Текст книги "Некромант. Такая работа"

За это я сейчас мог бы головой поручиться.

В сумерках трудно было разглядеть детали, поэтому не буду врать, что я это увидел. Почувствовал. Ужас взламывал Ворона изнутри, перекатывался под его кожей, ломая и перестраивая кости, перешивая мышцы и связки. Как маленькая смерть, наи-сенг заставлял охотника из охотников забыть о том, кто он такой и что здесь делает.

А эмоции – это не такая штука, которую можно попросить уйти, если тебе с ними неуютно.

Наи-сенг не уходит, пока не возьмет, что хочет.

– Accepistis dona, ducere exercitum meum.

Армия.

Ник говорил про армию. Во рту у него была каша, но не настолько, чтобы понять было невозможно. Он собирался вывести отсюда всю эту разлагающуюся орду, возглавленную озверевшим духом убийства, и бросить ее на улицы. Эдакая мертвая Дикая Охота, несущаяся по улице Бехтерева, по Варшавке – и дальше, к Бульварному кольцу. Не такая армия, чтобы захватить город, но вполне годная на то, чтобы устроить панику с воплями, драками и швырянием камней в витрины.

Мне хотелось бы думать, что я живу в спокойном и стабильном городе, но это не так. Москве немного надо, чтобы на улицах бардак начался. А это лучшая атмосфера для организации большой вампирской вечеринки со шведским столом.

Одержимый дух, толпа мертвецов и стая пирующих вампиров?

Ну нет, я так не играю.

Я представил линию, бегущую по снегу. Она заключала Ворона в кольцо. Не бог весть что, но лучше, чем ничего. Минуту, может быть две, я выгадаю. Больше мне его не удержать, когда он выйдет из себя.

– Не делайте этого, – сказал я. – Это плохо кончится.

– Это уже плохо кончилось. – Рамона повернулась ко мне. – Но таковы правила – если для кого-то все кончается плохо, для другого это может обернуться к большой выгоде. К весьма большой выгоде, я бы сказала.

– Еще чуть-чуть – и его никто не удержит.

– Отучайся говорить за всех, чачо. – Она покачала головой. – Это вредная привычка.

И в этот самый момент Марина очнулась. Приподнялась на локтях, пошарила вокруг руками, отыскивая шубу. Села и принялась запихивать руки в рукава. Норка теперь выглядела мокрой крысой и пованивала. Мех вообще отлично вбирает запахи, иногда от этого даже химчистка не спасает.

– Что происходит? – спросила она. – Кирилл Алексеевич, я требую отчета.

Голос у нее был такой… Совсем без интонаций.

– Кто эта женщина? Какое отношение она имеет к отцу моего ребенка? Что вы тут делаете? Что… – Тут она запнулась и вдруг заорала: – Что я тут делаю?!

Отсроченная истерика встречается чаще, чем вы думаете. Когда с человеком случается что-то по-настоящему плохое, он не всегда может осознать это сразу. Как будто, если не замечать ужасных вещей, они как-нибудь самоликвидируются.

Рассосутся.

Но так редко бывает.

Я окликнул ее, но она не отреагировала. Попробовала встать. Упала на руки и поползла вперед, продолжая плакать и не видя ничего перед собой. Прямо туда, где в круге, который я все еще контролировал, бесновался монстр, еще минуту назад бывший Вороном. Я едва удерживал выгибающиеся стены, чувствуя, как сила утекает из меня и растворяется в них. Она латала дыры, но на их месте тут же прорывались новые.

Я уже было решил, что сдохну тут, когда почувствовал, что кто-то крепко стиснул мою правую руку.

У Карима все лицо было в крови – лоб разбит, прядь волос на виске выдрана с мясом и нижняя губа порвана. И еще парня трясло, как при температуре за сорок бывает, даже зубы клацали. Вот только мары от него шарахались, как от креста в руках истинно верующего. Я видел однажды, как это бывает, но сам не умею. Веры маловато.

– Я… – клац-клац… – помогу, – выдал он. – Д-делай, что надо.

