Текст книги "Государство, или Дневник проигравшего"

15

Позавтракал. Спустился. Потянулся выключить свет в коридоре. Закрыл входную дверь. Отпрянул от неожиданности.

Из зеркала оно отображало до пояса, на него смотрел щуплый человек. Ему лет тридцатьпять – сорок. Возраст определить трудно. Годов прибавляют редкая борода, длинные волосы, что паклей свисают по бокам и пушатся надо лбом. Несколько лет назад Павел стал лысеть. Пытался с этим бороться: шампуни, мази, народные рецепты, тщательный уход. Но тщетно. Все.

Залысины увеличивались, волосы истончались, превращались в пух и исчезали. Еще пара лет и он наполовину лысый. Под бородой угадывается островатый подбородок правильной формы. Тонкие, сжатые губы. Впалые щеки. Узкий у основания нос, заметно расширявшийся книзу, вздернутый. От чего немного видны ноздри. И взгляд. По-отечески добрый. Но в тоже время взор жесток и бескомпромиссен.

Лоб пересекают неглубокие морщины. Отражаемый человек худ, подтянут и живуч, как непокорный сорняк, что выживает везде, куда упали семена. – Вот только морщины над переносицей стали глубже, да у уголков глаз, их образовалась целая сеть, – Павел провел ладонью по задумчивому лицу. Из-за того, что глаза приходится постоянно напрягать. Ему, кажется тридцатьпять.

Сильные руки надавали на рычаг. Простенькая дрезина на мускульном управлении пришла в движение и плавно, ускоряясь с каждой секундой, как застоявшийся орловский рысак понесла его.

Мелькнули краны, блеснул напоследок и кончился бронепоезд. Пронесся под последним рядом ламп. Света, что они отбрасывают, достаточно. Для него, долгое время прожившего в кромешной тьме и подавно. Все, мимо чего проезжает дрезина, отчетливо видно. Когда дернул рубильник, часть ламп перегорела или лопнула. Теперь на проводах, натянутых между столбами висит сеть. По ней хаотично разбросаны уцелевшие светильники. Ряды лам прерываются в самых разных местах, и издалека кажется, что над заброшенным зданием нависло искусственное небо с разбросанными по нему звездами желтого цвета. – От всех ламп осталась, наверное, треть, – прикинул Павел и посмотрел вперед.

Опустил голову. Уперся подбородком в грудь. Навалилась усталость. Выдохся. – Быстро, – Павел недоволен. Дрезина способна нести, да и рассчитана на четырех человек. – Лучше мужиков, – оглянулся, словно ждал подмоги.

Двигаться относительно долго можно, но только если на рычаг давят двое. С одинаковым интервалом. – Туда – сюда, туда-сюда, – Павел бормочет и давит. Давит, что осталось сил.

Пары меняются. Одна двойка отдыхает, а другая садится за рычаг и снова. – Вверх-вниз, вверх-вниз, и так до пункта назначения, – Павел улыбнулся, так, будто вспомнил что-то приятное. А если навстречу едет поезд сил четверых хватит схватить, снять дрезину с рельсов, оттащить в сторону, пропустить поезд и вернуть ее обратно. Продолжить путь. – Инженер повозки все продумал, – Павел зол. – Кроме того, что порой люди попадают в крайне сложные ситуации. Силенок недостаточно. Заныли, загудели мускулы. На запястьях, лбу от напряжения вскипели вены. Одежда взмокла, а частота нажатий снизилась до пары движений в минуту.

– Не доеду, – сказал Павел. В голосе отчаяние.

Намного медленнее дрезина все же продолжает двигаться. Разминает ржавчину под колесами в порошок. Рычаг тяжелеет. В подушечках ладоней, где скоро вздуются мокрые мозоли, покалывает. – Неприятно, – крепко вцепился за рукоять.

В который раз, а было эта раз по десять на дню удивился размерам бункера. Время идет, а дрезина все наматывает километры пути. Издалека раздался шум. Похоже на звук проезжающего поезда. Полной уверенности в этом нет. – Шум и шум, – Павел почему – то вспомнил про слуховые галлюцинации. В конторе круглыми сутками гудел трансформатор и вольфрамовые нити накаливания в мощных лампах. Сначала раздражали, а потом привык. Сейчас встряхнул головой и дернул за мочку уха. Согнать оцепенение и усталость. Звук не повторился. Огромные ворота, рассчитанные на одновременный проезд сразу нескольких грузовых поездов, выросли из темноты. Задрал голову. Забыл про усталость. Надавил на рычаг.

