Текст книги "Обратная сила. Том 3. 1983–1997"

Таня непонимающе уставилась на него.

– Ну да, мы поженимся. Я только не поняла, что означает это твое «все равно».

– Оно означает, что раз мы все равно поженимся, то, может, хватит уже предохраняться?

– Нет, – твердо ответила девушка, – не хватит. Мало ли что случится…

– Что, например? Пол провалится? Или небо рухнет? – насмешливо осведомился Борис. – Что вообще может случиться за десять дней?

– Ты можешь влюбиться и бросить меня, – ответила Татьяна. – Я могу влюбиться и бросить тебя. Я могу попасть под машину. Да мало ли…

Борис от души расхохотался.

– Вот так вот взять и влюбиться невесть в кого? За четыре года не влюбился, а накануне свадьбы бес попутал? Танька, не смеши меня!

– Боречка, твои родители тридцать лет прожили душа в душу, а потом – раз! – и все прахом пошло. Александр Иванович влюбился в Аллу, а Людмила Анатольевна – в режиссера. Не забывай: жизнь полна неожиданностей.

На это Борису возразить было нечего, и он плавно перевел разговор на другую тему, близкую по смыслу, но все-таки другую.

– Интересно, на кого будет похож наш ребенок, – мечтательно проговорил он.

– Зависит от того, мальчик или девочка. По закону подлости мальчики бывают похожи на более красивого из родителей, а девочки – на менее красивого, – улыбнулась Таня, потягиваясь.

– А если он будет похож не на нас с тобой, а на кого-то из бабушек-дедушек?

– Тогда можно ни о чем не беспокоиться. Мамы у нас с тобой красавицы, отцы тоже вполне себе ничего. Хотя генетика такая штука… – она задумчиво вздохнула, – там ничего предсказать нельзя, могут вылезти признаки внешности какого-нибудь далекого предка. В обозримом прошлом у меня в родне только русские и евреи, а у тебя? Мне кажется, у Александра Ивановича есть кавказская кровь.

– С чего ты взяла? – удивился Борис.

– Ну, у него внешность не совсем славянская… Представляешь, рожу тебе девочку с внешностью грузинки или армянки!

– Да брось ты! Хотя ты права, конечно, папу довольно часто принимали за еврея, но – нет, там дворянские корни, я тебе рассказывал. Другое дело, что чисто русской крови в дворянах было мало, они же все время роднились то с немцами, то с голландцами, то с поляками, то с французами. Там вообще гремучая смесь получалась. Кавказский вариант я, конечно, тоже не исключаю, про грузинских князей мы все наслышаны. Но папа никогда не рассказывал о том, что в их роду были такие фигуры. Хотя… – Борис махнул рукой, – папе, по-моему, это вообще все мало интересно. Он не любит вспоминать о том, что его мама, то есть моя бабушка, урожденная графиня Раевская.

– Почему не любит вспоминать? Разве в этом есть что-то постыдное?

– После революции дворянское происхождение могло сильно навредить. Считалось, что бывшие дворяне ненавидят советскую власть и с готовностью становятся шпионами и диверсантами. Время было такое… И потом, во время войны уже, солдатам и офицерам непролетарского происхождения не очень-то доверяли, подозревали во всех грехах вплоть до желания перейти на сторону врага. Когда я был маленьким, к нам часто приходили папины однополчане. Мы в коммуналке жили, комната всего одна, девать меня некуда, так что я всякого понаслушался. Особенно про СМЕРШ. Ну так что, будущая моя законная супруга Татьяна Потапова-Орлова, встаем и разгребаем вчерашние завалы или экспериментируем с внешностью ребенка?

Татьяна приподняла голову, чтобы посмотреть на будильник, и обреченно вздохнула.

