Текст книги "Демоны Дома Огня"

– Но, если хотите знать, я никогда не верила в то, что князь причастен к убийствам Монстра. Все-таки слишком хлипок он, наш князь, чтобы убивать. Ведь здесь не только гнилую душу нужно иметь, но и особую жестокость. Я думаю, Монстр – совсем другой человек. – И она снова посмотрела на Аду, будто той все и так известно. – Часом, ничего не замечали странного за синьором Гильяно?

– Странного? – спокойно переспросила Ада. В то время как мысли бурлили: «Странного?! Вы что, шутите? В нем нет ничего нормального. Он сплошная аномалия!»

– Не подумайте, я ничего такого не имею в виду. Просто люди болтают. Они всегда болтают, конечно. Но стоило синьору Гильяно поселиться у нас летом 1983-го, как по осени начались убийства! А раньше у нас всегда было спокойно. Помню, той осенью мы вечером и на улицу-то боялись выходить. Как чуть стемнеет – прятались, будто это мы преступники, а ведь честные люди и не какие-нибудь пришлые.

– Ашер – серийный убийца? – Ада улыбнулась, но тотчас нахмурилась. Ашер может быть разным. В том числе неудержимо жестоким в темноте спальни. – А ему тоже предъявляли обвинение?

– Нет, не предъявляли. Ходили к нему, расспрашивали… Но ведь не всегда тот, кому удается вывернуться, невиновен… Давно вы с ним знакомы?

– С осени.

Вместо сушилки для ногтей Роза включила обычный фен. Разговор сдуло ветром – фен гудел, как натрудивший спину шмель. Ада тревожно размышляла. Не может Ашер оказаться маньяком. Это все городские сплетни. Она бы не прожила с ним так долго, ее бы уже выудили из сточной флорентийской канавы. Впрочем, тогда даже не было смысла ехать во Флоренцию, в Питере достаточно мрачных рек и каналов – Мойка, Обводный, Черная речка.

Нет, он не убийца. Он сильный, и это пугает людей. Но если ты рядом с ним, то тебе не страшно. Да, он жестокий. Но мир вокруг еще более жесток. Ашер может защитить ее от мира. Только ведь ты понимаешь, – напомнила она себе, – это не будет длиться вечно. Еще месяц-два – и ты надоешь ему. А может, у тебя уже нет и месяца, счет идет на дни?

Она не станет отказываться от предложения побывать на приеме у князя или на княжеской оргии, оденется как подобает, выйдет в свет в сапфировом ожерелье – и пусть только кто-нибудь попробует прикоснуться к ней пальцем! Она будет настороже. И пусть Ашер думает, что Ада ни о чем не догадывается, а она тем временем подпортит ему сладостные планы на пятничный вечер. Правда, пока еще не знает, как именно это сделает. И Ада спросила у Розы адрес хорошей портнихи.

* * *

Закусив измерительную ленту покрепче и набрав в горсть булавок, портниха клялась, что сошьет шедевр всего за сутки. Бледно-синее платье вышло легким, как облако, сапфировое ожерелье смотрелось с ним роскошно. Ада не могла оторваться от своего отражения в зеркале, как и от мыслей о предстоящем приеме. Вдруг все гости будут в черных шелковых полумасках, на мраморных столах раскинутся обнаженные женские тела, и мужчины, не стесняясь, станут наслаждаться ими, как сочными фруктами: розоватыми половинками манго, томной сладостью спелого инжира…

Но тут же пришло воспоминание о чужих липких руках на теле, о разгоряченной мальчишеской возне, в общем-то невинной, если ты расслаблена и согласна, но превратившейся в пытку, если тебя принудили. Что, если количество потных рук множится, они терзают тебя, рвут каждый – к себе, тебя тыкают носом в «молнии» и пуговицы, бьют по щекам, дергают за волосы, забывая о том, что ты живой человек, что тебе больно. Ведь и Ашер каждую ночь, что проводит дома, забывает о том, что ей больно. Или помнит слишком хорошо?

Аде казалось, что ее жизнь пошла по кругу. Самое страшное, что с ней уже случилось, вернулось и мучает ее вновь, словно тогда она не выучила урок, поэтому все вернулось, и сейчас от нее требуется правильный ответ, которого у нее нет.

