Текст книги "IntraVert'ka"

Разве все это не есть составляющие материнской, родительской любви?

Что же касается тех, кто засовывает пальцы в отверстия несовершеннолетних (или совершеннолетних без их согласия), тех, кто использует своих детей (и других) вместо пепельницы (признаюсь, эту фразу я позаимствовала из фильма «25-й час»), по поводу них можно сказать, что только слабый способен причинить боль более слабому. Отсюда, однако, не следует, что сильный причиняет боль более сильному. Сильному не нужно причинять боль, и именно поэтому он силен».

19:42

Она потянулась за сигаретой в пепельнице – сигарета истлела до самого фильтра. Она достала из мятой пачки новую, положила ноги на край стола, достала из той же пачки зажигалку и затянулась.

Суббота.

К родителям она не поехала.

«Что за название такое – материнская любовь? Как можно любить того, кого даже не знаешь? А вдруг он вырастет педофилом, или насильником, или убийцей?»

«Или Дятлом», – промелькнуло в ее голове, она ухмыльнулась.

Все же стоит отдать Дятлу должное – после того как она поняла, что не добьется от девушки ни слез, ни истерик, ни ругани, ни криков, ни заявлений на увольнение, ни жалоб начальству, она стала с ней даже мила.

Причины этого загадочного феномена до сих пор остаются неизвестными.

«Вдруг он вырастит и даже не будет приезжать к вам на выходные?

Все, конечно, тут же заметят мне, что этото и есть БЕЗУСЛОВНАЯ любовь. Хорошо.

Допустим, моя мама узнает, что я не просто назвала ее лицемеркой, приватно, с глазу на глаз – тут она просто обидется и скажет, что я озлобленная на весь мир человеконенавистница и, следовательно, мое мнение гроша ломаного не стоит. Что, если она узнает, что я вынесла наше грязное белье на обозрение общественности да еще подписалась подо всем этим своим настоящим именем, что я процитировала ее любимую фразу, гласящую, что все вокруг «суки-бляди-проститутки», и теперь каждый из ее знакомых как мужеска, так и женска полу будет гадать: «А не его ли она имеет в виду?» – пойдет ли здесь речь о безусловном и о любви, или все это быстро исчезнет, забудется, отойдет на второй план, стоит только надавить на самое болезненное?

В данном случае – на ее репутацию?»

«Любовь родителей – это любовь вымышленная, любовь к образу, который они создают в своей голове, любовь к их несуществующему ребенку – такому, который будет вечно их боготворить, будет очень послушным, вырастет и сделает все «как надо», станет таким, каким они хотели бы его видеть – успешным, заботливым, отзывчивым, внимательным к ним. Будет следовать их советам, ни разу их не разочарует, ни в чем их не попрекнет. Такого человека не трудно досрочно и безусловно полюбить. Проблема только в том, что таких не бывает.

Когда мы растим детей или выхаживаем бездомного котенка, мы прививаем ему наши взгляды. От инструкции похода в туалет до глобальных метафизических предположений. Самый простой способ обзавестись единомышленником – это сделать его самому. Посудите сами: питомец может убежать; любовник – изменить; супруг – бросить; друг или подруга – отдалиться; обожатель – разочароваться; даже комнатное растение может зачахнуть. Сделав ребенка, вы по крайней мере имеете залог успешного результата – ведь он обречен унаследовать ваше ДНК, а при правильном использовании – воспитании и уходе – ваши шансы быть любимым в будущем только возрастают. За вмешательство внешних факторов производитель ответственности не несет.

Материнская любовь, воспитание ребенка – это долгосрочный вклад заботы, внимания, любви (не говоря уже о деньгах), в надежде получить все это с процентами. «Я же тебя вырастила, выкормила…». Продолжение подберите свое собственное.

И это самая распространенная любовная пирамида. Потому что вы никогда не получите ту заботу, любовь, почитание, которые хотите. Человек никогда не получает того, чего хочет, потому что он всегда получает только то, что он заслуживает.

