Текст книги "Как нам это пережить. Экспресс-помощь от опытных психологов, когда вам трудно, тревожно и страшно"

Я не чувствую свободы

Валентина впервые в жизни обратилась к психологу. В заявке было указано: «Хочу выговориться хоть кому-то уже наконец».

Валентине за пятьдесят, она – женщина очень приятной интеллигентной наружности. Когда-то она преподавала в школе русский язык и литературу, а сейчас работает корректором в информационном агентстве.

– Вы знаете, я обожаю свою жизнь. Даже сейчас. Сын вырос, женился, они с супругой живут в Болгарии – моя душа за них спокойна. А я живу с Ежиком, это мой терьер, посмотрите, – Валентина показывает фото забавного пса с взъерошенной шерстью и глазами-пуговками. – Мы с ним любим гулять в парке, а на выходные и вовсе катаемся к тетке в деревню – знаете, какая там благодать?

К пятидесяти годам жизнь Валентины наконец-то стала такой, как ей всегда хотелось: спокойной и размеренной. Прогулки, бассейн, посещение театра с подругами. Она даже ходит с коллегами играть в интеллектуальные квиз-игры.

И поначалу совершенно непонятно, зачем она пришла к психологу – женщина в кресле напротив и правда обожает свою жизнь.

– Наверное, к вам обращаются более «затюканные» проблемами люди. Но, видите ли, я совершенно не чувствую свободы. В связи со всеми этими мировыми событиями люди, которых я знаю, словно разделились на группки по интересам. Только вот ни у кого нет бейджика, на котором было бы написано: моя позиция вот такая. И ведь совершенно непонятно, можно с Сашей из соседнего отдела обсудить последние новости или нет? Или мы столкнемся «неудобными» друг для друга мнениями и случится эксцесс? Вот я и стараюсь ничего ни с кем не обсуждать. С одной стороны, я слежу за новостной повесткой, с другой – обсудить это я могу только со своим внутренним голосом. Или с Ежиком – знаете, он всегда очень внимательно меня слушает.

Такую вынужденную тишину осложняет и то, что Валентина работает в информагентстве – повестка проходит через нее по долгу службы.

– Ведь может же так случиться, невзначай ляпнешь что-то в кулуарах, а об этом «добрые люди» доложат руководству – и все, со мной решат попрощаться. Это так… Нет, не страшно, не то слово. Скорее неприятно, как при изжоге. У меня нет ощущения, что отобрали уверенность в завтрашнем дне, с этим-то я как-нибудь разберусь. Но вот чего мне недостает – это уверенности в себе. Я хожу, молчу, и это как будто отнимает у меня контроль, что-то внутри есть, а выхода оно не находит. Хотя, казалось бы, это мои мысли, мое тело – распоряжайся ими как хочешь. Нет, увы. Так что я даже иногда посреди ночи просыпаюсь и мне тяжело дышать – видимо, уже очень много накопилось. И вот я пришла к вам, чтобы наконец выговориться.

О молчании

Мы взаимодействуем с окружающим миром, так или иначе – информационное поле бурлит снаружи и изнутри. Мы привыкли обсуждать новости и делиться мнениями. Так мы чувствуем себя причастными к жизни. И когда этот поток перекрывается – например, если мы оказываемся в изоляции или сами выбираем ни с кем не делиться мыслями, – внутренние бурления от этого не утихают. Особенно сильны они в периоды, когда новостная повестка не берет паузу – каждый день что-то происходит и меняет наши представления о дальнейшей жизни. У нас внутри есть условная «комнатка», куда сваливаются все новости – представьте, что из отверстия в потолке туда летит все подряд: кресло, холодильник, картинная рама, потертый коврик… Вы можете это принять. Даже можете навести в этой комнатке порядок и расставить по местам. Но если не устраивать порой «гаражную распродажу», то есть не делиться мнениями, не обсуждать, не освобождать в комнатке место, скоро вы не сможете вздохнуть от хлама. И наводить там порядок будет все сложнее. Именно поэтому Валентина сравнила свое молчание с изжогой – «комнатка» уже переполнилась.