Какого черта терпеть издевательства от Ашера? Она ведь уже сдала экзамен на прочность, доказала, что не боится взглянуть в лицо своему главному страху. Она готова жить с этим кошмаром. Просто рассчитывала, что однажды страх спадет, как пелена, и она наконец увидит утро и небо без тревожно нависающей грозовой тучи. Да только страх по-прежнему был с ней, как прижившийся бродячий пес. Так какого черта? Но, точно завороженная, не могла уйти от Ашера.

«Или ты, или он», – повторяла Ада, стоя перед зеркалом. Не совсем понимая смысл фразы, она въедалась глазами в отражение своих зрачков. Черная дыра словно втягивала ее в безмолвие пустоты. Как та тьма, что каждую ночь жесткой ладонью накрывает ее спальню. И вдруг Ада поняла: в этой черной дыре ее вертит и крутит, ломает и корежит, и у нее уже нет сил выйти, нет возможности повернуть назад. Ее путь – только вперед, до тех пор пока сжимающее со всех сторон, безжалостное пространство не захочет с ней расстаться, не выплюнет ее с другой стороны. Она рождается. Рождается вновь. И в этом Ашер – ее главный помощник.

Она спустилась вниз, в гостиную, одетая и накрашенная, полностью готовая к приему у князя. Ашер смотрел на нее так, что Ада вдруг почувствовала себя как на костре. Ты стоишь, привязанная к столбу, ветер рвет на тебе и без того разодранное платье, треплет рыжие волосы, предвосхищая пламя на твоей голове, хоть огонь, настоящий огонь, еще даже не лижет босые ступни. Но ты уже чувствуешь запах гари, сизый дым поднимается от вязанок хвороста. Ты задохнешься раньше, чем почувствуешь настоящую боль. «Ты не сгоришь заживо, – шептала она себе, потому что знала все об этой пытке, – ты будешь гореть мертвой. Может, тебе и повезло в том, что ты умерла…»

Ада стряхнула наваждение. Она мысленно говорила с кем-то, кто был ею и в то же время другой женщиной.

– Что с тобой? – спросил Ашер.

– Голова закружилась, – соврала она, направляясь к выходу.

Дом князя встретил их по-светски чинно. Позолоченная толпа гостей пила вино, шушукалась и раскачивалась в такт заунывному пиликанью струнного квартета. Тонкие каблуки впивались в мозаики на мраморном полу. Персонажи настенных фресок в молитве возводили глаза к выцветшему небу, лишь бы не видеть царящей вокруг суеты.

Явных признаков предстоящей оргии не наблюдалось. Князь ди Конти оказался сморщенным, как изюм, старичком. Трудно было представить, что он способен на лихие эротические игры. Сухими губами он по-старомодному клюнул Аду в протянутую для приветствия руку.

– Ба, Ашер! Наконец-то вы перестали быть затворником и решились кого-то признать своей девушкой. Поздравляю. Поздравляю. Может, в скором времени вы представите нам вашу жену? О, надеюсь, – он повернулся к Аде, – именно вы ею станете, дорогая.

– Не торопите меня, князь, – умерил его восторги Ашер.

– Жаль, откровенно жаль. – Личико князя еще больше скукожилось. – В моем распоряжении не так уж много времени, не заставляйте меня ждать слишком долго.

– Оставлю тебя. Развлекайся, – сказал ей Ашер.

Этакой подлости она от него не ожидала. Но не станешь же цепляться за спутника, как за спасательный круг. Ада лишь кивнула. Она найдет себе собеседника по душе. Тем более, прослышав о том, что она девушка Ашера Гильяно, с ней, казалось, хотели познакомиться и поговорить все приглашенные.

Ада давно поняла, что вести светские разговоры труда не составляет. Если ты хороша собой, достаточно внимательно смотреть на собеседника, а уж он сам решит, что ему приятнее: просвещать тебя или думать, что говорит с ценительницей. Мы лишь те, кого хотят видеть в нас другие.

– Что вы думаете о ван Виссеме? – спросил ее пузатик в едва сходящемся на круглом животе жилете.

Ада мысленно пробежала весь список имен тех, кому ее уже представили. Голландцев не наблюдалось, в основном итальянские и французские фамилии.

Она сделала вид, что из-за музыки не расслышала вопроса:

– Простите?

