

– Можете не спешить. Там уже все...

Ильин рванул полог и замер. В лицо ударил запах крови.

– Двадцать пять человек... двадцать семь... тридцать...

– Батальон! – крикнул Ильин.– Тревога! В ружье!

Справа мелькнула тень, Ильин обернулся, вскидывая пистолет.

– Товарищ майор! – выкрикнул набегавший прапорщик Морозов.

Начальник караула, узнал Ильин.

– Всех поднимай! – приказал майор.

– Есть! – Прапорщик побежал к палатке второй роты.

Что-то здесь было неправильное, вдруг понял Ильин. Начальник караула не может тут быть один. Только вместе с двумя солдатами из бодрствующей смены караула. А он один...

И тут со стороны палатки первой роты ударил автомат.

Длинная очередь, патронов на двадцать. А потом несколько скупых, сдвоенных.

Кто-то закричал, и майор бросился на крик, понимая, что опоздал, что так кричать человек может только перед смертью...

В лицо Ильину, ослепляя, ударил луч фонаря.

Ильин нырнул в сторону, словно уходя с линии прицела, вскинул пистолет, но не выстрелил.

Он не знал, не мог видеть, кто именно сейчас пытается нашарить его лучом фонаря в темноте, это мог быть кто-то из солдат, враг не стал бы вот так выдавать себя...

Бревна. Ильин с трудом удержал равновесие, взмахнул руками, и, словно подчиняясь взмаху его рук, взорвалась граната. Потом еще одна.

Фонарь погас.

Вспышки разрывали темноту, разбрасывали в стороны горящие ошметки брезента и каких-то тряпок, одна за одной, одна за одной...

Ильин сел на бревна, зачерпнул левой рукой снег и вытер лицо.

Он должен был действовать. Стрелять, рвать уродов голыми руками... и не мог. Ильин не испугался, нет. Он просто никогда раньше не попадал в подобную ситуацию, никогда не чувствовал такой вот беспомощности...

Не было страха. Была простая мысль. Очень простая.

Это ведь он сам. У мальчика забрали одно из двух яблок. Забрали и раздавили. Мальчик думал, что сможет найти компромисс...

Взрывы прекратились.

Как пронзительно свистит ветер между деревьев! Горящие ящики освещают пространство вокруг майора.

– Слышишь меня, Ильин?

Ильин достал из кармана инфоблок. Руки дрожат – это плохо. Майор не любит, когда у него дрожат руки.

– Ты так себе это представлял? – спросил голос из инфоблока.

– А я ведь тебя постараюсь найти,– сказал Ильин.

– Само собой,– не стал возражать голос.– А пока постарайся найти прапорщика Морозова. Он прятаться не станет, он получил сейчас приказ выполнять твои распоряжения. Морозов думает, что ты в курсе произошедшего... Никуда не уходи. Сейчас ты увидишь продолжение. Не дергайся, тебе ничего не угрожает.

Из темноты появились силуэты. Трое... Четвертый подошел справа, от машин.

Все четверо остановились перед Ильиным.

Сержант и трое рядовых. Комбат не успел запомнить их фамилии.

У сержанта и одного из рядовых – автоматы. Стволы направлены вниз. Руки остальных двоих в чем-то черном, лаково отблескивающем в неверном свете.

Похоже – кровь.

Сержант медленно отстегнул от автомата магазин, бросил в снег. Достал из подсумка новый, пристегнул к автомату. Передернул затвор.

Сделал шаг вперед, развернулся через левое плечо.

Солдаты стоят неподвижно. Они видели, как ствол автомата поворачивается к ним, но ничего не сделали.

Не попытались.

Даже после того, как пуля пробила голову одному из них.

Выстрел – солдат падает навзничь.

Пауза.

Сержант, не опуская автомата, словно выбирает, кого убить следующим.

Еще один выстрел – снова в лицо. Падает второй солдат. Третий, с автоматом, терпеливо ждет, когда очередь дойдет и до него.

Выстрел.

Сержант роняет автомат. Даже не роняет, скорее отбрасывает его от себя, словно испугавшись. Или обжегшись.

– Не хотите вмешаться? – спросил голос из инфоблока.

– Рукавишин! – позвал кто-то из темноты.

Сержант повернулся всем телом на голос.