Вот что я думаю о материнской любви.

Родители воспитывают ребенка в расчете на то, что он унаследует, впитает и воплотит, когда вырастит, их ценности, установки, идеалы. Станет тем, чем они хотели бы, чтобы он стал; будет таким, каким они хотели бы, чтобы он был. Но этого никогда не происходит и никогда не произойдет. Это мероприятие заранее обречено на неудачу именно потому, что для того, чтобы оправдать все их надежды, воплотить все их идеалы, реализовать все их планы, он должен все их разделять. Должен ничем не отличаться, должен быть их усовершенствованной копией. Он должен быть их клоном версии 2.0, что невозможно. Но даже если клонирование человека будет возможно, и даже если оно будет легально, люди все равно будут рожать – потому что в них никогда не выродится желание воплотить себе подобного, подчинить, заставить подчиняться, сделать зависимым, обожествляющим, влюбленным в них другого человека.

Это инстинкт охоты, борьбы, но уже не за пищу или среду обитания, а за сторонников, почитателей, воздыхателей. Успех в этом мероприятии гарантирует вам наличие пищи, расширение среды обитания и влияния и, само собой, значительно увеличивает частоту и разнообразие ваших сексуальных контактов. В общем, это как убийство одним ударом двух зайцев: удовлетворение не только своих физиологических потребностей, но и потребностей духовных. Можете называть это эволюцией. Можете называть это прогрессом. Это многочисленные и многоразовые Почитание, Восхваление, Любовь. И основывающаяся на них иллюзия любви и уважения к себе. Можете называть это более высоким витком спирали Маркса, если вам так нравится.

Люди хотят подкорректировать работу Бога. Любовь – это блага, это прибыли и это наслаждения. Все хотят этого, но не все это заслуживают.

К тому же не все еще понимают, что любовь общества и чувство самоуважения довольно часто взаимоисключающи. Достаточно исходить из того, что если вы уверены в своей правоте, то любовь и одобрение других вам не нужно; если же вы не уверены в чувстве собственного самоуважения, то, безусловно, вам понадобится армия обожателей, которая, впрочем, все равно вам не поможет, но вывод из всего этого может получиться обескураживающим.

Все вокруг хотят сделать из нас своих сторонников, своих клонов, распространить свой ДэЭмКА – дефективный эмоционально-когнитивный аппарат. Они говорят, что делают это ради нашего же блага. Но откуда они знают, что это – благо для нас? Я скажу откуда. Это должно быть благом для нас, потому что это благо для них. И тут я прихожу к мнению, что ЛЮБОВЬ в ее высоком определении – это принятие людей такими, какие они есть. Принятие их достоинств и заблуждений. Принятие их выбора. Но на это мы не способны, и потому называем любовью лицемерный самообман по вопросу истинной природы человека».

Внезапно у нее возникла мысль, что и она пишет и выкладывает все это на сайт, чтобы завербовать сторонников. Она улыбнулась, как пойманная с поличным на месте преступления.

«Я пишу, потому что это единственное, что я умею делать. Это придает моей жизни смысл. Дает мне уважение к себе. И да, я выкладываю это на свой сайт, чтобы завербовать сторонников. Но я хотя бы не выдаю себя за святую или какого-нибудь альтруиста-мученика, который заявляет, что живет, пишет, рисует, учит, исследует, изучает, трахается, воспитывает детей или убивает людей во имя блага других из благородной любви к ним.

Это мой персональный способ доминирования. К чему скрывать? Кто-то выигрывает конкурсы красоты, кто-то защищает диссертации, кто-то строит дома, кто-то рожает детей…

Мы все делаем это для себя, и человечеству давно пора уже признать это. Пока же оно напоминает подростка, застукнутого за мастурбацией, который говорит: «Нет, я никогда не делаю ничего подобного, это непристойно, грязно, эгоистично и недостойно меня. А чем я занимаюсь прямо сейчас? Я озабочен снижением коэффициента рождаемости и готовлю себя к служению во благо ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»».