В этот миг дрезина взвизгнула и провалилась в яму. Тележка перекинула пассажира через себя. Завалилась на бок. Павла выдернуло. Сильно ударился головой. Распластался, там, где должна продолжаться железная дорога.

Вместо нее глубокая траншея с аккуратно подрезанными, абсолютно вертикальными краями. Отсюда потолок пещеры еще дальше. С непривычки еще неестественнее. Провел по затылку. Под рукой наливается и пульсирует твердая как камень шишка. Дальше дороги нет. Как нет ни рельсов, ни шпал. Нитка обрывается в десятках метрах от створок. Оглянулся по сторонам. Ничего. Канава со следами от шпал продолжается до самых ворот. Они сливаются со стеной и если бы не дорога, что идет сюда, понять, увидеть, что это выход невозможно.

Ворота сомкнулись много лет назад. Теперь это единый пласт железа. Как дверь банковского хранилища денег, драгоценностей и слитков. Тщательно окрашиваемые каждый год не разбавленной густой краской они покрылись толстым слоем акрила. – Он как резина. Поглощает любой звук, – Павел ударил кулаком раз. Второй. Оставил бессмысленное занятие.

На стыках, там, где краска облупилась, иголками вскипела ржавчина. За десятки лет разлагающееся железо намертво скрепило все, что когда-то открывалось. Лучше сварочного аппарата.

Гигантские петли потеряли форму. Обросли ржавыми ежами. Как пни шапками густого мха во влажном лесу. Открыть ворота не под силу, натренированному, подготовленному человеку. Здесь бы спасовали монстры, что с легкостью переворачивают покрышки грузовиков весом в семьсот килограммов в силовых телешоу.

Далеко между колонн виднеется свет, отбрасываемый лампами над конторой по приему мусора. Снова отчаяние.

Рядом с воротами идеально ровно вписаны в стену, вмонтированы в гранит промышленные вентиляторы. Высотой в четыре человеческих роста. Сделаны из хорошей стали. Лопасти плотно подогнаны друг к другу. Не позволяют увидеть, что за ними. Обошел все четыре. Холодные, застывшие куски металла. – Знакомый звук, – Павел встрепенулся. В недрах стены зашумело. Крылья вентиляторов задрожали крупной дрожью. Забились о соседние лопасти, и издали звук, похожий на шум подъезжающего поезда.

Павел интуитивно отскочил. Лопасти вентилятора бешено колотились. Сам же пропеллер неподвижен. Миг и крылья на секунду раздвинулись. Выгнулись вверх. В сторону Павла с шипением вырвалась плотная волна влажного, раскаленного воздуха. Так словно где-то спустили клапан или начали стравливать воздух из котла.

Со скоростью штормового ветра волна сбила с ног. Плотно придавила грудью и животом к земле. Проволокла несколько метров.

Первый, удар, он же самый мощный разорвал тишину змеиным шипением. Павел с трудом перевернулся. Вжался спиной. Уставился на вентиляторы. Из под лопастей, но уже с меньшей силой вырывается теплый, даже горячий воздух. Вот поток ослабел. И иссяк окончательно.

Температура в радиусе сотен метров поднялась градусов до тридцатипяти – сорока. Облако пара взмыло клубами и рассеивается у сводов колонн.

Струйками катится пот. Капля повисла на кончике носа и, вздрогнув, упала. Впиталась в клетчатую черно-белую теплую с маленьким ворсом рубашку. Обтер лицо и глаза. Рукавом. Разница в температуре образовала конденсат.

С холодных гранитных стен обильно течет вода. От поверхности, что находится рядом с вентиляторами, пошла, извиваясь в воздухе и постепенно испаряясь белая едва заметная испарина. – Теперь постоянность температуры, что держалась в пещере, объяснима, – провел под носом.

– Так вот почему здесь всегда тепло. Но в этом случае стравливание или сброс где-то нагретого воздуха должен происходить регулярно. С соблюдением интервала. Теперь Павел – само внимание.

Сделал предположение. Отошел в сторону. На безопасное расстояние. Засек время. Замер в ожидании. Как и всякое другое, время, что уходит впустую, когда себя нечем занять – это чувствуется особенно остров, пустое время невыносимо. Минуты ожидания скрашивает звук мерно капающей воды. Время прошло. Не зря! – Павел встрепенулся.

