Текст книги "Пассажирка"

7

В конце длинной чреды туманных серых дней Николас проснулся при первом прикосновении перламутрово-розового рассвета с разрывающей голову дьявольской болью.

Чертов ром. Чертов мертвый капитан, спрятавший чертову бутылку там, где Николас мог чертовски быстро ее найти как раз тогда, когда хотелось усмирить нервы. Хорошие идеи, пришедшие во тьме, со стоном подумал юноша, лучше там и оставлять.

Пока он тер лицо, снова раздался крик впередсмотрящих: «Земля!» Ноги проснулись последними, мучительно покалывая, когда он пошевелился. Юноша выругался, когда колени встретились с чем-то твердым – его койкой.

Он сползал по обивке, пока не сел, прислонившись к жесткой доске, вытянув ноги перед собой. Над ним, возвещая утреннюю вахту, прозвенел корабельный колокол. Николас сглотнул, чтобы облегчить сухость во рту, и уставился в низкий потолок над головой, прислушиваясь к шагам и выкрикам на палубе.

Земля. Значит, их десятидневное путешествие обратно в колонии подошло к концу. Через считаные часы он окажется лицом к лицу с человеком, попытавшимся его уничтожить.

Потягиваясь, Николас раскинул длинные ноги, стиснув зубы от клубящегося вокруг холодного воздуха. Быстро одевшись, он уже почти заканчивал бриться, когда Джек принес ему чашку кофе. Едва мальчик ушел, появился Чейз, заполнив дверной проем широкими плечами и грозовой тучей беспокойства.

– До Ойстер-Бэя – час, – объявил он, закрывая за собой дверь. – Скажи мне раз и навсегда, что ты уверен в этом безумии.

Не рискуя везти юных леди в Нью-Йоркскую гавань на захваченном британском торговом судне, Николас договорился с Айронвудом доставить их на берег возле Ойстер-Бэя, на берегу пролива Лонг-Айленд, где их должны были встретить с экипажем. О предстоящей битве Николас помнил достаточно, чтобы знать: к двадцать первому сентября англичане уже захватят город и гавань. Рен был прав: если их с командой поймают на захваченном британском корабле, то будут судить как пиратов и – что еще хуже – предателей.

– Уверен, – ответил Николас, оправляя сюртук. – Как думаешь, сможете без злоключений доставить «Ретивого» в Новый Лондон без меня?

– Думаю, справимся, но, однако, смогу ли я не разреветься, зная, что ты ушел? – холодно сказал Чейз.

Это было его единственным условием: «Ретивый», захваченный груз и команда, избегая осложнений, отправляются прямиком к агентам Лоу в Коннектикуте. Сайрус Айронвуд, однако, потребовал, чтобы Николас лично сопроводил девушек на Манхэттен, где он временно расположился. Он отказался встретиться с ним на Лонг-Айленде или даже в Коннектикуте, где они могли бы и вовсе избежать англичан. Как всегда, солнце всходило и заходило по велению Айронвуда, а все осложнения с транспортировкой Софии и Этты ложились на плечи Николаса.

Теперь у них осталось меньше дня, чтобы уложиться в жесткий срок Сайруса Айронвуда; времени для осложнений просто не было, когда столько стояло на карте.

– Удостоверишься, что наши пассажирки готовы к отбытию? – спросил Николас. – А я бы хотел в последний раз устроить смотр корабля и экипажа.

– Мисс Этта Спенсер проснулась почти два часа назад, – посмеиваясь, сообщил Чейз. – Говорит, почувствовала, что мы близко, и ей слишком не терпится, чтобы спать. Почувствовала! Лично я считаю, что она увидела последнюю возможность получить некоторую свободу от сестры.

Как Николас и предполагал, София поправилась и ее бдительности хватало, чтобы терроризировать «сестру» постоянным присутствием оставшуюся часть путешествия. Николас сбился со счета, сколько раз он сталкивался с Эттой, прячущейся где-нибудь в камбузе или кубрике, играя в карты с Джеком и другими мальчиками, пока София не набрасывалась в вихре шелка и льна и не утаскивала ее прочь. За все эти десять дней он умудрился урвать всего четыре слова. От этого становилось кисло в желудке и голова шла кругом.