– О Йозефе ван Виссеме, композиторе, его пьесу исполняют.

Похоронное восточное треньканье, как ей показалось вначале, под воздействием шампанского вдруг преобразилось. Оно больше не казалось заунывным и назойливым. И Ада даже начала улавливать щемящую прелесть сочинения. «Это ведь о пустыне, – почему-то подумалось ей. – О пустыне, где полно песка, но каждая песчинка ужасно одинока. О пустыне, где веет ветер, но не приносит облегчения. Ветер переносит песок с места на место, но пустыня остается прежней. Эта музыка о пустыне, где все мы находимся».

Но ответила с легкой улыбкой:

– Немного однообразно.

– В этом весь ван Виссем, – многозначительно поднял бокал с шампанским пузатик.

И вдруг тон шума толпы поднялся выше, дамы засуетились, заоглядывались, мужчины приосанились, выпрямили скрюченные цивилизацией спины. А всего-то шороху, что появился новый гость. Ада заметила его краем глаза и повернулась, чтобы рассмотреть. Она сразу поняла, что этот гость – родственник Ашера Гильяно. Они выглядели как единокровные братья – тот же высокий рост, жесткий, как в скале вырубленный, профиль, темные вьющиеся волосы. В действительности Страж Винсент Гильяно был далек от Ашера по крови, но эти нюансы имели значение лишь в Доме Гильяно.

Винсент и Ашер не обменялись рукопожатием – они не хотели, чтобы дон Гильяно узнал об их встрече. Даже черная кожаная перчатка на правой руке Винсента не могла служить препятствием для передачи информации. Дон Марко был связан с каждым членом семьи. Он чувствовал «своих мальчиков» на расстоянии. Ашер Гильяно получил его отцовское проклятие, а значит, никто из Дома не смел приближаться к нему. Но то, что раньше не обсуждалось и почиталось как отцовское нерушимое слово, в современном мире потеряло безоговорочную власть. Крайне редко, но Ашер все же виделся с кем-нибудь из семьи. Наверняка дон знал об этих встречах, но смотрел сквозь пальцы. У Дома Гильяно проблемы были посерьезнее, чем тревога о том, что наказание Ашера Гильяно исполняется не так уж строго.

Гильяно не сказали ни слова, несколько взглядов – и они отлично поняли друг друга. Все заметили, что Винсент и Ашер исчезли из зала, вышли в одну из боковых дверей. Толпа гостей точно вздохнула свободнее, задвигалась, зашуршала. Аде показалось, что официальная часть вечера закончилась, теперь все смогут повеселиться, даже струнный квартет закончил пилить по нервам и разошелся на перекур.

Туалетная комната на первом этаже, размером чуть меньше зала для приемов, была разделена на зоны арками. Мраморный пол, мраморные стены, медные краны-загогулины. В воздухе запах клубники и сладкого табака. Ада хотела здесь спрятаться, перевести дух, подумать. Но на банкетке сидела девица, платье обтягивало ее худую спину, как перчатка, был виден каждый позвонок. Девица курила аномально длинную сигарету (без мундштука), игнорируя хрустальную пепельницу, стряхивала пепел на поднос со свернутыми в трубки полотенцами.

Ада сделала вид, что поправляет макияж у мутного зеркала в резной раме. Возможно, это зеркало видело всех членов княжеской семьи ди Конти, а может, их призраки еще жили в мире зазеркалья. Пытаясь поймать свое отражение в неровной поверхности, она то отступала назад, то наклонялась ближе к зеркалу. Девица обернулась к ней и, прищурившись, едко спросила:

– Вывез тебя на бал?

Ада промолчала. Не цапаться же с первой встречной дурочкой.

– Вывел в люди?

Снова молчание.

– Эй, да ты говорить умеешь?

– Что тебе нужно? – Ада отметила, что тон выбрала верный: немного усталый, чуть раздраженный.

– Хочу познакомиться с новой подстилкой синьора Гильяно. Будешь? – По мраморной столешнице к Аде заскользил серебряный портсигар, на крышке плясали сатиры среди цветущих ветвей, а маленький Амур ел яблоко, забыв про лук и стрелы.

Ада толкнула портсигар обратно:

– Не курю.

– Правда? – искренне восхитилась девица. – Ну, даешь! Как же ты справляешься? Чем снимаешь стресс? Ведь ОН, – она округлила глаза, – ужасный извращенец.

