Текст книги "Дорога в Тридесятое царство"

Что же касается былинных Героев, к Киевскому циклу принадлежит довольно много богатырей, самых же известных – трое: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Рассматривать всех троих мы не будем, ибо в этом нет никакого смысла. Алеша Попович в большей степени соответствует архетипу Трикстера (Плута, Ловкача), нежели Героя, он «богатырь, который берет не силою, но хитростью». А подвиги Добрыни в большинстве своем дублируют героические свершения Муромца.

Академик Рыбаков считает вполне реалистичным допущение, что Добрыня и Илья… являют собой один и тот же персонаж, да еще с реальным, исторически зафиксированным прототипом. Добрыней звали родного дядю по матери и ближайшего советника князя Владимира Святославича, который, кстати, и помог племяннику воцариться в Киеве. Личностью он был во всех смыслах выдающейся – бывший гусляр-сказитель (а в языческие времена это были одни из образованнейших людей, приравнивающиеся к всеведущим волхвам), ставший воеводой и архонтом-управителем огромной державы. Вполне возможно, пишет Рыбаков²⁴, что именно Добрыня, обладающий великими знаниями «старин» и волхования, разработал идею Киевского пантеона славянских богов, а также стал учредителем культа Перуна в Новгороде.

Все былины с именем Добрыни попадают в первый, «языческий» период правления его племянника. Вряд ли ранние былины Киевского цикла принадлежат авторству самого Добрыни – их же главному герою. Слагались они, вероятно, другими «велесовыми внуками»[19]19
  Этот эпитет принадлежит в «Повести временных лет» полумифическому певцу Баяну, разговор о котором пойдет в следующих главах.


[Закрыть], однако бывший гусляр вполне мог быть их заказчиком и меценатом.

В 980 г. Добрыня утверждает в «Велесовом» Новгороде новый для этих мест культ Перуна, действуя в данном случае как верховный жрец – Pontifex maximus²⁵. Но участвовал в создании языческого пантеона Руси Добрыня под своим именем, а затем, после крещения венценосного племянника, окрестился и сам, приняв имя… Ильи. С этим именем он уже крестит Новгород, воюя с язычниками «не мечом, а огнем». И с начала христианизации Руси былинный Добрыня начинает замещаться Ильей Муромцем. Происходит как бы секуляризация эпоса, пишет Рыбаков²⁶, некоторое разделение теологической сферы язычества и богатырского эпоса, в котором нет уже ни Перуна, ни Велеса, ни Хорса. Единственной связью былин с мифологическими преданиями был былинный эпитет Владимира – Солнце-князь.

И возвращаясь непосредственно к теме «нетипичного героя», по причине вышесказанного, мы рассмотрим «старины» именно об Илье Муромце, так как цикл из почти пятидесяти былин о нем охватывает всю его жизнь до самой смерти, представляя законченный гештальт.

До тридцати трех лет Илья был калекой:

 
А не имел Илья во ногах хожденьица,
А во руках не имел Илья владеньица,
Тридцать лет его было веку долгого,
Тридцать лет, да еще три годика²⁷.
 

Невозможность владения конечностями сближает Илью Муромца с игошей – демоном славянской мифологии, безруким, безногим уродцем (о нечисти мы подробно поговорим в следующей главе). Таковыми, по преданию, становились дети, проклятые своими родителями. Родительское проклятие здесь является символом отказа принять некую часть души сына или дочери, те их особенности и самобытные качества, что не укладываются в фантазию родителей о «нормальном ребенке». В данном случае это богатырская сила Ильи, которая совершенно точно ни в какие «нормы» не вписывается. Спасти про́клятого ребенка, превратившегося в игошу, могут только чужие люди, так как родители, согласно мифу, его не видят. Если перенести данную сказочную метафору в аналитический процесс, речь идет о том, что родители как раз видят эту «неугодную часть», но воспринимают ее как уродство, которое нужно прятать и скрывать.