Чтобы разобраться во всех причинах несвободы, мы с Валентиной разделили ситуацию на блоки:

то, что происходит в ее собственной жизни прямо сейчас;

то, что происходит в мире и в ее окружении;

как жизнь меняется в точке пересечения этих двух блоков.

Главный фокус проблемы по-прежнему остался на невозможности выражать свои мысли так, как хочется, говорить, не опасаясь, что ее мнения не примут. Глубинная причина выбора в пользу «буду молчать» – спокойная размеренная жизнь Валентины, которую она так любит. И если она вдруг изменит этому выбору, то в жизнь могут вторгнуться третьи силы (начальник, соседка) и лишить ее этого покоя и размеренности.

– А вы замечаете, что сами сделали этот выбор – «молчать»?

– Нет-нет, что вы, – Валентина смотрит так, будто ей выдают желаемое за действительное, – это же не выбор. Я вынуждена так делать. Ведь мало ли что… Причем совершенно же не имеет значения, такая моя позиция или сякая. На неприятие сейчас можно наткнуться везде. Вот и молчу.

– Давайте посмотрим на это иначе. Пусть это будет не выбор в пользу молчания, а выбор в пользу сохранения комфорта вашей жизни. Вы же боитесь утратить покой и размеренность, если вдруг что-то «ляпнете». И таким образом вы охраняете свой комфорт. Это ваше право.

Валентина делает паузу и прислушивается к себе. Видно, как отступает тревога, и вот уже это не вынужденное стихийное решение, к которому ее толкают против воли, но забота о себе. На любую, даже самую тревожную ситуацию, есть как минимум два угла зрения.

– Возможно, это так. Возможно… Это право, которым я пользуюсь. Я же могу себе присвоить это нежелание обсуждать ситуацию с коллегами? Да, вполне могу.

За дискомфортом молчания Валентины стоит еще и страх остаться одной, когда не с кем поговорить. Новостная повестка и раскол мнений в обществе просто его подстегнули.

– Скажите, ведь есть у вас те, кого вы точно можете записать в условные союзники? Коллеги, друзья?

– В общем-то, да. Мы не обсуждаем, но вот Светлана, редактор… Мы с ней всегда как-то синхронизировались интеллектами в квизах. Мои подруги – Тоня, Маша. Нет, я же не говорю, что чувствую себя изолированной, будто я, как Маленький принц, – единственный житель планеты. Просто не обсуждаю.

Пробуем обратиться к этим людям хотя бы мысленно и представить беседу со Светой, Тоней, Машей. Валентина сначала долго молчит, перебирает в голове слова.

– Вот представьте, я – Тоня. Вы можете говорить все, что думаете.

И снова тишина. В конце концов Валя смеется:

– Нет, знаете, пожалуй, я даже в игровой форме не могу это воспроизвести. Фразы не идут. Я не чувствую, что мне надо с ними что-то обсуждать. Но вот сейчас, представив это, я понимаю: мне важно просто знать, что на моей планете кроме меня кто-то живет. Просто знать. А когда я моделировала в голове беседу, удивительно, но я почему-то первым делом захотела спросить, как поживает Тонина орхидея. У нее их целая коллекция, а вот любимая, густо-синяя, в последнее время начала загибаться. Смешно. Судьба орхидеи оказалась мне важнее.

Валя признается, что порой ей бывает скучно в своем комфортном одиночестве и хочется с кем-то поговорить обо всем на свете. В этот момент новостная повестка, мнение, его принятие или непринятие отходят на второй план. Оказывается, ей просто хочется чаще общаться с людьми. Несмотря на качественно организованную жизнь, порой ей совсем непросто бывать дома.

– С сыном мы не так часто общаемся. Вот родятся внуки – и как они узнают, как и чем жила их бабушка? Да, пожалуй, все это от одиночества. И вроде бы молчание защищает мой комфорт, а на самом деле я об этом и не думаю. Есть у меня «союзники», и от этого мне спокойно. Знаете, моя прабабушка, она тоже была учительницей русского и литературы, в послевоенные годы вела дневники – как там было и что, чем маялись, чем успокаивались, как говорится. И так это написано увлекательно, что я еще школьницей их взахлеб читала, а потом перечитывала.