Он оглянулся на стол, на скрипку и смычок, покоящиеся на куче карт. Он нашел их в шкафу в ночь после рокового ужина и оставил в надежде на то… на тот случай, если девушка передумает.

Чейз откашлялся:

– Прежде чем ты сойдешь на берег, могу ли я набраться смелости, мой дорогой друг…

– Не можешь, но все равно наберешься, – перебил Николас.

– Знаю, ты хотел бы побыть один, и, возможно, я не должен был прерывать ту первую ночь, но, надеюсь, тебе столь же очевидно, что девушка уделяет тебе особое внимание…

– Этта – очаровательное создание и интересуется мореплаванием, – выпалил Николас. – Она уделяет особое внимание всем присутствующим, включая тебя…

– Я не закончил, – оборвал его Чейз. – Я не предполагал ничего непристойного. Просто хотел спросить, помнишь ли ты жену Холла Анну… что он сказал о ней?

– Я помню только, что произошло, когда она умерла, – соврал он. Долгий год, когда они ходили за Холлом из таверны к таверне, не проведя ни дня на корабле. Он и подумать не мог, что такой большой и сильный человек, который сражался и выживал в тысячах сражений, может разбиться на столько кусочков, когда болезнь забрала его жену.

– Лжец, – беззлобно проговорил Чейз. – Он сказал, что никогда больше не женится, потому что ему не найти вторую даму, которая бы так ему подходила. Он называл ее равной по духу.

Николас провел руками по рукавам, пытаясь сформулировать свои доводы. Анна была одной из самых замечательных женщин в мире, которых он когда-либо видел. Она растила обоих мальчиков, словно они были ее собственными, и никогда не оспаривала решение Холла взять их домой, по одному за раз, как бездомных котят. Она была жемчужиной на грубом рифе капитана.

Но Николас не мог дать своему другу закончить. Вытащить надежду на свет Божий. Это переросло бы в нечто, что в конце концов только бы его погубило.

– Она не для меня.

– А я думаю, для тебя, – настаивал Чейз. – Только ты этого пока не видишь.

– Я вижу, что у нас нет будущего, даже если леди не возражает. – От слов стало кисло во рту. – Что ты мне предлагаешь, жениться на ней? Такие браки запрещены законом.

– Раньше ты некогда не позволял условностям управлять твоей жизнью. Стоит ли начинать?

Николасу не хотелось разбираться в этом, чтобы в итоге прийти к выводу, что он боится. Лучше держаться в стороне, не тратя на это дело драгоценных мыслей. Кроме того, в расчет следовало взять слишком многое… например, чувства самой леди.

– Отлично, – мрачно кивнул Чейз. – Скажу остальным, что у тебя нет претензий.

Николас прищурился:

– Какого дьявола ты болтаешь?

– Половина мужчин валяется у ее ног; другая половина уже сделала предложение, в их числе юный Джек, который поклялся своей дорогой «мисс», что будет верен, если только она подождет несколько лет.

– Упорный поганец. – Его сотрясло гневное рычание, когда он протянул руку, пробегая пальцем по изогнутому корпусу скрипки. – Они вели себя неучтиво?

– Ничуть, – рассмеялся Чейз. – Однако любят ее возвышенно… достаточно, чтобы хотеть, чтобы она осталась.

По меньшей мере, за это Николас был благодарен, что их короткое путешествие подошло к концу.

Время, оставшееся на «Ретивом», ускользало от него, как ветер сквозь пальцы. Гораздо раньше, чем ему бы хотелось, Николас обнаружил себя обозревающим изумрудные кроны далеких деревьев, стоявших вдоль берега. Они появлялись и исчезали в поле зрения юноши в медленно накатывающей дымке, одаривая его тревожным чувством, что бледный туманный воздух обволакивает плечи. Запах влажной земли сплетался с запахом моря, тяжело оседая в легких.