Таким «чужим» для реального человека может стать психоаналитик, который будет искать отверженную некогда часть души. Для Ильи Муромца в былине «чужими» становятся трое странников – «калик перехожих». В былине они недаром появляются в отсутствие обоих родителей, то есть пока Материнский и Отцовский комплексы дремлют. Странники просят милостыню или хоть чистой водицы испить, но Илья объясняет, что не может встать и поднести им чарку.

Важно то, что старцы тоже «калики». Это слово имеет два значения: первое (от латинского слова caligae, «обувь») – это паломники по святым местам, распевающие духовные песни и просящие подаяние, второе – увечные, изуродованные, раненые, хромые люди. В разных версиях былины калики описываются то как могучие молодцы, то как такие же, как и Илья, калеки. Чрезвычайно важно для анализа учитывать оба этих образа, так как только из их соединения можно получить нужный архетипический сплав. Именно их объединение дает трансцендентный образ «раненого целителя» – того, кто только и может исцелять, так как собственными ногами прошел путь от болезни к здоровью: они тоже были калеками, но стали молодцами могучими.

Символ обуви, присутствующий в этимологии слова «калика», здесь тоже неслучаен. Его можно понимать как следующую психологическую метафору: обувь защищает и оберегает то, на чем мы стоим, наши ноги. В архетипической символике ноги олицетворяют подвижность и свободу. В этом смысле иметь обувь для защиты ног – значит быть уверенным в своих убеждениях и иметь возможность действовать исходя из них: «Не имея “обуви” для души, человек не способен справиться с внешними обстоятельствами, требующими проницательности, здравого смысла, осмотрительности и жесткости. В древности обувь была также символом власти: правители имели ее, рабы же нет»²⁸.

Старцы повторно просят Илью принести воды. Тем самым они ставят под сомнение его немощь. То же делает «чужой»-психолог. Просто поразительно, какой мощный эффект на душу клиента подчас оказывает простая демонстрация сомнения в том, что он на самом деле настолько слаб, труслив, глуп, несамостоятелен, неталантлив, как привык об этом думать. После повторной просьбы Муромец встает и приносит воды – новая вера получает подкрепление. Калики поят этой же водой самого Илью, и от нее он получает силу богатырскую, такую, что если бы

 
От земли столб был да до небушки,
Ко столбу было золото кольцо,
а кольцо бы взял, святорусску поворотил²⁹.
 

Однако Илье такая сила не требуется, странники это понимают и дают ему выпить еще раз, чтобы уменьшить силу наполовину. Вероятно, речь здесь идет о предотвращении психологической инфляции. Проще это состояние можно назвать одержимостью. Речь идет о том, что некая впервые обретенная способность или возможность легко может вскружить человеку голову. Это то состояние, когда очарованная новой ли способностью, степенью ли свободы или достижением личность как бы выходит за пределы своих собственных границ за счет идентификации с Персоной (раз уж я директор, так пусть и домашние предо мной на цыпочках ходят – вот и распалась семья) или, в патологических случаях, даже с исторической или религиозной фигурой.

Очень и очень многие «икары» именно так и сложили свои головы. Например, общеизвестная статистика: большинство автомобильных катастроф случается по вине водителей, недавно получивших права, из-за эффекта под названием «кураж первого года вождения». Самые же известные примеры в мифологии – это, конечно, Икар и Фаэтон. Первый настолько увлекся полетом, что позабыл об отцовском предупреждении, взмыл в небо так высоко, что солнце расплавило восковые крылья, и юноша погиб. Второй тоже пришел в неописуемый восторг от управления отцовской солнечной колесницей, слишком близко приблизился к земле, так что она запылала, и Зевсу пришлось сразить юного возницу перуном.

Юнг обозначает такое состояние термином «Мана-личность» – пребывание Эго в фантазии об обладании сверхъестественной силой, присвоение себе чего-то такого, что ему вовсе не принадлежит. В этом случае человек обречен на выгорание. Представьте себе священника, который вообразил, что он на самом деле вещает от имени Бога; врача, который решил, будто только от него одного зависит жизнь пациентов; полицейского, уверенного, будто лично он и есть закон, а посему вправе вершить правосудие по своему усмотрению. Такие люди либо нанесут себе и окружающим непоправимый вред, либо попадут в тюрьму, либо в психиатрическую клинику. К счастью, калики постарались предотвратить такой поворот событий в жизни Ильи Муромца.

