Текст книги "Чужая маска"

– Нет, вы не ошиблись.

Ирина внутренне сжалась. Она сообразила, что это и есть та самая Олеся Мельниченко, журналистка, о которой ее особо предупреждал Березин. Мельниченко год назад брала интервью у первой жены Березина, и ничего хорошего от разговора с ней Ирина не ждала.

– Моя фамилия Мельниченко, я работаю…

Она назвала известный женский ежемесячный журнал, выходящий огромным тиражом.

– Вы не откажетесь дать интервью для нашего журнала?

«Откажусь! – хотелось закричать Ирине. – Убирайся отсюда вместе со своим журналом! Я не хочу с тобой разговаривать! Я не знаю, как с тобой разговаривать!»

– С удовольствием, – мягко улыбнулась она. – Мне приятно, что фигура моего мужа заинтересовала такой популярный журнал.

– Наша аудитория – женщины, – заявила Мельниченко, – а по результатам анкетирования наших читательниц ваш муж попал в число трех самых привлекательных мужчин-политиков. Поэтому нашим читательницам будет интересно прочесть о том, какая же у Березина жена. Итак…

Первые несколько вопросов были вполне безобидными, и Ирина ответила на них легко, почти не задумываясь. Дальше дело пошло хуже.

– Как вы полагаете, Ирина, муж вас любит?

– Он говорит, что любит, а у меня нет оснований ему не верить, – осторожно ответила она.

– Что вы подразумеваете, говоря: нет оснований?

– Я имею в виду, что мой муж ни разу меня не обманул ни в чем. Поэтому какое же я имею право сомневаться в этих его словах?

– А как вы считаете, как первая жена Сергея Николаевича ответила бы на этот вопрос?

– Для того чтобы что-то предполагать, нужно знать характер человека. К сожалению, я не была близко знакома с его первой женой, поэтому мне трудно судить.

– А вы хотели бы с ней познакомиться поближе?

– Я никогда не думала об этом. Разумеется, мне было бы не только интересно, но и полезно узнать человека, которого любил мой муж и с которым прожил бок о бок более десяти лет. Это позволило бы мне лучше понять характер Сергея.

– И вы не испытывали бы смущения от встречи с женщиной, чье семейное счастье вы же и разрушили?

– Вы не правы, – твердо ответила Ирина, понимая, что отступать некуда и то, чего она так боялась, все-таки случилось. – Более того, вы дважды не правы. Во-первых, союз Сергея и его первой жены начал распадаться задолго до того, как мы с ним познакомились. И факт нашей встречи уже ничего не изменил. Во-вторых, Сергей, как, впрочем, и любой другой мужчина, – не бессловесное животное, которое можно без малейших усилий вывести из стойла, взяв за поводок. Я вообще не понимаю, откуда взялся этот чудовищный глагол «увести». Увести жену, увести мужа. Они что, вещи, кошки, ослы? Как можно увести человека, если он сам этого не хочет? Уверяю вас, по земле ходят тысячи и миллионы женщин, которые годами не могут развести своих женатых партнеров. И не разводят. Потому что эти партнеры не хотят оставлять своих жен. А есть такие, которые расторгают браки. И в каждом случае решение принимает сам мужчина, а никак не его женщины.

– А какую роль вы отводите женщине? Покорного и безропотного подчинения?

Здесь Ирина перевела дыхание. Сложный поворот она прошла, а теперь разговор вышел на ту стезю, к которой она была готова.

Глава 4

Версия об убийстве Леонида Параскевича по мотивам ревности казалась Насте Каменской достаточно перспективной. Во-первых, выбирать приходилось только между двумя версиями – бизнес и любовь, но убивать Параскевича по мотивам, связанным с деньгами, вряд ли кому-то было нужно. Единственный бизнес, которым он занимался, – это литературное творчество, издатели грели на нем руки, и убивать курицу, несущую золотые яйца, было глупо и бессмысленно. Во-вторых, поскольку мать погибшего с пеной у рта утверждала, что Ленечка был чистым и во всех отношениях приличным мальчиком, Настя была уверена, что на самом деле он был тем еще бабником. Уж больно хорошо он разбирался в женщинах, о чем свидетельствовали его книги.