23:47

Два часа спустя она сидела на подоконнике, обнимая руками колени и смотря вниз. Нет, не то чтобы она думала спрыгнуть или что-то подобное. Она смотрела на темную и тихую улицу. В это время она была абсолютно пустынна, абсолютно безопасна и абсолютно тиха. Совершенна. Дружелюбна. Доверительна. К ней. Одной. Девушка смотрела туда, вниз, переживая внутри какое-то непонятное чувство.

Через несколько минут она вдруг осознала, что ЧУВСТВУЕТ эту пустынную улицу, понимает ее, доверяет ей. Именно сейчас, когда она пуста и откровенна с ней. Ни один человек не способен открыться настолько: не способен полностью обнажить себя, сбросить с себя всю шелуху, все тряпье и предстать совершенно обнаженным перед глазами другого человека, не чувствуя ни стыда, ни смущения, ни волнения; не боясь быть отвергнутым, полностью доверившись, отдавшись во власть наблюдателя. На такое способны только животные, дети, природа.

И вот сейчас девушка словно вступила с ней в чувственную связь. Она разговаривает с ней, пожирает ее глазами, почти прикасается к ней и боится оторвать от нее взгляд, хоть и понимает, что при свете солнца эта близкая улица ей изменит, и будет отдаваться другим, и станет гнетущей, вероломной, наверняка враждебной, но не сейчас. Сейчас она лежит совершенно обнаженная, покойная, неподвижная, раскрывшись перед ней одной, и только с ней одной, и так напоминает ей ее. Между ними двумя странное единение, странная откровенность, они обмениваются друг с другом немыми фразами, таинственной поддержкой, испытывая друг к другу неоправданное доверие, теплоту, страсть, нежность, которая неизбежно сменится безразличием, и вдруг девушка понимает, что… любит… ее. Сейчас. Но что самое удивительное – она чувствует СЕБЯ любимой ею в ответ.

«Наверное, это неправильно. Неправильно любить ЕЕ и ничего не чувствовать к ним».

«Не знаю, правильно или неправильно. Раньше я думала, что люблю их. Но поняла, что я их переоценила. Затем я думала, что люблю родителей. Но поняла, что только завишу от них. А моя любовь к ним – это благодарность, своеобразная плата за двадцать с лишним лет опеки. И только.

И только.

Я не люблю никого.

Способна ли я любить?

Способен ли кто-либо любить?

Может, я ненормальная? Может, у меня внутри какой-то дефект? Может, у меня какието отклонения в психике?

А может, это нормально?»

Она ясно вспомнила тот первый раз, когда она открыла, насколько они далеки друг от друга. Бесконечно. Она открылась, доверилась им. Как эта ночная улица перед ней. Она ждала. Понимания. Никогда не стоит ждать понимания.

Она рассказала им о том, как маленькую тринадцатилетнюю девочку в облегающем вязаном салатовом платье хотел изнасиловать нищий, бродяга, мужчина лет сорока-сорока пяти.

Родители выслушали рассказ с недоумением. Они посоветовали ей не зацикливаться на этом. Не придавать этому ТАКОГО значения.

Любопытно, что это не было ее детскоподростковой травмой, она не просыпалась от собственного крика по ночам. Она рассказала об этом пять лет спустя. Она только хотела объяснить им. Просто объяснить. Почему она не носит платья, юбки или каблуки. Она помнит, как она зашла в свою комнату после того разговора. Как легла на диван. Как уставилась в потолок и долго не шевелилась. Забавно. Ее не изнасиловали тогда, но она чувствовала себя изнасилованной теперь. Она лежала на диване с ощущением, что над ней надругались. И кто? Он?