После того как Богатырь обрел ровно столько силы, сколь ему надобно, странники говорят, что теперь Илья должен идти на службу Князю Владимиру. Князь, как мы упоминали ранее, олицетворяет сознательную часть Эго-комплекса. Пойти к нему на службу – значит направить освободившееся либидо в распоряжение Сознания.

Калики предупреждают Илью Муромца, что к Киеву ведут две дороги. Первая дорога – слишком долгая да ухабистая, зато безопасная, но ехать по ней Илье придется не один год. Вторая дорога – близкая, но «заложил» ее Соловей-разбойник ровно тридцать лет и три года назад (а это вся жизнь Ильи Муромца). Не пропускал Соловей ни конного, ни пешего, а убивал не оружием, но своим свистом разбойничьим. Соловей Разбойник в интрапсихическом смысле – типичный Травматический Защитник, не подпускающий Героя к Сознанию – Киеву.

Травматический Защитник – это функция психики, которая стоит на границе комплекса, того места, где, как мы помним, когда-то незрелое Эго потерпело сокрушительный провал. Поэтому любое приближение к этой травмированной части души, которая на самом деле жаждет исцеления, сопряжено с чувством ужаса, страха или даже отвращения. Самый простой пример: люди, которые не получили в детстве достаточной родительской любви и ласки, жаждут во взрослой жизни больше всего на свете близких отношений. Но страх не дает им построить таковых: как только появляется подходящий партнер, они бессознательно находят повод прервать связь. Это и есть работа Травматического Защитника: заставить сбежать первым, пока не бросили тебя. Внешне это может быть какой угодно повод, на самом же деле это внутренняя паника и страх нового отвержения.

Автор самого термина «Травматический Защитник» Дональд Калшед пишет об этом так: «Когда архетипические защиты берут верх над травмированной психикой, их благие поначалу “усилия” предохранить неразрушимый личностный дух превращают их из “системы самосохранения” в “систему самоуничтожения”»³⁰. Таким образом, оружие Травматического Защитника – страх и ужас, вовсе не опасны для повзрослевшего Эго. Так и оружие Соловья-разбойника на самом деле всего лишь свист, пугающий и оглушающий, но не способный причинить богатырю реальный ущерб.

Илья сажает Соловья в мешок и привозит ко двору Князя, где Соловья заставляют продемонстрировать свист, а потом казнят. Эта сцена демонстрирует необходимость донести Сознанию идею о том, что реальной опасности Защитник не представляет. Это просто «свист». Недаром в русском просторечье глагол «свистеть» также означает «обманывать», «приукрашивать».

Долгая же окольная дорожка, по которой ехать Илье до Киева пришлось бы не один год, – это невротический путь. Если нечто не может реализоваться естественным путем, оно реализуется путем патологическим. Самость возьмет свое всегда! Если человек, которому суждено бороться за свободу, отказывается это делать, ему все равно придется сражаться, но, например, с болезнями. Если по какой-то причине тот, кому непременно суждено воспитывать детей, лишает себя удовлетворения этой внутренней потребности, так или иначе ему придется нянчиться с собственными ли самодурствующими родителями или с супругом, «севшим на шею». Но в былине об Илье Муромце богатырь, к счастью, выбирает прямой путь к Киеву-Сознанию.

Обретение Героем боевого коня, который в любой сказке также является верным другом, традиционно интерпретируется как обуздание инстинктивных аспектов. В былинах об Илье Муромце предлагается две версии.

