Текст книги "Я, не я, Жанна"

– Прости меня.

– Что?

– Не думала, что расстроишься. Клянусь. Честно, не понимала, почему ты обиделась.

– Теперь поняла?

Я с минуту ждала ответа, но зря. Ясно-понятно. Жанна старается не обманывать, ей легче промолчать.

– Ясно-понятно, – вслух повторила я.

– Слушай, никто не знает, что в блоге – о тебе, – зачастила Жанна. – Я же не называю имя, не выставляю фотографии, и сама под псевдонимом.

– Какая разница, главное, что я знаю, – сонливость слетела в секунду. – Знаю, что ты запросто рассказываешь о моём личном. Это личное! Моё! Нельзя брать чужое, про себя пиши. И не заливай больше про доверие, воры и предатели его не заслуживают.

– Полина! Зачем драматизировать? Ведь никаких последствий…

– Это интернет, мама! Все на виду! Даже если не называть имя, рано или поздно правда выплывет! Надо мной вся школа ржать будет!

– Ну нет.

– Да!

Помолчали.

– Хорошо, – сдалась она.

– Ты не будешь вести этот блог?

– Буду. Но про тебя – ни слова.

– Врёшь.

Я разочарованно уставилась в окно. Видеть её не могу. Жанна коснулась моей руки:

– Пожалуйста, поверь. Я не подведу. Обещаю.

Дома сон покинул меня окончательно. Пока ехали, думала: вот доползу до кровати и вырублюсь часов на двадцать. Ага, щас. Веки хоть пальцами прижимай, потому что иначе глаза открываются как у старой советской куклы, только у куклы они распахиваются в вертикальном положении, а у меня – когда ложусь. И мысли, мысли. Хотелось верить Жанне – ошиблась, бывает, главное, что осознала. Она, может, и взбалмошная временами, но к обещаниям относится серьёзно. Но я не верила.

А ещё надо было спросить, почему на заднем стекле её машины наклейка «Продаётся».

И предложить смотаться на каникулах во Владивосток. Мы там не бывали, интересно же.

А завтра первым уроком – самостоятельная. А я учебник в руки не брала.

Блин!

Пришлось вставать, выдёргивать из рюкзака геометрию и топать на кухню. Там я зажгла газ под чайником, открыла книгу, но сразу отложила в сторону и потянула с подоконника журнал сканвордов. Без ручки, ручкой в нём нельзя.

«Боевой зигзаг коренного австралийца».

Бумеранг.

4

К первому уроку я плелась как ёжик в тумане. Туман был самый настоящий, ёжик тоже – колючий, сонный, потерянный. Полночное чтение геометрии знаний не прибавило, осталось только бабушкино средство: положить учебник под подушку в надежде, что теоремы сами переползут в голову. Так я и в зубную фею снова поверю. Хотя она всё равно не явится – наше сотрудничество закончилось после того, как я не согласилась на шоколадку и попыталась вернуть молочный зуб на место с помощью суперклея.

– Привет!

Есть же у кого-то настроение жизнерадостно орать по утрам.

– Эй, Полина! Подожди!

Я обернулась. От соседнего подъезда стремительно надвигалось яркое пятно. Неоново-жёлтая куртка, короткая стрижка торчком, ехидная улыбка. Ксю.

Обычно Ксю выходит пораньше и мы не пересекаемся. Да, живём рядом, учимся в одном классе, но общих интересов – ноль без палочки. Так уж получилось. Она была мне другом, пока в прошлом году не сошлась с парнем из выпускного и не пропала. В смысле, стала очень занятой. Будто надела сапоги-скороходы и унеслась на своих длинных ногах в прекрасное далёко. А когда любовь выветрилась, Ксю ко мне не вернулась, осталась в компании старших. Но это нормально.

Сейчас вообще мало кто дружит по-детски крепко. Из-за ЕГЭ, репетиторов, подготовительных курсов и прочей суеты каждый сам за себя. Мы ведь стараемся для нашего будущего, а оно всего дороже.