Он знал, что мы оба тут рискуем закончиться через пару минут. Он сильно подозревал, что я тоже не очень хороший парень: хорошие не умеют поднимать мертвецов и не шантажируют людей тем, что обнаружили у них в головах, чтобы получить гонорар. Я умудрился ткнуть в больное место кому-то из его знакомых. Он мне не доверял, и ему было чертовски страшно. И ни одна из этих причин не помешала ему встать рядом со мной и предложить все, на что он был способен.

Если кто из нас и был белым рыцарем, так это он.

– Дитя! – сказала Рамона. – Ты позвал чудище, так заставь его слушаться!

– Но, мама… – проскулил Ник. – Я не могу.

Марина коснулась круга – и упала лицом в снег. Ворон взревел, кинулся к ней, как чайка кидается к плывущему по каналу мусорному пакету.

И промчался мимо, не задев даже волоска на ее шубе.

Он не мог убить того, кто призвал его, но даже той крохотной частью рассудка, которая еще у него оставалась, он знал, кто стоит за ним. В следующее мгновение он обрушился на Рамону Сангре. Воплощенный страх, олицетворение всего, что может быть загнано в угол, чтобы злобно огрызаться оттуда. Ник не успел ничего сделать. Два монстра сплелись в огромный пульсирующий клубок. Я не представлял, как можно его распутать, но некромант попробовал.

– Prohibere!

Так собаку одергивают – «Нельзя, Шарик, фу!»

Мир был бы куда более безопасным местом, если бы собаки всегда слушались своих хозяев. И уж точно было бы куда лучше, если бы никто не заводил собак, с которыми не может справиться.

Красное. Черное. Серовато-розовое. Визжащий и воющий клубок метался по кладбищу, слизывая ограды и ломая деревья. Кому-то завтра придется здорово поработать, чтобы привести все это в порядок.

– Prohibere! Castigo!

Куски плоти, живой, кровоточащей, оставались на снегу – там, где Ворона доставал приказ хозяина. Только это не могло его остановить. Ему внутри сейчас было гораздо больнее, чем снаружи. Так всегда бывает, если у тебя истерика.

– Гребаная тварь, – прошипел Караев.

Приподнялся и выстрелил. Девятимиллиметровая пуля из пистолета Макарова вошла в грудь Ника, пробив куртку и все, что было под ней. Пистолет Макарова – не самое убойное оружие в мире, но он хорош на коротких дистанциях. Проходя сквозь несколько слоев одежды, пуля, выпушенная из него, теряет всего около четверти своей энергии. И застревает на глубине четырех или пяти сантиметров. Паршивая, грязная рана, нашпигованная кусочками ткани.

Кроме того, из «Макарова» трудно промахнуться, стреляя с расстояния менее десяти метров.

Ник упал, широко раскрыв рот. Лицо как пергамент, цвета сухой земли. Некоторые уверены, что, если человеку попасть прямо в сердце, он мгновенно умрет, но это не так. Проникающее ранение сердца – это даже не всегда больно, хотя в большинстве случаев при неоказании мгновенной и правильной помощи заканчивается смертью.

Нику не хватало воздуха.

Я знал, что он чувствует. Страх смерти наползал на него, перед глазами все кружилось, и дышать никак не получалось. В этом не было никакой магии – одна биология. Он смотрел в небо, и небо смотрело в него.

Ворон взревел, осознав, что еще немного – и он будет свободен. Это придало ему сил. Клубок развалился; на снегу осталась лежать маленькая мертвая старушка с руками, покрытыми мелкими пигментными пятнами. Совсем не страшная.

У тех, кто уже умер, могущества не бывает.

Охотник из охотников был – тьма, пропитанная болью, и криками, и волей к разрушению. Он ждал, что выйдет на улицы и сможет устроить самое красивое шоу в своей жизни. Тысячи зрителей. Тысячи участников. Море кровавого вдохновения. Как только некромант свалит в свою новую жизнь, ничто уже не будет удерживать призванного им духа.

И тогда я сделал ужасную вещь.

Я не дал Нику уйти. Он лежал под лысым кустом сирени, беспомощный и испуганный.

Это было здорово похоже на нашу прошлую встречу, только роли поменялись. Теперь я держал его на крючке, а он не знал, как выбраться. Кажется, я уже говорил, что мертвые беззащитны.