– Может быть, вам тоже стоит попробовать такой формат? С бумагой вы точно можете быть честны и свободны в мыслях, чувствах и словах.

– Бумага все стерпит, это верно. Что ж, наверное, я уже подошла к тому возрасту, когда можно приниматься за мемуары. Заодно будут хроники времени. Но я и про Тонину орхидею напишу – пусть тоже цветет на страницах истории. И про Ежика.

В кабинете раздается смех – и Валя уходит со встречи налегке.

Что делать

В периоды глобальных потрясений может казаться, что атакуют наши собственные взгляды, свободы и смыслы. Особенно, если приходится физически перестраивать свою жизнь – уезжать, менять работу, менять рацион из-за того, что какие-то продукты подорожали. В тяжелые времена мы неизбежно приспосабливаем к ним свою жизнь. И кажется, что вместе с решением: «Я больше не буду покупать элитный китайский чай, дороговато» – эти тяжелые времена нападают на наши ценности и свободы.

Проанализируйте свой внутренний мир и отделите базовые и личностные ценности от глобальных. Да, вы больше не попьете элитный китайский чай, но значит ли это, что у вас отняли свободу в самом пафосном значении этой фразы? Пожалуй, что нет. Без чая ваши убеждения не пошатнутся, ваши взгляды на жизнь останутся прежними.

Загляните туда, где хранятся ваши убеждения, глубоко вдохните и признайтесь себе: «Моя внутренняя свобода – мои взгляды, ценности и убеждения – принадлежат только мне. И что бы ни случилось – они в безопасности». Даже если несвобода оказывается одиночеством, а потребность обсудить новости – желанием узнать, как там поживает Тонина орхидея.

Я больше не могу делать мир лучше

С Колей мы встречаемся по видеосвязи. Он сидит где-то в залитом солнцем парке, на лавочке, и лучи иногда отражаются бликами на его очках.

– С чего бы начать… Наверное, с того, что мне страшно. Последний месяц или больше – постоянно, непрерывно. Не помню, чтобы раньше такое было. Давайте я вам расскажу, после какого случая решил обратиться к психологу. Я очень люблю историю архитектуры Москвы. Меня еще в детстве бабушка водила по старым улочкам в центре и рассказывала про дома, про их жителей. Я даже хотел поступать в архитектурный. И я часто хожу на экскурсии, мне это очень интересно. Так и в тот день… Я взял кофе и пошел к месту сбора. Даже как-то не сразу заметил, что вокруг полно народу. Ну, знаете, Москва, центр – что удивительного в толпе? Потом заметил, что люди идут очень организованно, выкрикивают что-то. Понял, что это митинг. И полицейских вокруг было полно. И вот я остановился на тротуаре, смотрю на прохожих, на людей в форме… И один полицейский стал на меня пристально смотреть. Он ничего не делал, просто смотрел, а у меня по спине холодок побежал, и живот сжался от страха. Чего он от меня хочет? Я просто стою, на экскурсию собираюсь. У меня в голове миллион мыслей пронесся – что я ему буду говорить, как он меня скрутит и потащит куда-то… Очень захотелось спрятаться, сквозь землю провалиться. А полицейский все поглядывал на меня и на стаканчик в моей руке. Ну что у меня там может быть-то? И меня натурально затрясло. Я кофе даже не допил, выкинул в урну и специально свернул в переулок, подальше от толпы. На экскурсии я ходил как в тумане. Потом в новостях узнал, что на митинге многих арестовали, даже тех, кто просто шел мимо, как я. А я вспоминал свое состояние и думал, что уже готов был сам полиции сдаться и признаться в чем угодно, так мне было невыносимо в тот момент. Трус я.

На этих словах Коля неосознанно втягивает голову в плечи и сжимается, как будто ждет удара. Он крупный бородатый парень, но сейчас похож на маленького мальчика. Даже воображаемая угроза задержания оказалась для него сильным переживанием – таким, какого он и сам от себя не ожидал.