– Надо вставать. И у нас остался один нерешенный вопрос. Что делать с Аллой? Я понимаю, что у нее с Александром Ивановичем, может быть, и вправду любовь-морковь и все такое, и не надо бы нам лезть в их дела, но, Боречка, я в самом деле боюсь за его здоровье. В конце концов, у нас свадьба! А вдруг с Александром Ивановичем что? Какая свадьба может быть, если отец жениха в реанимации. Хотя бы об этом подумай. И насчет экспериментов тоже подумай: твои родители собираются разменивать квартиру, сколько времени это займет – никто не знает, Александр Иванович нездоров, моя мама пока без работы, а тут – здрасте! Я беременная, а потом с малышом. На меня и так ваши соседи косо смотрят, до свадьбы переезжать в семью жениха считается неприличным, так не принято.

– И что? – не понял Борис. – Какая связь-то? Наоборот, папе радость, отвлечется от переживаний. Он детей очень любит и внуков хочет.

– Деньги, Боря, – очень серьезно ответила Татьяна. – Их на размен и переезд потребуется очень много, сможет ли моя мама помочь – неизвестно. А ребенок потребует больших затрат. Так что с экспериментами давай подождем, ладно?

– Ладно, – неохотно согласился Борис.

В глубине души он, конечно, понимал, что Таня права. И насчет ребенка права, и насчет того, что отца надо как-то обезопасить, уберечь от волнений, связанных с Аллой. Но как? Отец отрицает, что у него с Аллой роман. Борис сперва не очень-то верил, но потом, когда Александр Иванович лежал в больнице и долечивался в санатории, стал склоняться к тому, что отец говорит правду. Из разговоров с медперсоналом Борис точно знал, что Алла за все эти полтора месяца навестила отца только один раз. Разве настоящие любовницы так поступают? Может, она и отец – действительно всего лишь друзья, близкие друзья? Хотя… И друзья тоже так не поступают. Правда, Алла занималась новой квартирой, ей не до Орлова было, отец сам говорил, что просил ее не приезжать. Черт их разберет, этих престарелых любовников! Что мама, что отец – оба хороши.

Мама… Вот единственная надежда на то, что отца удастся оградить от лишних переживаний. Ей, конечно, тоже будет непросто, но в любом случае она знает отца так давно, что наверняка найдет нужные и правильные слова. А если Борис с Таней полезут объясняться с Аллой, то вообще неизвестно, что из этого выйдет.

* * *

Возвращаясь из санатория, Орлов отчего-то нервничал: ему казалось, что сейчас начнется какая-то новая жизнь, совсем другая, не похожая на ту, которая была прежде. Людмила Анатольевна приехала за ним на машине и всю дорогу старалась аккуратно ввести его в новые обстоятельства.

– Не трогай Аллу хотя бы пару недель, ей сейчас очень тяжело, но в таком состоянии ей больше нужны женщины, подруги, которым можно пожаловаться на мужа. С тобой ей будет трудно. Пойми это, Саня. Я понимаю твои чувства, но…

– Да о каких чувствах ты говоришь! – с досадой перебил ее Орлов. – Мы с тобой дружили с Аллой, она нам не чужая, никаких других чувств у меня к ней нет и не было никогда. Я прошу тебя, Люся, перестань повторять эти немыслимые глупости.

Людмила Анатольевна бросила на него быстрый взгляд, чуть усмехнулась и снова стала смотреть на дорогу.

– Отвлекись от семейного разлада Аллы, – сказала она чуть погодя. – Я догадываюсь, что ее новые обстоятельства дают тебе основания надеяться на перемены и в твоей собственной жизни, но нам нужно заниматься подготовкой к свадьбе.

Александр Иванович понимал, какие смыслы стоят за каждым сказанным Люсей словом. Алла теперь свободна, и осталось лишь оформить два развода, чтобы Орлов мог соединиться со своей возлюбленной. Так думали все: и Люся, и Борис с Татьяной, и, вероятно, сам Хвыля. И бог знает кто еще. И с этим ничего невозможно было поделать.

– Да, – согласно кивнул Орлов, – к свадьбе и потом к решению жилищного вопроса. Так что без разговоров о семейном разладе Аллы все равно не получится. Когда они разведутся? Когда Андрей разменяет свою квартиру? Ты говорила с ним о вариантах?

– Нет, – спокойно ответила Люся. – Не говорила и говорить не собираюсь.

