Текст книги "Повести и рассказы для детей"

– Это ваша дочь? – и получала в ответ рассказ Неллиной истории; все же остальные привыкли видеть Нелли в гостиной и не обращали больше на нее внимания.

Время шло. С тех пор как Нелли жила в доме Вязиных, пролетело три года. Эти три года не остались без следа ни для одной из девочек. Лидочка сильно выросла за это время, так что казалась старше своих лет, но личико ее потеряло ту детскую миловидность, которая делала его хорошеньким, несмотря на неправильные черты. Непомерное баловство матери и угодливость всех домашних превратили ее из милого, веселого ребенка в капризную, скучающую тщеславную девочку, и качества эти, выражаясь на ее лице, делали ее совсем некрасивой. Нелли также изменилась. Она мало выросла, так что была целой головой ниже Лидочки, но в ней уже редко проявлялись прежняя живость и бойкость. Она по большей части держалась тихонько в стороне, стараясь никому не попадаться на глаза. Изредка только на нее находили припадки ее прежней деревенской веселости; тогда бледные щечки ее загорались опять свежим румянцем, громкий смех ее оглашал все комнаты и она напоминала прежнюю Аленушку. Вообще же теперь она совсем не походила на деревенскую девочку: желание Лидии Павловны исполнилось, и она научилась держать себя в гостиной ничуть не хуже самой Лидочки и ее нарядных гостей. В классной комнате она также уже перестала служить посмешищем: она премило говорила по-французски и стала порядочно читать, писать и переводить по-немецки и по-английски. Лидочка уж начала находить, что с ней совсем не весело учиться, но позволяла ей продолжать брать уроки, так как учительницы языков занимались с Нелли между прочим и не обращали на нее большого внимания.

Лидочке должно было минуть двенадцать лет. В этот день Лидия Павловна намеревалась дать большой детский бал. Нелли сказано было, что она может присутствовать на нем наравне с прочими, и позволено даже учиться танцам у учителя Лидочки. Обе девочки с нетерпением и восторгом ожидали этого дня. Лидочка много раз бывала на балах у своих знакомых, но в их доме ни разу еще не было детского бала, и она за целый месяц не думала ни о чем, кроме него. Нелли не имела о балах никакого понятия, но мысль, что она будет веселиться наравне с прочими детьми, что ей даже сошьют новое платьице – до сих пор она постоянно ходила в обносках Лидочки, – заставляла радостно биться ее маленькое сердечко.

Наконец настал давно желанный день. Лидочку и Нелли одели в хорошенькие бальные платьица, и хотя на платье Нелли не было столько бантиков и оборочек, как на платье Лидочки, хотя башмачки ее были не розовенькие, а простые черные, хотя весь костюм ее был далеко не так наряден, как костюм ее подруги, но она все-таки считала себя вполне счастливою. Гостей собралось множество: более тридцати мальчиков и девочек, от шести до пятнадцатилетнего возраста, весело болтали и оглядывали друг друга, ожидая, пока заиграет музыка. Нелли в первый раз приходилось танцевать в таком обществе, в богато освещенной зале: до сих пор она только выделывала па с танцмейстером Лидочки. Сначала она робела и не решалась пускаться в танцы, потом попробовала пройтись с одним маленьким мальчиком, дело оказалось вовсе не трудно, мало-помалу она оживилась, и через час порхала по зале, веселая и довольная, забывая всякую робость, забывая все, кроме удовольствия. Щеки ее разгорелись от усиленного движения, глаза блистали счастьем, губки не переставали улыбаться, она опять напоминала ту веселую, беззаботную Аленушку, которая так смело раскачивалась на тоненькой дощечке над речкой. И опять нельзя было не залюбоваться ею, не назвать ее прелестным ребенком.

Близкие знакомые Вязиной не узнавали в ней ту бледную, печальную, робкую девочку, которую они привыкли видеть в самом темном уголку гостиной, а малознакомые гости спрашивали друг друга:

– Как фамилия этой маленькой девочки? – и многие принимали ее за дочь Вязиной.