Жанна, когда слышит про будущее, презрительно фыркает. Советует хоть в уборщицы идти, если, например, чистота нравится. «И вообще, – недоумевает она, – как можно в вашем возрасте наверняка знать, чего хочешь? Попробовать надо всякое, понять, полюбить какое-то дело». Но универ ждать не будет, там всё строго. А я и правда не представляю, чего хочу. И вся эта серьёзность выбора настолько придавливает, что кто угодно станет мечтать о попаданчестве. В другом мире я была бы метательницей кинжалов, огненно-рыжей красоткой из кочующего цирка и по совместительству охотницей на оборотней. Без высшего образования, потому что там оно даром не нужно. Или какой-нибудь ловкой мошенницей с гадальными картами, которые…

– Осторожно, не наступи, – предупредила Ксю.

– Что-то ты поздно сегодня, – начала я светскую беседу, обходя грязь. Она обогнула её с другой стороны и пошла рядом.

– Проспала.

– Геометрия?

– Ну да.

Мы завернули за угол как раз вовремя, чтобы увидеть отъезжающий троллейбус. Словно огромная синяя рыба вяло плеснула хвостом и скрылась в туманной мгле. Тупомордый рогатый сом. Мы ему ни к чему, он и так проглотил целую толпу бледных усталых людей. Они невкусные, на следующей остановке выплюнет.

Я тупо смотрела, как, потревоженная троллейбусом, заволновалась гигантская лужа. Как покачивались жёлтые листья в бурой воде, как их ударяло о высокий бордюрный камень.

– Ждать будем? – спросила Ксю.

– Кого?

– Транспорт.

– Не, я пешком.

Ксю достала телефон, глянула на время и нахмурилась.

– Если поднажмём, успеем. Давай быстрей.

– У меня сил нет.

– Всё у тебя есть!

Она схватила меня за куртку и потащила к подземному переходу. Я упиралась, да без толку – легче разжать челюсти Русика на приёме у стоматолога, чем её тонкие музыкальные пальчики. Пришлось ковылять следом. А Ксю между тем решила срезать путь по газону, бодро маршируя и выкрикивая стишок про «осень наступила, падают листы». Не знаю, как листы, но я пару раз чуть натурально не грохнулась. Подошвы кроссовок скользили на траве, шапка сползла на глаза, прядь волос забилась в рот.

– Ксю, дурочка, отпусти! Помедленнее! – взмолилась я на ступеньках перехода.

– Беги, Форрест, беги!

Мы смеялись в тёмном бетонном тоннеле, и голоса отскакивали от стен, разрастались, протягивались эхом. Вынырнув из-под земли по другую сторону проспекта, я наконец по-настоящему проснулась. День уже не казался безнадёжно мерзким, холодный воздух приятно обтекал разгорячённое лицо, рюкзак не тянул к земле. Это всё Ксю, она может встряхнуть кого угодно. И я ей благодарна. Была благодарна, пока она не выдала:

– Слушай, твоя мама в психологи подалась?

Мы шли вдоль чёрной ограды из частых металлических перекладин, и Ксю задумчиво вела по ним ладонью. На меня не смотрела.

– С чего ты взяла?

– Так я на неё подписана. На Бегущую вдаль. Читаю блог с тех пор, как… – «…с тех пор, как мы дружили», – могла бы сказать она. – С тех пор, как ты мне про него рассказала. Помнишь? После вашей Турции. Ну, когда вы поехали в Турцию, а в итоге оказались в армянском захолустье?

Я не отвечала – что тут сказать? Попадалово!

– Она хорошо пишет, – добавила Ксю, но мы обе поняли, что прозвучало это так себе, жалкой попыткой прикрыть неловкость.

– Это не она, – выдавила я.

– В смысле? А кто?

– Про путешествия – она, а что потом – нет. Понятия не имею, кто там умничает.

Ксю шлёпала рядом, молчала и недовольно сопела. Её мысли можно было услышать: «Что ты несёшь, я на идиотку похожа?» Пришлось врать дальше.

– Она продала блог. Ну, знаешь, их продают. Популярные сайты, раскрученные ютьюб-каналы и прочее такое. Вот и она продала.

– Зачем?

– Надоело, наверное.

– Значит, про благотворительность кто-то другой писал?

– Угу.

– Жаль.

– Почему?

– Мне нравилось читать. И сейчас нравится. Хотя, если бы моя мамаша начала задвигать в интернете о воспитании, я бы сильно напряглась. Но со стороны даже забавно.

– Это точно.

И до самой школы мы не разговаривали. Уже на крыльце я откашлялась и попросила:

– Ты никому не говори про этот блог, ладно? Они же подумают, что там обо мне. Замучаюсь каждому объяснять что да как.