Александр Иванович помолчал. Ответ Люси прозвучал неожиданно, и в нем Орлов услышал намек на слабую надежду. Получается, у Люси и Хвыли все не так гладко и сладко, как ему думалось?

– Люсенька, я ни на чем не настаиваю, – мягко проговорил он. – Просто хочу понимать, чем мы располагаем для размена. Только тем, что есть у нас, или еще каким-то дополнительным ресурсом.

Люся свернула к обочине и остановила машину.

– Давай выйдем, подышим, – предложила она.

Орлов послушно вышел, вдохнул свежий, но с явственным привкусом выхлопных газов, апрельский воздух. Он слишком давно знал Люсю, чтобы не понять: она собирается затронуть какую-то очень важную и болезненную тему. Какую? Развод, это очевидно. Все три недели, проведенные в санатории, Александр Иванович гнал от себя робкие мысли о том, что разговора такого не будет никогда. Он не мог бы объяснить, почему так не хочет официально оформлять разрыв, который, по факту, все равно уже состоялся. Люся, его Люсенька сейчас стояла рядом с ним, такая уютная и привычная, в старой курточке и спортивных брюках, совсем не нарядная и очень домашняя, и смотрела на него внимательно и настороженно.

– Саша, я хотела попросить у тебя прощения, – тихо, но твердо сказала она. – Я причинила тебе боль, заставила страдать. Я очень виновата перед тобой.

«Ну, точно, – обреченно подумал Александр Иванович, – сейчас начнет говорить про развод. Зря я надеялся. Старый дурак».

– Ты ни разу за все эти месяцы не просил меня вернуться, – продолжала Людмила Анатольевна. – Это означает, что ты с уважением отнесся к моему выбору и не пытался на него повлиять. Я очень благодарна тебе за это.

– Ну что ты, Люсенька… Ты совершенно права: я был тебе плохим мужем и…

– Подожди. – Она поморщилась, словно от боли.

Отступила на шаг, провела растопыренными пальцами по волосам снизу вверх, словно расчесывала их. Глубоко вдохнула и снова устремила на Орлова немигающий взгляд.

– Саня, мне действительно очень трудно это говорить… Но я должна. Не хочу, чтобы между нами возникла еще одна неправда. Достаточно того, что я обманывала тебя три года.

Орлов похолодел. Что еще? Неужели недостаточно того, что и так уже случилось?

– Я совершила ошибку. Ужасную ошибку. Не знаю, какой бес в меня вселился, не знаю, что меня ослепило… Андрей ушел от Аллы. Но не ко мне и не из-за меня. Мы не вместе.

Александр Иванович ошарашенно посмотрел на нее.

– Как? Как это – не вместе? Я думал…

– Мы уже не вместе. Больше месяца. Мы продолжаем общаться, как старые добрые приятели, перезваниваемся, но… Все прошло, Саня. И сейчас, глядя на себя – ту, которая уходила от тебя, я не понимаю, кто это был. Неужели я? Мне трудно принять мысль, что я могла быть такой. Мне стыдно. И я не рассчитываю на то, что ты меня простишь. Я не заслуживаю прощения. Это к тому, чтобы ты понимал, каким ресурсом мы располагаем для размена жилплощади.

Он не верил своим ушам.

– Ты только поэтому мне сказала? Только из-за размена? Или?..

– Или, – спокойно ответила Люся. – Решение за тобой. Как ты скажешь, так и будет. Скажешь – подадим на развод.

– А если я скажу: «Возвращайся»?

Она слабо улыбнулась.

– Я вернусь. Я скучаю по тебе, Саня. Скучаю по Борьке. По нашему дому. По всей нашей жизни. Поверь мне: я искренне раскаиваюсь в том, что сделала.

Орлов обнял жену. Закрыл глаза и вдохнул запах. Запах был чужим, незнакомым.

– Новые духи? – спросил он, не открывая глаз.

– Да. Тебе не нравится?

– Прежние мне нравились больше.

Он почувствовал, как под его руками напряглись ее мышцы, и торопливо добавил:

– Просто я к ним привык. Но я и к этим привыкну, они очень хорошие, просто незнакомые.