Итак, необходимо было встретиться с женой Параскевича Светланой и с теми двумя женщинами, которых скрепя сердце назвала Насте Галина Ивановна. Светлану Настя оставила «на закуску», решив начать с женщин, которые в разное время увлекались Леонидом.

Одна из них, Ольга Рюхина, оказалась совсем неинтересной в плане дальнейшей разработки – молоденькая девица, которой в период увлечения модным писателем было всего восемнадцать лет. Подруга Ольги работала корректором в одном из издательств, выпускавших романы Параскевича, и под большим секретом сообщила своей изнемогавшей от девичьей влюбленности подружке адрес и телефон писателя.

– Вы знаете, я ведь прямо умирала, – хохотала Рюхина, цветущая молодая женщина, недавно родившая в законном браке прелестного малыша. – Засыпала, положив его книгу под подушку, любовалась фотографиями, их же на каждой книжке печатали. С ума сходила. Знаете, раньше девушки в актеров и поэтов влюблялись, а теперь времена изменились, теперь влюбляются в писателей. Правда, раньше и женских романов не было.

– Как Леонид Владимирович отреагировал на ваш первый звонок?

– О, он был настоящим джентльменом. Сказал, что тронут вниманием, что ему очень приятно и так далее. Спросил, какие из его книг я читала и какие мне больше всех понравились. Потом извинился, сказал, что у него очень мало времени, записал мой телефон и спросил, когда он может мне позвонить, чтобы поговорить более подробно. Я прямо обалдела от счастья.

– И что дальше?

– Он позвонил мне через два или три дня, видно, ему было удобно разговаривать, потому что он никуда не торопился и очень подробно меня выспрашивал буквально по каждой книге: что понравилось, что не понравилось, на каком месте я догадалась, чем дело кончится, устроил ли меня финал или мне хотелось бы чего-то другого. Словом, разговаривал со мной как с большой, честное слово. Полный восторг!

– Вы с ним лично встречались или общались только по телефону?

– Встречались, конечно.

– Как часто?

– Да бог с вами, какое там часто! – снова расхохоталась Ольга. – Четыре раза всего встретились. В первый раз он мне цветы подарил и по парку со мной погулял часа два. Во второй раз ходил со мной по Ленинским горам, но уже без цветов. Тоже все про свои книги со мной разговаривал. В третий и четвертый раз приводил меня к себе, его жена как раз куда-то уезжала, в командировку, кажется. Полчаса секса и снова три часа разговоров. Я поняла, что он мной совсем не интересуется, что его интересуют только его книги. Он меня в качестве эксперта употреблял. Я хоть и молодая была, глупая, но не до такой уж степени, чтоб не сообразить. Я ему тогда и сказала, мол, Леня, не мучай себя, если тебе хочется со мной про книги разговаривать, то давай будем по телефону общаться. А то ты время стараешься выкроить, когда жены нет, сам нервничаешь, я боюсь – одним словом, сплошная нервотрепка и никакой радости. Вы бы видели, как он обрадовался! Как ребенок, когда ему говорят, что в школе карантин и можно сидеть дома и уроки не учить.

– И как развивались ваши отношения после этого?

– Да, в общем-то, никак. Из дому ему не всегда удобно было звонить, так он звонил мне, когда к матери приходил. Ох и ненавидел он ее, я вам скажу!

– Как вы сказали? – насторожилась Настя.

– Я говорю, мать свою, Галину Ивановну, он не переносил.

– Откуда вы знаете? Леонид прямо говорил об этом?

– Нет, что вы, кто ж про такое прямо скажет. Но заметно было. Он ведь передо мной не стеснялся, я же ему чужая совсем была, да и договорились, что встречаться больше не будем. Так что не стыдно.

– Приведите пример, пожалуйста.