Ты можешь быть очень крутым при жизни, но, когда ты умрешь, это тебе не поможет.

Ник рванулся прочь – майский жук на суровой нитке. И тут же обмяк. Его глаза наполнились шелестящей, шелковой пустотой. Мертвые пальцы не двигались, окровавленная грудь не поднималась. Он ждал, что я отдам ему приказ. Скажу, что теперь делать.

А я молчал.

Там, внутри своего мертвого тела, Ник переживал «момент совершенства». Есть популярный миф о том, что, когда мы умираем, вся жизнь проносится у нас перед глазами. Как все мифы, этот содержит в себе часть правды и часть лжи. Было бы очень легко умирать, если бы в момент смерти нам просто показывали кино, смонтированное из наших мыслей, слов и поступков. Проблема в том, что на самом деле нормально умереть – это чертовски сложная задача. Даже для того, кто знает, что такое смерть и как на нее нужно реагировать.

Все, чем был некромант Ник до того, как его сердце пробила полуоболочечная пуля со стальным сердечником, проходило сквозь него, как игла проходит сквозь ткань, оставляя крошечные дырочки. Минуту, потом две… Пока он не понял, что так будет всегда.

Вечность – одна из самых страшных иллюзий, которые мне известны.

Я услышал странный звук – там, левее, где два замерзших гота лежали возле могил. Обернулся. И увидел, что второй некромант сполз спиной по надгробию, вцепившись зубами в свою ладонь, а по щекам у него текли слезы. На брюках темнело влажное пятно.

Золотая паутина дрожала между ними во тьме.

– Что это? – спросил Караев, не убирая пистолета.

Рация у него на поясе хрюкала, сквозь помехи выкашливая простуженно «южный вход – чисто», «третий сектор – взят» и еще что-то в этом роде.

Я не прислушивался. У меня горло пересохло и с подбородка капала кровь.

Моя. Блин, губу прокусил.

– Этот парень, – сказал я. Закашлялся. Сплюнул. Слюна оказалась розовой.

– Да, я хочу знать, что с ним! – нетерпеливо рявкнул он. – Вы сделали из злого колдуна ходячего мертвеца. Это так поразило его приятеля?

– Ник не умер. – Я покачал головой. – Во всяком случае, технически. И тот парень ощущает сейчас то же, что и Ник. Они связаны ритуалом. Сила – к силе, боль – к боли.

Спасибо, я знаю, что это был плохой и злой поступок. Но, может быть, если я буду достаточно плохим и злым на этот раз, такого больше не повторится.

Мне должно было быть стыдно, что я так поступил с Ником и его коллегой. Порядочные люди не используют такие методы. Но не было.

Я вообще ничего не чувствовал.

Когда Ворон обрушился на меня, я был к этому готов.

Ну, насколько вообще можно быть готовым к встрече с ураганом вроде «Катрины» или «Большого Билла».

Его ярость окутала меня – рыжая пылающая завеса, за которой никакого реального мира больше не осталось. Теоретически я знал о его существовании. Практически я оказался в аду, и длинные языки огня облизывали мое лицо. Это было чертовски больно, даже несмотря на то что я знал – это иллюзия. Ну да, такая же, как вечность. Обитатели Гемаланг Танах в этом очень хороши.

– Выпусти меня. – Голос Ворона почти сбил меня с ног.

Почти.

Я устоял. Когда мы отсюда выберемся, куплю себе пива.

– Нет.

– Я могу убить тебя.

– Можешь. – Я пожал плечами.

Мне следовало бояться. Мне следовало сожалеть о том, что я сделал. Мне следовало надеяться на то, что все обойдется. Простые человеческие чувства, которые кто угодно испытывал бы на моем месте. Только внутри у меня была пустыня Мохаве. Считается, что там полно всяких редких растений и кое-какие животные встречаются, но это одно из тех мест, где человек без подготовки не выживает.

Вот и во мне, похоже, не такие условия сейчас были, чтобы человек выживал.

– Ты один стоишь между мной и моей охотой. – Интонация была такая, словно он улыбался, только у меня фантазии не хватало, чтобы это себе представить.