Он готов был на все, лишь бы этот прекрасный сон не заканчивался. Он готов был даже любить духи, которые, совершенно очевидно, нравились его сопернику Хвыле. «Мне нужно было пережить страх смерти, чтобы вымолить у судьбы это счастье», – думал Орлов, садясь в машину.

Остаток пути они провели в обсуждении перспектив. На что можно обменять их трехкомнатную квартиру, если продать дачу? А если и машину продать? О том, чтобы взять в долг хоть какую-то сумму, речь не шла: они оба понимали, что такое риск повторного инфаркта. Как расплачиваться с долгами, если адвокат Орлов перестанет зарабатывать?

Когда Люся припарковала машину перед подъездом их дома, Александр Иванович чуть не расплакался. Увидев, что жена направилась к багажнику, решительно остановил ее.

– Не нужно, чемодан тяжелый.

В санатории его чемодан от палаты до машины дотащили санитарки. Здесь никаких санитарок не было, и помощи ждать неоткуда.

– А как же? – удивилась Люся. – Тебе-то тем более нельзя ничего поднимать пока.

– Пусть в машине полежит. Борька вечером придет – принесет.

– Тоже верно, – согласилась Люся, старательно делая вид, что не замечает его налитых слезами глаз.

Орловы поднялись в квартиру.

Ну, вот он и дома.

* * *

Дни между возвращением из санатория и свадьбой сына стали для Александра Ивановича Орлова самыми странными в его жизни. Ему казалось, что за полтора месяца, проведенные в отрыве от повседневных дел, от привычных постоянных контактов, от работы, вся жизнь должна была коренным образом перемениться, уйти куда-то вперед, так далеко, что теперь и не догнать. Ему было страшно, и впервые в жизни Орлов чувствовал себя неуверенно.

– Режим, режим и еще раз режим, – напутствовала его в санатории лечащий врач. – Спать не меньше восьми часов, ни в коем случае не волноваться, и никаких физических нагрузок, кроме ходьбы. Гулять обязательно каждый день. И следить за питанием.

– Когда можно выходить на работу? – спросил Орлов.

– Не раньше чем через три месяца, но это вам скажет участковый терапевт.

В первый момент Александр Иванович обрадовался: он пока еще передвигался очень осторожно, постоянно прислушиваясь к собственным ощущениям и опасаясь сделать неправильное движение, после которого снова навалятся сначала жгучая боль, потом леденящий страх. Орлов надеялся, что за три предстоящих месяца он непременно окрепнет и наберется сил, походка снова станет твердой, а буквально повисшее на плечах раздражение от осознания своей слабости наконец исчезнет.

Но уже в следующую минуту ему стало по-настоящему страшно. Если за полтора месяца жизнь ушла так далеко, то что же будет, когда ему через три месяца закроют больничный и разрешат выйти на работу? Он превратится в никому не нужный хлам, в бывшего адвоката, с которым не считаются коллеги и которого не ищут клиенты. Почему коллеги непременно перестанут с ним считаться, Орлов объяснить толком и не пытался. Умом он понимал, что за эти четыре с половиной месяца законодательство и практика его применения ни при каких условиях не могут измениться настолько, чтобы юрист с тридцатилетним опытом не смог больше работать. Но ум, как известно, с сердцем не в ладу. И сердце Александра Ивановича боязливо и неприятно сжималось каждый раз, когда в голову приходили мысли об окончании профессиональной карьеры.

В первый же день, едва вернувшись домой, он начал звонить по телефону – сперва заведующему юридической консультацией, потом коллегам и знакомым, и с огромным удивлением осознал, что ничего существенного в его отсутствие не произошло. Ему были рады, искренне желали скорейшего выздоровления, с нетерпением ждали на работе, но на осторожный вопрос: «Что у вас нового?» – отвечали:

– Да все как обычно, все своим чередом.

У кого-то родился внук, у кого-то подошла очередь на автомобиль, кто-то защитил диссертацию… Но в целом не произошло ничего такого, что изменило бы окружающую Орлова жизнь коренным образом. Прочитав два последних выпуска ежемесячного Бюллетеня Верховного суда СССР, Александр Иванович с облегчением убедился, что и в правоприменении никаких серьезных новелл не наблюдается. Страх выпасть из профессиональной колеи оказался, похоже, напрасным.

