Текст книги "Государство, или Дневник проигравшего"

17

Павел лежит. Шевелит губами, – День-ночь. Сутки прочь! День-ночь. Сутки прочь!

Болезнь не думает отступать и, дав немного передохнуть, навалилась с новой силой и с еще большим остервенением терзает, измученное тело. Доламывая его. И доводит чувство усталости до безграничного размера.

Посмотрел на подоконник. Подумал, – На нем не хватает горшков с цветами, на которые он обычно никогда не обращал внимания. До тех пор пока они не желтели и не начинали вываливаться из земли от легкого прикосновения. Тогда он досыта поил растение. Не рассчитав дозу, делал это обильно, часто. Так что потом цветы тяжелели от воды, начинали гнить и обламывались под собственной тяжестью. Цветы. Хоть что – то живое. Впервые за долгое время он испытал тоску по живому. Разговоры по телефону, а он поднимал трубку все реже потому, что не было сил и, понимая бесцельность бесед, в расчет не брал.

Сейчас одиночество вполне бы скрасил глиняный горшок с завитками росписи. В нем бы рос кустик жесткой непривлекательной герани с бледно-красными лепестками маленьких цветов. Хоть что-то живое. – Огонь, – явилась мысль.

Закрыл глаза. Представил, как языки пламени скачут ввысь ночного неба на десятки метров. Огромный костер из трех, четырех метровых бревен, они поставлены конусом, словно вигвам, ощетинился ежиком перекрестившихся стволов.

Он только разгорелся и сразу разогнал темноту ночного леса. Тьма спряталась за стволы и огромные листья старых жилистых зелено-синих лопухов, и мать и – мачехи.

Пламя постепенно охватывает плотно поставленные бревна и в щелях между ними замелькали огненные полоски. Потрескивает черно-белая березовая кора. Она сильно чадит и исчезает.

Температура вокруг костра становится невыносимой и люди в легкой летней одежде отпрянули назад. К скамейкам. Оттуда донеслась музыка, легкий смех, переходящий в дружный гогот. Тоже отошел. Сел на краешек пустой скамейки. На другой опустилась уже округлившаяся от лет девушка. Она намного старше. Посмотрела в его сторону. Павел открыл глаза. – Кажется, уснул.

Прошептал, – Да. Огонь. Живой огонь.

Первой в жертву принес скамейку, что стояла у входа и два кряжистых чурбана. Обмякшим, как мешок с мукой телом несколько раз подпрыгнул на лавочке. Переломил доску-сиденье. Распахнулось окно и оттуда подталкиваемая слабыми руками вывались тумбочка. Ухнула вниз. Приземлилась на угол и сложилась в ромб. Осталось только наступить. Наступил. Окончательно выдрал пластмассовые вставки-крепления из спрессованного дерева.

Огонь разжег на месте скамейки. Здесь относительно чисто и виднеется каменное основание подземелья. Дров достаточно. Павел с вызовом посмотрел на деревянный помост, но понял, что сил выдрать любую из этих намертво пригвожденных досок – нет.

Добротная скамейка, тумба. Имея их под рукой огонь можно поддерживать довольно долго. Поднес к расщепленному месту, туда, где надломилась доска зажигалку. Огонь съел тонкие лучины. Заалел яркими глазками у их оснований, подымил и жадно стал поедать сухую древесину. Павел сел на тротуар, по-турецки скрестив ноги под собой. Наклонился вперед, глядя на острые, прозрачные языки живого пламени, прищурился. На лице изредка играли тени. На нос и щека и на грудь накатилась волна тепла. Прошла сквозь тело, нагрела и увлажнила спину. Дремота в паре с усталостью сомкнули веки.

Огонь продолжает пылать все ярче и ярче. Сзади, прямо за спиной, на выгнувшихся по краям досках, из них слеплена хибара показалась тень. Похожа на острый клюв хищной птицы. Клюв подрагивает и качается вперед и назад, как маятник напольных, размером со шкаф старинных часов. Когда огонь разгорался сильнее, клюв отскакивает назад в темноту и снова опасливо появляется, как только огонь стихает.