– Ты еще не все закончил, Рукавишин! – Из темноты в освещенный круг вошел прапорщик Морозов.– Я ведь тебе говорил: убьешь всех, потом выстрелишь в себя. Возьми автомат!

Сержант качнулся. Замер, словно парализованный.

– Подними автомат, Рукавишин! – Морозов подошел ближе, стал справа от Ильина.– Он сейчас, товарищ майор. Сейчас он застрелится. Рукавишин!

Сержант резко наклонился, нашарил автомат.

– Давай,– сказал Морозов,– дуло в рот и нажми на спуск.

– Прекратить.– Ильин вдруг словно очнулся.– Немедленно прекратить!

– Да что вы, товарищ майор? – удивился Морозов.– Нужно все зачистить. Этот – последний из наркош. Это он что-то упрямится... Первый раз такое у меня... Ничего, сейчас.

Сержант поднес ствол к лицу.

– Я сказал – прекратить! Рукавишин – отставить! – Ильин наконец встал с бревен.– Брось оружие!

Рукавишин нашарил спуск.

Ильин шагнул к сержанту, протянул руку, чтобы отобрать оружие. Выстрел – сержант еще две или три секунды стоял на ногах, потом упал.

– Вот и хорошо! – сказал Морозов.– А то я уж думал, что придется самому его пристрелить. То ли он мало этой зеленой дряни выжрал, то ли я устал... Четверых удержать – это не просто так. Это не хухры-мухры! Такую работу сделали, да еще почти вслепую... Я – молодец!

– А он молодец! – подтвердил голос в инфоблоке.– Он вам еще не надоел?

– Я тут пока пройдусь, добью, если кто уцелел,– сказал Морозов.– Эти зеленые могли и прозевать... Я быстро.

Прапорщик Морозов успел сделать три шага. И умер.

Ильин спрятал пистолет в карман куртки.

– Сейчас садитесь в машину и езжайте к спецлагерю,– сказал голос.

– Я сейчас пошлю тебя...

– Вы ведь сами выбрали, товарищ майор. Я предупреждал. А теперь вы хотите еще раз ошибиться? Думаете, в случае с вашими бывшими подчиненными выйдет как-то по-другому?

– Хорошо,– сказал Ильин, подумав.

– Вот и отлично! Браво. Значит, вы вместе со своими бойцами отправляетесь через кольцо в автофургоне к Понизовке. Там находите Грифа... или дожидаетесь его... и рассказываете о космической станции, о тех двоих, что это они стоят за всем этим... и скажите, что они знают о том, что с ним произошло десять лет назад. И самое главное – они знают, как остановить грядущую катастрофу. Запомните?

– Запомню,– сказал Ильин.– Только и ты запомни...

– Давайте мы опустим вашу угрозу. Запишем, что вы обещали меня найти и убить, и подведем черту. Согласны?

– Согласен.

– Замечательно. Чуть не забыл... Когда будете общаться с начальником лагеря, можете обращаться к нему просто – «Пастух». Он поймет и не обидится.

Инфоблок выключился.

Старший откинулся в кресле и закрыл глаза.

Это Ильину показалось, что его инфоблок выключился, на самом деле хитрая машинка продолжала держать кадр, можно было видеть, как Ильин мечется между палаток и машин, щупает пульс, пытается услышать дыхание...

При желании.

Странные рефлексы у этого профессионального убийцы. Все время норовит спасать чужие жизни.

Он и с Грифом-то поссорился из-за этого. Очень надеялся, что свободный агент вмешается, возьмет грех на себя, снимет груз с ребят Ильина...

А тот не вмешался. Не мог. На самом деле – не мог, но Ильин не поверил. Решил, что агент специально мажет его и его людей кровью...

Старший протянул руку к голопанели, переключил воспроизведение на запись. Все это можно будет посмотреть потом, когда сердце наконец отпустит. И дыхание восстановится.

Старый он уже.

Слишком старый для всего этого.

За время этих разговоров с майором Ильиным трижды включался медблок, трижды металлическое щупальце делало инъекции, но боль не уходит, а остается рядом. Продолжает держать холодную руку на его сердце.

И трудно дышать.

Подохну я скоро, подумал Старший. Может быть, поэтому и решил поступить именно так, а не иначе.

Хотя вряд ли это поможет. Остановить апокалипсис невозможно. Сценарий утвержден, билеты проданы.

