Текст книги "Государство, или Дневник проигравшего"

13

Взял тайм-аут. Время безделья обозначал спортивным термином по давней привычке. Хотя футбол или любой другой командный спорт не понимал. А потому и недолюбливал.

– Хотелось бы сказать, что дни шли за дня, но как отграничить один день от другого он не знал, – Павел ухмыльнулся размышлениям. Дни слились в одно общее время, и оно шло.

Как-то вспомнил о часах, что снял с мертвого приятеля. Заново выставил обе стрелки на XII часов дня, и, как и положено прокрутил заводную коронку энное количество раз. До щелчка.

– Теперь у меня свое, местное время, – приложил хронометр к уху. Тот ответил тиканьем. Определить день или ночь часы не помогут, но время в пути, время между завтраком, обедом и ужином, вполне.

Далеко от стоянки не отходил. Вволю спал. Питался по расписанию. При этом, конечно же, продукты приходилось экономить. Но безвкусная, несоленая каша с тушенкой и кусками рыбы в масле, Павел их чередовал, насыщали или давали ощущение сытости. Часы от одного приема пищи до другого переносил легко. На карту нанесено все. Вплоть до мельчайших деталей и теперь она занимает полстены вагона.

В ровном климате и при отсутствии влажности рисунок черного цвета прекрасно сохранялся и отчетливо виден в свете костра. Отведав липкой массы, Павел еще и еще раз вглядывался в изображение, ощупывал взглядом пустоты. Они окружали отмеченные места и уходили к краям импровизированной доски для рисования. Не раз спрашивал себя, а что если со временем линии и точки заполонят весь свободный участок и ему придется наносить, обнаруженные объекты дальше. На все стороны. Крышу вагона. Карта закольцуется. Получится глобус.

Истинные размеры пещеры еще неведомы и то, что в поисках неизвестно чего могут пройти месяцы, а то и годы пугало Павла. – Вот так? На подножном корму? Нет!

Но сытость скрадывала тревожные мысли. Неприятный момент вновь отодвигался. Прошло больше недели. Однажды утром Павел посмотрел на карту. От ее центра далеко в бок уходил только маршрут к пещере летучих мышей. Все остальные вылазки – либо внутри свалки, исследовал окрестности, либо между свалкой поездов и его электричкой. Вон там нашел воду.

На другой стороне кладбища, оно обозначено как пучок из множества полос – поезда перечеркивали друг друга, начинается пустошь. – Надо идти через весь полигон, – этого Павел еще не делал, и двигаться дальше. Залез на крышу. Поднялся на цыпочки. Увидел, как на сотни метров вперед тянутся металлические навалы, а за ними с правой стороны вверх уходил, едва различимый в полумраке хребет мусорной горы.

С обеих сторон мелькают окна, двери, колеса, трубы, вырванные двигатели, куски разнородного металла. По ним уже не определить, что это было раньше.

Споро миновал, ранее исследованный участок. Вступил на ту часть кладбища, где еще не ходил. Тут ход замедлил, но не сильно. Довольно опытный в преодолении искусственных барьеров ловкий, как обезьяна Павел перелазил, подлазил, петлял и обходил. При этом старался не терять невидимую нить пути. – По расчетам должен выйти к подножию хребта и там прочесать местность, – мельком накидал план. Вот и последняя нитка из металлических коробов. Старый локомотив с красными обтекаемыми вагонами и выпуклыми, размером с человеческую голову фарами. Венчал кабину огромный зеркальный прожектор. Прошел вдоль металлического брюха машины. Над головой нависли колеса.

Дотронулся до гигантских блинов. Крутануть с силой, как в озорном детстве колесо велосипеда. Но железо намертво застыло в вечности.

За тягачом пустота. Она простирается и заканчивается покатым боком хребта. Как ни старался он все же сбился с пути и вышел к его середине. – Подойти? Решил, что не стоит. Сразу по диагонали рванул к тому месту, где отрог заканчивается. Упирается в пол и скрывает огромную часть подземелья. – Что там за поворотом? – Павел задался вопросом, что не раз задавали герои приключенческих романов.

Бросок до основания рукава горы. – Полчаса, – Павел смотрит на циферблат. Немногим больше чем он ожидал. Колоссальность места поражает. Он находился здесь не первый день, но не привык к пустоте. Размышлял, – Такие расстояния. Здесь. Под землей? Даже если подземный каменный пузырь и имеет границы, тут можно с легкостью передвигаться на машине, а чтобы покрывать такие расстояния, передвигаться на приличной скорости.