– Бывают и хуже.

– О, а ты, я вижу, опытная особа. И как оно?

– По-разному.

Девица покачала головой, мол, меня не обманешь:

– Я-то сначала думала, что это игры такие, ну садомазо. Но ведь удовольствия никакого, одно мучение. Наконец до меня дошло – он просто садист, каких мало.

– И что? Ушла? – Ада усмехнулась.

Девица врать не стала, пустила дым вверх по стене:

– Мне казалось, что он убивает меня каждую ночь, а утром я чудом воскресаю – и то лишь потому, что его не оказывается рядом. А если он хоть раз уснет в моей постели, я уже не проснусь.

– Бред! – фыркнула Ада.

– Бред? – Девица сощурила зеленые, как у змия, глаза. Она и впрямь походила на золотую змейку в своем сверкающем ламе[2]2
  Ламе́ – парча с шитьем металлическими нитями по основе, изготовленной обычно из синтетических или искусственных волокон.


[Закрыть]. – Многие его подчиненные понятия не имеют, как он выглядит, узнают его только по костюму и отсутствию часов на руке. Ты не замечала у себя провалы в памяти?

Ада задумалась: «Провалы в памяти? Как их отыскать?»

– Или в твоей голове так пусто, что она – сплошной провал? – издевалась девица. – Ты даже понятия не имеешь, с кем спишь. Скоро окажешься на улице с пустыми карманами. Его любимый трюк. Можешь проверить. Душка князь куда лучше, ты присмотрись к нему.

– Мне советы не нужны.

– Правда? А мне кажется, не помешают. Похоже, ты вообразила себя королевой. Ни одна у него долго не задерживается. А уходить надо было после первой ночи. Он как наркотик: понимаешь, что вреден, а отказаться уже не можешь. Теперь жди, пока он тебя не вышвырнет. А случится это тогда, когда ты меньше всего ожидаешь.

Ада собралась уходить. От откровений тощей стервы ей стало не по себе. Конечно, она знает, что у Ашера были и другие женщины до нее. Она знает: он расстанется с ней, как только ему надоест. Но разве это преступление – желать хоть чуточку особого внимания? И он ведь назвал ее своей девушкой. Вряд ли он говорил так о многих.

Девица всем корпусом повернулась к Аде, жадно потянулась к ней, платье натянулось как струна:

– Он ведь делает это с тобой в темноте? Всегда в темноте? Никогда при свете? Почему, как думаешь?

– Наверное, есть причины.

– Ха-ха. – Девица откинулась назад, с непониманием уставившись на Аду, будто сетуя на глупый ответ. – Неужели тебе не жаль, что он не любуется твоим телом? А может, у тебя плохая кожа, и ты счастлива, что он не замечает?

Ада уже взялась за ручку двери, когда услышала:

– Не вздумай влюбиться в него, будет еще хуже. Как-то мне надоел вечный мрак, я зажгла свечи – для романтики. Он потушил их все, кроме одной. И пообещал, что я это запомню. Смотри. – Аде ничего не оставалось, как обернуться. Девица стянула с левой руки длинную, выше локтя, перчатку. – Он выжег какой-то знак, свечой по живому. Думаешь, я хоть вскрикнула? Мне было так больно, что не передать. Но он пожелал, чтобы я молчала. Попробуй сопротивляться – увидишь, что это не ты решаешь не кричать от боли, а он мысленно приказывает тебе молчать. Словно некий повелитель в твоей голове. Прислушайся – ты поймешь, что он тобой управляет. И да, ту ночь я запомнила, зато поняла, что совершенно не помню все остальные. Конечно, он выгнал меня после этого. Зимой, под дождь. В одной сорочке.

Ада бесшумно прикрыла за собой дверь. Раздраженно хлопнуть – значит проявить слабость, показать, что тебя задевают откровения бывшей подружки Гильяно. Но в ее словах, наверное, была доля правды. Правда была и в том, что Ада не могла уйти от Ашера. Одна мысль об этом повергала ее в ужас. У этого липкого тошнотворного ужаса, который пропитывал пространство, был вкус и особый запах. Вкус скользких рыбьих внутренностей и запах сырой земли.