Коля всегда был активистом. Он из тех людей, кто искренне хочет сделать мир лучше. Хочет – и делает. Он сортирует отходы, собирает мусор в парке, пока гуляет с собакой, волонтером помогает на благотворительных ярмарках и в приютах для животных.

– Мне с самого детства было важно заботиться о мире, понимаете? Я когда «Маленького принца» прочитал, сразу усвоил: планету нужно обязательно приводить в порядок. Только в книжке планетка была маленькая, а у нас вон какая огромная – значит, и заботы ей нужно в миллион раз больше. И я умом понимаю, что я прав, и такой подход – единственно верный, но сейчас как будто что-то надломилось. У меня внутри этот страх, и он мне мешает улучшать мир.

Коля замолкает – слышно, как мимо лавочки проходит какая-то компания. Он смотрит им вслед.

– Сейчас стало так много ограничений и запретов, что я уже боюсь рот раскрывать. По любому поводу. Зайду в библиотеку, спрошу какую-нибудь «не такую» книгу, и Любовь Григорьевна, библиотекарша, быстренько сообщит «кому надо». Я утрирую, конечно, это иррационально. Но вот, допустим, я с чем-то не согласен. Я вынужден молчать, потому что страшно, что за этим последует. Но молчание – знак согласия. Но я же не согласен! А как будто и да… В общем, я запутался. Из-за своих страхов я считаю себя трусом, в большом смысле этого слова, идеологическом. И кажется, что все, что я делал до этого, как пытался сделать мир лучше – бессмысленно. Зачем улучшал-то? Чтобы вот так все закончилось?

У Коли есть семья, верные друзья, хорошая работа, хобби. Внешнее благополучие в сохранности. При этом он обратился за помощью – разбитый и опустошенный молодой человек. Чувство беспомощности и бесполезности сильно бьет по нашим ценностям. Привыкший быть активным, Коля думает, что обязательно должен что-то делать, менять жизнь к лучшему. При этом ему страшно совершать даже малые поступки – пришли тяжелые времена и «обнулили» все его добрые дела. И он растерялся.

Мы выяснили, что для Коли самое мучительное – это угроза самооценке и те внутренние вопросы, которые он задает сам себе. «Трус ли я?», «Могу ли я реально что-то сделать или просто не делаю?», «Все мои прежние усилия – бесполезны?», «Я подчиняюсь обстоятельствам?»

– Признаюсь, мне было неловко идти к вам с такой проблемой. – Коля смотрит в сторону и вверх, в его очках отражается кусочек ясного неба. – Я себя чувствую немного глупо. Ну что это за запрос такой к психологу – «Я трус».

После того дня, когда Коля оказался рядом с митингующими, он стал спрашивать себя, как далеко он может зайти в своем страхе. Ведь не было никакой реальной угрозы. Даже если бы его задержали – скорее всего, расспросили бы и отпустили.

– И вот этот страх стал наматываться, как клубочек. Я начал думать, от чего я могу отказаться, от каких своих позиций. А что, если петиция против вырубки лесов, которую я недавно подписал, тоже обернется арестом или штрафом? Знаете, меня в какой-то момент прямо «понесло». Я спрашивал себя, какие свои убеждения мне нужно предать, чтобы чувствовать себя в безопасности. Бред, просто бред. А потом я пошел выкидывать мусор и «завис» у контейнера для пластика. Бутылки я, конечно, сдал на переработку, но в голове пронеслось: «Как же это нелепо, зачем это все?»

Работая над такими тревогами, когда внешние обстоятельства невозможно изменить, важно не разрушить свою личность, не потерять идентичности. И начать лучше всего с инвентаризации ценностей.

После нашей встречи у Коли было «домашнее задание» – выписать на бумаге все эти ценности. Список получился длинный – заботиться о планете не так-то просто. Там было все, от экологии до свободы мысли.

– Что вы чувствуете, глядя на этот список? Есть какая-то внешняя сила, которая сможет отменить для вас эти ценности?