Отрог мусорной горы обходил – медленно. Инстинктивно пригнулся. Поглядывал из подлобья. По левую руку вдаль уходил лес знакомых толстенных столбов. По правую руку гора. Сделал полукруг. Ожидания увидеть что-то путь и неожиданное, но обнадеживающее – не оправдались. Насыпь из всякой дряни очень сильно выдавалась из горы и, когда он ее обошел, оказался у края огромной впадиной. Как залив она вдавалась в отвесные скалы. Уходила в темноту. Там, где должно находиться дно впадины так сумеречно, что невозможно разглядеть, – Что там? Сколько не вглядывайся. На часах бегают тонкая и толстая стрелки. Тонкие. Они покрыты фосфором. Времени с запасом. Павел шагнул дальше. Вдоль границы. Там, где хлам соприкасается с полом и, можно идти по относительно ровной поверхности.

Не торопился. Шел, от скуки разглядывал хлам. Иногда что – то поднимал, но повертев пару секунд в руках, выбрасывал.

Мусор однороден, – отметил Павел. Это ставит в тупик. Практически весь упакован в одинаковые толстые пластиковые пакеты с пластмассовыми молниями. Вместимостью литров по десять.

Вскрыл пакет. Другой. Ногой разворошил содержимое. И там и там. Пустые упаковки от продуктов. Консервные банки, контейнеры, и даже тюбики с надписями «Суп», «Каша».

Где – то рядом харчуется большой отряд космонавтов? – Павел пинул банку. – В условиях приближенных к условиям пребывания на станции «Мир»? Где можно подойти к иллюминатору из кварцевого стекла толщиной в десять сантиметров, выдавить в рот густого борща и сделать снимки голубой планеты, – Павел думал и шел дальше.

Пища в емкостях была. Крышки жестяных банок разорваны специальным ножом. Но вся одноразовая посуда стерильна и суха. Ни капли, ни крошки. Никаких остатков.

Мусорные пакеты. Другой бытовой хлам. Вот черно-белые телевизоры «Березка». Ящики аккуратно поставлены в ряд. Старые холодильники. Осторожно открыл несколько дверей. Пусто. Удивился. Здесь. На помойке, вещи, что сменили, возможно, двух – трех хозяев выглядели добротно. По-новому. – Опять делать крюк, – мысленно возмутился. Холодильники стоят мертвыми правильными белыми рядами. По сотне штук, а может быть и больше. Стоят дверца к дверце. Просочиться между ними не возможно. Павел сильно углубился в «мусорный залив», а он все не заканчивался. Из груды торчит округлая палка. – Черенок? Хотел пройти мимо, но рука, потянулась к ней. Выдернул из завала.

Раздался громкий шорох. Испугался. Перешел с шага на бег. Пробежал метров тридцать. Остановился. Оглянулся. – Вот, что значит потерять опору. Заскользил пакет. За ним другой и еще что-то. От горы отделился огромный пласт и с шорохом съехал вниз. Край мусорной волны зацепил холодильники. Сметенные, они, рухнули на пол и со скрежетом, как белоснежная пена морской ударились о берег. В данном случае о бетонный пол. В ушах еще долго эхом гулял противный скрежет.

В стене мусора виднеется выемка. К его ногам подкатились пакеты. Они перекатывались, подпрыгивали и замерли. Уже через секунду вокруг вновь воцарилась тишина. Шум никого не привлек, не разбудил. Снова никакой, абсолютно никакой реакции не последовало.

С минуту постоял. Проанализировал и уже осторожно на некоем отдалении от границы. Там, где стена накатывается в основание, двинулся дальше. В планах немного. Обойти впадину по краю. Дойти до второго мыса, чьи очертания едва выделяются вдалеке. – И вернуться обратно, – подытожил Павел.

Стена не кончается. Интерес к ней утрачен. Шаги становятся все меньше. Павел мелко семенил, как снова крепко задумался. Утратил контроль над тем, что происходит вокруг. – Да и что там может произойти? Последние дни, недели, а может уже, и месяцы показали, – Ничего сверхъестественного ожидать тут не стоит, – грусть охватила Павла. Найти мертвеца дело привычное.

