Текст книги "Псы Вавилона"

Саша через силу прикоснулся к лежащему. Тело оказалось холодным и словно припорошенным пылью.

– Надави!

Содрогаясь от омерзения, Саша исполнил требование. Как ни странно, поверхность тела слегка пружинила при нажиме.

– Словно гуттаперчевая кукла… – вырвалось у юноши.

– Вот-вот.

– Так что же это?

– Давай-ка сначала выберемся наружу. Не тут же давать пояснения. Да и разговор может получиться долгим.

Еще раз взглянув на лежащее тело, Саша вслед за археологом двинулся к выходу. Когда они выбрались на свет божий, Николай Николаевич присел на ту самую плиту, которая некогда прикрывала вход в гробницу, достал папиросы, закурил, потом протянул пачку Саше.

Юноша отрицательно замотал головой и потянулся за бутылью с водой.

– Как вы можете спокойно курить после посещения этой могилы? – недоуменно спросил он.

Всесвятский пожал плечами.

– Привычка. А на тебя произвело большое впечатление?

– Да уж! Вообще-то я мертвецов не боюсь…

– И правильно, молодой человек, и правильно. Чего их бояться. Живых опасаться нужно. – В голосе археолога сквозила явная ирония, и Саша насупился. Однако любопытство все же пересилило обиду. Он искоса взглянул на методично выпускающего дым Николая Николаевича и спросил:

– Так все же, кто это такой?

– Нашел я гробницу в прошлом году, – начал повествование археолог, – но не случайно, поскольку искал целенаправленно. Несколько лет назад ко мне в руки попал доклад топографической экспедиции, работавшей в этих местах во второй половине прошлого века. В числе прочего в нем встретилось упоминание о некоем древнем захоронении, будто бы имеющемся в здешних степях. Писавший само захоронение не видел, а сообщал о нем со слов местных жителей, которые отказались показать его местонахождение, ссылаясь на забывчивость. Однако автору доклада удалось выяснить, что место, где оно находится, считается проклятым и туда никто не ходит. Именно упоминание о древнем захоронении и привело меня в эту забытую богом дыру. Поначалу я попытался установить контакт со здешним населением, но встречен был крайне настороженно. Мои археологические изыскания воспринимались как некий тайный замысел властей, направленный против жителей Мертвячьей балки.

Кстати, обрати внимание на название хутора. Не правда ли, оно кое о чем говорит?

Со временем ко мне привыкли, однако ни о какой могиле разговаривать не желали, а может, просто забыли ее местонахождение, поскольку долгое время оно было чем-то вроде табу. Но я все равно нашел. Хотя, конечно, не сразу. Дромос оказался частично завален. Пока я его расчищал, меня не оставляло чувство, что грабители древних захоронений бывали тут не один раз. Плита, прикрывающая вход в дромос, оказалась снятой, тут же валялись сломанная мотыга, разбитый глиняный горшок, еще какое-то ржавое железо. Ход был засыпан кое-как, долго возиться не пришлось. И вот я внутри. Ты, похоже, был потрясен. Представь себе, я тоже. И так же, как и ты, решил, что передо мной мумия.

– А разве нет? – перебил его Саша.

– Погоди, рассказ еще не окончен. Я подошел к этому как профессиональный археолог, то есть стал искать еще какие-либо материальные предметы, кроме тела. И ничего! Допустим, здесь побывали грабители могил – и не раз. Но все равно что-то же должно остаться. Бусина, там, черепок, медная бляшка… Абсолютная пустота. Ладно. Я начинаю изучать тело. Конечно, в поле условий никаких, нужны лабораторные исследования. Произвожу самый первый осмотр. И опять загадка. Кто он? Вождь, князь, может быть, жрец? Но почему без облачения? Допустим, сгнило. Опять же должны остаться хоть какие-то следы. Какого роду-племени? Лицо европеоидное, хотя присутствуют высокие скулы. Но самое главное – сохранность тела. Мумификация, как известно, происходит и в силу естественных причин: сухой воздух, отсутствие влаги, хорошая вентиляция. Как-то пришлось читать о некоем герцоге де Круа, чья мумия была найдена в одном из церковных склепов Ревеля[4]4
  Ревель – нынешний Таллинн.


[Закрыть]. Этот герцог, приглашенный Петром Великим на воинскую службу, лавров, однако, не стяжал, что-то у него там не получилось – короче, фортуна от него отвернулась. К тому же бедняга задолжал крупную сумму. Когда он умер, кредиторы запретили его хоронить до тех пор, пока с наследников не будут взысканы долги. Тело оставили лежать в подвале церкви. Однако наследники расплачиваться не спешили. Про герцога забыли. И обнаружили только через сто лет полностью мумифицированным. Или, допустим, мощи святых угодников в Киево-Печерской лавре…

– А дальше с ним что случилось? – не удержавшись, спросил Саша.

– С кем?

– С герцогом.

– Ах да, мой любознательный друг. Герцога решили похоронить, но оказалось, что незадолго до смерти Петр произвел его в фельдмаршалы, а по российскому воинскому статуту фельдмаршала полагается погребать в присутствии всей августейшей семьи. Государь император Александр II Освободитель повелел дело замять, и о герцоге вновь забыли. И только совсем недавно тело вновь отыскалось, и, кажется, на этот раз герцога де Круа захоронили. Однако вернемся к нашему мертвецу. Мумия, как известно, высохший труп, а этот, как ты только что убедился, отнюдь нет. Тогда что же это? И тут мне вспомнились рассказы о летаргическом сне.