– Ну… – Она задумалась. – Вот, например, звонит он мне из автомата и говорит: «Оля, я сейчас еду в издательство, часа через два освобожусь и попрусь к этой кикиморе. Так что с шести до семи жди моего звонка». Или вот другой пример. Приходит он к родителям, звонит мне, разговариваем мы с ним, и вдруг он говорит: «Минуточку подожди, пожалуйста». И начинает с матерью разговаривать. Да, мамуля, нет, мамуля, ну что ты, мамуля, конечно, мамуля. Потом снова ко мне обращается: «Знаешь, Оль, для этой суки большая жизненная удача, что я с самого начала стал показывать ей рукописи. Меня так и подмывает вывести в книге персонаж, списанный с нее, и выплеснуть наконец открытым текстом все, что я о ней думаю. Взял бы псевдоним, она бы и не узнала никогда, что это я написал, а прочитала бы как о посторонней женщине и, может быть, хоть что-нибудь поняла бы. Ведь она меня поедом ест всю жизнь, а свято уверена, что делает мне во благо. Вот ты думаешь, она сейчас ко мне с чем-то срочным подходила, чего нельзя было бы потом обсудить? Да ничего подобного. Чушь какую-то спрашивала. А ей важен сам факт, что она подошла – и, с кем бы я ни разговаривал, я всех пущу побоку и на нее переключусь, потому что она – самый главный человек в моей жизни. Потешила свое самолюбие, крови напилась, как вампир, и, умиротворенная, пошла отца догрызать. Господи, Оля, если б я мог, я бы убил ее».

– Скажите, Оля, как долго длился этот ваш телефонный роман?

– Да месяцев шесть-семь, наверное.

– По чьей инициативе вы прекратили общение?

– По моей. Я встретила человека, за которого теперь замуж вышла, и переехала к нему. Сами понимаете, вести длинные телефонные переговоры стало сложно. Мы с моим женихом вместе учились, так что по вечерам и дома вместе были.

– И как давно это случилось?

– Ну как… Игорьку уже годик и три месяца, вот и считайте. Года два с половиной назад, наверное.

– А ваш муж не мог узнать о ваших отношениях с Параскевичем?

– От кого же? – искренне удивилась Ольга. – Я ему не говорила, Леня с ним незнаком, а больше никто и не знал.

– Вы ошибаетесь, знала еще Галина Ивановна.

– Господи, а ей-то зачем моему мужу об этом рассказывать? Тем более найти меня не так просто, я фамилию поменяла да переезжали мы два раза после свадьбы. И потом, я своего мужа знаю, он бы обязательно у меня спросил, если бы узнал что-нибудь. Он совсем молчать не может, когда его что-то переполняет, знаете, характер такой бывает, когда из человека прямо выплескивается любая информация. Да он пяти минут не вытерпит. И вообще все это давно было, кого это волнует…

Настя не могла не согласиться с Ольгой Рюхиной. А что касается Галины Ивановны, то новой фамилии Ольги она действительно не знала, так что вряд ли могла связаться с ее мужем. Да и зачем? Собственному сыну напакостить? Бред.

* * *

Встреча со второй из названных Галиной Ивановной женщин заставила Настю крепко задуматься. Людмила Исиченко была очень странной особой. Настю она встретила в желтом. Желтыми были узкие обтягивающие брюки, короткая куртка на «молниях», длинный шарф из шифона и даже заколка в волосах. Цвет был интенсивным, напоминающим пуховую желтизну цыплят, и совершенно не шел Людмиле. Ее смугловатое лицо с ранними морщинами казалось от обилия желтого еще более смуглым и старым.

Поведение ее было столь же эксцентричным. Впустив Настю в квартиру, она тут же зажгла свечку, прошла в комнату первой и начертила перед собой в воздухе большой крест.

– Если вы пришли с недобрыми намерениями, крест защитит меня, – пояснила Исиченко, видя изумление на лице гостьи.

Настю кольнуло недоброе предчувствие. Сначала Галина Ивановна допускает случайные обмолвки о том, что, дескать, Леня ее не простит, теперь эта Исиченко явно демонстрирует приверженность разным мистическим учениям и обрядам.