Так продолжалось довольно долго. Фигура у костра с поднятым вверх воротом, от этого она кажется безголовой остается неподвижной.

Тень осмелела и на серой стене, вслед за клювом отразился шар вытянутой головы опущенной очень низко к земле. Показался горб спины, лапа, вторая, третья. Нечто членистоногое замерло. Стоит. Размеренно качается на худых конечностях и смотрит прямо в затылок. Сквозь отверстие гнойной фистулы на шее гостя раздается легкое бульканье. Очень тихо, не спуская глаз с человека, существо, пятясь боком начало обходить его слева. Шея неизвестного неестественно вытягивается. Глаза вылезли из глубоких впадин. Они выворачиваются всеми силами стараясь заглянуть за ворот куртки. В лицо сидящему.

Интерес, беспокойство, вражда? Бесконечно пустой взгляд ничего не выражает.

Вторжение осталось не замеченным. Человек не пошевелил и пальцем. Жаркий огонь медленно убаюкал Павла. На миг показалось, что болезнь отступила. Ушла боль в коленях и ломота во всем теле. Вместо этого оно налилось дикой усталостью. До состояния оцепенения. Дыхание замедлилось и стало не заметным. Сидеть вот так и изредка приоткрывая осоловевшие глаза, посмотреть в одну точку можно вечно. Состояние оцепенения граничит с глубоким сном, но даже смертельно больной он находит силы и наперекор всему со свойственным ему упрямством не поддается желанию уснуть. Желая удостовериться, что владеет телом и воля преобладает над физическими потребностями.

Из восьмидесятишести миллиардов клеток головного мозга человека, а в среднем он состоит именно из такого числа ядер, окруженных кожей мембран, бодрствуют всего пару миллионов. Именно они сообщили коже, что он не один.

Павел заметил движение. Полусонный мозг принял шевеление за игру теней. Но тень не уходит, а продолжает стоять на тротуаре, слегка присыпанном мусором, словно на него накатил прибой. Но вместо пены мелкий хлам. Ударился о помост и забыл откатиться назад.

Кожа на руках покрылась острыми, точно так, как кожа охлажденных куриц на крыльях пупырышками, а волосяной покров встал дыбом и словно по команде развернулся в одну сторону. На большее сил нет. – Будь что будет, – закрыл глаза. Тень забрала еще левее, освоилась и ступила в светлый круг. Крепко сжал челюсти и заиграл мускулами желваков. Единственный протест, на какой хватает сил. Павел увидел, как из темноты к костру на четвереньках выполз лысый сморщенный уродец. Одной руки у незнакомца нет.

Она заканчивается острой культей. Обрубок гноится. Второй он опирается о землю. В ладони зажаты несколько гранитных камешков. Один из них постоянно выскальзывает, когда существо двигается. Тогда оно останавливается. Впихивает камень обратно и, опираясь на костяшки пальцев, двигается вперед.

Обернутый в лохмотья старик потерял человеческий облик. Сквозь пламя, костер разделял их, он смотрит на Павла, а Павел на него. Чувство опасности спало.

Жалкий, с ничего не понимающим взглядом, обтянутый коричневой от пигментных пятен кожей, человек похоже умирает. Молчание тянется. Ни один из них не проронил ни слова. Незнакомец истощен еще больше чем Павел. Кажется, что на нем лопнула кожа, и сквозь кратеры расползшегося эпителия виднеется темный бордово-красный цвет.