Ксю торопливо покивала и приложила кулак к груди, мол, клянусь сердцем матери. Была у нас такая нелепая клятва миллион лет назад.

Самостоятельную я писала на автомате. Вздрагивала от каждого шепотка, сутулилась, кусала щёки изнутри. Плохая привычка, но что поделать. Как быстро Жаннин блог просочился в мой класс! Я ведь, когда сказала ей, что в школе узнают, просто пригрозила. Не всерьёз, давила на совесть. И на́ тебе. Накаркала.

На перемене Ксю подсела к Лунге и Римскому. До чего мучительно делать вид, что я их не замечаю! Кого они обсуждают, меня? Лунга не проблема, он безобидный, но у Римского не язык, а раскалённое шило. На вид о-о-очень хороший парень, картинка из книги про юных героев, но тем, кто покупается на его открытый взгляд и невозмутимую вежливость, можно только посочувствовать. Если Римскому есть что о тебе сказать – прячься, будет больно. Жанна таких называет интеллектуальными поганцами, Русик – кибальчишами, что бы это ни значило, а я просто хочу жить спокойно. Правда, Римский меня в упор не видит, но поди пойми, что у него в голове.

В общем, я реально тряслась в то утро.

Почему, ну почему Жанна не остановилась на благотворительности?! Она же сама твердила, что это знак, посланный свыше. Ответ на все вопросы. Путь. Ага, с большой буквы – Путь. Типа дольмен сработал в нужную сторону. Не случайно же на неё вышли волонтёры и попросили написать в блоге о мальчике с ДЦП именно в тот момент, когда она ждала от Вселенной подсказки.

Тогда Жанна обрадовалась и выставила объявление: срочный сбор средств на оплату лечения. Начала вникать и втянулась. Ей вдруг открылось, что интернетная благотворительность – это огромный мир. Что можно сидеть хоть в Москве, хоть в селе Зашкварное и помогать людям из разных городов и стран. Что она – Жанна – способна сама создавать группы помощи, назначать реквизиты для перевода денег, договариваться о лечении с врачами из разных клиник, в том числе иностранных. И в волонтёрское сообщество её приняли как родную. Каждый вечер мы с Русей слушали долгие пылкие монологи: Жанна отыскала смысл бытия. И хотя она напоминала восторженную девочку с новой игрушкой, я гордилась ею. И Руся тоже.

Месяца три Жанна ела и спала не отходя от ноутбука. Из монитора сыпались тонны человеческих несчастий, но она тянула себя за волосы подобно известному книжному барону и объявляла несчастьям войну.

А потом начала сдавать.

– Понимаете, некоторые люди – такие странные существа, – словно оправдывалась Жанна, пока я и Руся сражались с длинными скользкими спагетти. – Я вроде не должна об этом думать, потому что не моё дело в чужие карманы заглядывать, но всё-таки. Вот смотрите, с одной стороны, у людей беда и надо помочь. Но с другой, у них есть богатые родственники или у самих две квартиры. Могли бы одну продать, раз срочно деньги нужны, да? А люди не хотят, они просят сброситься других. И другие отдают им последние копейки с пенсий и пособий. Нечестно. Как считаете?

– Не все же так делают, – пробормотала я, разглядывая свежие пятна томатного соуса на футболке.

– Не все, конечно, – согласилась Жанна, но словно сомневаясь.

В другой раз я катила тележку по широкому проходу супермаркета, а Жанна рассеянно сбрасывала в неё пёстрые упаковки с полок и размышляла вслух:

– Для сбора денег надо давить на жалость. Выкладывать фотографии с ранами, язвами, швами, видео из больниц. Главное правило профессионального попрошайничества – торговать страданием, чтобы публика содрогалась. Только это как-то… недостойно. Но ведь в борьбе за жизнь все средства хороши? Цель оправдывает?.. А ещё мы должны везде писать: «Спасём!» Как будто можно отменить врождённые пороки или неизлечимые болезни. Я иногда чувствую себя вруньей.

Потом она вломилась в мою комнату, отодвинула учебники на край стола, чтобы я отвлеклась от уроков, и раздражённо заявила:

– Почему-то считается, что в нашей стране нормальной медицины нет и надо собирать миллионы на лечение за границей. А для этого необходимо ругать наших врачей. Чуть ли не живодёрами их обзывать. Но я не могу, я отказываюсь!