Он оказался прав. Ровно через тридцатьсемь минут, когда секундная стрелка отщелкнула на XII, в пещеру с такой же силой и напором ворвался горячий вихрь и насытил теплом, влагой округу.

Вокруг растекся запах большого города. Такой обычно бывает в мегаполисе в очень жаркое лето. В смеси улавливается запах битума, его источает расплавленный асфальт, запах разноцветной брусчатки, пыльной сирени и выхлопных газов.

– Там, наверху, теплая весна? Или уже лето? – Павел беспомощно вертит головой.

Отправился обратно. Не колеблясь, прошел мимо дрезины, бесславно окончившей свой путь. Доставать ее и ставить на колеса нет смысла. – Хотя нет. Рациональное зерно в этой идее есть, – махнул рукой. Мысленно признался, – Сил нет. Да и в одиночку это не возможно. Жалко, что так произошло, – еще взмах.

Иметь под рукой хотя бы такой незамысловатый транспорт всегда полезно. – Хотя куда на нем ездить? Пазлов становилось все больше, и они потихоньку, молчком, бочком встраивались в единое полотно одноцветной мозаики.

– Да, местечко когда – то было обитаемо. Оснащено на хорошем техническом уровне. Возможно, даже на самом передовом для своего времени, – Павел навивал мысль невидимый стержень. – Налаженное производство. Целое предприятие. Его обслуживало большое количество людей. Все они в одночасье исчезли.

– В общем, живу я на заброшенной свалке, где нет двери с табличкой «Выход», что крепят поверх дверного косяка.

Вывод хоть и не обнадеживал. На настроение не повлиял. Никак. Ничего не изменилось, не сжалось, и не дрогнуло внутри. Ни отчаяния. Ни жалости к себе. Ни лихорадочного поиска решения проблемы. – Смирение. Просто образец смирения. Одна из ступеней по пути к нему? – Павел дернул указательным пальцем. – Может быть, именно так себя чувствует домашнее животное?

Присвистнул. На полу валяется тонкий деревянный столб из ободранного ствола дерева. Конец венчает табличка из куска трехслойной фанеры. – Указатель вникуда. Основание столба влажно чернеет. Столб простоял до тех пор, пока не исчерпал запас прочности и не надломился под собственной тяжестью. – Дерево подгнило. Не наклоняясь, подцепил находку носком и рывком перевернул знак к себе. Белые буквы. Выведены тонкой кистью. Поблекли. Некоторые исчезли. Совсем. Витиеватый шрифт с ныне не существующими буквами алфавита, какой он встречал в старинных книгах и в церкви на иконах. Буквы наслаиваются на другую подпись. Нацарапанную.

– Аз, буки, веди, ер, ерь. Ересь, какая! – Павел, сморщился. Ругнулся.

На этом познания старославянского алфавита исчерпаны. Между крупных букв «ЦЕХ №9» и цифр 1905 – 1976 мелко нацарапано: «крестьянин Филарет Хохлов. Смоленская губерния». И все. – Кажется, сначала этот кусок дерева гласил, кто похоронен в могиле. Потом его приспособили под указатель.

– К чему относятся годы, указанные на пластине уже не определить. Может годы жизни почившего Филарета или еще что-то? – это Павел додумывал, когда находился на приличном расстоянии от таблички и ворот. В задумчивости мелко семенил по шпалам. – Наступать на гравий, что разбросан между деревянными брусками? – этого он избегает.

Когда оступался, в воздухе раздается хруст камней. Обратная дорога в отличие от общего убеждения, что путь домой короче, потому что знаком, увы, таковой не стала.

Лишенный колес Павел идет медленно, долго, с остановками. Промеж рельсов, они слегка заблестели и ожили, после того, как по ним прогремела дрезина. – Его появление все-таки немного, но оживило местечко, – Павел обрадовался. Про себя.

Улыбнулся и остановился. Как вкопанный. Резко оглянулся по сторонам и присел на корточки. Слева к дороге, по ней он проследовал некоторое время, назад примыкала железнодорожная колея. На ее рельсах, шпалах аккуратно в ряд лежат гранитные камешки одинакового размера. Десятки, сотни кусков щебня. Там где два пути стыковались, уже на его дороге, на том рельсе, где только что проехала дрезина, так же ровной цепочкой лежат с десяток острых камней. Одного калибра. Удостоверился, что ему не показалось. Провел рукой по холодному железу. Смел несколько кусков камня в сторону и невольно разорвал цепочку. Два или три камней зачем-то кинул в карман. Остальные остались лежать на месте. Ровно в ряд.