Крошечная на фоне горного массива фигура передвигается у ее подножия. Резкая боль пронзила левую ступню. Задумчивость обернулась сильным ударом ноги о деревянный настил. Тот взялся неизвестно откуда. Пересекал наискосок маршрут Павла, уходил в сторону и исчезал. Удар так силен, что пару минут он прыгал стоя на одной ноге. Присел на край помоста. Дождался, пока боль уснет окончательно.

Деревянный тротуар уходит к свалке. – Это с одной стороны, а с другой в неизвестность. Туда, где ничего нет.

– Куда следовать дальше? Очевидно куда, – подумал Павел. И двинулся прочь от ранее выбранного пути. Иногда настил изгибается, но основная часть полотна проложена по идеальной прямой. Так идти намного легче. Приноровился. Через какое-то время настил стал издавать ритмичную дробь. Временами Павел оглядывался. Гора уменьшается в размерах. Тропинка не заканчивается. Это пугает. Рождает сомнения. Павел преодолевает страх. Понимает, что зашел слишком далеко и, тем не менее, упорно продолжает двигаться вперед. – В конце – концов, должен же быть у этой дороги конец, – харкнул в сторону и ускорился.

В стороне на фоне ровного полигона зачернело пятно. Сошел с тропы. Пошел прямо на него. Зрение не обмануло. Чем ближе подходил к нему, тем четче вырисовывалась скала не правильной формы. Еще чуть-чуть. Считанные шаги. Павел подошел к огромному трактору с широченными, больше метра гусеницами. Такие машины ездят по топкой, болотистой местности. Подминают ковшом молодые побеги ивняка, камыш. Или вот здесь.

Исполин стоит, немного накренившись вперед, в сторону большого, тяжелого, изогнутого к верху ковша. Скребок под тяжестью собственного веса вдавился в мусор. Обошел трактор и по тракам, как по ступенькам забрался на гусеницы шириной с тротуар. Капот приоткрыт. Сунулся – пусто.

Кто – то заботливо и аккуратно извлек двигатель и забрал с собой. Невольно постучал по корпусу. Тот зазвучал, как пустое, новое, блестящее корыто из нержавейки. Нажал на ручку двери. Запор легко поддался. В кабине рычаги с черными набалдашниками и выбитыми на них белыми угловатыми рисунками-схемами. Потертое сидение и панель с круглыми примитивными грубыми датчиками. Больше ничего.

Ступил на что – то мягкое. – Промасленное тряпье! Сел на кресло. – Мягкое. Положил руки на рычаги и дернул на себя. С металлическим щелчком одна рукоять поддалась и если бы трактор не изувечили, что – нибудь бы, да зарокотало.

Зачем здесь трактор понятно. – А вот где двигатель? Нет, – Павел сидел в задумчивости. Еще одна загадка непонятного места. Обдумал. Но версий так и не возникло. Оглянулся. За спиной, через стекло бак для топлива. Прикреплен за кабиной. Открытие подогрело интерес. Выбрался наружу и уже через секунду открутил металлическую крышку двухсотлитровой канистры. – Увесистая! Из под нее вырвался и сладко ударил в нос запах машинного масла. Тут тоже чувствовалась заботливая рука неизвестного. Вся солярка или выработана либо сцежена. – До последней вязкой капли, – насыщенный аромат нефтехимии одурманил мозг.

Кто – то аккуратно, поэтапно выполнил задание. Сделал так, что мощная темно-зеленого цвета машина больше никогда не смогла передвигаться. В тоже время технику всегда, если будет необходимость можно вернуть к жизни. Находка породила еще больше вопросов.

– Кому? Зачем все это надо? – спросил Павел у пустоты.

Соскочил с гусениц и вернулся к помосту. Решил во, чтобы то ни стало докопаться до истины. – Просто нужно дойти до конца, на этой мысли полегчало. Именно этот момент. Этот трактор, как он вспоминал потом, принес твердое понимание, – Живых людей он здесь не встретит. Никогда!

Павел ничего уже ничего не опасался. Взлетел на тротуар и бегом, набирая скорость, побежал туда, где он начинался или оканчивался. Словно освободился от вериг, что сковывали раньше. Теперь он уверенно и жестко впечатывал ноги в помост. Звук бега, громкое, смелое дыхание свободно разнеслись вокруг.