В первой те же калики говорят, что по дороге в Киев богатырь увидит неподъемный камень, и если сдвинет его, найдет там и коня богатырского, и оружие, и доспехи. Камень традиционно связывается с иерофанией (от др. – греч. ieros, «священный», и fanos, «светоч, свет»), являет проявление священного, божественного в мире материи. Нерушимый, неуязвимый, он воплощает иную, отличную от человеческой, а также от растительной и животной форму бытия. Характер восприятия камней иллюстрируется индонезийским мифом о первой чете людей, которые не приняли от Бога камень, но взяли банан, и потому жизнь людей подобна жизни бананов, а не камней, вечных и бессмертных³¹. Таким образом, сдвинуть неподъемный для простого человека камень – значит возвыситься над тварным миром, услышать голос Самости, понять волю богов.

Илья справляется с заданием. Происходит диалог богатыря с конем, который навсегда определяет их отношения: Илья просит его служить ему «верою-правдою», конь предлагает испытание – готов ли богатырь владеть таким скакуном. Илья садится на коня, и тот сразу же признает в нем своего хозяина. В интрапсихическом смысле это является метафорой обуздания инстинкта, его направления в созидательное русло.

Есть и другая версия, более приближенная к человеческой реальности, ибо «услышать волю богов» – задание архисложное даже для архетипического Героя. Согласно этой версии, Илье советуют вырастить себе боевого коня из самого невзрачного, слабого жеребенка: такой жеребенок – нечто совсем на первый взгляд непригодное, неподобающее богатырю. Так ведь и сам Илья, не имеющий «во ногах хожденьица», на Героя не был похож. Так что речь, безусловно, идет о принятии теневых инстинктивных аспектов, которые кажутся столь непригодными и неподобающими выпестованной все теми же родительскими комплексами Персоне.

Существует также параллельная версия об обретении Героем богатырского меча, согласно которой Илья получил его от древнейшего русского богатыря Святогора. Меч – символ воинственности, героического начала, силы, правосудия. Подобно оружию других видов, он отражает символику власти. Также связывается с разумом, проницательностью, светом, истиной, мудростью. «Меч являлся атрибутом римского бога Марса, выступающего в качестве охранителя мирного труда. В мифологии и фольклоре меч-кладенец олицетворяет некое сокровище либо наследство, долженствующее быть обретенным (восстановленным) героем в ходе трудных испытаний»³².

Илья Муромец получает меч именно в наследство – от самого могучего и древнего богатыря Святогора. Это необычный богатырь – величественный, суровый и одновременно жалкий, трагический. Он фантастически силен, во много раз сильнее Ильи Муромца, «но силушка в нем какая-то бесполезная», как утверждает миф. Не совершает этот богатырь подвигов, как Илья Муромец, ради своей родной земли, не сокрушает врагов ее, не борется со злом. Нет у него ни отца, ни матери, ни друзей. Даже земля родная, как сказано в былине, его «не носит», не выдерживает. Не ездит он ни в чисто поле, как другие богатыри, ни в Киев-град. Живет, как великан-отшельник, один в горах и сам напоминает грозную неподвижную скалу.

Святогор – древнейшая хтоническая сила. В космогонических мифах горы предстают как первозданная суша, явившаяся из воды. «Самый важный аспект образа горы связан с тем, что она может выступать в качестве структуры, соединяющей различные сферы бытия (небо, землю и подземный мир). Священная гора в различных традициях рассматривается как центр мира и представляет мировую ось: подземный мир – гора – Полярная звезда. Мировая гора – это место, где сходятся небо и земля»³³.

Святогор, богатырь-гора, является стражем на границе земли и неба – божественного и человеческого. Столь сильно выраженная дихотомия (разделение на части, не связанные между собой) всегда чревата опасными последствиями для психики. В одной из былин, чувствуя в себе колоссальные силы, Святогор похвалился, что если б было кольцо в небе, а другое в земле, то он перевернул бы небо и землю (те же самые слова произнес и сам Илья Муромец, когда получил чрезмерную силу от калик перехожих, но те вовремя избавили его от ненужных излишков). Это Святогорово бахвальство услышал Микула Селянинович (былинный богатырь-пахарь) и бросил на землю сумочку, в которой была заключена «вся тягость земная». Поднять ее мог лишь сам пахарь (о символическом значении пахаря мы будем говорить в следующих главах книги). Святогор тщетно пытается сдвинуть сумочку, сидя на коне, а затем, спешившись и взявшись за нее обеими руками, уходит в землю по колени и здесь, не одолев «тяги земной», заключавшейся в сумочке, кончает свою жизнь³⁴. Таким образом, чрезмерно оторвавшись от Матери Земли, он был ею и поглощен.