Ворон был – сила, и страсть, и ветер. Не что-то, умеющее улыбаться и демонстрировать чувство юмора.

Можно было решить, что, раз он способен говорить со мной словами, значит, он контролирует себя. Трудно ожидать, что твой собеседник убьет тебя в порыве ярости, но в нашем случае слова были только маскировкой.

Кроличий сыч, или кукумявка, способен изобразить треск погремушки гремучей змеи, но это не делает его змеей. Малайский богомол умеет притвориться орхидеей, но это не превращает его в цветок. Когда он поймает бабочку, он сожрет ее, потому что это было его единственной целью с самого начала. Ворон отвлекал мое внимание, выискивал щель в моей защите, через которую он мог бы проникнуть. И превратить меня в кровавый фарш из мозгов и внутренних органов, чтобы потом устроить тут славную резню.

– Похоже на то, – согласился я, не двигаясь.

– Думаю, у меня есть способ заставить тебя уступить мне.

Чертов хищник.

Когда он придет в себя, то даже не вспомнит, что делал.

Ворон почувствовал мое раздражение и расхохотался. А потом позволил мне увидеть кое-что.

Над деревьями не было птиц – только облака. Черные тени, белые мары, белый снег. И огонь. Еще немного – и я начну неадекватно на него реагировать. Марина стояла на четвереньках, слепо шарила руками перед собой, а вокруг нее танцевало пламя с острыми как бритва языками.

– У тебя нет власти над ней, – сказал я с уверенностью, которой не ощущал.

– Считаешь? – Огонь скользнул по ее волосам, погладил по щеке. Женщина вскрикнула, упала снова, прижалась лицом к грязному снегу.

– На ней нет вины, и она ничего не должна тебе.

Спокойно. Очень спокойно, как с капризным ребенком, потому что наи-сенг и есть ребенок, способный желать и страдать, но не знающий о существовании границ и различии между плохим и хорошим. Я сказал это с полным осознанием своей силы и правоты. Ты пойдешь спать, когда я решу, что тебе пора спать, – иного исхода быть не может. Только очень трудно оставаться взрослым, когда у ребенка, которого ты стараешься заставить вести себя прилично, больше могущества, чем у Пентагона. А мозгов нет. От слова «совсем».

Ворон взревел, взлохматил Марине волосы и поджег их. Она завизжала – и тогда я ударил его, как умел. Последним оружием, которое у меня еще осталось. На четха в последний раз это здорово подействовало, но сейчас больше похоже было на то, что я пытаюсь воткнуть нож в кисель. Толку не очень много.

– Ты умрешь, и я выйду…

Деревья вокруг нас вспыхнули как спички. Марина, почти охрипнув, каталась по снегу. Майор истекал кровью, Карим в полубессознательном состоянии сжимал мою ладонь, а полковник Цыбулин, погребенный под трупами, не шевелился. Надеюсь, с ним все было хорошо и он просто отключился, потому что помочь ему я все равно прямо сейчас никак не мог.

– …познать твой мир!

В этот момент тонкий мальчишеский голос за моей спиной неуверенно произнес:

– Папа?

Когда мне было шесть, я думал, что мой отец – это центр мира.

Я хотел быть таким, как он. Возиться с машинами. Носить светлые рубашки в мелкую клетку, и чтобы воротник у них всегда был черным от пота, пыли и масла. Смотреть футбол. Есть жареную картошку и чавкать при этом, показывая, что мне вкусно. Я хотел знать, куда ведут все на свете дороги и в каком месте на каждой из них разрешен левый поворот. Я хотел, чтобы волосы у меня были черными и чтобы от меня пахло кисловатым табаком. Я хотел уметь ловить рыбу на червя, на пшено и позавчерашнюю булку.

Я был маленьким, а он – большим, как Бог.

Он защищал меня тогда, когда я не мог этого сделать, – и делал это так, как не были способны тысячи других отцов, может быть, более правильных, чем он. Когда меня избили во дворе, он вышел, поймал самого старшего из моих обидчиков и пообещал, что вырвет ему ноги, если это повторится. Потом я вырос и узнал, что это был непедагогичный поступок, – но это случилось потом, а тогда я знал, что есть кто-то, любящий меня так сильно, что готов убить за меня.