Если бы Павел знал, то он бы определил, что такие раны бывают от ожогов. Но нет. Несколько раз убогий инвалид махал культей куда-то назад, как будто бы указывал на что-то. Шамкал беззубым ртом с черными деснами, нечто похожее на, – Там. Первую букву не выговаривал. Поэтому получалось, – Ам. Ам. Губ у незнакомца нет или они ввалились так глубоко, что их не видно. Узкое вытянутое лицо избороздили морщины-рытвины. Отупевший взгляд нечего не выражает. Гость дополз до определенного места и больше не сдвинулся с места так, как будто перед ним встала невидимая стена. Так они и сидели. Один по турецки, а другой на четвереньках. Костер догорает. Сил подкинуть дров, нет. Павел не удивился, когда незнакомец хрипнул, сильно двинул кадыком и завалился вперед, ударившись лицом о землю. Больше он не пошевельнулся. Правая рука вытянулась. Разомкнулась и рассыпала горсть камней. Скрюченные пальцы выпрямились. На тыльной стороне руки под солнцем с лучами, оно вставало над морем, Павел прочитал имя гостя. Мертвеца звали Толей.

– Ну и дырища! Жуткое место, – в последние дни в голове стало светлее. Мозг перестал колотиться о внутреннюю, колкую полость черепа.

Когда это происходило, казалось, что извилистый высох, стал меньше в несколько раз и пустотелым комом перекатывался в полости при ходьбе. Больно царапался об острые выступы костей. Павел стал отличать реальность и нездоровый сон. Проснулся аппетит. Как – то он даже похлебал горячий бульон из волокнистой тушенки.

Первые признаки выздоровления легковесные. Настолько, что любой сквозняк может снова уложить на продавленный диван. Заболеть снова Павел боится. Старается об этом даже не думать. Сил по-прежнему мало. Болезнь часто будит по ночам. Несмотря на это, как только уловил первые обнадеживающие изменения, установил режим подъема. Отмерил время отхода ко сну. Неважно, как прошла ночь. Мучила болезнь, а когда она утихала на смену приходила бессонница. Но он с озлоблением вставал в один и тот же час. Вспомнил, как бодро и даже ретиво делал это, как только устроился на работу. Тогда он на нее бежал. Все было интересно. Новый день недели приносил новый опыт.

Проснувшись, долго ходил по коридору. Медленно, с трудом спустился и поднялся по лестнице. Снова упал на диван, чтобы часами лежать и смотреть на безжизненный потолок. По нему даже муха не проползет. Стена напротив дивана испещрена вертикальными царапинами. Так отмечал дни, что провел здесь. Сюда не вошли те, дни, что он пробыл на свалке металлолома. Обосновавшись в конторе, Павел начал все заново.

– То было до нашей эры, а это наша эра, – царапнул дерево. Ежедневные отметки прервались, когда заболел. В те несколько дней, когда его подкосило, но он еще бодрился и вел себя как здоровый, процарапал последние черточки.

Первая ночь, когда у него ничего не болит, не ноет и свободно дышится. Высоко закинув голову, Павел провалился в глубокий сон, потеряв всякую связь с внешним миром. Пришел тот сон, что бывает после адской усталости. Тогда люди засыпают, едва закрыв веки. Потекли часы тишины и умиротворения.

Павел не проснулся и не вздрогнул, когда высоко под потолком темень рассек резкий луч света. Луч прорезал пещеру, уперся белым пятном в стену и немного подрагивал. Но при этом сохранял неподвижность. Где – то в вышине раздался звук железа и сцепок вагонов, бьющихся друг о друга. Луч задергался. Зашарил по стене и ухнул вниз. В ту сторону, где находились мертвые ворота.

Из другого тоннеля, расположенного под потолком, разглядеть его не возможно, на огромной скорости вылетел поезд. Пересек пещеру, впечатался в стену, там, где она смыкается с полом. Вздрогнул в воздухе хвостом и обвалился, подняв клубы густой пыли вперемешку с мусором.

Осыпались разбитые стекла. Волна от удара разбежалась во все стороны и спустя какое-то время достигла долины, где стоит здание.

Не сильно ударила в окна. Обтекла контору и исчезла в стене мусорной горы. Павел улыбнулся во сне, но продолжал крепко спать. Вокруг, как и прежде царит безмятежность и спокойствие. Оттуда, куда рухнул поезд, не донеслось ни звука. Машина встала на вечный прикол. Навсегда замерла в ожидании. До тех времен, когда микроорганизмы за сотни лет сточат ее в пыльный порошок. Наручные часы отщелкивают час за часом. Лицо Павла сохраняет спокойное выражение. Оно порозовело. Кровь прилила к щекам. Долгий сон насыщает тело силой и энергией. Восстанавливает. Состояние Павла так плачевно, что организм все не решается пробудить хозяина.