В то время она писала стихи. Она пребывала тогда в том состоянии эмоционального возбуждения, на той стадии эмоционального восприятия, когда это происходит само собой. Еще это помогало отвлечься от мыслей, которые иногда доводили ее до прострации, до столбняка, когда ей вдруг становилось безразлично – жить или умереть и она начинала осознавать, что не контролирует себя, свои действия, а только как будто наблюдает за собой со стороны. Наблюдает, как стоит на балконе, наблюдает, как идет по мосту, наблюдает, как ждет смены сигнала светофора, а мимо нее проносится поток машин. Именно это состояние безразличия и безотчетности было самое опасное. Именно в этом состоянии она могла сделать что-то. Именно его она пыталась избежать и в тот раз, когда писала со слезами и ошибками:

 
Today I know, I understand
How does it feel, when people say you’re mad
When yesterday, you knew it as your name
That you were not. It’s pain
That you to yourself can’t explain
Feeling of doubt inside your brain
And heart. It fi lls you all
You think of nothing, but it, and you call
Your mind for help. Or take The Book in hand.
 
 
That’s all I can advice
When not the crowd – You’ve learned it many years ago
 
 
You’ve laughed at it and said with disgust «Go»
But those, to whom you’ve run with shout
Tears in your eyes and cried aloud
You’ve asked them «Am I right?» and they said «Yes»
 
 
Whom you believed and love – your parents
Say that you’re mad with all the crowd
 
 
Do not lose hope – I say it to myself
And do what you’ve been told –
Not me, this Bible says.
 

Да, это было время, когда она еще плакала над строками из Библии.

Больше она над ней не плачет. Она ее изучает.

Больше она не пишет стихи.

Больше она не любит.

И больше она не думает, что когда-либо изменится.

17:15

Пару недель назад у нее появился новый друг. Хотя он, скорее, напоминал старшего брата. Всех своих друзей, которых, впрочем, было не так уж много, она подразделяла по специальностям. Э.М. Ремарк с его «Возвращением» – это друг – старший брат. Д.Д. Сэлинджер – это немного чокнутый друг, если говорить о «Пропасти», друг из разряда «бывших любовников», откровенный и циничный, если говорить о «Девяти рассказах», и вечно депрессивный, вечно находящийся на грани самоубийства друг, если говорить о его военных воспоминаниях. Теккерей – это грубоватый друг – пьяница, с которым весело есть свиную рульку и распивать пинту пива, гарланить песни на улице, друг, который доведет вас до дома в полувменяемом состоянии, а на следующее утро с действующей на нервы точностью и ухмылкой опишет вам в подробностях ваше вчерашнее поведение. Вольтер со своим «Кандидом» – это друг – старичок, иногда скабрезный, иногда серьезный, иногда веселый, иногда назидательный. Дидро со своей «Монахиней» – это старичок глубокий и серьезный друг. Ибсен – это, безусловно, друг – отец, уважаемый, почитаемый и непревзойденный.

Впрочем, всех их, кроме первых двух, она читала и перечитывала довольно давно, так что весьма вероятно, что этот список морально устарел. Кто у нее есть теперь? Хаус – ее альтер эго, Марла – ее отражение в зеркале, Ширли и человек, фамилия которого переводится как:

1. noun запекшаяся, свернувшаяся кровь; poet. кровь;

2. v. 1) вставлять клин 2) бодать, пронзать (рогами, клыками).

Вот круг дорогих и близких ей людей.

Не совсем нормально, если так подумать.

Или просто НЕобычно?

18:11

Даже кофе ей изменил. Она отставила в сторону недопитую чашку.

Это продолжалось уже на протяжении нескольких дней. В ее кухонном шкафу накопилось несколько упаковок растворимого кофе от разных производителей, она перепробовала их все – кофе в порошке, в гранулах, в чем-то, по форме напоминавшем микроскопические копии воздушной кукурузы, она добавляла сахар и не клала его вовсе, она меняла дозу самого кофе – с одной чайной ложки до двух и обратно, она купила молотый кофе и варила его в неком подобии турки, она добавляла в чашку коньяк и даже пробовала пить его холодным, чего никогда не выносила.

Ничего не помогало.