– Ну и пусть! Все равно никто. Ничего. Не услышит, – Павел бежал. Думал обрывками фраз.

Склонил голову. Так виднее дорога. И побежал так быстро, что почувствовал сопротивление воздуха. На него можно лечь грудью. Вскинул голову и резко затормозил. Впереди появилось пятно. Намного больше первого.

Пятно изредка, хаотично поблескивало. При тщательном рассмотрении оказалось зданием. Бегун замедлился. Замер у деревянного, в три ступеньки крыльца. Тут беговая дорожка закончилась.

– Финиш! – выдохнул Павел.

14

За треугольным козырьком крыльца и по обе стороны от него виднеется полностью деревянное, собранное из щитов двухэтажное здание. Десять – двенадцать темных окон. Здание покрыто белой известью.

Краска от времени облупилась, растрескалась, задралась краями вверх, и теперь постройка больше темно-серая, чем белая. Вокруг дома белыми хлопьями, как снег лежат опавшие пласты побелки.

Фундамента у дома нет. Постройка стоит неизвестно на чем, возвышаясь над мусором. К углу приколочен уличный указатель – «Ул. Социалистическая д. 2», – прочитал Павел.

– Ого! Так это начало целой улицы. Вот только домов поблизости что – то не видно, – Павел оглянулся. Внутрь ведет грубая дверь, собранная из необструганных, шершавых досок. Сверху и снизу и по диагонали их скрепляют плашки. Досточки смыкаются. Образуют английскую букву «Z». Дверь закрыта. Плотно.

Во всех окнах, они целы до единого, покой. Той пугливости, что за тобой кто-то наблюдает. Ее нет. Уверенность в том, что здесь никого нет незыблемо. Она успокаивает.

Забытое богом и оставленное людьми место. – Вот, где он находится! Присел на простенькую узкую скамейку, какие плотники мастерят в два счета из больше ни на что негодного сучковатого березового горбыля и двух кряжистых пней. Их невозможно расколоть на дрова. Их не надо вкапывать в землю. Отдышался, глядя под ноги. Встал. Крупными шагами подошел к крыльцу. Одним прыжком перемахнул все ступеньки. Растопырил пальцы. Плавно приложил ладонь к двери, и с силой толкнул от себя. Рука провалилась в пустоту. Сунулся вперед. Едва устоял на ногах. Дверь легко, бесшумно распахнулась.

Большая бытовка. Комнаты, несколько коридоров и лестница. Ведет на второй этаж. Запнулся. Переступил через широкий, с заметной впадиной, что протерли суровой обувью – деревянный порог.

Интуитивно провел рукой за дверью. Наткнулся на провод-косичку из двух жил. Такие обычно тянутся между фарфоровых вставок в деревенских, бревенчатых избах. Провисают вдоль пакли, что плотно загнана промеж стволов деревьев. Провод привел к круглому выключателю с острой кнопкой. Щелкнул раз, второй и медленно пошел дальше. На полу лежит толстый слой пыли. Ноги ступают мягко и тихо. Здесь еще темнее, а когда попадается окно, оно выделяется серым квадратом. Кажется, что за стеклом можно что – то разобрать. Помещения. Почти все без дверей. В комнатах столы, стулья, старые огромные громоздкие сейфы с ключами в замках. Все ящики, что попадаются в комнатах, пусты. Покидали здание не в спешке, а основательно. По плану. Ни листочка. Ни бумажки. Чистые незамысловатые урны для мусора. Стулья аккуратно задвинуты под столы.

Порой скрипнет половица. Заставит замереть на секунду и идти вперед. Первый этаж походил на что – то среднее между канцелярией «Рогов и копыт» Ильфа и Петрова и жилого блока. В трех или четырех комнатах стоят железные кровати, с тяжелыми от сырости и пыли полосатыми матрасами. Поверх лежат свалявшиеся плоские подушки. У каждой кровати притулилась тумбочка, с отломанной ручкой.

– Прямо как в лагере. В пионерском, – сравнил Павел.

В одной нашел зубную пасту в тубе из толстого листа алюминия. Комнат много, и чем дальше он продвигается, тем меньше времени уходит на знакомство с будущим жилищем. – Если и оставаться в этом месте, то жить здесь. Вопрос решился сразу и сам собой.