И это потом я выяснил, что на свете существует очень много вещей, от которых он не может меня защитить.

– Папа? – Шестилетний голубоглазый и светловолосый пацан, сын Марины и Ника, стоял на дорожке между участками пятнадцать и двадцать два. Его правая рука лежала на чугунной кованой оградке, а левая была засунута в карман куртки, как будто он прятал там сувенир. Волшебный камушек или открытку, сделанную в школе на уроке рисования, – «Лучшему папе на свете».

Все такие делали.

«Папа» – вот что он произнес. Я мог бы решить, что Марина ему все рассказала. Это было бы вполне логично и очень на нее похоже. Только мальчик смотрел при этом не на Ника, пойманного мной в мертвом теле. На огненный смерч, хохочущий и бушующий меж деревьев. На Ворона.

Мой отец – волшебник.

Я едва не хлопнул себя по лбу. Многие одинокие мальчики и девочки придумывают себе воображаемых друзей, чтобы им было с кем играть и кому жаловаться. Они рассказывают о волшебных драконах и говорящих собаках, о фее-крестной и папе, который работает капитаном настолько дальнего плавания, что никак не может вернуться домой, но пишет письма, звонит и приходит к ним во сне. Мы все хотим, чтобы нас любили, чтобы кто-то считал нас интересными и делил с нами нашу скучную обыденную жизнь – школу, уроки, ненавистную музыкалку и уборку по дому. Чтобы кто-то участвовал в наших проделках и выслушивал нас, когда нам хочется поговорить.

Большинство взрослых спокойно относится к тому, что у их детей есть невидимые волшебные друзья. Они уверены, что это возрастное.

Проблема в том, что некоторые из этих друзей – настоящие.

И если вы действительно увидите их, вы не захотите, чтобы ваши дети общались с ними.

Есть люди, которые думают, что попасть в дурную компанию – это связаться с хулиганами. Но это и вполовину не так страшно, как дружить с обитателем Гемаланг Танах. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Максим с Вороном тайком виделся. Умный парень. Может быть, слишком умный для того, чтобы жить нормальной жизнью и не закончиться в ранне-подростковом возрасте, ровно после того, как у тебя возникает уйма дурацких вопросов об устройстве мира. Вопросов, на которые тебе никто не хочет отвечать. Например, почему зло на самом деле сильнее добра? Или – почему люди умирают? Или – где хранится душа? А у кошек? И почему Надя любит не меня, а Петьку?

У этого мальчика был специальный парень, готовый быть с ним и давать ответы на эти вопросы – такие, какие сам считал верными. И мальчик звал этого парня папой.

Максим.

Вот как его зовут. Не знаю, как я это умудрился вспомнить.

Марину он все еще не видел – она лежала, скрытая от него свежим могильным холмиком. Когда обожженный человек затихает, это может значить, что дело уже обернулось очень плохо. Но я бы узнал, если бы она умерла. Я сейчас был как айсберг, у которого только десять процентов объема выступает над поверхностью воды. Всего десять процентов меня было мной – гребаным некромантом, специалистом по розыску пропавших мужей и собачек, бывшим мужем Вероники, внутри которого текла порченая мертвая кровь. Остальные девяносто были опустевшей могильной землей и мертвыми людьми, вызванными Ником из этой земли. И другими мертвыми, до которых он не смог достучаться.

Если бы вы спросили меня, чего мне больше всего хотелось в этот момент, я бы ответил – закончить то, что он начал. Поднять остальных, воспользовавшись той силой, которая текла из Ворона во все стороны. Это было как камень, который кто-то столкнул с вершины горы – а тут откуда ни возьмись возник я и давай пытаться его обратно закатить. Ну ладно, хотя бы удержать, чтобы он не расплющил к чертям деревню у ее подножия. Я держал его, точно зная, что создан для того, чтобы сталкивать камни вниз.

Так что, пожалуйста, не спрашивайте.