Девушка делала несколько глотков, обжигающая жидкость поначалу доставляла ей прежнее, знакомое удовольствие, а затем становилась похожей на яд, на отраву, на какуюто постную, безвкусную, обезжиренную, обезсахаренную, обезкофеиненную отстойную воду, вызывавшую только мысли о рвоте; через час или два девушка снова ставила на конфорку чайник, снова делала глоток и снова отставляла чашку. В итоге она почти ничего не пила, потому что не представляла, что можно пить помимо кофе. Сегодня она нашла выход. Она достала бутылку коньяка.

«Истина в вине». Некоторые становятся буйными, когда выпьют, другие начинают поносить остальных, у одних развязывается язык, других тянет на драки, она же после четырех-пяти стаканов становилась еще тише, чем обычно. Она начинала чувствовать себя маленькой девочкой, сидящей в темном углу огромного, пустого дома. Но черепок у нее все это время продолжал работать – ей ни разу не удалось «забыться» подобным образом. Сегодня она остановилась на втором стакане. Но в голову уже полезли глупые мысли. Одной такой было желание пойти и найти когонибудь на ночь.

Начинало темнеть. Обычно в это время она на работе. После оттирания чужых испражнений и выделений со стенок кафеля и унитаза подобного желания не возникает.

«Ненавижу выходные».

Но лучше было выйти – проветриться. Оставалась еще слабая вероятность того, что эта глупая, бесперспективная мысль тоже выветрится из ее головы.

Куда ей идти?

Она решила сходить в супермаркет. Сигареты кончались.

Девушка по-быстрому натянула джинсы, набросила на плечи ветровку, кое-как накрасилась – с маской на лице она чувствовала себя спокойнее – и вышла из дома. Несколько раз дернула ручку, после того как повернула ключ на два оборота. Спрятала связку во внутренний карман сумки. Черепушка работала слаженнее, чем обычно, сосредоточенно отсеивая все ненужные детали. Огляделась кругом: не выронила ли чего? Еще раз убедилась, что ключи на месте, и направилась к лестнице.

Вечерние павильоны были практически пусты. Все уже сидели по домам, перед экранами телевизоров. В проходах между рядами было тихо, просторно, тепло, даже уютно. Только тут она вспомнила, что из продуктов дома тоже почти ничего не было.

Коньяк согревал ее, в теле ощущалась непривычная легкость. Ее слегка покачивало, но не настолько, чтобы она была не в состоянии компенсировать эти колебания. В ее корзине было уже практически все, что нужно, она стояла и, возможно, излишне сосредоточенно изучала список ингредиентов супов из пакетиков, когда кто-то окликнул ее по имени. Девушка обернулась.

Перед ней стоял, удивленно улыбаясь, ее бывший одногруппник. Когда учишься с человеком, он всегда остается для тебя таким, каким ты запомнила его на первом курсе или в первом классе. Она смотрела на него сейчас: он не изменился со времен выпускного, но теперь, год спустя, выглядел старше. Перед ней был мужчина, которого она никак не могла рассмотреть в нем всего несколько лет назад.

– Здравствуйте. Как Вы поживаете?

Он всегда говорил подобным образом, и поначалу это ее ужасно раздражало. Она тоже начала обращаться к нему на «Вы», но совсем не для того чтобы доставить ему удовольствие, а чтобы показать всю смехотворность его церемоний. Однако поскольку он не замечал или не хотел замечать этих ее издевок, она бросила эту затею и говорила с ним так, как ей было удобно. В результате получался обмен репликами в диаметрально противоположных стилях.

«Как Вы поживаете?» Возможно, он хотел сказать еще что-то в том же роде, но, окинув ее взглядом с ног до головы, вдруг спросил:

– С Вами все в порядке?

Вероятно, это вырвалось у него против его воли, и он тут же пожалел об этом.

– Что, я так плохо выгляжу?

– Нет, – запинка. – Только, кажется, похудели.