Настоящие перемены подстерегали, как выяснилось, там, где Орлов и не ожидал вовсе: дома.

Он очень любил свою жену, любил по-настоящему, не допуская со своей стороны не только серьезных измен, но и даже легких кратковременных романчиков. Он страдал, когда выяснилось, что Люсеньке плохо с ним и хорошо с другим. Он был глубоко счастлив, когда она дала понять, что готова вернуться. Ни о каком прощении бросившей его жены Орлов даже помыслить не мог: виноват только он сам, вот и получил по заслугам. Если кто кого и должен прощать, то только Люся – его самого, а никак не наоборот. Вроде бы все замечательно… Но…

Он снова чувствовал себя лжецом. Обманщиком. Люся вправе рассчитывать, что ее муж сделал выводы из случившегося и теперь станет вести себя иначе, не так, как прежде. Ее не устраивало распределение ролей «младший – старший», она хотела отношений парт-нерских, равноправных. А для Александра Ивановича роль «старшего» была единственным спасением, единственным доступным средством для оправдания собственной неискренности. Ведь родители никогда не говорят детям всей правды, и это нормально. В глазах старшего младший – почти всегда тот, кого разрешено обманывать.

Как и большинство людей, Александр Орлов допустил ошибку. Ошибку распространенную и вполне простительную. Позволяя себе робко мечтать о наступлении какого-то события, он полагал, что вместе с этим событием придет и счастье, но забывал спросить себя: а что же будет потом? Ведь жизнь-то не остановится, она будет продолжаться. Осторожно, опасливо допуская в сознание мысль о том, как было бы хорошо, если бы Люсенька вернулась к нему, Орлов не задумывался о развитии ситуации. Вот Люся вернется. Они снова будут вместе. И… что? Он снова займет позицию добродушной снисходительности? И снова Люсе будет плохо рядом с ним? Или он начнет вести себя иначе? Сможет ли он переломить сложившийся за тридцать лет стереотип своего поведения? И чем этот стереотип заменить? По силам ли ему этот внутренний труд? И вообще, нужен ли он, такой труд над собой?

Всех этих вопросов Александр Иванович до нынешнего момента себе не задавал. И теперь они, как голодные зубастые звери, встали перед ним в полный рост, ощерив пасти и вздыбив шерсть на загривках.

Ему очень хотелось повидаться с Аллой, но Люсенька просила не беспокоить ее и дать ей время прийти в себя после неожиданного разрыва с мужем. Орлов мучился, колебался, потом все-таки воспользовался моментом, когда был дома один, и позвонил по давно знакомому телефону в общежитие. Вахтерша сказала, что Андрей Хвыля и Алла Горлицына с сыном получили квартиру и съехали, адреса не оставили, а телефона у них пока и вовсе нет.

– Вы в театр-то позвоните, уж они-то наверняка знают, – посоветовала добросердечная старушка.

Орлов так и сделал – позвонил своему приятелю-администратору, который когда-то познакомил их с режиссером Хвылей и его женой. Голос Льва Аркадьевича Шилина звучал неуверенно и как будто бы даже осторожно.

– Горлицына сейчас в спектаклях не занята, – сообщил он, – в театре практически не бывает. Вы, Александр Иванович, вероятно в курсе, что они с Андреем Викторовичем заняты разменом квартиры…

– Да-да, я знаю, – подтвердил Орлов.

– Ну вот, – с облегчением вздохнул Шилин. – Там все очень непросто. Алла Михайловна не в лучшей форме, сами понимаете. Она красивая женщина и вряд ли хотела бы, чтобы сейчас ее кто-то видел.

Орлов не стал настаивать на том, чтобы ему сказали адрес. Он легко сложил два и два: Люся сказала, что Алла тяжело переживает уход мужа, а Лев Аркадьевич уверен, что она не хотела бы показываться на глаза знакомым. Означать это могло только одно: депрессию и алкоголь.