– Па-ап? Ты что тут делаешь? – Мальчик сделал коротенький шаг вперед. Его нога провалилась в снег по колено. Хруст ломающейся ледяной корочки показался мне слишком громким.

Черт. Он и был громким. Во всяком случае, достаточно, чтобы привлечь внимание сумасшедшей веселящейся твари, некоторое время назад бывшей Вороном.

– Человечек, – сказало пламя. – Ах-ха! Вот теперь, дружок, ты меня выпустишь.

– Опять бесишься? – с обидой сказал Максим. – Ты же обещал никогда этого больше не делать.

Он прислонился к ограде и стащил с ноги красный резиновый сапожок, чтобы вытрясти набившийся в него снег. Маленький беззаботный аккуратист. Расстроенный. Чуть испуганный. Потерявший маму. Но совершенно уверенный – раз тот, кого он называет папой, тут, все закончится хорошо. Не может не закончиться.

На что он рассчитывал?

А на что вообще рассчитывают дети, кидающиеся к пьяным до потери памяти родителям в надежде остановить их? К родителям, обдолбавшимся какой-нибудь дрянью? К родителям, впавшим в гнев или истерику, брызжущим слюнями и не соображающим, что они делают? Может быть, на то, что их достаточно любят, чтобы узнать в любом состоянии и перестать делать плохое.

– Максим, – позвал я. – Подойди сюда.

– А вы кто?

Сложный вопрос. Я был мужик с окровавленной мордой и руками, который не давал его волшебному другу выбраться с Котляковского кладбища и убить всех, до кого он сможет дотянуться. Не совсем тот образ, который сразу вызывает доверие у детей.

– Я Кирилл, – сказал я. – Твоя мама наняла меня, чтобы отыскать твоего отца.

Ник, до того спокойно лежавший под сиреневым кустом, поднял голову и уставился на меня прозрачным, равнодушным взглядом. Помедлил. Перевел взгляд на мальчика. Оперся на руки и неловко встал. Его пальто было пропитано кровью и весь он, сколько его вообще осталось в этом мире, был мой. Это я должен был говорить ему, что делать. Он не мог ничего решить сам.

И вот тут меня догнало. Впервые за весь этот поганый вечерок мне стало по-настоящему страшно. Я вдохнул, выдохнул и медленно, чтобы не напугать, пошел к дорожке, возле которой стоял шестилетний мальчик, все еще верящий, что мир – это хорошее место.

– Это мертвецы? – спросил Максим.

Я кивнул. Не было смысла ему врать, раз он во всем сам разобрался, но в истерику почему-то впадать не спешил.

– Вы некромант?

Я кивнул еще раз.

– Папа сказал мне, чтобы я опасался некромантов.

Ну да, дорогая Красная Шапочка, никогда не разговаривай с Серым Волком в темном лесу, иначе капец твоей бабушке.

– Правильно сказал, – согласился я. Похоже, в нормальном состоянии Ворон был очень адекватным парнем. Запомню на будущее.

– Вы не злой колдун.

– Почему ты так решил?

– Я вижу. Злые не так себя ведут.

– А как? Говорят: «Муа-ха-ха»?

– Нет, конечно. Дураки они, что ли? Они вот так вот улыбаются. – Максим скорчил довольно противную рожу. – И говорят: «Мальчик, у меня для тебя что-то есть».

– С чего ты это взял? – Я почувствовал, как холодок проскользнул у меня по спине.

– Папа убил одного, когда он обижал меня. Мы так познакомились. Он раньше не знал, что он мой папа, просто услышал, как я испугался. Родители так могут.

Обижал? Хорошая формулировка.

Интересно, Марина знает об этом случае? Почему-то мне так не казалось.

– Он иногда с ума сходит, но вообще-то он хороший. Только не велел маме о нем говорить. Сказал, что она не разрешит нам видеться. У взрослых иногда так бывает, когда они расстаются.

Ворон не соврал ему ни единым словом, позволив думать то, что мальчику хотелось. Мастер, ничего не скажешь.

Я смотрел на Максима и видел перед собой совершенно нормального ребенка. Без заморочек. Без травм. Общительного. Ну да, конечно, такими и должны быть дети, у которых лучший друг и защитник – жуткая кровавая нелюдь из Гемаланг Танах. У меня почти так же было, только я почему-то вырос параноиком и социопатом.