Что же такое «вся тягость земная»? На что покушается Святогор? Это, думается мне, весь человеческий опыт, который не может быть осилен и воплощен одним человеком; лишь великан – огромный, раздутый (та самая Мана-личность) – может посягать на всемогущество.

Но нам более интересна версия о взаимодействии Святогора с Ильей Муромцем. Согласно ей, Илья, устав в пути, решает отдохнуть и находит под дубом богатырскую постель длиной в десять саженей и шириной в шесть[20]20
  Сажень – старая русская мера длины, равная трем аршинам (2,134 м).


[Закрыть] (уже здесь прослеживается мотив Мана-личности). Он засыпает на великанском ложе на три дня.

На третий день, как рассказывается в былине, с северной стороны послышался шум; конь разбудил Илью и посоветовал спрятаться, взобравшись на дерево (инстинкт предупреждает об опасности). Явился Святогор на коне, держа на плечах хрустальный ларец, в котором находилась его жена-красавица. Святогор – великан, а его жена – обыкновенная женщина, поэтому она находится в хрустальном ларце, чтобы супруг невзначай не раздавил ее. Этот мотив присутствует и в европейских сказках – хрустальный гроб и спящая в нем беспробудным сном Анима, с которой невозможен сознательный контакт. Пока Святогор спит, жена его соблазняет Илью и затем сажает любовника в карман мужа.

Анима, как чувственный душевный компонент, может быть весьма опасной и зловещей в том случае, если она являет собой ложные чувства, исходящие из одержимости Мана-личностью. Ведь человек, опьяненный скоростью, который мчится по шоссе под двести километров в час, именно «чувствует», что можно еще поддать газу, прежде чем попадает в аварию. Мелкий воришка, одурманенный первым успехом, тем, что кража сошла ему с рук, также «чувствует», что ему благоволит судьба, на этой волне совершает более крупную кражу, за что и садится в тюрьму.

Итак, Илья, одурманенный злокачественной Анимой – женой Святогора, попадает к великану в карман. Надо ли говорить, что это оказывается ловушкой! В пути конь жалуется великану, что ему тяжело: до сих пор он возил одного богатыря с женой, теперь же везет целых двух богатырей. Святогор находит Илью и, расспросив, как он попал в карман, убивает неверную супругу: связь с феминным – с какими-либо вообще чувствами – более невозможна. С Ильей же великан вступает в братство.

Быть братьями означает быть одной крови, быть идентичными – вот и «заразился» муромский богатырь одержимостью. На пути «братья» встречают гроб с надписью: «Кому суждено в гробу лежать, тот в него и ляжет». Гроб оказался велик для Ильи, а за Святогором захлопнулась крышка, и все попытки великана выбраться оттуда оказались тщетными. Святогор приказал Илье рубить крышку гроба, но с каждым ударом деревянная домовина покрывалась железными обручами. Тогда он решил покориться судьбе, передал часть своей великой силы и богатырский меч «младшему брату» и возвратился-таки в лоно Матери Земли.

Итак, процесс архетипической инфляции запущен. Калики предупреждали Илью о том, что ему дано ровно столько силы, сколько требуется богатырю, они даже забрали у него «излишки». Но Илья все-таки умудрился нарушить меру. Отныне речь идет уже не просто о героическом паттерне, а об одержимости архетипом Героя. Илья Муромец также одержим архетипом Великой Матери, впрочем, как и другие богатыри, которые видят свое предназначение только в служении Матушке Земле Русской. Они воюют даже не за Киевское княжество, находятся не на защите Сознания, а на службе Материнского комплекса.