В половине вечера к Лидии Павловне подошла одна старая графиня, редко бывавшая у нее, но знакомством которой она очень дорожила:

– Какая вы счастливая мать, – сказала она ей, – я весь вечер глаз не могу отвести от вашей очаровательной дочки! Как она мила! Как от души веселится! В ней нет нисколько тех ужимок, которые так противны в детях. Она не старается корчить из себя взрослую девицу, как, например, та бледная блондиночка, что сидит на диване в углу. Посмотрите, какая между ними противоположность! Одна нисколько не заботится понравиться другим, и все ею любуются, другая всеми силами старается обратить на себя внимание, и никто на нее не глядит!

Лидия Павловна посмотрела на тех двух девочек, которых указывала ей графиня, – увы! первая из них была Нелли, вторая – ее собственная дочь, ее Лидочка. Лидия Павловна не разъяснила графине ее ошибки и продолжала любезно разговаривать с ней, но в душе она была страшно оскорблена. Как! Кто-нибудь осмеливается сравнивать Нелли, эту деревенскую девчонку, живущую из милости в ее доме, с ее собственной дочерью, с ее ненаглядной Лидочкой? Сравнивать, да еще находить, что ее сокровище, ее бесценная девочка во всех отношениях хуже мужички! Правда, Лидочка выглядела в эту минуту очень непривлекательной. Она заметила, что в зале есть девочки и красивее, и наряднее ее, самолюбие ее оскорблено, досада выражается на ее лице и делает его некрасивым. Кроме того, ей с некоторых пор начало казаться, что уж стыдно быть ребенком, что пора стать взрослой девицей, и вот она начала перенимать все манеры своих знакомых барышень, и эта неестественность движений делала ее иногда просто смешною. Окончив разговор с графиней, Лидия Павловна вышла в столовую, где в то время никого не было, и велела позвать к себе Нелли. Не чуя беды, радостная и оживленная, вбежала в комнату девочка.

– Ты забываешься, дрянная девчонка! – строгим голосом сказала ей Лидия Павловна. – Пошла вон и не смей больше показываться в залу!

Нелли стояла, как ошеломленная.

– Боже мой! Что ж я такое сделала? – проговорила она наконец дрожащим голосом.

– Еще ты смеешь рассуждать! Отправляйся на кухню, там твое настоящее место! Не показывайся мне на глаза сегодняшний вечер, слышишь? Отведите ее в кухню! – Последние слова относились к горничной, проходившей мимо.

Горничная со злобным смехом исполнила приказание своей барыни, и через несколько секунд Нелли очутилась на простом деревянном табурете, за кухонным столом.

Бедная девочка не понимала, что с ней делается. Она чувствовала только, что ее оскорбили, обидели, что злые люди лишили ее удовольствия, она чувствовала себя несчастной, страшно несчастной и с глухими рыданиями припала головкой к столу.

Кухарка, узнав от горничной, что Нелли прислана на кухню в наказание, сначала насмешливо смотрела на нее, но потом, как женщина добрая, сжалилась над горем ребенка.

Она подошла к ней и начала утешать ее простыми, но искренне ласковыми словами.

– Полно тебе убиваться, голубушка, – говорила она ей, – эка беда, что один вечерок не попляшешь, а просидишь здесь со мной; ведь я не злая, успокойся, не плачь так, я тебе дам пирожного, которое готовлю к ужину. Полно же, голубушка, перестань! Да за что это на тебя немилость? Что ты там такое сделала?

– Да ничего, Татьянушка, право, ничего, – рыдая проговорила Нелли, – я танцевала, мне было так весело, вдруг Лидия Павловна прислала за мной в столовую да и выгнала меня сюда! Я, право, не знаю, за что!

– Эка напасть какая! Ну, видно, так ей что-нибудь показалось! Что делать, Нелличка, голубчик! Ты в их доме живешь из милости, ты все должна сносить терпеливо, всему покоряться!

Не в первый раз слышала Нелли эти слова, но никогда не производили они на нее такого тяжелого впечатления, как теперь.