Разговор шел трудно, Людмила Исиченко, в отличие от Ольги Рюхиной, была тяжелым собеседником. Она не отказывалась говорить о Параскевиче, но то и дело сбивалась и отвлекалась на всякую потустороннюю проблематику.

– Скажите, как давно вы были знакомы с Леонидом? – спрашивала Настя.

– Я и сейчас с ним знакома, – следовал ответ. – Это не может кончиться, пока я жива.

– Так все-таки когда вы познакомились?

– Мы были знакомы в своих прежних жизнях, так что наша встреча была предопределена судьбой.

– Когда произошла эта встреча?

– Год и пять месяцев назад.

– При каких обстоятельствах?

– Я прочла его книги и поняла, что это – ОН.

– Кто – ОН?

– Человек, который предназначен для меня и которому предназначена я сама. Это был знак свыше.

– И вас не смутило то обстоятельство, что Леонид был женат?

– Какие глупости! – фыркнула Исиченко. – Женат! Что значит «женат» перед лицом вечности? Просто ему не дано было слышать голос, поэтому он и не мог знать, что должен искать и ждать меня. А я знала, поэтому когда я его нашла, то прямо ему об этом сказала.

– И как он отреагировал?

– Ему было трудно это понять, это ведь не каждому дано. Я пыталась говорить с его женщиной…

– С его женой? – уточнила Настя.

– С его женщиной, – презрительно поправила ее Людмила. – Потому что жена у него только одна – Я. А та была просто женщиной, которая временно удовлетворяла его земные потребности, пока меня не было рядом. Я так ей и сказала.

– И что же она? Поняла вас?

– Ей не дано. Она – существо низшего порядка, она не может понять высших идей.

– А Леонид мог?

– Он должен был умереть, чтобы понять их.

И так битых два часа. Разговор то и дело начинал пробуксовывать, превращаясь в бесформенное вязкое месиво, из которого Настя с огромным трудом выковыривала крупицы информации. И информация эта ставила ее в тупик.

Если отбросить мистический туман и потусторонние идеи, больше напоминавшие психопатический бред, то история, дополненная последующими объяснениями Светланы Параскевич, выглядела следующим образом. Людмила Исиченко решила, что писатель Леонид Параскевич – тот самый мужчина, которого она ждала всю жизнь, то есть без малого сорок лет. Ну совсем без малого. Так как никаких общих знакомых у нее с модным романистом не было и познакомить их было некому, она взяла дело своего счастья в собственные руки и заняла пост возле одного из издательств, в котором выходили его книги. Ожидание было долгим, но не бесплодным. Спустя почти месяц она увидела Леонида, выследила его до самого дома, вошла вместе с ним в лифт, узнала, на каком этаже он живет, и даже успела увидеть, к какой квартире он подошел. На следующий день она явилась к нему домой, нимало не смущаясь присутствием его жены (женщины, как выразилась Людмила), представилась пылкой почитательницей и попросила автограф. Книги числом восемь штук она предусмотрительно принесла с собой. Параскевич не скрывал своего неудовольствия, но книги подписал и вежливо предложил гостье чаю. Людмила от чая отказалась, чем моментально расположила к себе супругов, и гордо удалилась. Знакомство состоялось, остальное было делом техники. Случайная встреча в метро – что может быть естественнее? А когда выходит ваша новая книга? Ах как долго еще ждать, целый месяц, я сгораю от нетерпения. А возможно ли прочесть в рукописи? Я вам буду так благодарна. Да, конечно, когда вам удобно, запишите мой телефон, как только у вас появится свободная минутка, я подъеду, куда вы скажете, и возьму рукопись. Обещаю прочесть ее за сутки. Ваши книги читаются так легко… Потом последовала встреча, во время которой Леонид Параскевич передал Людмиле рукопись своей новой книги. Огромное вам спасибо, я немедленно бегу домой читать… Куда вам позвонить, когда прочту? Сами позвоните? Конечно, конечно, я завтра целый день буду дома. Буду ждать.