Второй этаж дома рассчитан на привилегированных жильцов. Большой кожаный диван с откидывающимися валиками по бокам. Это делает его похожим на площадь. Мягкие, обитые цветастым тряпьем стулья. – Дверь?

Пока осматривал комнаты, забыл о том, что они есть, а тут вернулся в реальность. Дверь закрыта. Толкнул рукой, плечом. Дверь не поддалась. Всадил со всей силы ногой в то место, где находится замок. Сильный удар вывернул механизм из коробки, обитой тонкой фанерой.

Замок. Закрыт всего на один оборот. Потому так легко выскользнул из паза. Это самое большое помещение в доме. Командный центр или пульт управления. В центре комнаты стоит железный стол, скупо усеянный кнопками, датчиками и рычагами. Под руку попалось переговорное устройство. По диагонали расположено несколько крошечных экранов. Рядом обычный офисный стол с раритетной печатной машинкой. Цвет черный.

Щелкнул по клавише. Тонкая металлическая тараканья лапка с буквой на конце ударила в пустоту и с цоканьем отскочила назад. Вдоль стен, не прерываясь, вплотную друг к другу, одной цепью стоят железные шкафы.

За пультом большое, в полстены окно. Изредка стекло прерывается тонкими рамками. Окно наклоняется вперед так, что можно увидеть, происходящее у внешних стен.

Подошел к окну. Заглянул в темноту. Еще раз обежал взглядом стену из ящиков и в углу, там, где почти ничего не заметно, разглядел электрощит. – Если следовать логике, и исходя из того, что было найдено раньше, соваться туда, бессмысленно. Тот, кто уходил отсюда, свел к минимуму все шансы выжить здесь, – Павел подошел к щиту.

А может за тем, кто уходил, поработала профессиональная группа зачистки: слили, перекрыли, придвинули, отключили и так обездвижили все, что может привести к непредсказуемым последствиям. Открыл створки щитка. Взору предстали три десятка самых разных кнопок, клавиш и рубильников.

– Одна за другой, – Павел щелкнул тумблером. – Слева, направо, – раздался второй щелчок.

Кнопок становится все меньше. А он боится, что через секунду его рука уткнется в пустоту. Но ряд кончается. Начинается следующий. Очередной щелчок. Здание вздрогнуло. В дальних комнатах раздались хлопки, а за спиной разрезал темноту и вспыхнул яркий, как тысяча солнц – свет. Обострился слух. В тишине слышно, как по проводам, с ровным гудением течет электроэнергия. – Электрик! Ах ты, раззява, – по-доброму подумал Павел. Ноги подкосились. Присел. Глаза зажмурены, но свет рвется сквозь веки. Встал. Еще раз посмотрел в окно. Площадь перед бытовкой освещена. Частично.

А дальние лампы только загораются. Медленно. Как свечи. Покачиваются светлячками. Хлопок. Павел пригнулся. – Лопнула! Из тьмы вырастают новые сектора подземелья. Еще секунда. – И все!

От конторы уходит освещенная полоса в километр. – Хотя нет. Больше!

Крупные лампы, под железными колпаками аккуратно, как гроздья нависают над железной дорогой. Она не одна. На соседних путях, на платформах стоят краны. Один с магнитом. Коробка-кабина пуста. – Предназначены для разгрузки. Павел обомлел. В крайнем левом ряду блестит броней стрелковых башень бронепоезд. Старый. Одет в панцирь. Стоит основательно, и колес под ним не видно. Зато отчетливо видны, даже отсюда ровные ряды заклепок, что пригвоздили броню к вагонам и по периметру пересекают каждый. Окольцовывают пулеметные башни. Паровой котел. Заклепки крупные, новые. Сверкают железными шляпками в свете десятков желтых ламп. Как прообразы монет только что выпрыгнувших из челюстей пантографа. Под окном. У самой стены стоит дрезина.

Вздрогнул. Участилось сердцебиение. – Звук. Незнакомый. Прислушался. Перебрал в памяти знакомые звуки. Подобрал похожий. Успокоился. Где – то рядом, через стену или две затарахтел холодильник.