Но, с другой стороны, если есть хоть один шанс, мизерный, исчезающе маленький... если есть люди, которые готовы бороться...

Может, стоить дать им шанс?

Старший встал с кресла и подошел к двери. Диафрагма открылась.

Появилась вдруг мысль – пойти прямо сейчас к Младшему, разбудить, рассказать о том, что решил сделать, о том, что уже успел сделать втайне от него, и услышать в ответ...

А что он, собственно, хочет услышать в ответ?

Давай сделаем это вместе? И это будет означать, что не только и не столько близость смерти подтолкнула Старшего... что есть смысл в его поступках и надеждах...

А если Младший просто засмеется ему в лицо. Убить не сможет. Плюнет?

Или все-таки ударит. И бросится в центр Управления, и отдаст приказ... «паукам», Клееву, черту, дьяволу... зальет кровью все, до чего дотянется...

Он же сумел выманить у постамериканцев сохранившиеся боеголовки. Отдал им в аренду через Клеева полторы сотни «летучих рыб», а в залог взял остатки американского ядерного оружия.

Гавайи и Аляска повелись, ведь боеголовки у них взяли на время, для того только, чтобы гарантировать неприменение ядерного оружия при высадке и столкновении с Кораблями, Братьями, канадцами или мексиканцами.

И никто не рискует, ведь опасные игрушки, гарантировавшие все это время независимость осколков США, будут храниться на территории посольств России. А то, что в подвалах посольств есть такие забавные золотистые кольца – это тайна высшей категории. И то, куда через эти кольца можно боеголовки отправить,– тайна высшей категории...

Нет, Младший молодец. Младший подрос, заматерел. Младший умеет много чего! Наверняка он что-то держит в рукаве, чтобы прижать, если понадобится, своего напарника.

Нельзя рисковать, наверное.

Старший медленно пошел к своей комнате. Наверное, конструкторы станции все-таки правильно сделали, разместив помещения так далеко друг от друга.

Есть время подумать по дороге. Вспомнить, как все началось...

Вечер. Поздний вечер. Или не поздний? В январе темнеет рано... А это было именно в январе. Он поехал девятого января на дачу... какого черта он туда поехал? Не помнит уже. За чем-то, что показалось настолько важным, что ради этого можно было вытерпеть и полтора часа в электричке, и четыре с половиной километра вдоль заледеневшей дороги...

На перроне он вышел единственный из всей электрички, постоял, тоскливо глядя вдогонку уходящему поезду...

Вот странно, зачем поехал на дачу – вылетело из головы напрочь, а вот тоскливое чувство одиночества, какой-то потерянности, охватившее его в тот момент, когда с шипением захлопнулись двери электрички, осталось с ним до сих пор.

Или это он обманывает себя задним числом, придумал себе предчувствие, а тогда просто материл себя за то, что теперь придется продираться сквозь мороз и снег...

Старший остановился и хрипло рассмеялся.

Вспомнил. Вот сейчас вдруг вспомнил. Он же за диском ехал. За своей нетленкой. Он все лето две тысячи шестого года провел на даче, стуча по клавиатуре своего позорно древнего ноутбука в целях написания нового романа.

По привычке скопировал текст на диск, диск оставил на даче, а с ноутбуком поехал домой, не заладилось с издательством, то ли отказали в авансе, то ли что-то еще такое... потом уехал с горя отдыхать за моря... потом издательство проснулось, попросило текст – и чтобы быстро, до конца январских праздников,– он сунулся в компьютер, обнаружил, что текст куда-то делся, испарился...

Да, и вот за этим он и поехал на дачу.

Тогда это было таким важным! А потом оказалось, что неважно уже ничего, кроме жизни.

Выбор – жить или подохнуть.

Не так!

Отобрать жизнь у другого или подохнуть.

Электричка ушла, он тяжело вздохнул, поднял воротник куртки, поправил шарф и двинулся к дороге. Был еще шанс, что попадется попутка. В обычное время там было довольно оживленное движение. В обычное время.

А девятого января нормальные люди приходят в себя после седьмого и готовятся к четырнадцатому.

И он шел вдоль дороги, как требуют правила – по левой стороне. Шел-шел... А потом неожиданно, когда он уже был уверен, что придется идти пешком до самого дома, рядом остановилась машина.

– Добрый вечер! – сказал молодой развязный голос.