* * *

Стражи Таблиц МЕ почти не покидали Дом Гильяно. Раньше они часто выходили в мир, чтобы проверить последствия того, что написано в Таблицах. Но теперь лишь анализировали информацию, полученную от Адвокатов, Воинов и Смотрителей – тех, кто вынужден был покидать Дом Гильяно по долгу службы. В Доме время шло медленнее, а для Стража продолжительность жизни и память имели большое значение.

В малой библиотеке был сервирован поднос с закусками, бар приветливо открыт, графины полны, свет перебирал в гранях янтарную желтизну и бордовый бархат напитков. Похоже, князь ди Конти знал, что Гильяно понадобится уединение, и приказал создать подобающую атмосферу. Ашер тут же налил себе виски, сделал большой глоток, обернулся к Винсенту:

– Ты принес хотя бы одну Таблицу?

– Отличная шутка, Аш. Отличная шутка, – натянуто улыбнулся Винсент. – Вино из виноградников князя? Надо попробовать. – Он потянулся к графину.

Ашер предупредил:

– Ты будешь разочарован. Семья князя была искушена в накоплении богатств, но совершенно не смыслила в виноделии.

Винсент пригубил из бокала:

– Не самое большое разочарование. Так как твои дела, Аш?

– Неплохо, как видишь. Но я удивлен. Страж просит меня о встрече. Меня, изгнанного и проклятого. – Он щелкнул позолоченной гильотиной, обрезая сигару.

– Иногда приходится идти против правил, Аш. Мы надеемся на твою память. Ты помнишь все круги жизни.

– Моя память не такая уж крепкая штука, Винс. Здесь, в мире, ясность взгляда теряется очень быстро.

Винсент прошелся по комнате:

– Таблицы МЕ не работают.

– Что за ерунда? Как могут не работать ключи от этого мира? Он бы уже разлетелся на атомы.

– Они не работают, все, что мы пишем, не проявляется в мире. Или проявляется, но очень слабо. Люди упорно следуют по пути разрушения, по пути лилу. С тех пор как в Доме перестали рождаться Лучшие из Лучших, внешний мир прогрессирует в сторону этих уродцев очень быстро. Посмотри вокруг, Ашер, с тех пор как синеглазые ублюдки дали людям технологии, мало кто из простых смертных задумывается о душе. Целыми днями они изобретают искусственную реальность и все глубже в нее погружаются. Люди превращаются в бездушные машины. Становятся во всем похожи на лилу. Мир несется в пропасть. Все чаще рождаются дети, которые не могут ощутить связь со своей душой, она едва держится в них. Они чувствуют себя роботами, которые накапливают и перерабатывают информацию.

– Не скажи. Один из ваших проектов оценил даже я. Наркотик, напрямую воздействующий на душу. ЛСД.

– Ты пробовал? – Винсент постарался придать голосу полное безразличие, но сам жадно ловил ответ.

– Не настолько я жалок, Винс. Связь со своей душой я пока не теряю.

Винсент смущенно провел рукой по лицу:

– Провальный проект. Начались сильные искажения. Его быстро запретили. Люди бояться чувствовать свою душу. А ты что-нибудь улавливаешь из того, что происходит в Доме?

– Нет. Стена и тишина, – пояснил он Винсенту на языке знаков Стражей, чтобы тот лучше его понял.

– Проклятие действует. Иначе ты не был бы так спокоен.

– А что у вас происходит?

– В Доме умирают. Один за одним. УР.УШ.ДА.УР.

Смысл слова был так же ужасен, как и его звучание. Ашер опустил глаза. Самая страшная смерть. Когда тело перестает быть временным прибежищем души, а становится ее тюрьмой. Кара богов за продление человеческой жизни.

– Я сам стер знаки УР.УШ.ДА.УР с Таблиц. Вот этой рукой. – И Ашер поднял правую руку с бокалом виски. – Содрал кожу до крови, но стер.

– Ты стер. А стоило тебе уйти, они проступили заново, на прежнем месте. И я стираю их каждый день, а они появляются снова. Взгляни на мою руку. – Винсент стянул перчатку и протянул раскрытую ладонь Ашеру.

Сквозь остатки мяса просвечивали сухожилия и белели кости суставов. Но вид изуродованной руки не тронул Ашера:

– Ты стираешь? А почему не Аарон?

– Аарона больше нет.