Остаток пути преодолел галопом. Постоянно озираясь и пригибаясь к земле. Яркое пятно над зданием приблизилось. Под дрожащими ногами скрипнули ступеньки конторы.

16

Павел стоит на краю крутого обрыва. Заметно покачивается вперед и назад. Смотрит вниз. На контору. На горящие лампы и поезда. Откинулся, поднес ко рту бутылку, отхлебнул жгучей жидкости и чуть-чуть не завалился назад. Но справился и вновь уставился на мрачноватый пейзаж, что раскинулся у ног. Опасения свалиться, вниз не испытывал. Ни малейшего.

Алкоголь низвел чувство ценности жизни до нуля. Сделал еще несколько глотков. Царская водка, многозвездочный коньяк, виски, редкая разновидность бурбона. Множество других бутылок, разного объема, цвета и крепости. Холодные как лед стоят рядами и ящиками в подвале.

Завернутые в тонкую, узкую древесную стружку напитки, что он обнаружил под конторой в изрядном количестве, конечно, не коллекционные, но марочные. – Наверняка, – в захмелевшей голове слово зазвучало удивительно. Счет дням и ночам утерян и то время, сколько он пил уже не поддается подсчету. Пил на диване. Пил, когда, шаркая ногами, слонялся с бутылкой по дому. А когда надоедало и это, пинком открывал дверь, выходил наружу, и наматывал круги и зигзаги по округе. Иногда память выдергивает из небытия, и Павел на минуту понимает, где находится. – Как сейчас, – на лицо сползла добродушная улыбка.

Павел не понимает, как он здесь оказался. Как и то почему ноги принесли в эту сторону. В бутылке плещется коричневая жидкость. Ее достаточно. Время замерло. Пустые глаза уставились туда, в котлован, где мерцает желтый свет. Время уходит не заметно.

Раздался гром телефонного звонка. Алкоголь так далеко загнал разум и замедлил реакции, что Павел долго стоял. Трель не воспринимается. Продолжал большими глотками поглощать коньяк и отплевывался после каждого. Звонок следует за звонком. Усиленный, размноженный эхом он слился в единый непрекращающийся звон. Адский шум заполнил пространство.

В какой-то момент Павел размахнулся, высоко кинул пустую четырехугольную зеленого толстого стекла бутылку. Сорвался с места. Ноги не подчиняются, дрожат, как у только родившегося олененка, цепляются. Упал раз. Второй. Ободрал ладони, но продолжил бежать по краю обрыва на звук, исходивший из строения в низине. Мозг проснулся. – В этот раз он зашел слишком далеко, – выдохнул. Скомандовал, – Добежать до источника звука. До телефона. О нем он даже не подозревал. Нет. Не возможно.

Аппарат продолжает надрываться, а он с заплетающимися ногами несется под откос. Почти сбежал с горы. Вот-вот начнется ровная поверхность и тогда он ускорится еще.

Телефонный звонок дзинькнул последний раз. Оборвался. Размахивая руками и глубоко дыша, Павел по инерции пробежал еще немного и как спринтер после марафона рухнул на колени. Завалился на бок. Больно уперся локтем в ребро. Вокруг снова повисла тишина. Отключился от действительности и тяжело, болезненно, редко-редко захрапел.

Пробуждение тяжелое, но он сразу вспомнил то, что произошло вчера. – Спринтерский забег очень пьяного человека и бесславный финал под треньканье телефона, – невеселое резюме. – Было бы с кем. Готов поспорить, что со стороны это выглядело смешно, – проурчал Павел. Поежился онемевшим телом от легкой прохлады. Вдохнул. Ободрал горло и бронхи. Закашлялся. Сильно.

Сухой, долгий кашель подбрасывает тело. Бьет головой о землю, а он все не может остановиться. Приступ прошел. Нетерпимо заболела голова. Особенно теменная часть. Она налилась тупой болью.

– Не хватало еще заболеть, – Павел встал и, тяжело дыша, прихрамывая, пошел.