– Вечер добрый,– ответил он.

– Не подскажете, куда тут сворачивать к Дачному,– спросил водитель.

– Мне как раз туда.

– Что вы говорите! – удивился водитель.– Садитесь, показывайте.

От водителя явственно тянуло недавно выпитой водкой, садиться к пьяному в машину не стоило по-любому, но было так холодно, дул такой пронизывающий ветер...

Если бы он тогда не сел в машину... Если бы не сел – что бы с ним было через полгода?

Подхватил бы плесень? Нарвался бы на мародеров или попал под пули оцепления?

Мог бы подохнуть от голода, между прочим!

Тогда, сразу после Встречи, наверное, месяца два люди питались чем попало, жрали котов и собак и даже друг друга иногда...

Мародеры двинулись по селам поначалу из-за еды, это потом уже сообразили, что кроме продуктов можно и чего другого найти...

Власть. Силу.

Если бы он не сел в машину...

Но он ведь сел. Сказал еще «спасибо», извинился за грязную обувь. Они и проехать-то успели всего минут семь...

Водитель только-только успел представиться и начал рассказывать о том, что ему позвонили приятели, позвали выпить... Однокурсники.

Потом – вспышка.

А потом – темнота.

Потом...

Потом он многократно думал, что лучше бы та машина не останавливалась, он не соглашался бы в нее сесть... да вообще не писал бы тот роман – не пришлось бы ехать на ночь глядя.

И так же неоднократно пытался ответить – сейчас он бы сел в ту машину, к Младшему? Уже зная, что его ждет, зная об этом бесконечном десятилетии, о крови на своих руках, о необходимости принимать страшные решения, дрожать в ожидании конца света и делать все, чтобы этот конец света приблизить?

Что бы ты сделал сейчас, спрашивал он себя. Махнул бы рукой, указывая машине направление? Просто не поехал бы тогда за город?

И не мог ответить на свой собственный вопрос. Нет, естественно, пару раз он смело говорил, глядя в глаза своему отражению в зеркале, что никогда – никогда – не согласился бы еще раз пройти ни через боль и страх первых шести месяцев, ни через отвращение к самому себе последующих десяти лет...

Лучше уж подохнуть, говорил он своему отражению и видел, что отражение ему не верит.

Он ведь мог уйти в любую минуту. Это ведь не трудно – у него в комнате собралась неплохая коллекция холодного оружия...

В первый год после Встречи он почему-то решил, что теперь может собирать коллекцию своей мечты – оружие, доспехи, книги, драгоценности...

Это потом вдруг понял, что ничего ему не нужно здесь, над Землей.

Мог уйти – и не уходил. Жрал водку – и не мешал металлическим щупальцам электронного доктора оказывать себе помощь.

Так себе, между прочим, помощь. Снятие приступа, не больше.

Он ведь видит, как день ото дня сдает тот старик в зеркале. Что-то есть в воздухе на станции такое... Или наоборот – нету. Не хватает чего-то в воздухе, в свете ламп...

Однажды ему показалось, что эта махина, космическая станция, питается его силами. Его и Младшего.

Они как две батарейки внутри чужого приспособления. И задача, как у обычных батареек, у них очень простая – поддерживать работу этого приспособления. А потом, когда работа будет закончена, их выбросят прочь...

Может быть, даже вместе со всем приспособлением.

Может быть, еще и поэтому он решил помочь тем, внизу, которые надеются, что у них хватит силы, чтобы остановить Завершающую Стадию, которые готовят оружие против Братьев, даже толком не зная, что такое Братья и как будет выглядеть эта самая Завершающая Стадия...

Старший остановился, опершись рукой о стену коридора.

Перевешать бы тех, кто проектировал станцию, уродов, сделавших бесконечными коридоры. Нечем дышать... И снова – сердце.

Успокоиться. Мне всего лишь пятьдесят пять. Я еще даже на пенсию не могу выйти. Подохнуть – могу. А на пенсию – нет.

Старший сел на пол, прислонился спиной к стене.

А что будет, если он сейчас умрет? Что случится с теми, внизу? Не исключено, что они даже не заметят его ухода.

Они ведь даже не знают, кто он на самом деле. Одни думают, что с ними связывается высокопоставленный чиновник, не согласный с политикой государства. Другие полагают, что он – начальник некоей спецслужбы, пытающейся бороться с Братьями...