Этта надела платье глубокого синего цвета, напомнившего ему о полночи, зимнем море; оно как будто специально предназначалось для того, чтобы привлечь его взгляд, воззвать к его внутреннему дьяволу. Он стоял на палубе рядом с Чейзом, наблюдая, как экипаж обступил девушку, прощаясь. Сопротивляться ее притяжению оказалось почти невозможно, но он заставил себя, еще больше поворачиваясь к другу.

– Я найду вас в порту через неделю, – сказал он. – Убедись, что посредник безоговорочно в курсе того, что Рен враждебен и, вероятно, не будет содействовать призовому суду.

– Понял, – кивнул Чейз, сжимая его плечо. – Пришли весточку, если будешь задерживаться.

– Я не задержусь, – ответил Николас. Взгляд друга сказал ему, что Чейз не так уверен.

Спустили ялик, одну из небольших гребных лодок на корабле; Николас предпочел бы устойчивость баркаса, а также помощь дополнительных рук для управления им, но сгодится и ялик – не так уж долго ему предстояло грести в одиночку, да и обе девушки передали свои пожитки в парусиновых мешках, не таща сундуки.

Когда Николас расположился, девушки начали осторожно спускаться в шлюпку. София выглядела готовой плюнуть в него, если он попытается помочь ей, но он протянул руки и придержал Этту за талию, когда та ступила вниз, упираясь ногами в шпангоуты. Юноша чувствовал ее руки на своих плечах еще долго после того, как сел и взялся за весла.

Николас снова посмотрел вверх, чтобы помахать на прощание экипажу, как раз тогда, когда Чейз наклонился к Джеку и прошептал что-то ему на ухо.

Мальчик оживился, прошептал что-то в ответ и вскочил на леер.

– Как насчет поцелуя, а? – крикнул он сверху.

Этта рассмеялась, посылая воздушный поцелуй.

С последним сухим взглядом на гогочущего Чейза Николас отвел весла назад и принялся грести. Приятный жар пробежал по его затекшим мышцам, когда он вошел в спокойный ритм. Он держал рот на замке, пока греб, даже когда София проворчала:

– А побыстрее можно?

Солнце поднялось выше, и туман начал рассеиваться. Кричали парящие над водой птицы, и Николас ничуть не возражал, ни когда пот пропитал его рубаху, ни когда свежий холодный воздух наполнил легкие. София закрыла глаза, с нетерпением забарабанив пальцами по мешку, лежащему на коленях. Этта уставилась куда-то мимо плеча Николаса. Он вытянул шею, следя за ее взглядом, устремленным к темным очертаниям деревьев, выстроившихся на пустынном берегу. Николас прочитал Флитчу описание места встречи, присланное Сайрусом Айронвудом, и они потрудились отметить его на береговых картах. Он не был уверен, что работа была сделана верно, пока Этта не воскликнула:

– Кажется, я вижу свет!

Теперь Николас тоже его видел. Фонарь отбрасывал слабый свет во мрак, цепляющийся за скалистый берег, и чем ближе они подплывали, тем отчетливее вырисовывались очертания за ним. Николас вытащил весла, позволив волне доделать за него работу, пока дно ялика не чиркнуло по песку. С плеском выпрыгнув в холодную воду, моряк втащил лодку на берег.

Прежде чем он успел подойти и поддержать ее, предупредить о странном обманчивом чувстве, охватывающем ноги, когда они после моря оказываются на твердой земле, София выпрыгнула сама, тут же растянувшись на влажном рыхлом песке. Манеры, завет святой Анны Холл, заставили Николаса наклониться и предложить ей руку. Сконфуженное лицо Софии, румянец смущения сделали ее похожей на молодую женщину, каковой она и была, а не на осу, которой хотела казаться. На мгновение он даже понял, что в ней когда-то привлекло Джулиана.

Но потом увидел, как она вспомнила, кто он.

Что он сделал.

Ее лицо стало твердым, как кремень, а пальцы зарылись в песок, словно девушка хотела бросить горсть ему в глаза. Встала она исключительно своими силами.

Этта положила руку ему на плечо, чтобы сохранить равновесие, выходя из чрева лодки. Вместе они наблюдали, как София, пошатываясь, брела к повозке с кучером.