– Сутки, без малого, – отметил Павел, когда широко открыл глаза и глянул на часы. На циферблате, в окошке для даты виднеется 5 мая. – Ну, пятое так пятое. На самом деле часам он не доверял. Но при этом исправно заводил через определенный промежуток времени. С рабочим хронометром можно хотя бы засечь время и не потеряться в нем окончательно. – Движение жизнь, – Павел поторопился во двор. Мертвец лежит в той же позе рядом с кучей золы. Взял за ногу. Оттащил труп незнакомца подальше от хибары.

Присыпал хламом.

Вернулся в контору.

Перекусил.

Подошел к окну. Посмотрел вниз. Освещаемая мощными фонарями площадка изменилась. Обычно чистая теперь она усыпана легким мусором. Неизвестная сила принесла и разбросала бумагу, пакеты и другую мелочь. Ощущение как будто какой-то беспечный сосед с верхнего этажа, будучи подшофе, шел зигзагами, нес переполненное ведро с утрамбованным мусором к контейнеру, но ветер сорвал мусорную шапку из бумаги и полиэтилена. Бросил о землю и разнес по всем уголкам двора. Веселый сосед не обратил на это никакого внимания и степенно следовал к темно-коричневым с маслянистыми подтеками железным ящикам.

Здесь соседями Павел не обзавелся. У стен конторы образовался узенький поясок из отходов. Чуть дальше плотность мусора редела. Потом он стал кучнее. Скрыл рельсы и шпалы. Накрыл вагоны бронепоезда и других машин. Даже на одном из фонарей, Павел готов был поклясться, что этого не было, а сейчас он четко видел, как на светильнике безжизненно висит сдувшийся пакет.

Присмотрелся. На железных тросах и проводах, соединявших и удерживающих сеть ламп, болтаются куски бумаги и еще невесть чего. Вплоть до деревянной рейки. Ее он туда точно не кидал.

– Над конторой прошла мусорная туча. Ага! А это осадки, – на сегодня глупейшая из мыслей. – А причину надо поискать. Через пару-тройку дней, когда окрепнут ноги. Поискать в той стороне, – Павел глянул на слой хлама, что уплотнялся вдалеке. – В той стороне, где ворота или рядом с ними, – отвернулся. На этом этот день можно считать оконченным. Еще несколько однообразных суток. Примечательных только тем, что с каждым днем Павел становился бодрее, высыпался, а по утрам что-то напевал под нос. Как чудо воспринял возможность резво передвигаться из спальни на кухню и делать все необходимое быстро и с удовольствием.

Из белого тряпичного мешка с плотной красной тесемкой достал горсть грубо измельченной травы. Всыпал в большую алюминиевую кружку и залил зеленый чай кипятком. Без сахара. Куда-то идти не хочется, и он растягивает минуты перед выходом. Мелкими глотками поглощает горячий, терпкий напиток. Сплевывает куски чаинок прилипших к губам. Ощущает тепло.

Не до конца выздоровевший, Павел двигается намного медленнее. Местность знакомая. Сначала шел по железной дороге, где когда-то давно проехал на дрезине. Путь усыпан.

Иногда с обеих сторон нитку сжимают высокие горы, и тогда кажется, что это глинистый овраг. Справа в ряд, он отметил их еще в первый свой визит сюда стоят три широченные прямоугольные колонны. Лицевая сторона размером с пассажирский автобус. В несколько раз больше, чем обычные. Они, видимо несущие. И точно имеют какое-то особое назначение. Воткнули их сюда точно не для красоты.

Возможно, удерживают какой-то огромный объект на поверхности. Здание? Древность места подсказывает единственный вариант. Возможно одну из высоток, разбросанных по Москве.

Колонны подали знак. Мусор, плотно усеивавший всю дорогу, неожиданно закончился. Десяток метров чистого пространства. Затем снова завал и так далее. Черное – белое.