На следующий день Леонид позвонил ей из квартиры родителей и начал подробно выспрашивать, что ей понравилось в романе, что не понравилось… Одним словом, та же история, что и с Рюхиной. Знакомство постепенно крепло, Леонид пару раз заезжал к Людмиле домой, но никаких сексуальных поползновений не делал, чем приводил ее в неописуемую ярость. Она предприняла попытку сломить его целомудрие, но в ответ услышала традиционное объяснение о том, что он любит свою жену и изменять ей не хочет, а Людмила – глубокий, интересный, неординарный человек и интересует его только в этом качестве, что, несомненно, намного более почетно, чем быть женщиной для плотских утех. Но Людмилу эти объяснения не удовлетворили, и она принялась развивать перед Параскевичем свою теорию о взаимном предназначении и знакомстве в прошлой жизни. Леонид сказал, что для него такой подход несколько, мягко говоря, странен и он должен подумать. На том они в тот раз и расстались.

После того как процесс обдумывания новой теории затянулся у Леонида на слишком длительное время, Людмила отправилась к нему домой, поскольку сам Параскевич почему-то перестал ей звонить, а своих телефонов предусмотрительно ей не оставлял. Дома его не оказалось, дверь ей открыла Светлана, и Людмила прямо с порога начала требовать, чтобы Светлана, эта случайная женщина, немедленно уступила свое место ей и вообще не смела удерживать то, что ей не принадлежит. Светлана сначала терпеливо слушала, потом указала гостье на дверь. Но справиться с одержимой Исиченко оказалось не так-то просто.

– Твой муж принадлежит мне! – орала та. – Он любит меня и доказывал это неоднократно. Ты не можешь быть рядом с ним, он тебя только терпит из жалости, потому что ты была рядом столько лет и он не может выгнать тебя на улицу, как жалеют и не могут выгнать ставшую ненужной состарившуюся собаку. Так прояви же благородство, уйди с его дороги. Дай нам соединиться и быть вместе.

– С чего ты взяла, что он меня всего лишь терпит? – спросила ошарашенная Светлана.

– Да он сам мне говорит об этом каждый раз, когда я довожу его до экстаза.

Терпение Светланы лопнуло, она схватила Людмилу за руку и попыталась вытолкнуть ее из квартиры. Но не тут-то было. В руках у Людмилы неизвестно откуда оказался огромный нож для разделки мяса. Светлана завизжала и потеряла сознание от ужаса, очнулась в больнице, в клинике нервных болезней, где пролежала после пережитого потрясения почти два месяца. Леонид ежедневно приходил к ней, клялся, что между ним и Людмилой никогда ничего не было, даже намека на близость, уверял, что Исиченко – обыкновенная сумасшедшая, которую нельзя принимать всерьез.

Постепенно состояние Светланы стабилизировалось, Леонид забрал ее домой, и они вместе выработали линию поведения, которая хоть в какой-то мере обезопасила бы их от сумасшедшей Исиченко. Суть нового курса была в том, что Леонид, как человек благородный, не может сейчас выгнать свою женщину, поскольку она тяжело больна. И больна, между прочим, по милости самой Людмилы. Поэтому должно пройти какое-то время, прежде чем Светлана достаточно окрепнет. Людмила же должна воздерживаться от общения с Леонидом и тем самым искупить свой грех перед ни в чем не повинной Светланой. Параскевич умел быть очень убедительным. И кроме того, он довольно искусно использовал овладевшие Людмилой бредовые идеи, чтобы внушить ей то, что считал нужным. Одним словом, они договорились, что, пока идет процесс искупления греха, им нельзя быть вместе, нельзя видеться и даже разговаривать. Ровно через год, сказал Леонид, они встретятся на том же самом месте, где разговаривают сейчас, и в тот же самый час и дальше пойдут по жизни рука об руку. Людмиле ничего не оставалось, кроме как согласиться. Других-то предложений все равно не было.