Ему следовало бы рассказать ей, что в этом столетии существовали свои правила прикосновений и приличий.

Однако… пожалуй, не сейчас.

– Хотите верьте, хотите нет, но на самом деле ее настроение улучшилось, – прошептала Этта. – Утром, когда я пришла ее разбудить, на меня сбросили половину сундука.

– Ах, Айронвудов шарм, – сказал Николас. – Полагаю, потом она заставила вас все это поднять?

– На самом деле я плеснула на нее водой из таза, чтобы остудить. – Этта помрачнела, когда повозка затряслась под весом залезающей в нее Софии. – Надо было схватить ночной горшок.

Он резко усмехнулся, словно удивляясь.

– Спасибо, что поделились этой мерой пресечения, – проговорил он, все еще подавляя усмешку. – Хотел бы я сказать, что вас ожидает более радушный прием, когда вы встретитесь с Сайрусом Айронвудом. Но будьте осторожны… если он почует в вас страх, то с особым восторгом разорвет на куски.

Этта распрямила плечи, устремляясь вверх по склону впереди него.

– Ну, вам-то нечего бояться, – с улыбкой сказала она ему. – С вами же буду я.

Николас закрыл глаза и последний раз вдохнул оцелованный морем воздух.

Если бы этого было достаточно.

Нью-Йорк
1776

8

Дым поднялся, приветствуя их, за несколько миль до того, как они добрались до Бруклинского парома.

– Что это? – спросила Этта Николаса. – Какая-то битва?

Он казался таким же озадаченным, как и она, проследив за ее взглядом в окно, где в темнеющее небо струились черные завитки.

– Твоя очередь, – сказала Этта Софии. – Было бы здорово, если бы ты уточнила, что там за ужас творится.

София изучала ногти.

– Не расскажешь – поставишь под угрозу всех нас, – напомнил ей Николас. – Я не смогу защитить вас, если не буду знать, что впереди.

Девушка с раздраженной миной опустила руки обратно на колени.

– Хорошо. Это пожар. Горит с самого утра. Великий Нью-Йоркский пожар. И ты бы это знал, если бы уделил хоть немного времени своему образованию.

– Если бы меня учили чему-нибудь еще, кроме того, как не быть убитым, не раскрыть наш секрет и как завязывать Джулиану галстук, я бы тоже что-то помнил, – огрызнулся он в ответ.

Среди оглушительных вспышек, искрящихся между ними, Этта моргнула, пытаясь вспомнить, что сама об этом знает.

– Что загорелось? – спросила она. – Чтобы поднялось столько дыма, это должно быть что-то огромное.

– Вся западная часть города, – ответила София после очередной затянувшейся паузы. – Насколько я помню, пожар вспыхнул этим утром: двадцать первого сентября. К этому времени, вероятно, город выгорел на четверть.

Не в первый раз Этта подумала, как странно, должно быть, Айронвудам жить за пределами нормального течения времени, знать все, что было до них, и почти все, что будет происходить до определенного дня после. Наверное, так гораздо легче вкладывать деньги, покупать дома и подбирать сражения к выгоде всей семьи.

– Из-за чего все началось?

– Смотря кого спросить: англичане думают, один из шпионов Вашингтона. Якобы некий ублюдок устроил поджог, когда армии пришлось покинуть город.

В то время, когда, казалось, все делали из дерева, могло бы хватить одной искры. Этта потерла лоб, глядя на Николаса. Он развязал шейный платок, оставив его висеть на плечах, рубашка разошлась спереди, открывая полоску теплой кожи. Одежда юноши была поношенной и помятой от многодневной работы и путешествий, но его это, казалось, не беспокоило, даже когда София захлопотала над своим платьем, выбивая дорожную пыль из подола. Она вспрыснулась какими-то духами, но Этта сосредоточилась на запахе, исходящем от него, – прохладный бриз, солнечный свет и ром.