Русский героический миф не ведет к трансформации: все былины заканчиваются тем, что после подвигов богатырских «люди зажили на Руси, как встарь» (как до прихода опасности извне). Защита Матушки Сырой Земли (нужно отметить, что «сырой» Земля была до того, как ее в мифе начал месить Сварог, когда только достал из Океана, до ее разделения на низ и верх, на Явь и Навь) – это желание вернуться в симбиотическую бессознательную стадию, где еще не произошло разделение на «плохую» и «хорошую» маму, где есть только бесконечное блаженство, потерянный Рай. Поиски этого Рая важнее для богатырей, чем трансформация, чем любая награда. Еще в начале Киевского цикла говорится о том, что жили в старину на Руси богатыри, которые ни казны себе не нажили, ни семей не завели, а только верой и правдою служили Земле Русской.

Одержимость архетипом Героя-спасителя Матери проявляется, когда Илья Муромец ссорится на пиру с Князем Владимиром. Герой, который около шестидесяти лет стоит на страже Земли Русской, решает напомнить о себе Князю. Нужно сказать, что в граде Киевском за это время так ничего и не изменилось, потомства у княжеской семьи не появилось, Забава Путятишна по-прежнему не выдана замуж ни за одного из богатырей, которые ее не раз спасали то от Змея, то от Идолища, но свататься так и не решились. То есть Анима остается все так же бесплодной для Сознания. Да и о какой женитьбе (создании собственной, отдельной от родителей семье) может идти речь, пока главной женщиной в жизни остается Мать?!

Князь на пиру не узнает Илью – богатырь стар и сед, – поэтому Герой серчает и стреляет «по большим церквам», «по чудным крестам», которые были снесены в «царев кабак» и пропиты вместе с «голями кабацкими»³⁵. Главные атрибуты стольного града – то есть Эго-комплекса – обесценены. Одержимость старого богатыря угрожает захватить Эго. Если бы Добрыня Никитич, более мудрый богатырь, не утихомирил Илью Муромца, тот бы «иначе выстрелом из лука в гридню убил бы князя с княгинею»³⁶. Князь сажает Илью Муромца «в глубок погреб», чтоб там он умер с голоду. Это означает то, что Сознание не желает более поддерживать героический мотив. Но Забава Путятишна, символ пусть и не ассимилированной Анимы, но все-таки феминного принципа, новых, молодых чувств, втайне подкармливает Илью. И когда на Киев нападает Калин Царь, она признается Князю, что Герой жив. Князь выпускает богатыря и просит о помощи – в случае опасности извне устаревшей Эго-установке нужен Герой как воплощение Воли, о которой мы говорили в начале главы. Илья Муромец говорит, что готов идти на врага «за Землю Русскую», «за вдов, за сирот, за бедных людей, за Забаву», но не «для собаки-то князя Владимира»³⁷. Богатырь побивает татар (в самой ранней версии – еще печенегов), предает смерти царя Калина, заставляет врагов платить дань. И опять все становится на Земле Русской, как и было прежде.

Эта былина – последняя в Киевском цикле. Далее в разных версиях рассказывается о смерти богатыря.

Старый богатырь на перепутье трех дорог видит камень с надписью:

 
В первую дороженьку ехати – убиту быть,
В другую дороженьку ехать – женату быть,
Третью дороженьку ехать – богату быть³⁸.
 

Илья Муромец рассуждает:

 
Начто я поеду в ту дороженьку, да где богату быть?
Нету у меня да молодой жены,
И молодой жены, да любимой семьи,
Некому держать-то́щить да золотой казны…
Но начто мне в ту дорожку ехать, где женату быть?
Ведь прошла моя теперь вся молодость.
Как молоденьку ведь взять, да то чужа корысть.
А как старую-то взять, дак на печи лежать,
На печи лежать да киселем кормить.
Разве поеду я ведь, добрый молодец,
А и во тую дороженьку, где убиту быть³⁹.
 