– Она превратила нашу жизнь в ад, – говорила Насте Светлана Параскевич. – Мы не могли спокойно ходить по улице, все время ждали, что она нас где-нибудь подкарауливает. Мы боялись открывать дверь, если не были предупреждены о визите заранее. И потом, знаете, меня все время точил червь недоверия. А вдруг они меня обманули? Вдруг Леня изменял мне с Людмилой? В общем, нам обоим все время было тяжко и как-то… ну, неприятно, что ли. Это постоянно висело в воздухе, мешало жить, мешало верить друг другу. Тогда мы и начали искать возможность обмена нашей квартиры, хотели переехать.

– А что произошло, когда год прошел?

Светлана задумчиво посмотрела на Настю.

– Леня умер. Примерно в это время. Эта идиотка даже на похороны притащилась. Я все боялась, что она начнет публично вещать о том, что предназначена для Лени, скандал начнется и все такое. Но, слава богу, обошлось, она вела себя тихо.

– Скажите, Светлана, вам не приходило в голову подозревать ее в убийстве вашего мужа?

– Нет, честно признаться. Я как-то о ней не подумала. Зачем ей его убивать, если она хотела с ним жить?

– Ну, видите ли, обещанный год прошел, и она могла разгневаться, поняв, что ее обманули.

– Но год же еще не прошел. Он только исполнился в тот день, когда Леня погиб…

После разговора со Светланой Настя вынуждена была снова ехать к Исиченко и уточнять у нее некоторые детали.

– Это правда, что Леонид обещал вам через год все устроить?

Исиченко стала мертвенно-бледной, отчего морщины на лице обозначились резче.

– Откуда вы знаете? Я не стану с вами разговаривать, пока вы не скажете мне, откуда вы это узнали.

– Мне Леонид сказал, – не моргнув глазом соврала Настя. В конце концов, чего мучиться, изобретая велосипед, когда на нем уже давно весь мир ездит.

– Леонид? Значит, вам тоже было видение?

– Было, – подтвердила Настя. – Он понял, что я хочу найти убийцу и помочь его мятущейся душе успокоиться, поэтому он пришел ко мне и рассказал про ваш договор.

– Он не велел мне ни с кем говорить об этом.

– Но это же было давно, – попыталась вывернуться Настя. – Ведь он не мог знать, что погибнет, иначе он снял бы свой запрет.

– Он запретил мне это уже после смерти.

– Значит, он вам является? – вырвалось у Насти прежде, чем она успела сообразить, что говорит очевидную глупость.

– Конечно, не вам же одной.

В голосе Исиченко снова зазвучали нотки высокомерного презрения.

– Людмила, почему вы не хотите помочь мне найти убийцу Леонида? – с упреком сказала Настя. – Вы – самый близкий ему человек, вы так много знаете о нем, он даже вступает с вами в контакт после смерти, значит, доверяет вам больше всех. Он не мог не сказать вам, кто и почему его убил. Я никогда не поверю, что вы этого не знаете.

Исиченко буквально позеленела, лицо ее перекосилось от ужаса и ненависти.

– Да, – гордо сказала она, – я знаю, кто его убил. Но вам я этого не скажу.

– Почему же?

– Потому.

– Людмила, не забывайте, мне тоже было видение. Леонид мне сказал, что говорил с вами о том, кто и почему его убил. Более того, он сказал мне, что велел вам ни в коем случае не скрывать этого, если кто-то спросит. Вы что же, собираетесь нарушить его волю?

Исиченко молчала, уставившись глазами в свои острые колени, туго обтянутые желтыми брюками.

– Я жду, Людмила. Что вам говорил Леонид?

Настя блефовала отчаянно и безоглядно, но в конце концов рисковала она не так уж сильно. Даже если ее догадки по поводу содержания психопатического бреда Исиченко неверны и Леонид Параскевич ничего подобного Людмиле не говорил, не велел и не запрещал, всегда можно отговориться тем, что уж ей-то, Насте Каменской, он на самом деле являлся. Проверить это невозможно. А тот факт, что сказанное Насте не совпадает со словами, сказанными Людмиле, – что ж, дело житейское, призраки тоже могут говорить неправду, мало ли по каким причинам. Особенно беспокоила Настю фраза, сказанная Исиченко в прошлый раз: «Леонид должен был умереть, чтобы понять это». Нехорошая, прямо скажем, фраза. Даже если разделить ее на степень психического нездоровья Людмилы, все равно от нее веет чем-то криминальным.