– Наверное, нет… Ну, то есть кто мне запретит собирать мусор в парке? Или думать…

Другим приемом самоопределения для Коли стал ответ на вопрос «Кто я?»

Не экзистенциальный, а вполне бытовой – нужно было выписать на бумагу все слова, которые приходят на ум после «Я»: роли, характеристики, существительные и прилагательные.

«Я сын»

«Я брат»

«Я дизайнер»

«Я собачник»

«Я за чистоту»

«Я кофеман»

«Я глубокий»

«Я начитанный»

«Я романтик»

«Я ранимый»

И так – несколько десятков пунктов.

– Про ранимость я даже не знаю… – говорит Коля, – я это написал на автомате. Потом зачеркнул. Но снова написал, когда подумал. Да, наверное, я ранимый. Чувствительный. Поэтому меня и вышибло из колеи.

Когда мы пробуем записать свои роли и качества, поначалу упоминаем стандартные – профессия, место в семье. Но по мере погружения в поток мыслей мы можем вытащить «на свет» то, что сидит глубоко, в чем мы и себе-то не всегда признаемся. Да, что-то захочется сразу перечеркнуть: «Ну нет, это не я». Но тут стóит остановиться и подумать: а так ли это?

Формы действий

Коля – активист. Ему важно что-то делать, двигаться, создавать положительную динамику у реальности. Но активность – это не только что-то, что мы проявляем внешне. Есть действия вовне, а есть – внутренняя работа, и она вовсе не пассивна. Коля считает: «Если я молчу, значит, я согласен. Но я не согласен!» – внутреннее несогласие тоже является формой противостояния. Окружающие могут думать, что, раз он не меняет мир вокруг, значит, полностью его принимает. Но внутреннее несогласие – тоже активность, только направлена она на сохранение собственной идентичности, личности, уважения к себе. Коля признает свое несогласие, значит, его самоощущение остается цельным, он не предает своих убеждений. А значит, это не беспомощность – это осознанный выбор «не действовать». Такая душевная работа – забота о психическом состоянии. Это так же важно, как и забота телесная, особенно в трудные времена.

На последней встрече Коля выглядел расслабленно и даже улыбался. Он шел где-то по улице.

– Вот видите, гуляю. Решил на ходу с вами поболтать, а то засиделся. Я посмотрел на свой внутренний мир, и там, оказывается, столько энергии! Я привык смотреть только наружу, где бы что улучшить. А оказывается, и в душе нужно порядок наводить. Письменные практики – огонь! Теперь, если вдруг что-то нужно перетряхнуть внутри, сразу берусь за ручку и бумагу. Одно дело – просто размышлять, когда в голове ворох мыслей, они все путаются, мешают друг другу. А на листочек перенесешь – вот и структура.

Коле больше не страшно. Он знает, кто он на самом деле, и знает, что не трус.

– Я вот посидел, похандрил, подумал. А потом организовал субботник. И в приют к собакам съездил – покормил, расчесал, выгулял. Знаете, приютам сейчас совсем тяжко, там работы – просто до ушей! И такая активность меня тоже вытянула. Есть неотменяемые дела. И мир нужно продолжать делать лучше – пусть он и «болеет» сейчас. Значит, удваиваем усилия.

Что делать

Когда мир «болеет», многие из нас, кто всегда был активным, болеют вместе с ним. Опускаются руки, кажется, что все добрые дела бессмысленны. Такие люди привыкают смотреть «вовне», и, когда внешнее трансформируется, их идентичность оказывается под угрозой. Нужно ли меняться вместе с ней? Внутри возникает путаница, и уже сложно определить, кто ты или кем должен быть. Тогда нужно посмотреть внутрь, разложить себя «по полочкам» и ответить на эти вопросы.

Если вы оказались в похожей ситуации, попробуйте техники, которые делал Коля. Запишите, зарисуйте свои ценности – вы увидите их «материализованными», а не только в своих мыслях. Наверняка большинство из них будет невозможно отменить или отнять кому-то со стороны.