– Да я не хочу, чтобы меня мучили, – вскричала она, – а они меня мучат, они недобрые!

– Полно, голубчик, как можно так говорить, тебя здесь кормят, поят, одевают как барышню, а ты вдруг – мучат!

– Так зачем же меня бранят несправедливо, за что меня теперь наказали, когда я ничего, право, ничего не сделала!

– Ну что ж, иногда и побранят, и накажут – не беда, на то их барская воля! Вон у прежних господ, где я была, так жила одна барышня не тебе чета, уж большая, так иногда барыня так изобидит ее, что она придет ко мне в кухню да слезами так и заливается.

– Зачем же она жила там?

– Зачем? А куда же ей идти-то было? Работать она не умела, да и не в привычку ей было трудами хлеб добывать, вот и жила так из-за милости, да и сносила всякие обиды.

Нелли задумалась:

– Я не хочу жить из милости, – проговорила она.

– Ну, своим трудом будешь жить, тебя так не обидят, – заметила кухарка. – Вот я теперь, простая женщина, необразованная, а обиды не стану выносить. Потому, я знаю, я господам нужна. Я ими дорожу, и они мною должны дорожить, коли я свое дело знаю. Я себя без вины бранить не позволю, уйду, они и останутся без обеда. А ты что? Тебя всякий может обидеть, потому, куда ты денешься? Известно, всё должна стерпеть. Конечно, добрый человек греха побоится, не сделает зла ребенку, ну, да ведь добрых людей на свете немного!

Нелли не плакала больше. Слова кухарки запали ей в сердце и возбудили в голове ее целый ряд новых, небывалых мыслей. До сих пор она жила, как все дети, нисколько не думая о своей жизни, нисколько не стараясь понять причину своих неприятностей и найти средства избавиться от них. Она просто чувствовала, что ей живется невесело, но все невзгоды, случившиеся с ней, она принимала как случайные несчастия. Ей как-то всегда казалось, что ее обижают оттого, что она маленькая, что вырастет она большая, и ей будет хорошо. И вот вдруг говорят, что есть и большие, которые терпят так же, как она, что она не будет счастливее и когда вырастет. Сердце девочки сжалось от горя, но в то же время в ней явилось твердое желание переменить свою судьбу. Она не хочет больше жить из милости, она уйдет… но куда? В деревню, к старой бабушке, к ворчливому, но доброму дяде, она поедет к ним, но у них также она не будет жить из милости. Татьяна говорит, что нужно работать, что тогда не будут обижать задаром, и она будет работать там, в деревне; там хорошо, там лучше, чем здесь.

В уме Нелли промелькнули картины давно прошедшей деревенской жизни; все, что было там тяжелого и неприятного, исчезло из ее памяти, – представлялось только все светлое, хорошее. Она совершенно успокоилась, даже развеселилась; с аппетитом съела вкусный ужин, которым угостила ее добрая кухарка, и даже крепко заснула на Татьяниной постели.

На другое утро, только что Лидия Павловна встала, Нелли вошла к ней в комнату. Вязина чувствовала себя несколько виноватой перед девочкой, которую напрасно обидела накануне, и потому приняла ее ласковее обыкновенного.

– Что тебе нужно, душенька? – спросила она у нее снисходительным голосом.

– Лидия Павловна! – начала Нелли дрожащим от волнения голосом. – Вы вчера сказали, что мне не место с господами… это правда… я мужичка… так отпустите меня в деревню к бабушке и дяде!

– Глупая девочка! Это ты разобиделась, что я мало дала тебе вчера поплясать? Полно, вот, на́ тебе в утешение этот хорошенький красненький галстучек, иди к Лидочке и не дуйся, это нехорошо!

– Я не дуюсь, Лидия Павловна, право, но мне так хочется вернуться в деревню, пожалуйста, отпустите меня!

– Да что с тобой? Ты это говоришь серьезно?

– Ах да, совсем серьезно, пожалуйста, пожалуйста, отпустите меня!

– Дурочка! Что же ты станешь делать в деревне?