Если беспокойство Софии проявлялось в том, что она беспрерывно сцепляла и расцепляла руки на коленях и нетерпеливо подергивала ногами под юбкой, то Николас, казалось, ушел в себя. Тревога, которую она заметила на его лице при высадке на берег, очень отличалась от теперешней; когда Николас предупреждал ее, чувствовалось, что он затаил на Айронвуда злобу, ощетинившуюся раздражением. Теперь он теребил пальцем верхнюю губу; взгляд уперся в проносящийся мимо пейзаж, но казалось, юноша ни на чем не сосредотачивался.

Этте думалось, Николас может сосчитать все, что его нервирует, на пальцах одной руки или даже на одном пальце. Он мог вытерпеть Софию и казался готовым ко встрече с Айронвудом; из-за чего же тогда выражение его лица сквозило таким холодом?

Не желая больше сидеть в невыносимой тишине незнания, она спросила:

– Вы видели Нью-Йорк до пожара?

Идиотский вопрос. Она знала, что он бывал в Нью-Йорке, даже жил здесь некоторое время. Джек выложил ей, когда рассказывал о членах команды. Удивительно, какой ничтожной можно почувствовать себя, когда на тебя даже не смотрят. Секунду Этта была уверена, что он не сбирается отвечать, а просто продолжит смотреть в окно, но потом получила короткое:

– Однажды.

– И как вы его находите? – надавила Этта, сосредоточившись на своем раздражении, чтобы оставить себе возможность не признавать подкрадывающейся обиды.

– Мерзость.

К ее удивлению, София сказала:

– Единственное, в чем мы сходимся. Здесь помои и мусор бросают прямо на улицу, надеясь, что их сожрут скот и паразиты, а то, что останется, смоет в реки дождями. Запах города чувствуется за несколько миль до того, как он попадет в поле зрения. Запах дыма хоть как-то это смягчает.

Вот и правда о прошлом, поняла Этта: в разы тише, темп жизни сродни ползанию, а запах людей и городов просто невероятный. Ее нос еще к нему не привык.

К тому времени, как они докатились до остановки и повозка качнулась под весом кучера, слезавшего с облучка, чтобы открыть дверь, Этта была готова разбить череп о землю, лишь бы унять чудовищную головную боль. София спотыкалась на нетвердых ногах, цепляясь за плечи идущей впереди Этты. Николас замыкал процессию, передав маленький мешочек с чем-то похожим на деньги кучеру, занявшемуся лошадьми.

Дым вытеснял воздух, постоянный бриз гнал его через рябящую воду Ист-Ривера. Этта чувствовала его у себя в горле.

Из-под непреодолимого запаха горелого дерева проступала сладковатая вонь гнили и горячего навоза, но Этта не была уверена, исходила ли она от горящего мусора или от солдат, маршировавших мимо. Впервые увидев ярко-красные пятна, разбросанные по холмистому зеленому пейзажу Лонг-Айленда, она удивилась. Девушка сразу узнала знаменитые красные мундиры – униформу британских солдат, которые все маршировали через города, патрулировали дороги, останавливали их и читали документы, которые кучер подавал им на каждом посту.

Этта разглядела аккуратную бело-золотую отделку на их лацканах, сияющие пуговицы, идущие вдоль кремовых жилетов, надетых под низ. Бриджи и чулки были забрызганы дорожной грязью, а на лице каждого отражалась одна и та же смертельная усталость, с которой они копошились вокруг причала плоскодонного парома, командуя переправой толпы, стремившейся прочь из горящего Нью-Йорка.

– …Готовы сжечь его дотла, лишь бы нам не достался, а?

– …Умышленно, огонь охватил все от Бродвея до Гудзона, распространяясь к северу и западу, все приличные таверны погорели…

Этта повернулась, когда двое солдат прошагали мимо, склонив друг к другу головы.

Увидев ее, они оба вежливо кивнули и продолжили свой путь, не обронив ничего, кроме:

– Добрый вечер, мэм.

Лица под черными шляпами оказались на удивление молодыми – почему она всегда думала, что в прошлом все должны быть старше нее? Во все времена войны ложились на плечи молодых.