И это значило, что это со мной что-то глобально не так. Не с обстоятельствами моей жизни.

Хотя… Стоп.

Максим не был некромантом. И падальщики границы еще не прятались у него под кроватью и в темных углах комнаты. Надеюсь, и не будут. Я бы не стал на их месте. Чревато обижать того, у кого есть такой старший товарищ. Он сам кого хочешь обидит.

И тут я краем глаза заметил Ворона. Огненный шторм, беззвучный и сияющий, надвигался на мальчика. А с другой стороны, тяжело передвигая ноги, как старик, шел Ник.

– Выпустишь? – прогрохотало пламя. – Сними с меня цепи – или я убью мальчишку.

– Не бойся, он не сделает этого. – Максим покачал головой. – Он меня любит и всегда старается уйти, когда на него находит.

Хм. Но сейчас-то он уйти не мог. У нас тут патовая ситуация образовалась: Ворон хотел вырваться в город, и его на этом так заклинило, что даже Ник не смог бы выпихнуть его обратно домой. Я не призывал охотника, но владел парнем, который это сделал, а это дает кое-какие бонусы.

Я же все еще владел им?

Сила, натянутая между нами, как нить, дрожала и колебалась. Только что не пела. Я хорошо слышал, как погано Нику сейчас внутри себя самого. Я мог позволить ему умереть. Все работало – и тем не менее он продолжал двигаться так, словно у него была какая-то собственная воля. Нечто такое, что было сильнее и меня, и моих приказов. Я сглотнул, помотал головой – и вдруг заметил, что Ворон ускорился. Он был как огромное пылающее перекати-поле, толкаемое ветром, которое горит – и не может сгореть.

И, кстати, я правда не думаю, что это могло иметь какое-то отношение к известным библейским событиям.

Да, я читал эту книгу.

Она здорово написана, и я с большим уважением отношусь ко всему, что в ней сказано.

Не моя вина, что у нас все происходило так, как происходило.

Ворон был, наверное, в полуметре от нас, когда нервы у меня не выдержали. Я следил за лицом Максима и только поэтому успел заметить, что он испугался. В смысле, испугался по-настоящему, как бывает, когда ты понимаешь, что сейчас что-то ужасное случится. Такое, что ты не сможешь принять и при этом остаться тем, кем был.

– Ложись! – крикнул я.

Он послушался, не задавая вопросов. Хороший парень. Я накрыл его собой, упав на руки. Еще один человек сверху – не слишком надежная защита от магического пламени, но лучше, чем ничего. И в следующее мгновение почувствовал вялую мертвую тяжесть, навалившуюся на меня.

Ник дошел туда, куда собирался.

И это значило, что он был умнее меня. Он раньше понял, что сейчас случится.

Гудящее пламя прошло над нами, почти не задев меня. Так, волосы загорелись, но я успел их потушить до того, как это стало опасно. Ник поднялся, позволив мне отползти от совершенно невредимого мальчишки.

Некромант горел. Горел, как чучело Масленицы, пропитанное керосином. Черный дым поднимался от него в небо. Я не знаю, как горят люди. Никогда не видел. Но почти уверен – это не должно было быть вот так.

Он встал так, чтобы загораживать нас обоих от Ворона, растерянно озиравшегося по сторонам шагах в десяти от нас. Растратившего всю свою ярость и очень, очень бледного.

Ник горел и молчал.

Молчал, пока пламя не сожрало его совсем. Но за секунду, наверное, до того, как некромант осел на землю кучей пепла, где-то внутри меня прошелестело: «Не говорите ему, какой я».

Ему – это Максиму. Ник застрял на границе между жизнью и следующим рождением. Он принадлежал мне, как принадлежит вещь – никакой собственной воли, никаких привязанностей, закончившихся вместе с прожитой им жизнью. И все же он рванулся, чтобы закрыть от огня сына, которого впервые увидел уже после того, как перестал жить. Он уничтожил себя, хотя я не приказывал ему этого. И он разговаривал со мной перед тем, как уйти.