В течение продолжительного времени он избегал смотреть ей в глаза. Она вспомнила, почему никак не могла разглядеть в нем мужчину.

– Чем занимаетесь? – осведомился он, судя по всему, у пола.

– Ничем важным с точки зрения философии.

– Устроились на работу?

– Можно и так сказать.

– И кем же Вы работаете?

– Уборщицей.

Он рассмеялся.

– Не говорите, если не хотите. Я же не настаиваю.

– А я не шучу.

Она просто констатировала факт, но вышло грубо.

Девушка улыбнулась – то ли из-за вытянувшегося лица и наблюдения за процессом переваривания грубой пищи, то ли из-за повышенного содержания алкоголя в крови – и сменила тему.

– Ну а ты – поступил в аспирантуру? Уже читаешь лекции подрастающему поколению?

– Пока только веду семинары.

Молодой мужчина произнес это смущенно, с безразличием, но она знала ему цену. Безразличию, не мужчине.

– Да, тебе всегда это нравилось…

«… слушать звуки собственного голоса».

Раз он до сих пор стоял перед ней, глядя на нее как на диковинный результат генной мутации, значит она была еще не настолько пьяна, чтобы озвучить заключительную часть фразы.

– Ну а что там другие? Видел кого-нибудь? Как там, кстати, Катя? Она ведь тоже в аспирантуре?

– Да. Откуда Вы знаете?

– Ну вы же сидели вместе, ходили везде вместе. Логично было предположить, что в аспирантуру вы тоже пойдете вместе.

Это замечание почему-то не пришлось ему по вкусу. Он ответил, что не замечал ничего подобного и не несет ответственности за действия Екатерины. «Екатерины» – он так и сказал.

Отрицать очевидное – глупее этого может быть только доказывать очевидное очевидцу, который твердо вознамерился отрицать очевидное:

– Ну значит это она ходила за тобой. А ты ходил сам по себе.

Повисло довольно продолжительное молчание.

Девушка поймала себя на мысли, что ей было глубоко наплевать на то, что «Екатерине» за пять с лишним лет так и не удалось затащить его в постель. Хотя она когда-то ставила на обратное.

Через некоторое время она спросила, что он будет преподавать.

– Современную философию.

– А она существует?

Он озадаченно посмотрел на нее – не было ли в этом вопросе насмешки не над философией, нет, – над ним? Затем рассмеялся, и ей сразу стало жаль его будущих студентов.

Тем временем молодой многообещающий преподаватель современной философии наконец-то накопил достаточно храбрости и раздул свое чувство собственного превосходства настолько, чтобы внешне безразлично, но аккуратно заметить:

– Возможно, Вы слышали – наше студенческое кафе закрыли. Там теперь расположился японский ресторан. А Вы, – тут последовало ее полное имя, – любите суши?

Это был осторожный вопрос – он не предполагал последующего предложения, но и не исключал его. Не зря же он был преподавателем философии.

– Нет, не люблю.

Она почувствовала, что начинает дрожать от ярости.

– И вообще, мне пора идти.

Девушка побросала пакеты с супами в корзинку и добавила:

– Передавай привет Кате.

Стоя возле кассы, она точно знала, что в следующий раз, когда он увидит ее, он пройдет мимо.

9:17

Теперь она могла позволить себе покупать газеты. Она любила читать их после завтрака, за кофе. Многие курят во время чтения. Она подходила к выкуриванию первой сигареты за день ответственно. Это стало привычкой после того, как на протяжении нескольких лет она выходила из электрички и спешила, бежала в метро, затем торопилась пересечь расстояние до дверей университета, вихрем поднималась по боковой – не главной – лестнице, забегала в туалет, специально для инвалидов оборудованный биде и отдельной раковиной, запиралась изнутри, доставала из пачки зажигалку и сигарету, садилась на крышку унитаза и делала первую, глубокую, долгожданную затяжку за день.