– Работать! Помогать дяде и бабушке, прошу вас, умоляю вас, отпустите меня!

– Послушай, Нелли, мне не хотелось бы огорчать тебя, но ты говоришь так серьезно, что я должна сказать тебе правду. Тебе не к кому ехать в деревню. Твоя бабушка и твой дядя оба умерли.

– Умерли? Как умерли? Когда? – едва проговорила Нелли. Она побледнела и принуждена была ухватиться за стол, чтобы не упасть, так поразило ее это известие.

– Бабушка твоя умерла в тот год, как ты переехала к нам, а дядя потонул нынче, в начале зимы. Он переезжал через какое-то озеро, думал, что лед уж крепок, между тем лед подломился, и он провалился вместе с лошадью и санями.

– Умерли, умерли! – повторила Нелли как будто в беспамятстве. – Отчего же мне не сказали этого? – вдруг вскричала она.

Потом она выбежала вон и, не желая попадаться на глаза никому из домашних, запряталась в темный чуланчик и там, на просторе, выплакала все свое тяжелое горе.

Несколько дней бедная девочка ходила точно потерянная. Смерть родных сама по себе не огорчила бы ее особенно сильно, она не видала их больше трех лет, она совсем отвыкла от них, да и, по правде сказать, любила одну только бабушку, а не дядю. Ее мучило главным образом то, что теперь ей некуда деваться, не к кому уйти, что она должна жить у Вязиных и, как говорила ей кухарка, все терпеливо выносить от них. Ей не хотелось больше терпеть, а терпеть приходилось действительно много. Лидочка после дня своего рождения совершенно изменилась в отношении к Нелли. Она и прежде не была к ней особенно ласкова и добра, но по крайней мере иногда, видя, что Нелли обижается ее насмешками или высокомерием, она старалась загладить обиду, ласкала свою маленькую подругу, делала ей что-нибудь приятное и, кроме того, оставаясь с ней наедине, почти всегда сохраняла дружеский, приятельский тон, обходилась с ней как с равной, а не как с низшей. Теперь было не то, Лидочка заметила, что на балу Нелли была лучше ее, и самолюбивая девочка не могла простить этого превосходства своей подруге. Она повторяла мысленно слова, которые не раз говорила ей мать: – я слишком избаловала Нелли, она начала забываться – и решила, что больше не даст Нелли «забываться». Она бросила все игры, все дружеские разговоры с Нелли и стала обращаться с нею не как с подругой, а как с горничной. Она запрещала ей садиться обедать за одним столом с собою, приказывала ей одевать и раздевать себя, заставляла ее исполнять множество мелких поручений, отняла у нее все свои игрушки и книги. Раз даже она забылась до того, что ударила Нелли. Нелли все переносила молча. Даже гувернантка удивлялась ее терпению и иногда кротко замечала своей воспитаннице, что она поступает дурно, что грешно так обижать бедную сироту. Замечания эти, по обыкновению, принимались Лидочкой с насмешкой и только больше настраивали ее против Нелли.

А Нелли между тем страдала невыносимо. При всяком новом оскорблении Лидочки, лицо ее покрывалось смертною бледностью, брови ее мрачно сдвигались, и видно было, как дорого давалось ей это наружное спокойствие. В то же время голова ее усиленно работала. Она напрягала весь свой ум, чтобы найти какое-нибудь средство переменить свое положение. Мысль, что ей, пожалуй, всю жизнь придется прожить в зависимости от Лидочки и ее матери, не давала ей покоя. Она создавала тысячу планов, чтобы выйти из своего настоящего положения, но все они, при более подробном обдумывании, оказывались неосуществимыми. Около нее не было ни одного человека, к которому бы она могла обратиться за помощью, за советом, не было никого, кто с любовью выслушал бы ее, с участием подумал бы о ее судьбе. Бедная девочка чувствовала свое одиночество и часто целые ночи проводила в слезах, в горьких, безутешных слезах. Слова кухарки о том, что человек, который живет своим трудом, не терпит таких оскорблений, как тот, кого держат в доме из милости, крепко запали ей в голову. Она решила, что непременно будет работать, будет жить своим трудом. Но где работать, как? Она ничего не умеет, да ее ничему и не учат, значит, она и всю жизнь ничего не будет уметь, и ей придется, как той барышне, про которую рассказывала Татьяна, всю жизнь плакать от обид других? Нет, это ужасно, этого не должно быть! Простой обыкновенный случай помог бедной девочке разрешить мучившие ее вопросы.