И он показал Ашеру образ: человек в обрывках белья бежал к бассейну, приникал ртом к воде и пил, раздуваясь, увеличиваясь вдвое, втрое. Его начинало рвать кровавыми массами, кровь хлестала из ушей. Он вгрызался в край бассейна, вывихивая челюсть, грыз бетон, ломая зубы, а все потому, что не мог терпеть ту боль, которая раздирала его изнутри.

Аарон – Второй после Ашера Страж в Доме Гильяно. У Ашера дернулся угол рта:

– Неудивительно, что вы ничего не можете написать. Кто там остался? Ты – Третий, Четвертый и два Пятых.

– Никто из всего Дома не годится в Стражи, – поделился извечной головной болью Винсент. – Будь иначе, это тоже ничего бы не решило. Воспитать настоящего Стража сейчас нереально. У нас нет ни времени, ни крови. Без лилу наш срок ограничен.

– Ты предлагаешь мне вернуться?

– Это невозможно.

– Отчего же невозможно? Я полностью очищу память. Все равно этот мир не стоит того, чтобы я о нем помнил. Пусть только Марко возьмет назад свое проклятие.

– Он не возьмет его назад, – поспешил возразить Винсент и добавил, как будто это что-то объясняло: – Донна Кай умерла.

Это был сильный удар. Ашер любил свою мать. И она была одной из старейшин рода Гильяно. Но вслух сказал едкое:

– Выскочка Марко счастливо избавился от наследия дона Асада.

Винсент несогласно покачал головой:

– Ты напрасно так говоришь. Он не виноват, что дон Асад выбрал его в преемники. Марко делал то, что должно быть сделано. И ему повезло. Дону Гильяно нелегко далось решение о казни Шема. Или твоего изгнания. А у постели донны Кай он сидел днем и ночью.

Винсент не хотел показывать Ашеру посмертный образ донны Кай. К счастью, Страж не видел, как она умирала. Дон Гильяно никого не допустил к ней в спальню. Но Винс вместе со всей семьей стоял у ее гроба, провожая в последний раз. Ашер, как крючком, подцепил и поволок на свет картинку из памяти Винсента. Некогда прекрасное лицо как восковая маска, полысевший череп, ввалившиеся глазницы. Скрюченные пальцы раздирают горло. Руки так и не смогли разогнуть.

– Она звала меня?

Винсент и хотел бы соврать, но не мог:

– Да.

– Он даже не дал мне с ней попрощаться.

– Он всего лишь не нарушает своего слова.

Забытая сигара тлела в руке Ашера. Кай была его матерью, его близким другом, его первой любовью. Она поддерживала самые безумные проекты Ашера. Защищала его перед отцом, доном Асадом. Она сделала все, чтобы у Ашера и Шема было счастливое детство. Они вели себя как настоящие дети под ее крылом, хотя уже рождались несколько раз и столько же раз умирали. Теперь его одиночество сильнее, чем раньше.

Но Винсент вызвал его на встречу не для пустой болтовни и не для того, чтобы сообщить печальные новости:

– Какой ключ был на Таблицах, когда Гильяно заключали Завет с лилу? Ты должен помнить, Аш.

Ашер покачал головой и подумал, что Винсент напоминает ему голодного щенка, который ждет, что вот-вот ему бросят лакомый кусок.

– Ты был Первым учеником, дон Асад должен был передать тебе ключ, – настаивал Винсент.

Нет смысла скрывать от него. Хотя этот ключ – не его ума дело. И не Винсенту спрашивать о нем.

– Я помню ключ. Но ты же знаешь, прошлое нельзя повторить. Можно лишь вернуться в определенную точку, и от нее отсчет начнется заново. Будет соткана новая ткань времени. Дом Гильяно останется невредимым, а все, что вокруг него, – исчезнет и больше не появится.

Винсент и не надеялся, что уговорить Ашера будет просто:

– Ты сам только что заявил, что у тебя нет привязанности к этому миру, – заметил он и усмехнулся. Все знали, что Ашер привязан к миру, как никто другой.

Ашеру были неприятны насмешки Винса:

– Дон Марко никогда не приказывал мне использовать этот ключ.

Винсент скривился, будто ему на рану плеснули кислотой:

– Он жалел тебя. Он сочувствовал твоей утрате. Он верил, что ты сможешь все исправить.