Очевидно, что-то произошло там, за колоннами, а ошметки мусора с силой выбросило между исполинами. Завернул направо и, утопая по колено, протиснулся промеж столбов. На площадке размером с три футбольных поля, столько пустого места простиралось до следующей линии колонн, валяется, наполовину просевший в хлам, новый, металлического цвета электропоезд. С большими прямоугольными вагонами.

Обтекаемость в среде конструкторов железнодорожной техники, похоже, навсегда ушла в историю. Темные окна. Полная тишина. Пока это возможно, Павел шел вдоль него, изредка вскидывал голову или наклонялся и заглядывал в нутро.

Пустой поезд.

Чем ближе подбирался к стене, тем все больше тот зарывался. В один момент пришлось сквозь разбитое стекло влезть внутрь. Пошел вперед. Это новый поезд, с длинными вагонами. С работающими дверями. Они позволяют пройти его насквозь. Из вагона в вагон. Желтые поручни. Темные сиденья. Под ногами хрустит стекло разбитого информационного табло. Оно валяется тут же. Если бы работало, то можно было бы узнать точную дату и время. Но поезд обесточен. Контактные рельсы здесь не предусмотрены. Еще один вагон. Следующий последний и экспедиция окончена.

– Машинист, скорее всего, погиб, – но Павел все равно ускорился. Открыл последнюю дверь и замер.

Первый вагон представляет печальное зрелище. Он принял на себя силу удара. Вздулся изнутри. Пошел по швам. Внутренности электровагона сплелись на полу.

На другом конце увидел то, что сломало привычный ход мыслей. Пробудила давно утраченный ко всему интерес. В глазах засветилось любопытство и надежда. Прямо напротив него, там, где дверь в кабину машиниста, как только что вырезанный сваркой с еще не остывшими краями горел вертикальный яркий прямоугольник.

В щели, что окаймляют дверь, в вагон проникает яркий, дневной свет. – Там есть кто – то живой! – Павел, выбирая места, куда можно ступить быстро пробирался к двери.

Мимоходом отметил, что в вагоне нет мусора, какой ввалился повсюду через разбитые стекла. Через метр, другой за стеной вагона засверкала стена гранита. Дошел до двери и плечом втолкнул ее в кабину. Открыть полностью не удалось. Боком протиснулся сквозь щель в три десятка сантиметров. Светло. Павла окатила свежий соленый с привкусом морских водорослей воздух. Как будто рядом водоем. От удара, кабина съежилась. Зажала в железные тиски разбитое тело машиниста. Полноватый. Лысоватый. В крови. Мертв. Лобовое стекло отсутствует. Шагнул через тело. Встал на приборную панель и выпрыгнул сквозь центральную секцию в ярко-бьющий свет.

Глава II. Малая щель

18

Приоткрыл глаза и как будто чего – то боясь и не веря всему происходящему, оглянулся назад. Из стены торчит поезд. Он пробил преграду и навис над черепичной крышей дома. На нее и спрыгнул.

Черепица под ногами шевелится. Того и гляди съедет вниз. Угол одноэтажного деревянного домика срезан гранитной глыбой. Валун валяется внизу. Павла не видно. Он стоит ошалевший, в нерешительности, как гость, попавший на вечеринку без приглашения или бедный родственник в гостях у обеспеченного дядюшки. Внизу, возле дома тихо разговаривают три или больше человека. Один отдает команды. Остальные слушают. Изредка по делу вставляют реплики.

– Сегодня все использовали? – спросил один. – Да. То, что осталось никуда не годится, – ответил другой.

– Ну, ничего, – пауза. Скоро еще подвезут. Пока расчистите место. Вот ведь натворил дел, – распорядился первый.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! – раздался дружный смех, людей, понимающих, о чем идет речь. Человеческая речь, прерывается постукиванием молотка. Словно опытный плотник основательно вколачивает гвоздь в мягкую древесину.