Раз как-то портниха принесла Лидочке новое платье и привела с собою свою маленькую десятилетнюю дочь. Пока Лидочка примеряла обнову, Нелли разговорилась с девочкой и та призналась ей, что очень любит гулять и играть, но что мать редко позволяет ей это, все засаживает ее за работу. Малютка говорила это таким печальным голосом, что Нелли стало жаль ее, и она спросила у портнихи – отчего она так строга к такой маленькой девочке.

– Нельзя, барышня, – отвечала портниха, – теперь-то ей и приучаться работать. Ей, конечно, теперь хочется поиграть, а большая вырастет – будет меня благодарить, что сделала ее человеком, выучила ее жить своим собственным трудом, никому не в тягость.

– А скоро можно научиться шить? – спросила Нелли.

– Да как вам сказать, барышня, – у меня была одна ученица, смышленая девочка; правда, побольше этой, так лет тринадцати, так в полтора года научилась шить прелесть как, не хуже меня самой, даже кроила вещи, которые полегче.

Разговор со швеей навел Нелли на новый ряд мыслей. В полтора года можно выучиться шить! Значит, через полтора года она может сама себе зарабатывать деньги, она может не жить у Вязиных. Надо только придумать, как и у кого учиться! Много планов перебрала девочка в своей голове и наконец решилась обратиться к Лидии Павловне. Она выбрала минуту, когда Вязина была в особенно хорошем расположении духа, и самым почтительным голосом сказала ей, что очень хотела бы научиться шить, чтобы потом зарабатывать этим себе хлеб. Лидия Павловна выслушала ее очень благосклонно. Замечая, что Нелли не служит уж больше развлечением для Лидочки, она очень хотела как-нибудь сбыть ее с рук, но не знала, как взяться за дело, и очень обрадовалась удобному случаю избавиться от воспитанницы, начинавшей тяготить ее.

– Ты придумала очень хорошую вещь, – ласково сказала она Нелли. – Конечно, ты девочка бедная и должна заботиться о том, чтобы жить своими трудами. Если ты в самом деле хочешь выучиться шитью, я тебя отдам в знакомый мне магазин, откуда ты выйдешь отличной швеей, хочешь?

– Да, очень, очень хочу, – с радостью вскричала Нелли. – А скоро можно это устроить?

– Конечно, я сегодня же съезжу в магазин, если ты хочешь.

– Благодарю вас, Лидия Павловна. Я постараюсь хорошо учиться!

Глава III
Модный магазин

Разлука с домом Вязиных не огорчала Нелли. Она прожила в нем почти четыре года, но чувствовала, что он ей все-таки чужой, что никто там ее не любит, не пожалеет о ней, и что она также никого не любит. Дружба, какую она чувствовала первое время к Лидочке, совсем исчезла вследствие дурного характера этой девочки, и теперь Нелли даже рада была поскорее избавиться от нее. Лидочка, узнав, что Нелли отдают в модный магазин, несколько опечалилась: она так привыкла иметь постоянно подле себя безответное существо, которым можно было распоряжаться, которое можно было мучить, как угодно, что жизнь без Нелли представлялась ей очень скучною. Кроме того, она понимала, что своим дурным обращением заставила Нелли желать скорее вырваться из их дома, и совесть мучила ее. Она попробовала было уговаривать Нелли остаться, обещала быть доброю, ласковою, предлагала ей учиться всему вместе с собой, отдавала ей половину своих книг и игрушек, дарила новое платье – все напрасно: Нелли решила, что будет трудиться, что не хочет больше жить из милости, и отвечала отказом на все предложения подруги, уверяя ее в то же время, что прощает ей все обиды и готова любить ее по-прежнему. Лидия Павловна сшила Нелли несколько простых ситцевых платьев, которые более годились для ученицы магазина, чем те нарядные платьица, которые девочка носила в ее доме, дала ей десять рублей серебром на будущие расходы и сама свела ее в магазин m-me Адели. M-me Адель встретила очень любезно богатую посетительницу и обещала самым старательным образом заняться приведенной к ней девочкой.