После недолгого торга паромщик согласился совершить последнюю поездку через реку, прежде чем настанет ночь и он отправится домой. София рванулась вперед, словно выстрел, пропихиваясь на низкую плоскодонную посудину. Краем глаза Этта заметила руку – Николас предложил ей помочь сойти вниз. После недавней отстраненности Этте не особенно понравилось подтверждение его галантности, и она устремила свой взор на лес плывущих по реке мачт и парусов.

Контуры этого Манхэттена не давали определить, где именно они находились; и у Этты что-то резко сжалось глубоко внутри от того, что она не могла сориентироваться в городе, в котором выросла. Отрезок от самой оконечности острова, который она знала как Бэттери-парк, его вид… Она закрыла глаза, представляя Бруклинский мост, протянувшийся над головой, веер тросов, крепкие каменные своды. Но когда она снова их открыла, вокруг не оказалось сияющих окнами небоскребов, упирающихся в лиловое вечернее небо. Дым окутывал не фасады роскошных высотных апартаментов. Ни одно из зданий, казалось, не превышало нескольких этажей. Двое паромщиков провели их по реке, брызгая и шлепая длинными веслами, – ничего похожего на механический рев моторов современных паромов. Без скоростных трасс и машин было оглушительно тихо. Этта подняла глаза, почти ожидая увидеть над головой самолет.

«Это не Нью-Йорк, – подумала она, – не мой дом, этого не может быть…»

«Не плачь, – приказала она себе. – Не смей…» Это ничего не изменит, кроме как привлечет нежелательное внимание к тому, что она не на своем месте.

Николас стоял рядом, прислонившись к парому в своей обычной позе: руки скрещены на груди, на лице – почти никаких эмоций. Она не понимала, как человек может так яростно оберегать свои мысли и чувства, как он.

– Вы еще со мной говорите? – спросила она.

– Я родился здесь в 1757 году. – Его глаза ненадолго закрылись, но Этта увидела в них какое-то движение. – Это было… не слишком приятно.

Этта ждала, что он продолжит.

Николас с трудом вздохнул.

– У капитана Холла, с которым вы виделись… и его жены был маленький домик недалеко от рыночной площади. Когда он купил мою свободу, я стал жить с ними, тогда все значительно улучшилось.

Купил мою свободу. Боль пронзила ее, горячая и зазубренная, подгоняемая смятением.

– Вы имеете в виду… – начала Этта. – Вы родились у Айронвудов, но они…

Гнев подавил остальные слова, рвущиеся из ее горла. Николас пожал плечами.

Он пожал плечами.

– Я был незаконнорожденным, да и нежеланным. В этом времени ребенок приобретает статус матери. Моя мать была их собственностью, следовательно, я тоже. – Николас взглянул на нее. – Они не знали, что я унаследовал их… дар… только потом, когда я уже прожил некоторое время с Холлом и его женой.

– Вы ведь выросли с Чейзом? – спросила она. И, увидев вспышку удивления, добавила: – Он немного рассказал мне об этом несколько дней назад, когда мы гуляли по палубе, – как миссис Холл сказала капитану, что не позволит взять вас обоих в море, пока не научит читать и писать.

Услышав это, он по-настоящему улыбнулся:

– Она была женщиной редкой доброты и сильного духа. Когда мы потеряли ее, у меня не осталось никаких оснований возвращаться сюда, кроме редких дел.

– Как же Холл вас нашел? – спросила Этта. – И почему Айронвуды… – Она до тошноты не могла заставить себя сказать «продали».

Николас понизил голос:

– Вы понимаете, полагаю, что способность стала проявляться реже по мере развития семьи?

Этта кивнула.

– Холл – очень дальний родственник Айронвудов. По сути, его взяли к Айронвудам, когда Айронвуд прикончил его семью, Хемлоков, и принял выживших в род, – объяснил Николас. – Но он не такой, как вы или я; он из тех, кого мы называем стражами. Они не могут путешествовать и живут в своем естественном времени, но присматривают за подступами к проходам, обеспечивая путешественникам безопасность, и отмечают всех прибывших и отбывших. Они выполняют и другую работу для семьи: следят за материальными интересами и собственностью в различных эпохах, передают сообщения между столетиями.

Глаза Этты расширились:

– Как, ради всего святого, они это делают?