Старый, добрый «ЗИЛ». Громадина первого поколения. Похож на обмылок белого мыла. Пузатая дверь, шершавая светлая ручкой с большой красной кнопкой. Вдавил ее и ощутил чувство умиротворения. То самое, что испытывал, по выходным. Дома. Время замирало, куда-то торопиться не следовало, и можно было вдоволь поизучать холодильник и даже поразмышлять. И не бояться его разморозить. В холодильнике горел свет, но он, как и все, что нашел до этого – пуст. Безнадежно.

Потрепанный кожаный диван, после долгого спанья, там, где придется и на чем придется, мягче перины из лебяжьего пуха или другой искусственной альтернативы.

Дни снова потекли единой рекой и слились в одно общее, не размеченное календарем время. Опять приходится много двигаться. Новые сутки. Новый опыт. Незначительная мелочь становится целым открытием. Обустроился на втором этаже. В комнате, где стоит диван. Притащил недостающие предметы мебели. В поисках стульев покрепче и маленького столика обшарил каждый метр площади.

На первом этаже. Там, где заканчивается коридор – его исследование он отложил на потом, и до сих пор не дошел до конца, вниз уходит железная лестница. – Минус первый этаж, – обозначил Павел.

Исправно, как и везде загорелся свет. Осветил железную, крупно рифленую, зубчатую стену грязно-красного цвета. Такая краска в ходу портах. Красят контейнеры для перевозки грузов по морю. Как спустился, так и уперся в нее. Крошечное пространство два на три. Стена и дверь. Замка нет. Дверь удерживает некое подобие рычага. Запор плотно вдавливает дверное полотно в стену. На свету поблескивает медный проводок. На конце покачивается пломба.

Печать безжалостно сорвана и послана в угол. Основательно сжал ручку и тут же одернул пятерню. Внизу прохладно. Это почувствовал сразу, но списал на привычку жить в тепле. В подвале прохлада вполне объяснима. – От чего же ручка ледяная? – Павел сжал зубы. Основательно взялся за рукоять и со скрежетом вывернул рычаг вверх. Оцарапал полукруг, что шел по линии движения ручки. Ухватился двумя руками. Дернул дверь на себя. Его окатила волна арктического холода. Голову осыпали колючие кристаллы искусственного снега.

Запахло лежалым сырым мясом. Освещение в помещении – это огромный контейнер, загорелось само. – По площади холодильник равен периметру дома. Служит основанием вместо фундамента, – Павел наскоро сделал выводы. Холод быстро проник под одежду и вскоре заставил застучать зубы, задрожать губы. Спрятал ладони под мышки. Зубы громко клацали, а он передвигался от коробок с тушенкой, к свиным и говяжьим тушам.

От мяса к банкам с овощами и затвердевшим мешкам с мукой, макаронами. К ящикам с густым, как холодец подсолнечным маслом. На холщевых боках мешков под инеем стоят толстые сургучовые печати. Клейма кооперативов, артелей, заводов и даже купцов. Едва шевеля затвердевшими от мороза губами, читал – 1883 – ий, 37 – ой год, 1943 – ий.

– Музей истории продуктов! – холод прогоняет Павла, – Запас на случай атомной войны. С таким резервом здесь можно оставаться навсегда. Захватил две банки тушенки. И бегом наверх. Отогреваться. В нагромождении ящиков заигрывающе, мелькнули блестящие бока бутылок с крепким алкоголем.

На старой сковородке, чье днище покрыто черной коркой шипит и плавится вперемешку с картофельным пюре неизвестное кулинарам, но довольно приятное на вкус блюдо. Съедобное. Его Павел готовит уже, который день кряду и оно не надоедает. Раз в день он ныряет в подвал и всегда возвращается с банками, пакетом или добротным куском мяса.

Говядина или свинина умерщвлена в середине века, – рассуждает Павел, – а может и раньше, но вкусовых свойств мясо не потеряло. Проведя положенное время на электроплите, оно становилось отличным жареным, часто подгоревшим куском стейка. С водой хуже, чем со светом. Она есть, но течет вялой тонкой струйкой.

Приходится ставить под кран посуду и оставлять его открытым на ночь в маленькой кухоньке, что открыл в закоулках нового жилища.

Первое время, боялся, что свет исчезнет. Не отключал его или выключал только в комнатах. Как – то собрался духом дернул за рычаг и погасил все вокруг. И тут же осветил. Музейное оборудование работает надежно. Теперь Павел каждое утро освещал округу, а вечером погружал ее во тьму, и каждый раз кидал вопросительный взгляд за окно на железную дорогу, что уходила вдаль и исчезала.