– Она немножко избаловалась у меня в доме, – заметила Вязина, – моя дочь обращалась с ней как с подругой, но она девочка неглупая, я надеюсь, что она постарается привыкнуть работать.

– Я, со своей стороны, – отвечала со сладенькой улыбкой француженка, – обещаю вам употребить все старания, чтобы сделать из нее хорошую работницу.

Лидия Павловна распрощалась с Нелли, ласково потрепав ее по щеке, приказала ей не лениться, не капризничать и во всем слушать мадам и затем, раскланявшись с француженкой, вышла вон.

Нелли осталась одна среди магазина. Она оробела, слезы навернулись на ее глазах, она стояла посреди комнаты и не знала, куда деться, что делать. Мадам Адель, проводив Лидию Павловну, занялась уборкою чего-то в шкафу и только через несколько минут вспомнила о девочке. Она посмотрела на нее с одобряющей улыбкой и сказала:

– Ну, что ж ты тут стоишь, милочка, среди комнаты? Бери свои вещи, я тебя сведу в мастерскую.

Нелли взяла в руки узел с вещами и пошла за мадам в мастерскую, отделявшуюся от магазина узеньким темным коридором. Мастерская эта была небольшая четырехугольная комната с окнами, выходившими на грязный, темный двор, с грязными оборванными обоями и закоптелым потолком.

Посредине ее стоял большой деревянный стол, весь покрытый разными лоскутками и обрезками, за которым на простых деревянных табуретах сидели десять девочек и девушек, занятых шитьем. У одного из окон, подле большой гладильной доски, стояла девочка лет тринадцати, усердно водившая утюгом по какой-то оборочке, а у другого окна, за отдельным столом, сидела довольно пожилая женщина, раскраивавшая какую-то материю и в то же время громко кричавшая на кого-то из девочек.

Мадам Адель подвела Нелли к этой женщине.

– Авдотья Степановна, вот та девочка, про которую я вам говорила, – сказала она, – m-me Вязина просила хорошенько заняться ею, посмотрите, можно ли давать ей какую-нибудь работу.

Авдотья Степановна окинула Нелли сердитым взглядом и проворчала вслед уходившей магазинщице:

– Давать работу! Очень приятно давать работу всякой дряни, которая не умеет держать иголку в руках, да потом возиться с нею. Ты умеешь шить? – прибавила она громко, обращаясь к Нелли.

Нелли вспомнила, что шила не раз платья Лидочкиным куклам, и отвечала робко:

– Немножко умею.

– Ну, да, вы все умеете, а дай работу, так наплачешься; пошла, положи свой узел в темную комнату тут рядом да садись там за стол, нечего торчать перед глазами.

Нелли стащила свои пожитки в темный чулан, указанный ей, и печально села на табурет около стола. Работы ей пока никакой не дали, и она имела время рассмотреть своих будущих подруг.

За столом работали четыре взрослых девушки и шесть девочек, к которым вскоре присоединилась и гладильщица, окончившая свою работу утюгом. Почти все эти девочки казались старше Нелли, одна только среди них была маленькая, на вид лет восьми или девяти. Все они были одеты в грязные ситцевые платья, и все как-то не понравились Нелли, так что она даже боялась заговаривать с ними. Впрочем, они, видимо, сами очень хотели поскорее познакомиться с нею. Соседка ее, маленькая, толстенькая брюнетка, несколько раз искоса посматривала на нее и потом спросила:

– Как тебя зовут?

– Елена.

– У нас здесь была одна Елена, слава Богу, что вышла. Такая ведьма, что ужас, а ты не такая?