Наконец Исиченко подняла голову и уставилась на Настю темными глазами, в которых горел болезненный и яростный огонь.

– Он предупредил меня перед смертью, что должен умереть, иначе мы никогда не сможем соединиться. Только в смерти он будет принадлежать мне целиком и безраздельно. Поэтому в тот день, когда исполнится год с момента заключения нашего договора, он покинет этот мир.

«Ну, здрасьте, приехали, – в отчаянии подумала Настя. – Сейчас она начнет натягивать на самоубийство. Никаким суицидом там и не пахнет, оружие валялось слишком далеко от трупа, и выстрел был произведен с расстояния больше двух метров».

– Каким образом он предупредил вас об этом? – терпеливо спросила она. – Он к вам приходил накануне гибели?

– Нет, это было бы нарушением договора. Он мне позвонил и сказал, что, пока принадлежит этому миру, мы не сможем быть вместе. У него слишком много земных долгов и обязательств, которые он должен отдавать и выполнять, а наш союз предначертан свыше и не может совмещаться с суетой земного бытия. Но после смерти мы будем вместе вечно.

– Он так и сказал – после смерти?

– Да, так и сказал.

– Может быть, он имел в виду не свою смерть?

– А чью же?

– Вашу, например. Или смерть Светланы.

– Если бы он хотел моей смерти, он бы сказал мне об этом. Если бы он хотел смерти этой женщины, он бы убил ее. Нет, он хотел смерти именно для себя. И он ее получил. Он говорил: очень важно, чтобы смерть настала до наступления полуночи в тот день, когда исполнился год. Если смерть запоздает хотя бы на минуту, мы не сможем соединиться.

– И что же? – Настя сделала глупое лицо. – Успел Леонид покинуть этот мир до наступления полуночи?

Исиченко медленно поднялась с дивана, на котором сидела, сгорбившись, распрямила спину, вздернула подбородок и окинула Настю сияющим взглядом.

– Вы же видите, мы вместе. Значит, все получилось как он хотел.

– Скажите, Людмила, а вы не помогали ему осуществить этот замысел?

– Я всегда и во всем помогала Леониду.

– Значит, плохо помогали, – с внезапной злостью сказала Настя. – Потому что Леонид Параскевич ушел из жизни через тридцать минут после наступления полуночи. И я вынуждена сделать вывод, что или меня обманываете вы, Людмила, или вас саму обманывает кто-то еще. У вас есть близкие родственники?

– Какое это имеет отношение к Леониду?

– Никакого, поэтому я и спрашиваю. Есть или нет?

– Есть двоюродные сестры отца, но они уже старые.

– А ваши родители?

– Умерли. Давно уже.

– У этих двоюродных сестер есть семьи, дети?

– Да, конечно. Но я не понимаю…

– И не надо. Кем были ваши родители, чем занимались?

– Отец был искусствоведом и коллекционером, очень известным.

– Значит, вы – богатая наследница?

– Это все предназначалось Леониду.

– А если бы вы не встретили Параскевича?

– Я должна была его встретить, это было предначертано свыше.

«О боже, – взмолилась Настя, – дай мне силы это вынести. Если она еще раз вякнет про предназначение, я задушу ее собственными руками».

– Ваши родственники знали о наследстве?

– Разумеется. Они много раз заговаривали со мной об этом, но я им объяснила, что все это принадлежит тому единственному мужчине…

Из квартиры Исиченко Настя вышла обессиленная, словно только что разгрузила на овощебазе вагон картошки. По дороге в городскую прокуратуру она пыталась сложить из полубредовых высказываний Людмилы более или менее связный рассказ. Ей все время мешало желание отделить бред от реалий, но в конце концов Настя поняла, что занятие это пустое, поскольку пришла к твердому убеждению, что, кроме очевидного бреда и вполне реальных событий, здесь имел место какой-то ловкий обман, который и не позволяет четко отделить сумасшествие от действительности, цементирует их, сплетает в единое целое.