– Если они перед нами, то оставляют послания в различных семейных склепах, которые проверяют другие стражи. Если после, то письма возвращает назначенный путешественник. Сам Холл следил за перевозкой и продажей сахара с одной их плантации на Карибах с 1750 года до недавнего времени.

Это она упустила:

– Вы знали Холла прежде, чем отправились к нему жить?

Юноша покачал головой:

– Айронвуд решил продать старый семейный дом на Квин-стрит вместе с имуществом. Моя мать, купленная вместе с другим домашним рабом, заявила, что я сбежал. Она оставила меня в шкафу, надеясь, что мне удастся уйти и жить свободным. Я бы никогда не согласился, если бы знал, что на самом деле она задумала.

Этта хотела спросить, что стало с его матерью, но он быстро забарабанил:

– Холл нашел меня, когда они зашли осмотреть дом перед приходом покупателей. Я был полумертвый от голода, грязный, как бездомный щенок, – мать велела мне сидеть и молчать, а тогда я гораздо лучше выполнял приказы. – Николас криво ей улыбнулся. – Он вынес меня. Позаботился о том, чтобы моя свобода была узаконена. Прошли годы, прежде чем Айронвуд вернулся в ту эпоху и узнал меня. Некоторое время я обучался и путешествовал от имени и по поручению Айронвуда, но теперь с этим покончено. Больше я не оставлю море и мою настоящую семью.

Этта заставила себя оставить мысль о нем, маленьком мальчике, днями прячущемся в темноте.

– Что вы будете делать, когда закончите свои дела с Айронвудом?

Он поерзал, рассеянно потянувшись потереть плечо:

– Мне нужно встретиться с Чейзом и остальными и вступить в права командира призового судна. Капитан Холл вернется в порт до конца месяца, и мы снова выйдем в море.

Конечно, у него были обязательства. Это же его жизнь – просто на несколько дней она наложилась на ее. Почему же она так переживала, что Николас уйдет?

– Путешествовать безопасно? С вами все будет в порядке? – спросила она.

– Не волнуйтесь обо мне, мисс Спенсер, – сказал он, когда они пристали к другой паромной пристани. – Я всегда справляюсь.

– Вы может звать меня Эттой, – улыбнулась она. – Мне так больше нравится.

По невозмутимой маске на мгновение зазмеилась трещина. Эттины глаза прочитали гнев, но интуиция отметила что-то худшее: болезненное потрясение, как если бы она столкнула его с парома в холодную воду.

– Вы… – начал он, возводя глаза к небу, на лице проступила едва заметная страдальческая улыбка.

Этта не могла отвести взгляд ни на Софию, которая звала ее, ни на паруса, прорезавшие распустившуюся темноту. Он тихонько рассмеялся, почти в смятении, плотно прижав руки по швам.

– Временами, мисс Спенсер, вы чрезвычайно меня поражаете.

Прежде чем она успела обдумать его слова, он ушел на нос парома помогать остальным мужчинам швартоваться. И когда пришло время сойти на берег, ее ждала только София.

– Он тебе надоедал? Слава богу, он скорой уйдет, – заявила она достаточно громко, чтобы услышал весь город.

– Нет! – быстро возразила Этта. – Вовсе нет.

София не спускала глаз с Николаса, шагавшего перед ними, решительно минуя группу женщин с яркими глазами и нарумяненными щеками. Их пышные формы почти вываливались из платьев с глубоким декольте.

– Ищешь ночлег, красавчик? – спросила одна, увязавшись за ним. – Надеюсь, огонь не дошел до твоего чудесного дома. А у меня есть местечко потеп…

– Я уже занят, – отрезал он, осторожно убрав ее руку со своего плеча. – Приятной ночи, дамы.

Уже занят? Этта посмотрела на его широкую мускулистую спину.

Испустив сдавленный вздох, без умолку ругающаяся София наступила прямо в кучу свежего лошадиного навоза. Эттин желудок скрутило от переплетения вони с дымом.

– Вот уж не повезло!