Здесь не нужно было спешить. Не нужно было думать ни о чем, кроме более глубокого или легкого вдыхания. Иногда она забавлялась и курила «не взатяг», иногда, когда ей хотелось опьянеть, она на секунды задерживала дым в легких, чтобы быстрее добиться результата. И эта первая и последняя сигарета за день каждый раз дарила ей то состояние легкого опьянения, безразличия, эйфории, за которые девушка платила ей уважением и трепетным вниманием.

Конечно, многое зависело от типа сигарет. Ей не нравились тонкие, длинные – они быстро истлевали; ей не нравились сигареты с каким-то новомодным воздушным фильтром, который напоминал пластмассу; она любила охватывать губами податливые, обернутые в бумагу фильтры, и она любила крепкие сигареты без каких-либо ароматических добавок. Теперь, без кофе, потребление сигарет, видимо, возрастет вдвое.

В статье где-то в середине газеты спрашивалось, часто ли молодым талантам представляется случай «посидеть за непринужденным, откровенным разговором с мэтрами»? Автор обещала проанализировать отношения «наставник – ученик», далее следовало перечисление фамилий участников дискуссии. Судя по званиям, здесь были упомянутые «мэтры» и «молодые дарования». Фамилий ни первых, ни вторых она никогда не слышала. Забавно.

И интересно.

Но через пару-тройку абзацев девушка поняла, что никаким «анализом» здесь и не пахнет. Единственное, что она видела, – это выпячивание каждым собственного Эго путем озвучивания многозначительных и никак не относящихся к теме замечаний. Тем не менее автор как-то умудрилась подразделить эти глубокомысленные сентенции по подтемам. Ассоциации навели девушку на воспоминания о бессмысленных разговорах и беспочвенных полемиках, которые велись у нее в группе. Она получила много ненужной информации касательно детства, отрочества и мнений «участников дискуссии». Например, она узнала, что дочки авторши в детстве рисовали зеленых червячков и ничего более, а теперь учатся в Академии искусств. А преподаватели хвалят и ставят авторшу в пример, за то что она в свое время не пыталась втиснуть воображение своих детей в рамки «нормального», за то что предоставляла им полную свободу самоопределения. Все участники дискуссии рьяно поддержали это положение.

«ЧУдно».

В третьей колонке одна толстая (здесь опрометчиво были помещены фотографии) редакторша чего-то там развивала мысль о том, что авторы сами не знают, какие их произведения оценят последующие поколения. Она привела пример Конан Дойла, который ненавидел своего Шерлока Холмса, в то время как сейчас никто и не знает о его «серьезных романах». Один молодой «писатель» ответил, что он знает. И добавил, что Шерлок Холмс – действительно гадость. Ответом ему было: «Я тебе потом объясню, почему Шерлок Холмс не гадость».

Девушка поперхнулась сигаретным дымом. Она долго еще не могла успокоиться и долго еще утирала слезы, вызванные не то дымом, не то не прекращавшимся смехом.

Наконец она еще раз пересмотрела статью – это замечание было единственным, которое мальчик сделал на протяжении всей «дискуссии». Она стала рассматривать его лицо на фотографии. Нет, он ей совсем не нравился, она ему не симпатизировала, ее «бессознательное» не соотносило его с ней самой, поскольку она тут же осознала, что ему (бессознательному) было бы логично это сделать. Она покопалась в себе и безучастно обнаружила, что также презирает этого юношу с длинными волосами, как и толстуху со свиным рылом. Хотя бы за то, что он пришел туда и сидел за чашкой чая вместе со всеми, хотя бы за то, что он больше ничего не сказал.

Видела она вчера одного такого будущего «наставника». Видела она и наставников этого «будущего наставника», которые пытались не слишком часто смотреть на ее грудь, когда она отвечала на экзаменах.

«Все ученики рано или поздно становятся «наставниками», все длинноволосые мальчики превращаются в свиноподобных толстух, ровно как все дети рано или поздно становятся «взрослыми». Вот суть отношений наставник – ученик. Суть всех наших отношений».