Александру Ивановичу стало невыносимо больно. Его Алла, его доченька, страдает. Он уже и так виноват перед ней, а теперь, когда ей плохо и тяжело, не может протянуть руку и поддержать, как поддержал бы своего ребенка любой нормальный отец. Да она сама прибежала бы к нему за помощью и поддержкой, если бы знала правду! Но Александр Орлов для Аллы Горлицыной – просто друг, мужчина, старше на двадцать лет, и, что хуже всего, муж женщины, с которой Андрей Хвыля изменял своей жене.

Он хотел бы спросить совета, но с горечью осознавал, что спросить не у кого. Нет никого, кто понял бы всю суть вопроса, потому что никто не знает настоящей правды. У него множество знакомых, часть из них – добрые и давние приятели, но нет ни одного действительно близкого друга. Потому что нельзя назвать другом человека, который не знает о тебе правды.

Второй неожиданностью стало для Орлова новое восприятие своего жилища. Он любил эту квартиру, он помнил все уголовные дела, гонорары за защиту по которым пошли на взносы за кооператив. Он честно отработал каждый рубль, заложенный в этих стенах, в мебели, в вещах. Когда семья Орловых въезжала в новую квартиру, ему казалось, что это – навсегда, и они с Люсей проведут здесь жизнь до самого конца. Борька еще учился в школе, и соображения о его женитьбе и о необходимости решать жилищный вопрос представлялись туманными, далекими и несущественными.

И вот теперь Александру Ивановичу нужно было смириться с мыслью о том, что с этими стенами и с этими вещами ему предстоит расстаться. Новое жилье, каким бы удачным ни оказался обмен, никогда не будет таким же по метражу и планировке, и если часть вещей все-таки можно будет забрать с собой, то с какой-то частью распрощаться все равно придется. Просыпаясь по утрам, он будет видеть другое окно, другие стены и другую дверь. Завтракая на кухне, он будет упираться глазами в другую мебель, и его новое постоянное место за столом, вполне возможно, уже не будет таким удобным. Даже пить чай, вполне вероятно, придется из другой чашки, потому что сервиз – он и есть сервиз, его не разделишь, и если они решат отдать посуду Боре с Таней, то себе придется покупать новую.

Он проводил пальцами по деревянным и пластиковым поверхностям, узнавая привычное на ощупь, поглаживая и словно прощаясь. И каждый раз к горлу подступал комок, потому что вместе с этими прикосновениями приходило воспоминание: Полтава, его родной дом, населенный чужими людьми, ступенька крыльца, на которой он пальцами нащупывает вырезанные в детстве инициалы. И глубокое, как бездонная пропасть, понимание того, что никого из его семьи не осталось в живых.

Александр Иванович подолгу бродил по квартире, мысленно разговаривая с каждым попадавшимся на глаза предметом и заранее горюя о нем как о друге, с которым предстоит расстаться навсегда. Чувство острого сожаления через несколько дней перешло в тихую печаль, которая, в свою очередь, сменилась удивившей самого Орлова отчужденностью и даже словно бы неприязнью ко всему тому, что всего лишь неделю назад было так дорого. Если еще накануне вечером, принимая душ, он думал: «Я никогда не смогу мыться в другой ванной, мне никогда больше не будет так удобно», то в день свадьбы сына, бреясь и глядя на свое отражение в зеркале, Александр Иванович вдруг поймал себя на мысли: «Все это не мое, все это чужое, и оно мне не нужно».

И моментально в голове закружились другие слова – слова продолжения: «Ты проживаешь чужую жизнь, в которой все, буквально все – не твое, чужое, и оно тебе не нужно». Орлов сильно зажмурил глаза, потом резко открыл их и потряс головой. Сегодня такой день! Не нужно думать о плохом.

– Саня, ты определился с галстуком? – послышался из-за двери голос жены. – Я хотела сорочку подгладить, мне нужно знать, какую именно.

Людмила Анатольевна давно изучила маленькие причуды мужа, одна из которых состояла в том, что он не галстук к рубашке подбирал, а наоборот: сперва решал, какой галстук хотел бы надеть, а уж потом – на какой сорочке тот будет хорошо смотреться.