К тому времени, как Николас нашел повозку Айронвуда в хаосе беженцев-погорельцев, темень стояла почти непроглядная. По словам Софии, они остановились в «захудалой таверенке» под название «Горлица», находящейся за пределами города – на окраине района, где в Эттино время располагался финансовый квартал. Сайрус Айронвуд не поскупился, уговорив хозяина выделить своей семье комнаты на мансарде на три ночи, пока его семья со слугами спали в погребе.

– Почему просто не купить дом в городе? – поинтересовалась Этта, вспоминая историю Николаса. Очевидно, семья могла себе это позволить.

– Дедушка делает запросы о доступной недвижимости, – напряженным голосом объяснила София. – Он решил перевезти нас в эту эпоху в обозримом будущем, и ему нужно постоянное жилье. Сейчас он хочет, чтобы мы отправились в «Горлицу», туда мы и поедем.

– Ты как, мечтаешь насладиться «неотесанной» жизнью? – выгнув бровь, поинтересовалась Этта.

Их путь пролегал вдоль «старого почтового тракта», как выразился кучер. Этта узнавала названия, когда они окунулись в гущу этого Манхэттена, – Уолл-стрит, Бродвей. Но как только они миновали общинные земли – зеленый парк, переполненный беженцами-погорельцами, их спасенными пожитками, солдатами, пытающимися держать их в узде, – город превратился в сельскую местность.

Пустую.

Холмистую.

Сельскую.

Этта изумленно покачала головой.

– Знаю, – задумчиво пробормотала София. – Большое искушение купить несколько участков и придержать пару столетий.

В городе – в ее городе – привыкаешь перемещаться в тени гигантских зданий, жертвуя видом на звезды в угоду световому загрязнению. Но здесь небо было голым, нетронутым, мерцающим тысячью огней; кроме редких домов, то маленьких, то больших, было не на что посмотреть. Этта услышала блеяние овцы и ржание коня, тихое журчание ручья.

Она скучала по стремительному пульсу жизни дома; по поднимающемуся от асфальта жару, по отблескам солнечного света в бесконечных окнах, по толпам; постоянному гулу движения, сигнализации, поездам.

Это скоро закончится, напомнила она себе.

Надеюсь.

Напряжение, свернувшееся в животе, распространилось по венам, как паутина, слишком липкая, чтобы полностью от нее избавиться. Этта попыталась представить, как будет выглядеть этот «дедушка», что он о ней подумает, но у нее были только описания Софии и Николаса; вместе они рисовали в ее воображении довольно яркий образ старика с окровавленным мечом, сморщенным комком пепла и льда вместо сердца, с клыками и когтями.

«Дыши, – думала она в отчаянии, – размеренно». Что еще она могла сделать? Любые сведения, которые она сможет из него выжать, помогут ей сбежать, выяснить, как вернуться к Элис.

«Горлица» оказалась дальше за городом, чем она ожидала. Большую часть поездки она пыталась, ориентируясь по Ист-Риверу, понять, где именно они находились – к востоку, но все же недалеко от центра – может быть, на Лексингтон-авеню или на Третьей?

– Что это? – спросила она, наклоняясь вперед, чтобы получше разглядеть созвездие маленьких костров впереди.

Николас склонился к ней, вглядываясь в темноту, его теплая рука коснулась ее руки.

– Лагерь Королевской артиллерии, если я ничего не путаю.

Николас не перепутал. Когда они подъехали ближе, в лагере пылали факелы и фонари. За впечатляющим рядом пушек виднелись ряды фургонов, телег, стойл, белых палаток. Все простые постройки, что могла видеть Этта, были обрамлены деревьями, еще не изрубленными на дрова, сложенные неподалеку.

«Горлица» стояла прямо напротив лагеря, прижимаясь к грунтовой дороге. Свечи в окнах освещали простой деревянный фасад, Этте она скорее напомнила большой колониальный дом, чем таверну. Двухэтажный, не считая мансарды, чуть накренившейся вправо. Кто-то пытался прибавить дому шарма, выкрасив ставни красной краской. Деревянная табличка, висевшая над улицей, качнулась, когда мимо прошествовала София. В темноте вырезанные на ней парящие птицы казались скорее воронами, чем горлицами.