Она отложила газету и пошла за «Униженными и оскорбленными», которые лежали на тумбочке.

10:44

Читать не хотелось. Она забралась обратно под одеяло и послала всю суматоху, всю тщету, всю видимость жизни к черту. Вся ее жизнь проходила у нее в голове. Иногда ей даже казалось, что ее тело и ее разум проживают разные жизни.

Раньше, бывало, она встречалась с подругами по университету. Поправка: с более близкими знакомыми по университету. Любопытно: они считали, что она не живет, в смысле живет, но неинтересно, скучно. Она ни с кем не встречалась, ее работа не имела перспектив, она не рожала, не выезжала на экскурсии за границу, не собирала деньги на новое авто (потому что и старого не было), ее не обворовывали, не избивали в подворотне, она не сходила с ума по новой модели iPhone’а или iPod’а, не интересовалась новостями, не меняла ориентацию, не писала курсовых и дипломных работ в надежде, что ее заметят, не пыталась вскрыть себе вены, не попадала в вытрезвитель, не принимала участия в акциях оппозиционеров. Судя по всему, ЭТО и была Жизнь.

Любопытно: она считала, что это каторга. Жизнь крысы в колесе или осла, идущего за привязанной к палке морковкой, свела бы ее с ума. И сводила ее с ума. Поэтому она улыбалась, глядя на своих подруг. Поправка: более близких знакомых по университету. И жалела их. А они также улыбались, глядя на нее, и также жалели ее. Их встречи становились все реже и реже и вскоре совсем сошли на нет.

А она все не могла понять, почему для того, чтобы было интересно, нужно ПРОЖИТЬ что-то, хотя бы тот же секс с преподавателем. Нет, у нее не было секса с преподавателем. Но мог бы быть. А она не понимала, почему нужно ПРОЖИВАТЬ что-то, хотя бы тот же секс с преподавателем, если она ПРОДУМАЛА, как будут проходить предварительная подготовка, прелюдия и даже сам акт, какие перспективы будут ждать ее после его завершения, после завершения романа и даже в случае его незавершения, и РЕШИЛА, что ей всего этого не нужно?

Зачем есть лимон, если знаешь, что он кислый?

«Конечно, все тут же заголосят, что жизнь не лимон и я не могу знать, какой она будет – кислой или сладкой. Логично. Я знаю только себя. Знаю, что сам акт не вызовет во мне больше, чем все другие акты, если только этот человек не представляет собой нечто большее, чем все другие люди. И пусть вначале я приняла его за нечто большее, у меня есть доказательства, косвенно указывающие на то, что это заключение ошибочно. В моем расположении улики, доказывающие, что он такой же старый хрен с дипломатом и дипломами и степенями, хоть, возможно, я и приняла его за другого по той причине, что он очень похож на Кевина Спейси, а мне нравится «Красота по-американски».

Улики не лгут, а внешность может. Впечатление может. И даже трепет, начинающийся пониже груди и прокатывающийся вниз волной, тоже может. Наблюдения за его жизнью не лгут. Улики накапливаются…

Десять против одного. Вы бы надели на себя парашют, который может не раскрыться с вероятностью десять против одного? Вы бы поехали за город на машине, тормоза у которой отказывают с вероятностью десять против одного? Переспали бы без презерватива с человеком, у которого обнаружен СПИД с вероятностью десять против одного? Но вы все это делаете.

Так что, трахнуться ли мне с ним в туалете? Есть еще вероятность того, что он окажется не из тех ублюдков, которых я ненавижу. Есть еще вероятность того, что после полового акта или романтического ужина (в моей квартире – он же женат) он также переродится. Вероятность того, что я обращу его в свою веру. Она плавно приближается к нулю.

Я не Иисус. Я не творю чудеса.

Так может, мне лучше просто помастурбировать с мыслями о новообращенном Кевине Спейси в том же туалете, чем чувствовать себя использованным презервативом, в который кончили, с брезгливостью стащили с себя и выкинули в унитаз?»