Майор Ковалев уверен, что с ним поддерживает связь координатор подпольной группы, состоящей из военных и ученых...

Пусть думают.

Начальник спецлагеря думает, что ему поручено готовить группу для удара по настоящему подполью, по подземному Центру. Начальник охраны того же спецлагеря уверен, что его предназначение – эту группу от Центра отвести, перенацелить.

Старший застонал, прижимая руку к груди.

Поди ж ты, ждал, даже звал смерть, а все как-то получилось неожиданно. Даже немного обидно.

В кабинете есть медблок. В спальне есть медблок. А в коридоре медблока нет.

Глупость какая – умереть в ста метрах от медицинской помощи, в глубине самого совершенного агрегата в Солнечной системе.

Если Бог есть, подумал Старший, то он не Любовь. Он – Ирония.

Один из двух самых могущественных людей Земли подохнет под стеной, как обычный бомж.

Старший даже попытался рассмеяться, но вместо этого захрипел.

Вдох – мучительный, раздирающий горло кристаллами боли. Выдох. И снова – вдох.

Как больно дышать! Так больно, что хочется прекратить.

И пусть все дальше идет без него...

Клеев пусть ищет Горенко... Вот удивятся оба, когда встретятся и обнаружат, что на бедного капитана повешено куда больше, чем он на самом деле организовал и подстроил...

Это ведь так просто – совершать нечто, прикрываясь чужим именем.

Жаль, что с Грифом... так и не удалось поговорить, объяснить...

Он бы понял, что сейчас от него зависит... Рассказать, какая сила может подчиниться ему... Рассказать, что только он может остановить ее... Ее!

Все так просто... Если бы Ильин нашел Грифа тогда, сразу... Если бы они тогда сообразили, что Гриф не просто дублер.

Если бы...

А ведь они думали, что Система неразумна. Были уверены в этом. И неоднократно в этом убеждались, глядя, как она слепо выбирает один из предложенных вариантов или ждет их выбора.

Как тогда, когда они выбирали между Африкой и Австралией. Австралия даже была предпочтительней – отдаленность, изолированность.

С Африкой пришлось возиться, ставить Территорию так, чтобы отделить Азию от Африки...

А Система терпеливо ждала.

Старший закрыл глаза и лег на пол. Нет смысла держаться за жизнь. Руки скользят, пальцы разжимаются, а сердце отказывается работать.

Нет смысла...

И не было.

– С ума сошел? – закричал Младший, падая на колени возле него.– Куда ты с подводной лодки денешься!

Медпакет прижался к предплечью Старшего.

– Дезертировать решил? – уже немного спокойнее спросил Младший, увидев, как разглаживаются складки на лице больного.– Дыши, я рядом. Рядом...

– Нужно поговорить с Грифом,– еле слышно сказал Старший.– О той девочке, что с ним...

– Молчи и дыши,– потребовал Младший.

– Нет, ты не понял.– Старший открыл глаза.– Не понял... Это в ней все дело... Понимаешь? Я тебе не говорил... Ведь в Крыму не его пытались убить... Не он был главным... Девчонка... Эта Маша...

В Крыму не его пытались убить... Не он был главным... Девчонка... Эта Маша...

Гриф вскинулся, вырываясь из липкой паутины кошмара.

Эхо все еще звучало в комнате: «Не он был главным... девчонка... убить...»

В комнате или у него в голове?

В Крыму не его пытались убить...

Гриф встал из кресла, подошел к Машиной кровати. Девочка спала. Именно спала, подложив руку под щеку, а не застыла в мертвенной бледности приступа.

Нужно что-то решать, подумал Гриф. Завтра она снова потребует идти и спасать Лукича.

И завтра Гриф согласится. Согласится.

И что-то мягкое и теплое скользнуло по сердцу Грифа, словно одобряя его решение, подтверждая его правильность.

Завтра все будет хорошо, проплыло в сознании Грифа, когда он вернулся к себе в кресло. Завтра все будет хорошо.

Старший уснул. Младший сбегал в одну из свободных спален, принес подушку и одеяло.

Сволочь, сказал Младший, соскочить решил. Сволочь, повторил он тихо, чтобы, не дай бог, не разбудить спящего.

А обо мне ты подумал, спросил Младший и поправил одеяло. Как же я без тебя?