В конце концов Жанна сказала нам с Русей так:

– Дети мои, всё просто. В этом мире много лжи и манипуляций, но и света предостаточно. Не отказывайтесь помогать, верьте людям. Верьте, но проверяйте всё, что видите в интернете. И пусть победит добро!

Мы с Русей скорчили торжественные мины и пообещали нести свет.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Жанна, – а у меня переоценка ценностей. Отдохну, пожалуй.

Только её уже знали в узких кругах добра, настойчиво звали в благпроекты и отдохнуть не получилось. Может, если бы Жанна повалялась на диване с книжкой и погуляла на воздухе, то вернулась бы к волонтёрам с новыми силами. А так…

– Да ладно, это совсем другая сфера.

– Мам, но ты же с религией не дружишь. У тебя вместо православия голова энергетическими вихрями Вселенной забита. А новая волонтёрская служба – церковная.

– Ну и что? Я собираюсь раздавать бездомным еду, а не проповеди.

Теперь Жанна много общалась с людьми вживую, без интернета. В блог она писала об общественной работе и о том, что истинное счастье – найти единомышленников и быть полезной. Всё шло гладко, пока новые знакомые из отдела социального служения к ней присматривались и не заводили беседы о вечном. Но когда завели:

– Они искренние и по-настоящему добрые, но некоторые вещи не могу принять. Никак не могу.

Жанна не возмущалась, наоборот – была непривычно тихой. Поникшей. Сидела за ноутбуком и смотрела в погасший монитор.

– Чего такого страшного от тебя хотят?

– Да ничего. Просто я не согласна, что вера должна быть правильной. Что лучшие люди – люди определённых убеждений. Вот тётя Минарет – замечательный человек, и что, из-за другой веры она второго сорта?

– Тётя Минарет?

– Хозяйка гостиницы. На Каспии, когда я расшиблась в аквапарке, а потом был шторм, а потом ты сломала ногу. Помнишь? Она нам помогала тогда – тётя Минарет. И её муж, и дети. На руках тебя носили, закармливали персиками. Ну?

Я действительно забыла, несколько лет прошло. Ногу помнила, а остальное – смутно. Но кивнула, чтобы порадовать Жанну.

– Вот… – вздохнула она. Уныло покрутила колёсико мышки и вдруг резко выпрямилась. – Но это не главное. Стыдно признаваться, но мне неприятно развозить обеды. Когда кто-то тянется, чтобы взять тарелку, вижу грязь под его ногтями, и боюсь, что дыхнёт в лицо, и постоянно помню о вшах, которые могут перепрыгнуть в мои волосы. Понятно, что прыгают блохи, а блохи на людях не живут, но я всё равно чешусь. И при этом корчу из себя святую. Просто любуюсь собой. Так противно! Я – ничтожество!

Ну вот, приехали.

Время от времени, редко, Жанна тоскует, обзывает себя и стыдит. Если это случается, её надо пожалеть. Обнять, похвалить, сказать, что на самом деле она хороший человек, а для меня – самый лучший на свете. Тогда Жанна берёт себя в руки и продолжает бой. Например, запускает новые проекты.

– Я лучшая мама на свете, твои слова. Значит, мне есть что сказать другим родителям. Чтобы поделиться опытом. А статьи о семейных проблемах очень востребованы, это же здорово! Вот чего ты опять дуешься? Я же пообещала! Расслабься!

Только я не расслаблялась. И думала: интересно, а кто в случае чего пожалеет меня?

5

Некоторые девочки, не буду показывать пальцем на зеркало, зря себя накручивают. Наверное.

Статьи Жанны я проверяла каждый день утром и вечером, она держалась молодцом – ни намёка на шестнадцатилетнюю дочь. В школе тоже никакой драмы: сосредоточенность на отметках, редкие вымученные шуточки и тотальное равнодушие. Одноклассники словно жевали бесконечную жвачку – челюсти двигаются на автомате, а взгляды бараньи, остекленевшие. Я сама выглядела не лучше. Ну и что. Обычное дело.

И вроде бы учись спокойно, почитывай книжки, вполсилы мечтай о невозможном, но нет. Тревога поселилась где-то пониже горла и периодически напоминала о себе лёгкой изжогой. Потому что я сомневалась в Жанне. Наверное, впервые в жизни.