– Серый с сиреневыми полосками, – крикнул в ответ Орлов.

– Поняла. Тогда я глажу светло-серую, да?

– Да! Спасибо, милая!

Ему было радостно, что он снова может назвать Люсю «милой», не чувствуя себя вором. От этого короткого и такого ласкового слова на языке возникла приятная легкая сладость. И это тоже было новым ощущением для Александра Ивановича Орлова.

* * *

Накануне свадьбы Татьяны Вера Леонидовна Потапова была уверена, что проведет ночь без сна. Ведь такое событие – единственная дочь выходит замуж! Вера даже побаивалась, что до самого утра будет не только нервничать, но даже и плакать, а этого уж совсем не хотелось бы: глаза станут красными, нос опухнет. Однако, вопреки ожиданиям, она заснула крепко и беспробудно.

Утром, едва открыв глаза, Вера снова перебрала в уме все то, что занимало ее в последний месяц. Платье Танюшки готово, пару дней назад забрали у портнихи. Костюм Бориса давно куплен, слава богу, у парня стандартная фигура, легко подобрать готовый. Ресторан заказан, меню утверждено, количество гостей согласовали, аванс внесли. С машинами вопрос решили. Молодожены наотрез отказались от украшенных куклами и кольцами автомобилей, а также от соблюдения традиции, согласно которой жених и невеста едут на бракосочетание в разных машинах.

– Нечего дребедень разводить, – заявил Борис. – Мы отлично доедем на нашей машине, мама за рулем, папа рядом, мы с Танюхой и тетя Вера сзади.

Людмила Анатольевна засомневалась:

– У Танечки платье помнется, если сидеть на зад-нем сиденье втроем.

– Да ничего не помнется, тетя Люся, – беззаботно махнула рукой Татьяна. – А даже если и помнется, так что с того? Юбка пышная, складок много, все равно ничего видно не будет.

Регистрировали брак в Грибоедовском дворце бракосочетаний, хотя пышности и торжественности не хотели ни Таня, ни Борис. Их вполне устроил бы и обычный районный ЗАГС, но там регистрировали браки только по субботам, а им, когда подавали заявление, пришло в голову, что нужно непременно пожениться 5 мая, потому что именно 5 мая, четыре года тому назад, в рамках затеянной ими игры, у них состоялось первое свидание. Разумеется, пока еще не настоящее, без поцелуев и даже без трепетного касания рук, просто разыгранное для родителей. На это игрушечное свидание Борис принес букет цветов и подарил девушке.

– Зачем? – удивилась Таня.

– Ну как зачем? Маме покажешь дома. Чтобы она думала, что у нас все по-настоящему.

– Балда! – рассмеялась тогда Татьяна. – Мама полностью в курсе.

Борис оторопел:

– Ты ей сказала? Зачем?

– Борь, ты пойми, кто-то из родителей должен нас прикрывать, – терпеливо объяснила она. – Если мы будем врать на обе стороны, мы быстро спалимся. Ты же будущий следователь, должен сам понимать такие вещи.

– И что твоя мама сказала?

– Сказала, что мы дураки и бить нас некому. Но поскольку она меня любит, а тебя знает с твоего рождения, то поможет, если будет нужно.

Это было правдой. Как только дочь рассказала о том, что они с Борисом собираются изображать влюбленную пару, чтобы вкусить несколько месяцев удовольствий в виде походов на закрытые просмотры и отдыха на Черноморском побережье, Вера пришла в ярость и даже принялась было кричать на Таню:

– Ты что, не понимаешь, что это неприлично?! Как вам, взрослым людям, могла прийти в голову такая глупость? Ради какого-то идиотского концерта вы задумали обманывать родителей! Неужели тебе самой не стыдно?

Татьяна молча слушала мать, уставившись в пол. Потом дождалась паузы и буркнула:

– Во всяком случае, тебя я обманывать не собиралась. Я же сама тебе все рассказала.