– Он изменил мнение? Послал тебя за помощью? – Винсент сосредоточенно морщил лоб и молчал. – Знаешь, как это называется, Винс? Заговор.

– Оппозиция.

– Что случилось с последней оппозицией, Братством Аменти, в Доме помнят слишком хорошо.

– Дон Марко слаб. Он не способен принять верное решение. Кто-то должен сделать это за него. Ты можешь спасти Дом, передав ключ.

– Как ты хочешь, чтобы я передал тебе ключ, Винс? Диктовать вслух? Или наскоро набросать на салфетке? Даже при ментальной передаче он пойдет с искажениями. И потом… Колесо Времени не вращается лишь по одному желанию. Нужно поставить отметку. Разрушить цивилизацию. Запустить Великую Жатву. Освободить души. А это сброс на ноль. Даже те, кто добился многого, будут вынуждены начать все сначала. Не слишком ли большая цена за ваши ошибки, за вашу ложь? Ты хочешь принести этот мир в жертву Дому Гильяно.

Гримаса злобы молнией исказила лицо Винсента Гильяно. Но он тут же взял себя в руки. Лоб разгладился, будто только что рытвины-складки не вспахали его, как весеннее поле:

– Ашер, ты принес Дом Гильяно в жертву себе и своим интересам.

Но тот не желал выслушивать обвинения. Ашер знал, что виноват, но не поступил бы иначе, даже если бы мог. Он не оправдывался и перед отцом, доном Асадом, не оправдывался он и перед доном Марко. И подавно не станет ничего объяснять Винсенту. Он, Ашер, тоже делал то, что должно быть сделано. Просто ему не повезло.

– Дон Гильяно готов выбрать преемника. Он ждал слишком долго. Тебе все равно не удержать этот мир, Ашер. Но ты мог бы помочь нам, прежде чем исчезнешь под серпом Великой Жатвы.

Саркастичная улыбка искривила губы Ашера:

– Ты надеешься стать доном Гильяно, Винс?

– У меня столько же шансов, как у любого другого. Уж точно больше, чем у тебя.

Винс – мальчишка. Воображает, что сможет справиться с лилу. А ведь он не видел ни одного неприрученного лилу. Он даже не представляет, какими жестокими они могут быть. С Винса нужно было сбить спесь.

Ашер залпом допил виски и грохнул бокалом о неполированную поверхность стола XV века. От удара мелкие трещинки-морщинки побежали по волокнам высохшего от старости дерева.

– Ты уверен, что Дом Гильяно ждет то будущее, какое ты вообразил? Думаешь, что встретишь первого свободного лилу и заключишь с ним Завет? Или он просто так, ради удовольствия, отдаст тебе кровь? Для лилу нет прошлого и будущего, их родовая память простирается через время и пространство. Они будут знать, что мы не выполнили своей части Договора, и не станут подчиняться. Или у тебя есть иной дар, который можно им предложить?

– Мы умираем, Ашер! – сорвался на крик Винс. – Ты был Стражем! Стражем Таблиц МЕ и Дома Гильяно. Ты должен был защищать Дом. Вместо этого ты предал нас! И ради кого?

Не следовало произносить этих слов. Расслабленное безразличие на лице Ашера превратилось в хищный оскал:

– Осторожнее, Винс. Иначе ты рискуешь тоже никогда не вернуться в Дом Гильяно.

Винсент замолчал, кусая губы. Выпил воды. Судорожно пригладил волосы. В страшном сне он не мог представить, что однажды будет кричать на Ашера Гильяно.

– Прости, Аш. Я не хотел. Но тебе не может быть безразлична гибель Дома.

– Дом мне не безразличен. И я обещаю тебе, Винсент, что сделаю все возможное, чтобы спасти его. И если единственным шансом останется передать Стражам ключ, обещаю, я сделаю это. Но пока я вижу и другой выход.

– Ты видишь выход? – вскинулся Винс, и столько надежды прозвучало в его словах, что Ашер поморщился. – Поделись.

– Еще рано.

– Времени у нас немного. Мы не можем ждать. Каждый день я слышу стоны умирающих. Дом превратился в лазарет. В тебе нет жалости, Ашер. Даже к своей семье, даже к тем, кого ты любишь.