А ведь раньше ей было достаточно сказать: «Ой, подумаешь, трагедия! Приключения получаются только из трудностей», – и я успокаивалась. Жанна всегда знала, где искать выход, а где – вход. Украли деньги? Зато каких симпатичных цыган мы встретили, когда ночевали на автовокзале. Сломалась машина в одичалой степи? Но ведь дядька на тракторе домчал нас по бездорожью в богом забытый казахский посёлок, а там стоял маяк – заброшенная громадина посреди песков, давно ненужная и нелепая в пустыне, из которой ушло море. Прелесть! Как бы ещё мы увидели такое чудо? И вообще, можно натянуть на голову одноразовую медицинскую бахилу, если нет шапки. Можно есть снег, когда нет воды. Можно постучать в любой дом. Только не забывай здороваться, говори «пожалуйста», «спасибо» и улыбайся. Тебе это ничего не стоит, а другим улучшает самочувствие.

Магическая формула «Ой, подумаешь, трагедия!» срабатывала без осечек. Моя вера в Жанну была безграничной. Жанна защитит от любого взрослого хама, скажет: «Давай прогуляем школу и не будем учить этот невыносимый стих», не обидит.

Но если бы всё осталось по-прежнему, стала бы я проверять её блог?

Я думала об этом, глядя как Жанна с Русиком играют в бадминтон. Она – маленькая и быстрая, он – длинный и неуклюжий. Комичное зрелище, но милое.

По руке из вафельного рожка текло подтаявшее мороженое, капало на штанину и тротуарную плитку. А я сидела на скамейке и ничего не делала. Такой был расслабленный момент, когда нельзя шевелиться и даже моргать, а то исчезнет. Руся и Жанна в розоватом вечернем свете, оранжевый сквер, тонкие голоса на детской площадке и звонкий воробьиный гомон в ветках каштана. Если поднять голову, можно рассмотреть стайку. Носятся, кричат, наверное, счастливы своими воробьиными страстями. До чего они мелодичные! Неприметные мусорные пичуги, а в голосах – красота.

– Руся пошёл за сосисками в тесте, тебе тоже купит, – Жанна в секунду сломала моё созерцательное настроение. – Полина, пломбир течёт!

На самом деле он уже никуда не тёк, а вывалился из моей дрогнувшей руки Жанне на ботинок. Она подняла рожок, бросила в урну и снова встала передо мной, чуть помахивая ракетками.

– Давай сыграем.

– Не хочу.

– А чего хочешь?

– Ничего.

Жанна села рядом, откинулась на гнутую спинку лавочки и вытянула ноги.

– Так не бывает.

Я только хмыкнула. Тогда она прикрыла глаза, прислушиваясь к воробьям. Лицо её стало очень спокойным, каким-то одухотворённым, что ли.

– Хочу съездить во Владивосток, – неожиданно ляпнула я.

Жанна чуть вздрогнула и выпрямилась.

– Зачем?

– Странный вопрос.

– Что за вопрос? – это Руся подошёл со спины. Я обернулась и открыла рот, чтобы прояснить ситуацию, но не успела. Жанна театрально приложила руку ко лбу:

– Где еда, юноша? Принёс ты сосиски или обрёк нас на голодную погибель?

Он принёс, достал из бумажного пакета и вручил, шаркнув ножкой. Округлые сосисочные попки выглядывали с двух сторон ещё тёплой булки и умопомрачительно пахли. Я откусила побольше и сказала с набитым ртом:

– Вопрос в том, что нам надо сгонять во Владивосток к папе.

Руся – редкий увалень, обычно его приходится долго уговаривать, но не в этот раз:

– О, годная идея!

– Вот видишь, – повернулась я к Жанне, – Руся поддерживает!

Мой нарочито бодрый голос висел между нами незримым вопросительным знаком, пока она неторопливо жевала, искала в сумочке влажные салфетки, тщательно вытирала пальцы, укладывала в чехол бадминтонные ракетки…

– Ну? – не выдержала я. – Поехали?

– Куда?

– Во Владивосток!

– Полина, что у тебя по географии?

– При чём тут это?

– При том, что Владивосток очень далеко. Да, Руся?

– Так-то да, на машине долго добираться, – протянул он, – но можно самолётом.