Нелли невольно улыбнулась такому странному вопросу.

– Нет, я не ведьма, – отвечала она и спросила в свою очередь, кто такая Авдотья Степановна и очень ли злая?

– Это наша главная мастерица, – отвечала девочка, – мадам все в магазине, редко что работает, а она все кроит и нас учит шить, и сама шьет. Она не очень злая, только сердитая, все кричит, иногда даже бьет, я ее страх как не люблю! А ты как сюда отдана – за деньги или в годы?

Нелли не поняла этого вопроса и спросила объяснения у своей новой подруги. Та рассказала ей, что за некоторых девочек платят, и они обыкновенно учатся в магазине года два или три, а других принимают даром лет на шесть или семь, с тем чтобы они за свое учение работали на хозяйку. Нелли не знала, как устроила ее судьбу Вязина, взялась ли она платить за нее или нет. Эта мысль так заняла девочку, что она на несколько минут забыла все окружающее. Ее вывел из задумчивости грубый голос Авдотьи Степановны, раздавшийся над самым ухом ее.

– Ты чего сидишь, рот разиня, – закричала на нее эта грубая женщина, – привыкла, может, в барском доме сидеть сложа руки, так думаешь, и здесь это можно. На, возьми вон это платье, распори его, да смотри у меня, осторожно, не прорежь, а то ведь я спуску не дам.

Она сунула в руки Нелли какое-то поношенное шелковое платье, вероятно, отданное в магазин для переделки, и опять пошла на место. Но, не доходя до него, она по дороге остановилась подле одной из девочек.

– Ты что это делаешь, негодница, – закричала она, – так я тебе велела шить, такой рубец закладывать? Ах, дрянная девчонка, это ты мне работу всю перепортишь! Сейчас же изволь распороть и переделать!

Другой девочке досталась брань за то, что она мало работала, третью Авдотья Степановна выдрала за ухо за то, что она засмеялась над выговорами, полученными подругами. Одним словом, соседка Нелли была совершенно права, когда говорила, что главная мастерица – очень сердитая женщина.

У Нелли было тяжело на душе. Ее желание исполнилось, она работала, но она никогда не воображала, что вместе с этим ей опять придется переносить незаслуженные выговоры, брань – и такую грубую брань, может быть, даже побои!

Через некоторое время девочек позвали обедать. Они обедали в кухне, за грязным, ничем не покрытым кухонным столом, и на обед им подали щи из кислой капусты и вареный картофель с небольшим куском очень нехорошего масла. Нелли, привыкшей у Вязиных к очень вкусным кушаньям, обед этот, конечно, не понравился, но она все-таки поела, так как, во-первых, была голодна, а во-вторых, совестилась показаться слишком привередливой. За обедом не было Авдотьи Степановны, она ела за одним столом с хозяйкой, и потому девочки могли свободно разговаривать и смеяться. Нелли едва успевала отвечать на все вопросы, какие ей задавались, а сама узнала имена своих новых подруг, как девочек, так и девушек; узнала, давно ли каждая из них живет в магазине и долго ли пробудет; узнала, что в первый год никакой порядочной работы ученицам не дают, а держат их на побегушках да заставляют исполнять разные домашние работы и приучают к шитью понемногу на разных ненужных тряпочках.

– А я-то думала, – с горестью вскричала Нелли, – года через полтора или два быть настоящей портнихой.

Девочки засмеялись.

– Нет, скоро захотела, – заметила одна из взрослых девушек, – вон я училась здесь семь лет, теперь живу в мастерицах второй год, да и то сшить-то сошью, а скроить не очень-то умею.

– Ну, да ты, Матреша, не указ, – отвечала другая девушка, – ведь это как кому дастся, я вот всего четвертый год иголку держу в руках, а смотри-ка на праздниках какое славное платье сшила одной купчихе, она мне за работу четыре рубля дала, да еще как благодарила.

Нелли решила в сердце, что выучится непременно так же скоро, как эта девушка, или даже еще скорее.