Он едет по третьей дороженьке, где его поджидают разбойники, но он побеждает их (калики перехожие напророчили ему, что от оружия Илье не умереть) и возвращается на распутье[21]21
  В отличие от Героя предыдущей главы, с выбором этой дороги Илья все равно не может перестать отождествлять себя с архетипом богатыря: все другие пути для него, увы, закрыты.


[Закрыть]. Выбирает вторую дорогу, где суждено «женату быть». Там его встречает Королевишна, угощает за столом, а потом ведет в опочивальню с расписной кроватью, но Богатырь догадывается, что кровать «с хитростью» (довериться феминному нельзя); он бросает Королевишну на ложе, раскрывается погреб каменный, куда она и падает (Анима снова отвержена). И снова возвращается богатырь на распутье, идет по третьей дороженьке, где «богату быть». Там он находит богатства несметные, которые по возвращении раздает вдовам и сиротам, а сам уходит в монастырь – в лоно Матушки-Церкви.

Окончание этого героического эпоса вызывает глубокое чувство печали. Герой прожил жизнь, полную великих свершений, но в результате все осталось неизменным, как будто и не было никогда его на земле. Эта печаль понятна – она вызвана тщетностью попыток вернуться в период беззаботного детства, в матриархальную стадию, в которой ребенок живет в атмосфере идентичности с Доброй Матерью. Как ни стараются богатыри заслужить и вернуть любовь Земли-Матушки, возврат в детство более невозможен. Если переход от уроборической стадии (стадии Рода в яйце, предсознательного периода, когда еще вовсе не существует противоположностей) перешел у славян к стадии матриархальной естественно и своевременно, то на матриархальной стадии произошла депривация. Славянский этнос был слишком рано вынут из языческой колыбели. Поэтому не нужна богатырям ни Анима – Забава Путятишна, ни воцарение – обретение целостности, не хотят они вовсе служить Сознанию – «собаке Князю», а безуспешно пытаются вернуть любовь Хорошей Матери.

Глава книги, посвященная Герою, первоначально была написана в качестве доклада, который я читала на конференции по аналитической психологии. Один мой коллега, выслушав это выступление, помнится, сказал следующее: «Господи, я теперь, кажется, понимаю, почему у нас пьют! Безнадега такая, что напиться – единственное желание». Еще бы! А как же иначе, когда самое сокровенное, движущее всеми поступками желание заведомо неосуществимо – сколь ни вопи: «Мама, роди меня обратно», это невозможно. Невозможно вернуться в младенческое состояние, в досознательное существование, в жизнь в Эдемском саду, где все малейшие желания осуществляются Всемогущей Матерью, стоит лишь пискнуть.

Но и это еще лишь полбеды! Ведь, ко всему прочему, любая попытка взрослеющего Эго отделиться от Материнского комплекса (от коллективной нормы, от «здесь так принято») вызывает чувство парализующего страха и всеобъемлющей вины. Разговор о Материнском комплексе, о возможности перерезать удушающую пуповину, о том, как уверовать в то, что мы, выбирающие жизнь, имеем на это право, пойдет в соответствующей главе. Здесь же я пока предлагаю поверить в возможность обретения свободы на слово и вернуться к нашему «нетипичному» Герою. Уже не к Никите Кожемяке и Илье Муромцу, а к Герою в нашей душе.

Да, русский богатырь, архетипический славянский Герой не желает, как мы выяснили, работать на Сознание, не имеет желания обогащать и усиливать Эго. И это было бы действительно невыразимо печально… если бы мы не знали, что личность сама может развивать и обогащать архетип! Былины об Илье Муромце, сказка о Никите Кожемяке были созданы в те времена, когда травма отрыва от языческой Матери была еще слишком свежа. Но сейчас этническое Эго повзрослело и окрепло. У русского народа есть все шансы «дописать» собственные героические сказания до счастливого конца. И более того, этот процесс уже идет. Древняя архетипическая тема вдруг снова вызвала творческий интерес. В последнее десятилетие были созданы мультфильмы обо всех самых известных русских богатырях. Причем, что наиболее важно и обнадеживающе, это не просто экранизация старинных фольклорных произведений, чем занималась, например, советская мультипликация, а именно прогрессивное развитие архетипических сюжетов. В этих «досказанных» сказках каждый богатырь обретает и славу, и богатство, и семейное счастье. Кроме того, богатырской теме посвятил одно из своих последних произведений мэтр современной художественной литературы Борис Акунин. А любой творец, как известно, является лишь глашатаем коллективной Самости. Следовательно, мы, как этнос, доросли до «нормализации» Героя. В нас есть силы, а главное, желание поставить Волю на службу Сознания!