Жанна вздохнула:

– На самолёт у нас нет денег.

– Да ну! – не поверила я.

Проблема денег всегда была для нас непроблемой. Не то чтобы мы шиковали, ели с золотых тарелок и жили в особняке с бассейном, нет. Самая обыкновенная семья, как все вокруг. Просто не считали, не выбирали в магазине колбасу подешевле и не ждали конца месяца, чтобы купить, к примеру, новые джинсы. Я вообще никогда не думала о деньгах. Если надо, можно взять у Жанны в кошельке. И обсуждать нечего.

Наверное, поэтому россказни о дорогих билетах на самолёт показались глупой отговоркой.

– Знаешь, – сказала я, – не смешно.

– Согласен, – только в голосе Русика, в отличие от моего, не было ни капли иронии. – Ладно, давайте забудем.

– Руся, ты чего?! Это же отмазка! Она просто не хочет! А там папа вообще-то! Значит, мотаться по всяким гребеням – можно, а к папе – далеко?! Что за фигня?!

И тут я осознала, что непостижимым образом оказалась на ногах, стою перед скамейкой и кричу как ненормальная. Вроде некоторых дурных тёток из поликлиниковой очереди. А Руся с Жанной сидят рядышком и смотрят одинаково – с недоумением и лёгким отвращением. Боже, как неудобно! Я ведь спокойный разумный человек, даже немного тормоз. Или это только казалось? Неужели меня накрыло из-за денег, как разбалованную меркантильную истеричку?

Так я думала, хватала ртом воздух и таращилась на них, а они окаменело таращились на меня. Вдруг Жанна легонько толкнула Русю локтем, хихикнула, и от этого его лицо вытянулось ещё сильнее. Она зажала губы ладонью, щёки пошли красными пятнами, на глазах выступили слёзы, а смешки всё равно прорывались сдавленным хрюканьем. Руся испуганно глянул на меня, такую же красную, но по другой причине, и снова повернулся к Жанне, которая уже приобрела малиновый оттенок. Залопотал что-то, но она снова его пихнула и выдавила через хихиканье:

– Ты только посмотри на Польку… у неё вид, будто осу проглотила… Орала, орала и поймала ртом… и мы такие же… Выпученные! – Жанна всхлипнула, и её прорвало. Хохот наверняка услышали во всех соседних районах. А Руся пришибленно заморгал и внезапно икнул.

– Ой, – сказал он.

– Ой! Ой! – застонала Жанна. А когда я нервно откашлялась, она повалилась на лавку и начала повизгивать. И до того заразительно, что Руся хихикнул раз, потом второй, а потом тоже закатился.

– Да ну вас, – обиделась я.

– Ты своё злобное лицо не видела! Чисто сатана! – задыхалась от смеха Жанна.

– Плюшевый демон! – поддакнул Руся и снова прыснул.

– Вызывайте экзорциста! – она никак не могла остановиться.

– Для Поли?

– Для меня! Я сейчас умру!

– И я!

Жанна с Русей вцепились друг в друг и захохотали с новой силой, им теперь хоть палец покажи, только сильнее разойдутся. На меня этот вирус безудержного веселья не перекинулся, но ярость отпустила, стало легко. Чуть смущённая улыбка сама наползла на физиономию, залила теплотой шею и грудь. Вот дурачьё, думала я, дурачьё моё любимое.

Дома я попыталась оправдаться, убедить Жанну, что дело не в деньгах, что сама не понимаю, с чего разозлилась. Только больше бормотала и сыпала междометьями. Русский язык велик и могуч, но его явно недостаточно, когда дело касается личных переживаний. Вроде бы чувствуешь вполне конкретные вещи, а в слова они не укладываются. Как объяснить? Вот внутри у тебя плещется бездонное море шириной от горизонта до горизонта, но если станешь его описывать, изо рта выскакивают только пластмассовые игрушечные кубики синего цвета. И мямлишь, мямлишь.

– Брось, Полин, всё нормально. Проехали.

Уф! Проехали, можно больше не тупить и закрыть тему. Но я не закрыла. Побродила с полчаса из угла в угол, зашла в Жаннину комнату и присела на край компьютерного стола.

– Мам?

– Что?

– Слушай… я опять насчёт денег. Мне всего хватает, ты не думай. Но хочу понимать, что происходит. У нас катастрофа?