После обеда все девочки опять вернулись в мастерскую, а Нелли и еще одной девочке, также недавно поступившей в магазин, приказано было вымыть и прибрать посуду, на которой подавался обед. Нелли не совсем искусно принялась за непривычное для нее дело; впрочем, как девочка вообще смышленая и ловкая, она исполняла его не очень дурно для первого раза. Ей пришлось одной справлять всю работу, так как подруга ее оказалась совсем неумелою. Это была девочка одних лет с Нелли, но такая худенькая и бледная, что казалась гораздо моложе ее. Она попробовала было взяться за одну тарелку, но не удержала ее в руках, тарелка упала на пол и только каким-то чудом не разбилась. Девочка страшно перепугалась.

– Господи, какая я несчастная, – вскричала она, – ничего-то я не умею делать! – И она в отчаянии опустилась на табурет.

Нелли стало жаль бедную девочку.

– Ничего, не печалься, – сказала она ей, – я одна все перемою. Что ты такая бледная, ты, верно, больна?

– Да, больна, а то, может, и нет, у меня ничего не болит, только плохо я работаю, да все устаю, а меня за это бьют и ругают, я так боюсь и мадамы, и Авдотьи Степановны. – И бедняжка закрыла лицо своими худенькими пальчиками, точно и теперь кто-нибудь приготовлялся ударить ее.

У Нелли навернулись на глазах слезы.

– Теперь мы будем вдвоем работать, – сказала она, – я буду тебе во всем помогать, хочешь?

Девочка открыла лицо и пристально посмотрела на Нелли.

– Ты добрая, – проговорила она, – а другие девочки не такие, они смеются надо мной и нарочно на меня жалуются.

– А ты давно здесь учишься?

– Третий месяц, только я еще ничему не научилась. А с меня строго спрашивают, потому меня мать в годы отдала, на семь лет, а кто за деньги, тому хорошо – хочешь учись, хочешь нет.

В эту минуту в кухню вошла хозяйка отдать какое-то приказание кухарке. Нелли подошла к ней.

– Будьте так добры, мадам, – сказала она ей самым почтительным голосом, – скажите мне, пожалуйста, как меня к вам отдали: будут за меня платить деньги или нет?

– Разве ты не знаешь, душенька? Нет, m-me Вязина отдала тебя ко мне на шесть лет, и никто за тебя не платит. Поэтому ты должна работать очень прилежно, чтобы мне не даром содержать и учить тебя.

«Шесть лет! О, как долго!» – Сердце Нелли сжалось. Но тут ей блеснула другая, более утешительная мысль. За нее никто не платит, мадам сама сказала, что она своей работой должна вознаграждать ее за содержание и учение, значит, она теперь уже живет своими собственными трудами, никто не может попрекнуть ее куском хлеба.

Эта мысль заставила девочку с новым старанием приняться за свою не совсем приятную работу, а потом опять за распарывание платья, данного ей Авдотьей Степановной. Варю, так звали девочку, не умевшую мыть посуду, услали куда-то с каким-то поручением, и Нелли не видала ее до самых сумерек.

Окончив пороть платье, Нелли аккуратно сложила все лоскутки и не без страха поднесла их к Авдотье Степановне. Та внимательно осмотрела каждый кусочек и, видимо, осталась довольна.

– Ну, ты не совсем дура, – проворчала она и дала Нелли сшивать какие-то полоски коленкору, которые должны были служить подшивкой под платье. Эта работа вышла не так удачно, Нелли пришлось дважды перепороть ее, да за медлительность выслушать несколько бранных прозвищ от мастерицы. Но девочка не унывала. Она понимала, что научиться сразу делать что-нибудь хорошо нельзя, что придется много раз и переделывать, и выслушивать выговоры за дурную работу, а к брани Авдотьи Степановны она так прислушалась за целый день, что уж не очень огорчалась ею. В восемь часов девочек опять позвали в кухню ужинать, есть опять тот же вареный картофель и с таким же дурным маслом, как за обедом, а после ужина Нелли и Варя опять должны были мыть посуду. Но тут Варя уж и не принималась за дело.