Проведите инвентаризацию своих ролей и качеств. Постарайтесь добиться «потока мыслей», когда рука сама выводит нужные буквы на бумаге. Все эти слова определяют вас как личность. Это вы, и вы имеете право быть таким человеком и уважать его. Этого внешним обстоятельствам тоже не отнять. Может быть, вы захотите остаться собой, а может быть, поймете, что готовы трансформироваться вслед за реальностью. Здесь нет неправильного пути. Важно услышать свой внутренний голос и сказать ему в ответ: «Да, пожалуй, ты прав».

Раздел II
Бытовое, внутрисемейное

Боюсь, что сына отправят воевать

Мои родители меня не понимают

Разрыв отношений, попытка суицида

Одиночество. Друзья уехали

Родительство в трудные времена

Меня бесит моя жена

Разлад с друзьями

Мир вокруг рухнул, а я беременна

Боюсь, что сына отправят воевать

На прием пришла женщина сорока лет. На ней – стильный офисный костюм, прическа – короткий «боб». Когда она зашла в кабинет, ее невысокие каблуки уверенно отбивали по полу каждый шаг. С виду и не скажешь, что в душе у нее кипят адские котлы.

С Ольгой мы знакомы уже два года. Тогда, давно, она обратилась за помощью даже не для себя – для старшего сына. На первый прием она пришла через сильное внутреннее сопротивление. «Вот чем эти психологи могут помочь? Расскажут, как мне правильно жить?»

Тогда ее семья проходила через тяжелый кризис. Муж Ольги погиб в автокатастрофе, по собственной вине – был сильно пьян и не справился с управлением. Он оставил ее с двумя сыновьями-подростками, с долгами по кредитам и с полным непониманием того, как жить дальше. Все родственники отстранились: «Ну, не знаю, Оль, у нас своих проблем по уши, вы там выгребайтесь уж как-нибудь». И ей пришлось собраться и вытащить семью из ямы своими силами. Работа без выходных, дети – сами по себе. Ольга часто уезжала в командировки. Тогда старший сын стал замыкаться в себе, прогуливать занятия, друзей у него не было. Учиться он не хотел, разговаривать – тоже. Частые конфликты и привели Ольгу к психологу, а оттуда и в группу поддержки. Говорить о чувствах уже не казалось ей такой уж дурацкой затеей.

За время наших встреч Оле удалось выправить жизнь: постепенно наладилось общение с детьми, сложилась карьера. Долги были выплачены, она даже купила автомобиль – новенькую блестящую иномарку. Правда, старший сын все-таки вылетел из колледжа из-за прогулов и «хвостов» по учебе, но Ольга решила оставить его в покое – дать время собрать свою жизнь заново. Он сам вызвался посещать психолога, стал принимать антидепрессанты. Даже устроился на работу – бариста в модную кафешку в центре. А в этом году ему исполнилось 18 лет.

– Повестка пришла на адрес моей мамы, дети там прописаны. Я не знаю, что делать. Мы пока никуда не ходили и ничего не узнавали – я как будто окаменела от этой новости. Живот постоянно сводит, такое ощущение, что у меня там кусок металла или льда, не знаю. Две ночи не спала, аппетита нет от слова «совсем». Мы даже не поговорили толком об этом. Посмотрели друг на друга, я разрыдалась, а Олег сказал только: «Мам, хватит» – и ушел в свою комнату. Дверью хлопнул.

Вот начинают набегать слезы – Ольга запрокидывает голову и машет себе на лицо: чтобы хоть как-то сдержаться и сохранить макияж. Это ее любимый прием: «Плакать не надо – косметика потечет, буду как рева-корова. Нельзя».

Но все «льзя» и все можно.

– Ты после меня домой едешь? Может, поплачем сегодня хорошенько?

Оля прячет лицо в ладонях, ее плечи начинают дрожать. Да, сегодня «льзя», и черт с ним, с макияжем.

5–4–3–2–1

Проваливаться в самую глубину страдания опасно. Такое отчаяние с чувством окаменения, когда сводит живот, с разбегу переживать тяжело. Чтобы удержаться и не плюхнуться в кипящий котел боли, после потока слез дышим с Олей вместе – медленно, животом. Так успокаивается тело. Можно поставить ноги крепче на пол – чувство опоры и устойчивости погасит волнение.