Я что-то перепутал или так не бывает?

Может, я вообще все это себе придумал?

Бывают дни, когда я ни в чем не уверен – и этот как раз из них был. Терпеть этого не могу!

– Пап, ты же обещал мне! – Максим поднялся и теперь отряхивался, с укором глядя на Ворона.

А тот смотрел на меня и на пепел у моих ног.

– Я бы не убил его, – сказал Ворон. – Я бы никогда не сделал ему больно.

Верил ли он сам в то, что говорил?

Я в этом сомневаюсь.

– Кирилл, мама ведь сюда пошла? – спросил мальчик.

Я махнул рукой в ту сторону, где лежала Марина.

– Она видела папу? С ней ничего не случилось?

Он не спросил о том, не сделали ей Ворон ничего плохого, но это было в его глазах.

– Она очень испугалась и потеряла сознание, – дипломатично ответил я. – И сильно порезалась. Наверное, она не сможет вести машину, поэтому кто-нибудь из взрослых отвезет вас домой.

Ненавижу быть тем, кто говорит другим людям, что им делать. Не мое это дело. Я никому не начальник и никто не начальник мне.

Но майор Караев махнул мне рукой, на мгновение показавшись из-за надгробия – мол, услышал, – и тут же бросил в рацию короткий приказ. Черт, я надеюсь, они сами разберутся со «скорой», уборкой тут и прочим, что следует сделать. Я уже вообще ничего не мог.

Абсолютно.

– Ты скажи ей, что у нее был сердечный приступ или что-нибудь такое, – посоветовал я Максиму. – Что все это был просто плохой сон.

Он кивнул мне, как взрослый. Черт, настоящий мужик. Наверное, это не зависит от возраста.

– А с тобой, папа, мы потом поговорим, – бросил он. – С твоим поведением надо что-то делать.

Я увидел, как лицо Ворона засияло улыбкой, и не сразу сообразил, чему это он так радуется.

Потом поговорим.

Это ведь как бы обещание, что с тобой вообще будут разговаривать после всего того, что ты натворил.

– Я буду тебе должен, человек. – Эта фраза ему тяжело далась, но он сказал ее. – Но никому… Слышишь, я убью тебя, если ты кому-нибудь…

– Это твоя тайна. – Я пожал плечами и поморщился, потому что руку пробило болью. – Не мое дело, кто твой напарник. Но это будет моим делом, если ты посмеешь причинить ему вред. Уходи. Я отпускаю тебя.

И он ушел.

Только через пару минут я понял, что он в моем разрешении не нуждался. Ник призвал его, и это у Ника была власть над ним. А его больше не было. Некоторые думают, что, если убить злого колдуна, черные заклятия рассеются, демоны отправятся домой, принцесса проснется и все будут жить долго и счастливо. Но на самом деле никогда не бывает так просто. Ворон был свободен все то время, пока я с ним разговаривал. Это ему дорогого стоило – убить некроманта, который выманил его сюда и связал своей волей, но после этого ничто не могло удержать его от того, чтобы рвануть развлекаться на московских улицах.

Ничто, кроме собственного решения.

У меня все шмотки были в крови, порез саднил и во рту стоял такой мерзкий привкус, как с похмелья бывает. Но оставалось еще одно дело, которое мне следовало закончить.

Мертвые.

Я сжал зубы и заставил себя подняться. Какого черта я кетановом перед выходом не запасся, интересно? Мне стоило бы помнить, что любая рядовая вылазка в моем случае может обернуться армагеддоном. Вероятность этого невелика, но она всегда есть.

На снегу не было ни одного мертвеца. Вонючие проталины, тряпки какие-то старые – словом, именно то, что остается от насильно поднятого человека, когда он уходит. Я все-таки хлопнул себя по лбу невредимой левой рукой, когда понял, что произошло. Ник сгорел – и связь лопнула, как перетянутая струна. Их просто вышибло обратно – перепуганных, слабо помнящих эту свою жизнь и совсем не помнящих текущую. Все еще задыхающихся от страха, беспомощности и отвращения к себе.

Отличная новость для армии платных психотерапевтов.