Перед Павлом, насколько он видит, раскинулся городок, запертый между двумя отвесными скалами. Он различил прямые улицы и далекий шум автомобилей. Вот в общий шум ворвался звонкий голос трамвая. Городок теснится между скалами. Иногда домами вскарабкивается на них. Уходит в узкую щель, смешиваясь в единое целое, и там крыши пропадают.

Свет бьет оттуда. Домик, на нем стоит Павел, примыкает задней стеной прямо к скале. Вытянутый, как ангар, широкий и ветхий, как само время он врос в красную землю. До нее рукой подать. Еще один прыжок и он между стенами рядом стоящих домов. Протиснулся. Измазался побелкой и оказался на краю узкой улочки, вымощенной диким камнем.

Разноцветные булыжники слегка обтесаны, но плотно подогнаны. В щелях зеленеет влажный мох. Незнакомая крепкая трава плотно прижимается к камням и настойчиво цепляется за жизнь.

Вправо и влево уходят редкие старые масляные фонари. – Имитация? Через несколько таких же стареньких домов раздалось урчание малосильного двигателя. Еще чуть-чуть и мимо с тарахтением, громыхая грузом, проехала полуторка из фильмов про войну. Хлипкая, она заботливо, наполовину нагружена досками и брусками. Павел шагнул из-за угла. Повернул направо и увидел человека.

Навстречу идет пенсионер. Маленького роста с большим животом. В рубашке, ее ворот расстегнут, и обнажает грудь, заросшую густым седым волосом. Живот нависает над серыми с пятнами брюками. Штаны заканчиваются стоптанными коричневыми ботинками с носками, иссеченными белыми линиями.

Незнакомец идет на него, не проявляет к Павлу никакого интереса. Семь-шесть-пять метров. Пенсионер поглощен своими думами. Смотрит исподлобья. Смуглолицый, лысый. Только по краям черепа, основательно севшего между плеч, виднеются седые волосы. Лицо деда знакомо. Павел, определенно его видел. Узкие губы, кустистые брови, острый опущенный к низу нос. Афоризмы, разобранные на цитаты. Народ деда любил.

Он приблизился. В правой руке деде несет ящик, сколоченный из реек. В ящике плотницкий инструмент: молоток, долото, торчит край рубанка и еще что-то. Павел, было, сделал шаг в сторону незнакомца, но тот, не глянув в его сторону, словно ледокол, проследовал по своим делам. Вниз по улице. Старик бубнил, – Сломали склад. Черррти! Павел двинулся вверх. Улица ожила и то, что он не заметил с самого начала, вылезло их самых разных углов.

Во дворе у колодца носятся белоголовые дети. Молодая женщина за закрытым окном двигает рукой, так как гладят белье. Подошел к раме, чтобы заговорить, но девушка, не заметив его, скрылась в глубине комнат. С чей-то кухни доносится запах жирного блюда на горьком масле.

Но вместе с тем это место нельзя назвать оживленным. Основная часть пути, что он проделал, прошла вдоль безжизненных, старых, не редко накренившихся от ветхости домов. Ими утыкано все вокруг. Плотно-плотно. Так как будто земля здесь величайший дефицит. – Зелень! По дороге попалось первое дерево. Растет прямо на проезжей части. Невысокая, чахлая, скрюченная береза. По деревцу непонятно, хочет оно расти вверх или стелиться вдоль земли. Черно-белый ствол по толщине равный ветке кустарника, да маленькие сочно-зеленые резные листья, застывшей охапкой нависли над землей. Дальше попалось еще несколько деревьев. Все они растут на улице.

Какой-то зелени за домами, сколько Павел не вглядывался, нет. За домом следовал дом. За ним следующий. И так дальше. Никаких палисадников, садов и огородов. Переулок, по нему двигается Павел, соединился с полноценной, но также пустой улицей. Со второй и третьей. Здесь немного оживленнее. Над перекрестием трех улиц нависает трехглазый светофор. Механический регулировщик работает и периодически меняет цвета неизвестно для кого. За все это время никто не проехал. Грубый булыжник закончился. Его сменил стертый асфальт. Начинается подъем.