Позавтракав или пообедав, обычно выходил на улицу и изучал территорию Дирекции мусорного полигона. Так окрестил местечко. Первым делом исследовал бронепоезд. На боку слова из крупных букв – «Святой Георгий Победоносец». Внизу шрифтом поменьше – «Русская императорская армия». Бронепоезд беззубый. Только остов. Грозные башни, где должны находиться зенитные орудия – пустуют. Торчат только крепления для пушек и пулеметов. В отсеке для угля ни крупицы топлива.

Вместо угля отсек доверху забит слитками желтого металла. Отлитые в грязных формах бруски шершавы на ощупь и испещрены мелкими ямками, подобно тем, что оставляет оспа на лице переболевшего человека. Обезображивает его. За годы бесцельного лежания кирпичи покрылись пылью и грязью, но Павел легонько провел по краю рукавом куртки, как массивный слиток ожил и заиграл на свету. – Золото! Много килограммов, сотен килограммов и тонн золота. Бронепоезд под завязку забит драгоценным, в спешке переплавленным и клейменым металлом. Под пальцами в куске золота порой угадываются до конца не расплавившиеся толстые золотые цепи. Их бросали охапками в золотое варево. Торопились.

На брусках, где попало, выбит аккуратный двуглавый орел. Рядом фамилия сталевара. Под руку попался хороший, килограмма в полтора – два кусок золота с гравировкой «Фаберже». Золотой запас копился по крупицам столетиями. – Поэтому не универсален по размерам, – Павел с лязгом положил слиток. Рядом лежат кирпичи самого разного веса и размера. Но все подогнаны, уложены в штабеля. Горы золота упираются в потолок. Между ними из вагона в вагон ведет проход на одного человека. – Тут не разминуться, – Павел протиснулся дальше. На бронепоезде хотели увезти все золото царской России. Начинили золотом. Использовали каждый свободный сантиметр.

Передвигаться приходится боком. Одним плечом вперед. Иногда Павел задевает тонкие плашки. Они обрешечивают золото в ящики. По свободным углам, тут и там. Везде. Лежат мешки из плотной, как брезент ткани, набитые новыми золотыми монетами. Запустил пятерню в мешок, затем позвенел в следующем. Проверил еще несколько. Два вида монет. Царские «николаевские» с изображением на аверсе профиля самодержца золотые червонцы и первый советский червонец. Тоже золотой.

Он должен был поддержать финансовую систему молодого советского государства. После победы революции она дышала на ладан. Золото котировалось за рубежом и, не смотря на то, что великую октябрьскую там не приняли, империалисты охотно торговали с новой властью. Ведь та рассчитывалась желтым металлом.

На лицевой стороне монеты могучий крестьянин в лаптях и с котомкой, она висит на шее, идет по вспаханному полю и разбрасывает зерно. У ног его стоит плуг. Действо происходит на фоне дымящих труб заводов. Золотой союз рабочих и крестьян. Монеты посыпались обратно в мешки. Павел прошел бронепоезд до конца и вернулся обратно. Слитки и мешки.

Картина одинаковая. Повсюду. Только в одном месте, где размещалось командование, нашлось свободное место. Немного. Маленький столик с лампой. Огарок в золотом канделябре на три свечи. И стул. Присел.

Сверху из-за груды металла выглянули узкие продолговато-вытянутые глаза. Над ними узкий лоб и длинные, волнистые волосы с пробором. Дотянулся. Выдернул икону. Старая и облупленная. Понять, что за святой изображен на доске не возможно. Лик прихватил с собой.

Сокровищница на колесах застряла тут на веки вечные. В двигателе бронепоезда не хватает куска, аккуратно вырезанного автогеном из самой сердцевины механизма. Во всем остальном отличная сохранность. – После двух-трех дней ремонта можно снова в бой, – Павел прижал икону локтем, спрыгнул с подножки. Бронепоезд, дрезина и краны единственная техника, что стояла здесь, так как надо – на колесах. Он еще и еще раз поглядывал рельсы. По ним ее сюда и пригнали. – Завтра надо выдвигаться, – Павел выдвинул челюсть вперед.

Дрезина, видимо, не представляла стратегического интереса. Площадка на колесах на ходу. Дорога, где она курсировала маяком, одна. – Итак, решено!