На следователя Ольшанского было жалко смотреть, его скрутил очередной приступ гастрита, который заставлял Константина Михайловича сидеть за столом ссутулившись и не давал ему расправить плечи.

– Ты не обращай на меня внимания, – проскрипел он несчастным голосом, когда Настя разохалась по поводу его болезненного вида. – Я уже съел все, что причитается, – и аллохол, и смекту, и фосфалюгель, теперь остается ждать, когда подействует.

– А когда подействует? – с сочувствием спросила она.

– Минут через двадцать, если повезет.

– А если не повезет?

– Начну глотать по новой. Рассказывай, что нового узнала.

– Константин Михайлович, у нас в процессе отработки ревности выплыла одна странная особа – Исиченко Людмила Борисовна. Во-первых, она совершенно сумасшедшая, и это сильно нас с вами ограничивает. Верить ей нельзя, допрашивать ее нельзя, с ней вообще нельзя иметь дело. Во-вторых, если она не сумасшедшая, то она вполне могла убить Параскевича, ревность там, судя по всему, безразмерная и неконтролируемая. В-третьих, она могла убить Параскевича и в том случае, если она все-таки сумасшедшая, мотив у нее, как я уже сказала, был весьма мощный. И в-четвертых, Исиченко действительно больная женщина, но Параскевича убила не она, а ее родственники, которые позарились на наследство. Исиченко весьма, как выяснилось, богатая наследница, но имела намерение все это положить к ногам гениального романиста. Вот такой салат «оливье».

– Это не салат, это стрихнин какой-то, – поморщился Ольшанский. – Вот только сумасшедших нам с тобой и не хватает, давно что-то их не было. Слушай, а она что, совсем того? Или, может, только чуть-чуть?

– Константин Михайлович, я в психиатрии дилетант, но даже мне понятно, что Исиченко невменяема. Но это только в том случае, если она не врет. Она вполне может оказаться гениальной актрисой. Бред у нее систематизированный, то есть логичный, внутренне связанный, охватывающий целый ряд внешних событий и дающий им объяснение. При этом она хорошо ориентируется в окружающей действительности, так что все это вполне можно было бы причислить к бреду воображения, если бы не одно «но». У нее галлюцинации. Ей, видите ли, является призрак покойного Параскевича и ведет с ней долгие душещипательные беседы. Исиченко утверждает, что накануне гибели Параскевич позвонил ей и высказывал идеи необходимости собственной смерти, после которой он сможет соединиться с ней навечно. Теперь смотрите, какие картинки я вам буду рисовать.

– Страшные картинки-то? – поинтересовался Ольшанский, морщась от очередного приступа боли.

– Жуть. Значит, так. Явление первое. Родственники, раздосадованные тем, что богатейшая коллекция живописи и антиквариата уйдет какому-то писаке, принимают соответствующие меры. Поскольку Людмила ни от кого своих бредовых идей не скрывает, более того, она как бы даже гордится ими, то родственнички, естественно, полностью в курсе дела. Они звонят ей по телефону, имитируют голос Параскевича и просят помочь уйти из жизни. Текст может быть примерно таким: «Любимая, я должен соединиться с тобой, но это возможно только в том случае, если такого-то числа до наступления полуночи я умру. Помоги мне. Я не могу сам уйти из жизни, религия запрещает самоубийство и считает это грехом. Возьми оружие, оно будет лежать там-то и там-то, и жди меня на лестничном балконе в доме по такому-то адресу…» Ну и так далее. Если текст будет хорошо вписываться в бредовую систему Исиченко, она вполне может всему поверить. В крайнем случае можно проконсультироваться у психиатра. Людмиле в любом случае ничего не грозит, судебно-психиатрическая экспертиза признает ее невменяемой, и суд отправит ее на принудительное лечение. После этого через определенное время оформляется опека над утратившей дееспособность Исиченко, и дело в шляпе. Все денежки плавно перетекают к родственникам.