И в который раз Винс подумал, как считали многие в Доме, что именно Ашер, а не Марко должен был стать доном Гильяно. Даже изгнанный, проклятый, Ашер – и только он – в состоянии помочь Дому. Марко бессилен. Не сделал ли ошибку дон Асад, когда в Ночь Фортуны передал нож и кольцо Смотрителю Марко Шарпу?

Ашер Гильяно думал о том, что это его последняя жизнь, которую он проведет в полном сознании. В следующий раз он проснется беспомощным идиотом, который не будет знать себя и не будет помнить о Доме Гильяно. Он никогда не вернется в Дом, потому что забудет к нему дорогу. И с каждым сном его забытье будет лишь углубляться, ему никогда не вспомнить, что он был первым из людей, почти богом на этой земле.

Ашер не хотел смиряться со своей участью. Смирение было не в его характере, не в натуре Гильяно, не в его крови, которой он пока еще обладал. Он ждал одного-единственного шанса, он ждал чуда. Что было в характере всех Гильяно. Они всегда ждали, всегда надеялись, и когда видели малейшую возможность претворить свои желания в жизнь, вцеплялись в нее мертвой хваткой и меняли себя, меняли свою судьбу, меняли мир. Только у них на ожидание была вечность, а у него – всего несколько десятков лет.

Когда Элен призналась ему, что у них есть еще один сын, Ашер почувствовал – вот его шанс. Нож, которым брат пытался убить брата, был для него как пароль. Убийство – как примета истинности крови. Стеклянные синие глаза – хвала Великому Садовнику! – благодаря им он получит пропуск обратно, в вечность. Но мальчишка пропал, и следующие четыре года Гильяно потратил на то, чтобы найти его. Он готов был поверить и в Бога, и в черта, лишь бы найти мальчишку. Элен передала ему фотографии Яна. Черно-белые, размытые, они не могли подтвердить слова Элен о глазах мальчика. «По глазам узнаете их…»

Лучшие из Лучших не должны рождаться за пределами Дома Гильяно. Они не должны попадать в мир. Это клятва, которую он, может быть, нарушил. Нарушить главную клятву страшнее, чем получить проклятие отца. Что бывает, когда нарушаешь клятву? Рушатся основы Дома. Вернулась древняя чума – УР.УШ.ДА.УР. Уходят старейшины. Но Дом Гильяно пока продолжает жить, вернее медленно умирать, а у него, Ашера Гильяно, есть шанс все исправить, и он не упустит свой шанс.

Лучшие из Лучших бодрствовали, но выполняли свои обязанности строго по контракту: останавливали время, переселяли души в другие тела, сохраняли вечную молодость тех, кто находился под крышей Дома Гильяно, позволяли дону Гильяно читать мысли своих домочадцев и обеспечивали связь между членами семьи и Служителями.

Дон Гильяно всегда слышал голоса Лучших из Лучших, они были похожи на шум океана. Лучшие из Лучших бодрствовали, но не являли свою волю. До совершеннолетия дети в Доме Гильяно были лишены права выбирать свою судьбу. А до совершеннолетия Лучшие из Лучших не доживали.

Лилу походили на маленьких старичков: морщинистые, с асимметричными лицами, тела их были перекошены, они медленно передвигались. Словно ненастроенные образы людей… Волосы их отливали серебром, а глаза сияли небесной синевой. В то время как Ян Каминский выглядел вполне как человек. Без видимых физических недостатков. Может ли мальчишка выполнять то, к чему привыкли в Доме Гильяно?

Если Ашер все делает правильно, то он сможет вернуть драгоценность Гильяно обратно в Дом. И пусть за время отлучения он уже успел стать иным, но он любит Дом, он вырос в нем и прожил не одну жизнь, а самое бесценное сокровище для него, как и для всех Гильяно, – Дом и семья.

* * *

– Иди в спальню, – отрывисто бросил Ашер, стоило им добраться домой.

Она медлила, перед тем как раздеться. Как снять с себя вечер, ставший свидетелем твоего триумфа? Зеркало в гардеробной зорко следило за ее преображением: Ада расстегнула ожерелье, скинула туфли, распустила волосы; заведя руку за спину, потянула вниз молнию платья. «Возвращайся на кухню, милая Золушка, сейчас тебя вновь вываляют в золе и помоях, и ты узнаешь, где твое настоящее место».