Жилище надо обыскать еще раз. – Наверняка в первый обход, что – то прозевал, – Павел корит себя. Не стал, как пишут в газетах откладывать дело в долгий ящик. Напился холодной воды. Отправился осматривать здание.

Существует он, как выяснил во время обхода на очень ограниченной территории. Занимает одну комнату под спальню. Изредка посещает кухню. В подвал с продуктами ныряет не часто. После похода туда обычно поднимается нагруженный снедью, что необходима на пару – тройку недель вперед. Организм физическим нагрузкам не подвержен. Требует немного. Есть хочется все меньше. Отчего готовкой занимается все реже. – В большинстве помещений не был с тех пор, как попал сюда впервые, – Павел отмотал назад. Теперь заново непослушными руками открывал редкие двери. Медленно обходил комнаты. Вдоль стен. Внимательно и подолгу всматриваясь во все.

Поиски продолжаются, но успехов не приносят. Начал по часовой стрелке. Заново обошел кабинеты первого этажа.

Почему – то казалось, что телефон должен быть именно здесь. Перебрался на второй и также вдумчиво, не торопясь обследовал все, что находилось по обеим сторонам коридора. На очереди, как он помнил из первого знакомства со зданием, нечто похожее на кладовку с пустым шифоньером. Он походил на гроб. В гробу одиноко висели деревянные, по-советски крепкие и лишенные любого намека на изящество плечики для одежды.

Комнатенка так мала что, открыв дверь, тогда он почти сразу же уперся в створку шкафа. Подцепил ее пальцем и через узкую щель увидел и оценил содержимое. Сейчас торопиться некуда. Перед ним снова предстал шкаф с антресолями, но на этот раз Павел вошел. Закрыл дверь и увидел, что там, где шифоньер заканчивается, есть проход. На одного человека.

– Вот они привычки старого чиновничье-бюрократического аппарата СССР. Гонять чаи за шифоньером, – довольно потер руки. Так делали госслужащие, у кого не было отдельного кабинета за рабочим, где хозяин может ослабить галстук и с особо доверенными лицами поднять рюмку качественной холодной водки. Отпустить сально-пикантную шутку. В общем, показать, что он тоже обычный человек, хотя и обличен немалой властью. Эдак поиграть в простолюдина.

Здесь же, за шифоньером чаи с шоколадкой, а иногда что и покрепче гоняли чиновники поплоше. Располагались в удобных креслах во время обеда. Вели непринужденный разговор, опять же о работе или перемывали косточки коллег, размазывая дольку горького шоколада по небу. Дожидались, пока сладость растает в горячем густом черном чае.

На журнальном столике меж двух изогнутых кресел с полированными подлокотниками возвышается огромный черный с прозрачным барабаном над черными затертыми подушечками пальцев цифрами телефон. Слой пыли вокруг аппарата заметно толще. – Видимо она осыпалась вчера с трубки. Когда звонили.

Павел бухнулся в кресло, подняв облако пыли. Скрестил пальцы в замок и выгнул ладони так, что они побелели. Поднял трубку с крупными дырками над динамиками, медленно поднес к уху и услышал ровное тихое гудение обычного домашнего телефона.

Почему-то набрал «03». Аппарат отщелкал столько, сколько положено каждой цифре и также размеренно продолжал гудеть дальше. Перебрал все короткие номера, и уже не попадая в гнезда барабана, Павел наугад накручивал четырех, шести и девятизначные номера. Надеясь, что вот-вот на другом конце раздастся детский, женский, мужской, да любой человеческий голос.

Бесполезно.

В телефонной трубке ничего. Непрерывное гудение. Последняя попытка и он со всего размаху всадил трубку на место. Побрел, обессиленный к дивану. В груди потяжелело, а при выдохе раздался легкий скрипучий свист.

Темный деревянный, поделенный рейками на квадраты потолок и жила сплетенного в косичку кабеля. Провод зигзагами идет к лампе. Старые листы фанеры местами вздулись, и от этого потолок волнистый. Свет снаружи горит круглосуточно. Отбрасывает на него светлые прямоугольники окон. Непонятная слабость свалилась неожиданно.

В один момент стало рвать, отказался работать желудок, кожа ссохлась и натянулась как струна, не позволяя ладоням сжаться. Пальцы некрасиво искривились, а суставы набухли и покраснели. Поставить диагноз самому себе нельзя. Под рукой нет даже примитивного градусника, а по симптомам охватившего его недуга, определить, что это невозможно. Познания в области медицины ничтожные, и заканчиваются на малиновом варенье или меде с травяным чаем во время простуды, да горчичниках.