Дальше – заземляемся. Сначала Оле нужно найти в кабинете взглядом пять любых предметов, которые она видит. Блокнот, стакан, кресло, телефон, цветок на подоконнике. Потом – потрогать четыре вещи, ощутить их текстуру подушечками пальцев. Ольга щупает бумажную салфетку – она мягко-шершавая. Ремешок сумки гладкий, телефон холодный, пуговица на пиджаке – теплая, деревянная. Три звука: один громкий (шоссе шумит за окном) и два тихих (щелкают стрелки на настенных часах, гудит лампа в аквариуме). Два запаха – саше с апельсиновыми корками и Олины духи. Наконец, нужно что-то попробовать на вкус – и Оля отпивает из стакана с водой. Эта методика 5–4–3–2–1 возвращает «в момент» и остужает сознание и тело, даже если внутри и правда бурлит адский котел.

Теперь можно продолжать беседу.

– Я едва те похороны пережила, понимаешь. Когда муж умер, мальчики стали для меня смыслом жизни. Они такие радостные были до этого, баловались, играли. Я так надеялась, что смогу сохранить им это ощущение счастливой жизни. Я понимаю, конечно, что чем они взрослее, тем больше им придется самим справляться. Но пока-то я рядом. Олег даже вроде бы пришел в себя, расправился. Друзья появились, задумал поступать на операторский факультет на следующий год. А сейчас эта чертова армия… А вдруг его отправят туда? Вдруг обратно вернут в… – комок в горле мешает Оле закончить фразу. – Олег говорит: «Да ладно, ма, это только год, справимся». Кто-то из его друзей уже отслужил, и все нормально. Чего он там понимает, мальчишка еще, его эта повестка не так напугала, как меня.

Основная проблема Ольги – страх. Сын получил повестку в неспокойное для страны время, и в голове сразу же появились ужасы и стали разрывать ее изнутри. Чтобы не так бояться самого страха, надо разбить его на составляющие. Какой самый жуткий сценарий Оля может себе представить? Какие дополнительные ужасы могут произойти? Сын может погибнуть – самый большой, парализующий страх. И не важно, отправят ли его куда-то, где по-настоящему стреляют, или что-то случится в части – Оля боится потерять Олега. Еще его могут травить и издеваться, ведь он лечился антидепрессантами, был замкнутым полудиким подростком. Как его психика отреагирует на службу в армии? А вдруг он вернется инвалидом? А вдруг несчастный случай на учениях?

Разбирая все эти страхи, смотрим на ситуации через призму «какие есть гарантии, что так и будет?» И каждый случай подвергаем допросу – а может ли быть иначе, или это неизбежно? Оказывается, что у каждого страха есть свое «иначе».

Мы должны проговорить все варианты развития событий, ведь первым делом страх нужно назвать. В процессе препарирования ужасов Ольга осознала, что все-таки самое глубокое чувство, которым она охвачена, – страх потери близкого, сына.

Как бы ни хотелось укрыться от этого, но мы должны немного пофантазировать и представить, как будет меняться жизнь, если этот страх станет реальностью. Боль, слезы и горе понятны – но что будет дальше? Работа с потерями, страхом смерти (собственной или близких людей) задевает много личных экзистенциальных смыслов.

Говорим с Олей об отношении к смерти и о том, как «старуха с косой» влияет на простое человеческое желание жить.

– Наверное, я боюсь не столько потери, что, конечно, само по себе ужасно. Но боюсь и этой боли горевания. Я проходила все это с мужем, и не знаю, смогу ли пережить, если с Олегом что-то случится. Мне кажется, это просто остановит мое сердце. Поплачу, похороню, а потом сяду на диван и больше не встану. Если я любой ценой не смогу спасти собственного ребенка – какое у меня право вообще продолжать существовать?

Но после затянувшейся паузы Оля помотала головой, как будто очнувшись ото сна:

– Вообще, это, конечно, нечестно по отношению к Димке. Он младше, его тоже нужно на ноги ставить. Хотя и Олег, наверное, не позволил бы мне переводить жизнь в режим вечного траура. Или вовсе ее прекращать.