Однако, как известно, «хочешь изменить мир – начни с себя». Поэтому я предлагаю сейчас переместиться с общенационального уровня на индивидуальный. Давайте снарядим собственного Героя, нашу волюшку вольную, сиречь освободившиеся душевные силы, в путь-дорогу к Тридесятому царству. Чтобы проделать эту работу, достаточно будет вдумчиво ответить на некоторые вопросы:

• Что говорят вам собственные «калики перехожие», те самые «чужие», которые не верят в вашу недееспособность, страх, болезнь, неумение и т. д?

Под «каликами» подразумеваются любые проявления здравых сомнений, подают ли они порой свой слабый голос из глубины вашей собственной души или же являются извне, в виде тех самых «чужих» – то есть людей, которые не впутаны в ваши невротические паттерны, не имеют отношения к родительско-детским комплексам. Это те, кто способен увидеть и отзеркалить грани вашей души, личностные, уникальные проявления, подвергнутые «родительскому проклятию», то есть по какой-то причине не вписавшиеся в понятие «нормы» ближайшего окружения. «Калики» – это те, кто говорит примерно следующее: «Прекрати Ваньку валять! Какой же ты больной, слабый, неспособный, никчемный и т. п.? Ты все прекрасно сможешь! Вставай уже и иди!»

Поверить «каликам», конечно, сложно: а вдруг лгут?! Что ж, риски есть всегда. Но, во-первых, в нашей цивилизованной современной жизни практически невозможно совершить ничего такого, что привело бы к летальному исходу или к катастрофе. Ну, право, что такого вы можете сделать, чтобы умереть голодной смертью или провести остаток жизни в сибирской ссылке? А во-вторых и в главных, пока вы не рискнете, вы так и не узнаете, на что способны. Самый страшный риск – это… оставить все как есть! Ибо, если пролежать на печи дольше положенного срока, все закончится гангреной от пролежней.

Так что же говорят вам ваши собственные «калики перехожие»? На какие слова тех самых важных и видящих чужих пора обратить внимание? Куда пора немедля встать и пойти?

• Какие страхи, тревоги, опасения являются на самом деле всего лишь «Соловьиным свистом»?

В детстве одного моего клиента, назовем его Михаилом, случилось страшное – переезд. Когда маленький, добродушный Миша впервые вышел гулять в новый двор, он запросто подошел к компании ребят своего возраста и приветливо сказал: «Давайте дружить!» Ответ мальчиков, как взрослый Михаил выразился сам, без преувеличения, подкосил на долгие годы его веру в человечество: «Ты нам не нужен! Мы играем в мушкетеров. У нас уже все четыре есть». Те самые мальчишки со временем все же стали его приятелями, но, несмотря ни на что, самым жутким страхом маленького, а потом и юного, и даже взрослого Михаила стал переход в новый коллектив. Например, его неоднократно звали на повышение в центральный офис, но каждый раз что-то срывалось по вине самого Михаила. И неудивительно, ведь стоило ему только представить смену коллектива, как в его бессознательном раздавался душераздирающий свист Травматического Защитника – Соловья-разбойника: «Ты нам не нужен! У нас уже все есть!» К счастью, повзрослевшему Михаилу хватило одной-единственной сессии, чтобы разобраться с этой проблемой. Достаточно было лишь осознать, что свист и есть свист – вранье и обман.