Она допечатала предложение, кликнула «Сохранить» и подняла глаза:

– В смысле?

– Ты машину продаёшь, я видела наклейку.

– А, это. Надоело с ней возиться. Постоянно корми её, переобувай, таскай на диагностики всякие. Легче такси вызвать и не морочиться. Забудь. Всё под контролем, правда, – Жанна словно начитывала роль по бумажке.

– Точно? Ничего такого, что мне надо знать? – Я подхватила её интонацию, и теперь мы обе разыгрывали сценку на тему «Мелочи жизни».

– Точно. Только папе не говори. Он и так на нервах из-за филиала, не стоит лишний раз напрягать. Обещаешь?

– А если спросит?

– С какой стати?

Тут она права, наш предел – вопросы про школу.

Поэтому на следующий день, когда папа вымученно улыбался из монитора, я сидела с такой же кислятиной на лице и молчала.

Мы с папой во многом похожи: хмурим одинаковые широкие брови, рассеянно потираем крупные носы, подбородки у нас тяжёлые. Хотя я поизящнее, конечно. И борода у меня не растёт. А папа выглядывает из своей бородищи, как партизан из подлеска. «Совсем распустился, – думала я, – Жанна бы мигом его побрила. И футболка мятая, словно он в ней спал. И даже стена на заднем плане какая-то псориазная, обшелушенная. Чего он там сидит? Дома-то лучше».

– Как в школе? – спросил папа.

– Без происшествий.

– Хорошо.

– Ага.

Выдохнули. Главное сказано, можно сворачивать скайп.

– Пап, у меня уроков много на завтра, – как обычно завела я, а он кивнул и скользнул мимо виноватым взглядом. Да что ж такое?! Мы живые люди, а не истуканы деревянные! – Уроков много, но я почти всё сделала и никуда не спешу. А в школе у нас…

Вероятно, это называется вдохновением. Муза вранья сидела на моём плече, болтала кривыми волосатыми ногами и корчила зверские рожи. Я сочиняла экшн. По сюжету Римский (он, знаешь, вполне красавчик, но занудный до невозможности, что-то вроде самовлюблённой ходячей энциклопедии) и Лунга (потрясающая серость, человек без лица, как его собственные родители узнают?) типа в шутку отобрали у Ксю телефон (подружка моя из соседнего подъезда, смешная такая, ты ещё говорил, что у неё лисья мордашка), а я (пап, ну это слишком – лазить по чужим личным фотографиям и ржать, пришлось поставить их на место) подошла и сказала… сказала… (не важно, что конкретно я им сказала, это было грубовато и повторять не стоит), но парни телефон отдали и даже извинились (наверное, сработал эффект неожиданности, я ведь спокойная, а тут взяла и припечатала придурков). Короче, это было здорово. А вечером мы с мамой и Русей болтались в парке, там такая красота! До этого всю неделю заливали дожди, мы уже начали от сырости плесенью покрываться, честно. Прям грибами обрастать. Но второй день погода у нас сказочная, Уолт Дисней, а не погода!

– Да, дожди надоели, – подтвердил папа.

– Вот, значит, понимаешь, до чего здорово, когда солнышко. Просто праздник какой-то!

И я болтала как заведённая, пока не пришлось уступить место Жанне.

Они общались за закрытой дверью. Я слышала их приглушённые голоса через стенку, но разобрать не могла. После долгого монолога было странно молчать. Представилось, что голосовые связки раскалились докрасна, а теперь остывали. Пш-ш-ш. И в голове тоненько звенело. Надо включить музыку, заполнить чем-то внезапную пустоту. Я взяла телефон, но вместо плейлиста открыла поисковую строку и вбила «Владивосток». Сайты, фотки, в левом верхнем углу значок погоды. Та-а-ак.

Что он сказал? Надоели дожди? Только дождей во Владивостоке не было. Ни на этой неделе, ни на прошлой.

Наверное, папа хотел поддержать разговор, вот и поддакнул.

А может, нет его ни в каком Владивостоке.

Стоп, Полина, у тебя нездоровое воображение, прекрати. Это же папа!

«Следующая после примы», – говорят папы. «Втора», – отвечают дочки. Чёрные буковки заполняют клетки, шелестят настенные часы, остывает чай. И никакого вранья. Это же папы.