Постепенно в беседе обращаемся к прошлому опыту Ольги, вспоминаем, как она раньше находила в себе силы переживать трагедию. И плакала, и опускала руки. Шла к подругам – те всегда подставляли плечо. Уходила в работу – горе горем, а кормить семью надо. Искала увлечения – даже делала украшения из эпоксидной смолы. «Ерунда выходила, конечно, страшно такое носить – но туда тоже часть моего горя перетекала». Ушло ощущение того, что горе навсегда заполняет все чернотой и ставит крест на жизни. Заполняет – но временно.

– Если случится беда, то я буду в горе столько, сколько мне это будет нужно.

Ольга произнесла это вслух. Потом еще раз – громче. Кивнула сама себе и записала эту фразу в блокноте, вырвала листочек, сложила его и убрала к себе в сумочку. Без лишних слов и пояснений – просто сделала так, как показалось ей нужным.

Что делать

Когда у нас повышена тревожность, и мы долго живем в состоянии острого стресса, нам в голову приходят только наихудшие сценарии. И пугают еще больше. В действительности ничего еще не случилось, продолжается обычная жизнь. А вот в воображении уже стряслось самое страшное, и мы чувствуем боль и бессилие, как будто заведомо. И перед нами пропасть – ничего невозможно сделать с этим отсюда, из точки реальности, и глобальная катастрофа – уже здесь, в полушаге. И все это – плод нашей раскаленной тревогой фантазии.

Воображение зачастую безудержно, и раз уж оно разогналось, остановить его можно лишь пониманием, «в какой точке я нахожусь сейчас». Фантазия несет нас по страшным событиям, мы застреваем в этом шлеме виртуальной реальности. Надо его снять. Тогда окажется, что мы по-прежнему находимся в безопасной комнате.

Квадрат Декарта

Эту технику используют для принятия решений и анализа происходящего. Возьмите лист бумаги и разделите его на 4 равных пространства. В каждом квадрате напишите по вопросу:

1. Что будет, если это произойдет?

2. Что будет, если этого не произойдет?

3. Чего не будет, если это произойдет?

4. Чего не будет, если этого не произойдет?

Честно и развернуто ответьте на все эти вопросы, и вам станут понятнее и ваши страхи, и надежды, и скрытые боли.

Вместе с Олей мы наметили план, что можно сделать, чтобы снять этот шлем выдуманной реальности, которую рисует Олин мозг 24/7:

Поговорить с сыном. Узнать, наконец, его мнение, спросить, страшит ли его что-то в будущей службе. Подготовить его – возможно, ему снова стоит сходить к психологу и наметить для себя «островки безопасности», где он сможет заземлиться, если перестанет справляться со службой.

Вместе поговорить с теми из друзей Олега, кто уже отслужил. Узнать ключевые моменты, тонкости, подводные камни. Предупрежден – значит, вооружен.

Сходить в Общество солдатских матерей. Так Ольга поймет, что она не одна, и есть другие родители, переживающие за своих детей. Разделение тревоги с другими уменьшает ее степень. А еще в Обществе могут подсказать, как лучше поступить в том или ином случае. Например, если у ребенка есть расстройства психики.

Признать неотвратимость происходящего и свое бессилие по этому поводу. Да, сын пойдет служить в армию. Не он первый, не он последний, и поделать с этим Ольга ничего не может.

Дать своим страхам право на существование. Не окунаться в котел болезненных фантазий, но признать, что она – мать и что беспокоиться за своего ребенка нормально. Человек уязвим. Порой на голову падает кирпич, но мы же не тревожимся по этому поводу каждую минуту?

Оля вышла из кабинета так же уверенно, под стук каблуков. По лицу уже совсем незаметно, что она плакала. Мы встретимся с ней снова через пару недель, когда она уже начнет собирать все нужные документы и сводит сына к врачу. Страх потерять Олега совсем не уйдет, но будет под контролем, а значит, и Ольге будет проще контролировать свою жизнь. В реальности, а не в фантазии.