Они еще долго спорили и ругались, потом Вера внезапно остыла. Ей подумалось, что хотя сама затея, безусловно, отвратительная и глупая, но все может обернуться положительной стороной. Борька Орлов – очень хороший мальчик, Вера Потапова давно и близко знает его родителей, в то время как предыдущий Танюшкин кавалер ни малейшего восторга у Веры Леонидовны не вызывал. Близкие, даже очень близкие отношения с сыном Саши и Люси Орловых – это лучшее, что Вера Потапова могла бы пожелать своей дочери. Потому что есть одно обстоятельство, о котором Танюшка не знает. И если речь пойдет не о Борисе, а о каком-то другом молодом человеке, то, вполне вероятно, придется сказать дочери. И не просто сказать, а принимать меры. Ничего позорного, постыдного в этом обстоятельстве не было, но само по себе оно было неприятным и грозило тяжелыми последствиями и бедами. Если же речь будет идти о сыне Саши и Люсеньки, то можно ничего не опасаться. Ну, почти ничего. Вероятность последствий крайне низка.

И вообще, не стоит создавать в доме напряжение за месяц до госэкзаменов. Ну что плохого, если дети пару раз сходят в Дом кино или в Дом журналиста, посмотрят интересные фильмы? И что плохого, если после получения диплома Танюшка сможет по-человечески отдохнуть на море, проживая в нормальных условиях в хорошей гостинице, а не ютясь в крошечной душной комнатушке, в которой, кроме нее, спят еще три-четыре совершенно посторонних человека? У Александра Ивановича есть возможности, которых нет у Веры, и если Орлов будет думать, что его сын и Танюшка встречаются, то сам предложит помощь. Конечно, если бы Вера Потапова просто попросила устроить дочь в гостиницу в Сочи, он бы не отказал. Но Вера никогда не стала бы просить. Даже давнего друга Сашу Орлова. Ей казалось, что просить о чем-то вещном, материальном – стыдно и недостойно. Точно так же, как одиннадцатилетняя Вера Малкина, спасаясь из Прилук и добираясь до оккупированного немцами Нежина, считала для себя невозможным попросить еды…

…Так, с процедурой бракосочетания вроде бы все в порядке, с застольем тоже. Парикмахер для Танюшки – договорилась. Парикмахер для самой Веры – тоже договорилась. Маникюр сделали еще вчера, чтобы сегодня не тратить время на сушку ногтей. Что еще?

Хорошо, что регистрация назначена на 14.30, можно не суетиться и спокойно выпить кофе, посетить парикмахерскую, оттуда – к Орловым, выезжать во Дворец бракосочетаний имеет смысл не раньше 13.00. И вообще, еще только восемь утра! Вера решила немного поваляться в постели: день предстоит трудный, надо экономить силы.

Она с удовольствием и не спеша приняла душ, порадовалась, что не нужно мыть голову – парикмахер требовала, чтобы на стрижку и краску клиентки приходили с грязными волосами; сварила кофе, сделала себе бутерброд с сыром и уже поднесла его ко рту, когда зазвонил телефон.

– Верочка Леонидовна, здравствуйте, это я, Марина.

– Здравствуй, Мариша, – удивленно отозвалась Вера Леонидовна.

Марина была начальником учебно-методического кабинета кафедры, на которой Вера готовила диссертацию и на которой работал ее научный руководитель.

– Верочка Леонидовна, – затараторила Марина, – Всеволод Андреевич просил вас подъехать, у него первая пара, он уже пошел в аудиторию, он вас ждет к перерыву, потому что потом у него вторая пара.

– Что-то случилось? Марина, я не могу, у меня сегодня дочь замуж выходит, я сейчас поеду в парикмахерскую, потом в ЗАГС.

– Верочка Леонидовна, профессор сказал, что это очень срочно и очень важно и чтобы вы обязательно приехали.

– Да что за срочность-то? – с досадой спросила Вера. – Мариша, ну я действительно не могу, ты должна меня понять. Что такого случилось страшного, что это не может подождать один день?

– Случилось. – Марина таинственно понизила голос. – Он велел мне не говорить вам ничего, но это касается возможного назначения вас на должность.