Одна из улиц уходит вверх и где-то там упирается в стену подземного города. Павел интуитивно выбрал ее. Вдалеке замелькала белая фигура в кепке. Мужчина спешил и быстро шел навстречу ему. – Еще один кому нет до него никакого дела, – обрадовался Павел.

На секунду отвернулся. А когда вновь посмотрел вперед, понял, что мужчина идет к нему. В форменной одежде: белая рубашка, светло-синие брюки с лампасами и фуражке. Козырек глянцево блестит в лучах светила. Молодой, он еще на подходе начал широко улыбается. В двух шагах вздернул руку к правому виску и расслабленно отдал честь, – Здравия желаю! Попов.

О звании Попов умолчал, но при этом продолжал широко улыбаться. Обнажил белые, за исключением одного резца зубы. Тот желтел на фоны остальных. Улыбчивое лицо мужчины лет сорока. Переносицу разрезала одна складка. Под подбородком намечался второй. Грубая кожа лица, усыпана крупными порами. Все это делает лицо представителя власти добродушно-детским и родным.

– Живой? – спросил Попов.

– Живой, – ответил Павел и даже ощупал себя. – А мы думали, что нет, – охранник или милиционер, на нем не было опознавательных знаков, одобрительно засмеялся и испытующе посмотрел на Павла. Потом добавил, с официальной ноткой в голосе, – Пойдем!

– Идемте, – подчинился Павел.

Больше вопросов провожатый не задавал и, похоже, утратил интерес к спутнику. Шел он так быстро, что Павел, а он совсем не ориентировался на местности, еле поспевал за ним. Поворот направо. Поворот налево. Прохожие навстречу. Поток становится плотнее. Поворот направо. Вверх по ступенькам. Поворот налево. Дверь, высокого для этого места трехэтажного здания с маленькими балкончиками, окаймленными нехитрым рисунком чугунного литья. С некоторых свисают водопады зелени, оканчивающиеся цветками. Первый, второй, третий этаж. Коридор.

Улыбчивый снял фуражку. Утер мокрый лоб. Пошел по нему, отсчитывая номера. – Раз, два, три, четыре, пять.

Коридор закончился. Попов остановился и произнес, – Пятнадцать. Жить пока будешь здесь. Угловая, конечно. Зато вид. Впрочем, выбора ни у тебя, ни у нас – нет, – сказал Попов и удалился.

– Спасибо, – ответил Павел.

Ключ торчит в двери. Два оборота вправо. Номер стандарта – эконом. Еда в холодильнике, – сказал безымянный Попов, – Там, на нем же, деньги. Ну, я пошел? – спросил он. – Да, конечно, – Павел не знал, как отреагировать на этот вопрос.

Из окна на две стороны открывается умопомрачительный вид. Вечереет. На пригород надвигается тень. Не та, что подкрадывается долго и не заметно, постепенно покрывая землю.

Эта намного чернее обрушилась, ползет размеренно. Покрывает улицу за улицей. Павел не успел осмотреться, как тень достигла неровной отвесной скалы. Поползла, вверх заполняя пустое пространство темнотой. Еще немного и все вокруг погрузилось в светлую ночь. Белую, искусственную ночь потому, что зайти так быстро солнце никогда бы не смогло. Тут же все произошло стремительно. Словно у керосиновой лампы подкрутили фитиль и задули.

Снова светло. Он на третьем этаже самого высокого в районе дома и медленно вертит головой по сторонам, изучая детали. Вон вдалеке пробоина в стене. Из нее все также торчит искореженный вагон. Сегодня его видно не так хорошо. Рваное отверстие с железным стержнем обросло белыми деревянными лесами. По ним снуют рабочие. Муравьи что-то подколачивают. Тянут провода. Заискрила болгарка. В остальном городской пейзаж не изменился. В другую сторону уходят ломти домов, разделенные столбами и улицами. По улицам идут одинаковые люди. В однообразной светлой одежде.

Вот прошмыгнула стайка мальчишек и девчонок в пилотках. С красными платками на тонких шеях.