По ночам лежа на спине, Павел начинает задыхаться. От чего просыпается по несколько раз за ночь или под утро. Долго ворочается, выбирая позу, чтобы уснуть и обычно дремлет на боку до следующего приступа. Выспаться катастрофически не удается.

Болезнь не думает отступать и цепко держит каждую клеточку тела. Периодически его выворачивает наизнанку. – Хотя он уже давно ничего не ел, – облизал высохшие, шершавые губы. Мучает жажда. Доковылял до крана. Сделал пару глотков. Изможденный болезнью, обвисший на позвоночнике Павел вновь рухнул на диван.

– Чем все закончится? – ему уже безразлично. – Помогать болезни он точно не будет! Остается ждать, что молодой организм справится с хворью. Сам. Человек спит на спине, плотно закрыв рот. Издалека похожий на труп он вдруг широко открывает рот и начинает большими глотками хватать воздух, так как будто не дышал несколько минут и теперь стремится восполнить недостаток кислорода. Не просыпаясь, автоматически переворачивается на бок и продолжает спать, не подозревая, что только что чуть не умер от удушья.

Но в последний миг провидение, похоже, не желавшее такой смерти переворачивает тело, и легкие потихоньку начинают всасывать кислород. Дни. Ночи. Приступы. Приступы. Постельный режим.

– Сколько он болеет? – ноги, и руки едва двигаются. С трудом открываются глаза, а веки стали словно свинцовыми. Павел, как пружина подскочил и присел. Голова закружилась. В глазах потемнело. Он ничего не видит. Быстро насколько мог, пополз по стенке в комнату, где раздался громкий звонок телефона.

Тот, кто звонит настойчив. Трель не прекращалась все время, пока он медленно, держась обеими руками за стену, перебрался в коридор и наконец, дополз до столика. На нем дрожал аппарат. Взял трубку и сухими губами, еле слышно произнес, – Да-да. Да? В трубке зазвучал старческий треснувший голос. Неизвестный с кряхтением, но уверенно и отчетливо произнес.

– Анатолий Порфирьевич! Майнай, майнай, майнай. Милай. Майна? – и замолчал, в ожидании ответа.

– Простите, извините, здравствуйте, – Павел закричал.

Не учитывая то, что положение, в котором Павел находился – критическое, откуда-то вылезла врожденная вежливость. Начал бормотать слова извинения, здороваться и только потом выплюнул в трубку, – Помогите!

– Анатолий Порфирьевич? – спросил голос, ничуть не изменившись.

– Нет. Помогите! Я нахожусь неизвестно где. Куда вы звоните? Здесь есть живые люди? – Павел не может остановиться.

В трубке слезливо засмеялись. Высморкались, – Анатолий, живой. Майнай!

– Отец, позови кого-нибудь к телефону! – просительно потребовал Павел. На том конце провода положили трубку. Связь прервалась.

Теперь непонятный, сумасшедший старикан звонил почти каждый день. Поздно ночью. В трубке бодро, раскатисто раздавалось, – Анатолий, вира. Значит вот оно что значит. Ты как сам? Как здоровье Венеры Петровны? Детей вы так-то и не завели. Ага? Положив трубку на плечо и склонив голову, Павел, молча, слушал этот бред, изредка вставлял односложно, – Да. Нет. На другом конце линии этого вполне достаточно. Дед сыплет одними и теми же вопросами. Отдает команды. Требует для проверки документы. Все попытки как-то объяснить, кто он и где он закончились ни чем. Там это не интересно и не воспринимается. По ноткам в голосе Павел пытался уловить понимает ли его собеседник, что он другой человек. Что он ждет помощи и спасения.

– Нет, – старикан визгливо хихикает, пытаясь что-то вспомнить. Выдирает отрывки из жизни, и все время начинает со слова – «значит». Потом, словно по расписанию следует попытка что-то объяснить или предупредить. Он начинал рассказывать про современный летающий поезд. Поезд состоит из одного вагона.

Путается, замолкает, пытается снова что-то вспомнить, но в итоге сникает и под конец несвязанной речи обычно бормочет, увядшим от долгого разговора голосом, – Осторожно. Опасно, Уходи.