– То есть вы хотите сказать, что он жив?! – изумленно воскликнул Саша.

– Именно!

– Но этого просто не может быть! Я знаю… я читал… Летаргический сон может продолжаться несколько дней, ну месяцев… А годы, тем более сотни лет… Невероятно!

– И все-таки. Я замерил температуру тела. Она, конечно, ниже температуры нормального человека, но не совпадает с температурой подземелья. Она всегда постоянна, невзирая на то, холодно на улице или жарко. Я пытался воздействовать на тело электричеством, для этого даже привез с собой гальваническую батарею. Можешь себе представить, мускулы сокращаются!

– Невероятно! И что же вы намерены делать дальше?

– В каком смысле?

– Ну, с вашим открытием. Ведь нельзя же оставлять тело здесь. Его кто-нибудь может украсть… Или, к примеру, дикие звери растащат…

– Те же мысли весь предыдущий год одолевали и меня. Вывезти отсюда я его не мог. Сам понимаешь, время сейчас смутное, начнутся вопросы, что да как…

– А по-моему, вы раньше времени не желаете это обнародовать, – догадался Саша.

– Возможно, ты и прав. Но я не тороплюсь не потому, что опасаюсь прослыть мистификатором или авантюристом. Тут другое. Помнишь, вчера я рассказывал тебе о своей теории, согласно которой в критические моменты человеческой истории пробуждаются неподвластные нашему восприятию силы и начинают влиять на ее ход.

– Так вы считаете, что найденный вами монстр – часть этих сил?

– Именно, мой друг, именно! Ты быстро соображаешь. Представь себе: перед нами куколка неведомого существа, возможно, только имеющего человеческое обличье…

Всю долгую дорогу назад в лагерь юноша и археолог вели непрерывную беседу. С таинственной находки разговор перекинулся на судьбы России, а затем принял и вовсе глобальный характер. Но, странное дело, даже в пылу спора Саша совершенно машинально время от времени оборачивался. Его не оставляло чувство, что черный человек покинул свое прибежище и незримо присутствует рядом.

Часть I
ГОРОД-МЕЧТА

ГЛАВА 1
Соцгород. 1935 год

1

На невысокой горке среди скопища бараков стоял двухэтажный оштукатуренный и выкрашенный в темно-серый, почти черный цвет дом весьма монументальных пропорций. Однако строгость его фасада и мрачность стен нарушала несколько странная для подобной архитектуры кокетливая застекленная башенка, прилепившаяся к крыше, словно ласточкино гнездо. У одного из распахнутых окон башенки находился человек с биноклем и через окуляры разглядывал окрестности.

Здание было городским отделом НКВД, а человек с биноклем являлся главой этого учреждения Александром Кирилловичем Шаховым.

На дворе стоял июнь. Было жарко, но ветрено. Александр Кириллович хорошо видел, как то тут, то там вихрь закручивал маленькие злые смерчики, которые засасывали в свои изгибающиеся воронки мелкий мусор: бумажки, окурки папирос, шелуху семечек. Созерцание смерчиков неожиданно вызвало резкое чувство тревоги, и Александр Кириллович перевел окуляры бинокля выше и подкрутил колесико резкости.

Впереди, заслоняя горизонт, высилась охряная громада Горы, а вокруг, насколько хватало обзора, копошились люди. На первый взгляд в их хаотичной суете было столько же смысла, сколько в мельтешении муравьев, снующих по своей куче. Однако, как и муравьи, движимые единой целью, они выполняли разработанный в высоких кабинетах гениальный план построения города-мечты. А надзирать за всем, исправлять допущенные ошибки, разрушать преступные замыслы врага, карать и миловать был приставлен он – товарищ Шахов. Конечно, в городе и на строительстве имелись и другие начальники, на первый взгляд более важные и ответственные. Но они отвечали каждый за свой участок, а Александр Кириллович отвечал за всех сразу. Когда-то таких, как он, называли «оком государевым». Лучше не скажешь. Именно око!

Начальник НКВД продолжал изучать происходящее на огромной площадке. Вот от спецпоселка на рудник проследовала колонна заключенных. Лиц было не различить, но Шахов и так хорошо представлял себе изможденные физиономии, потухшие взгляды, сгорбленные спины. Он видел этих людей ежедневно, но однородная серая масса давно уже не вызывала в нем никаких чувств.

Сегодня жалость так же опасна, как и политическая близорукость. Революционная бдительность является тем самым качеством, которое необходимо теперь большевикам, – так считает товарищ Сталин. В последнее время оппозиционеры всех мастей, многочисленные двурушники попытались активизироваться, перехватить инициативу. Политическая борьба крайне обострилась. Пример тому – злодейское убийство товарища Кирова, совершенное полгода назад.

Шахов, считавший себя человеком интеллигентным, перестал замечать, что даже мыслит газетными клише. Каждый день, разглядывая раскинувшийся внизу Соцгород, он словно заклинание повторял примерно одни и те же слова о чекистской прозорливости и пролетарской зоркости, которые столь необходимы именно здесь, на переднем крае социалистического строительства.

Причина некоторых сомнений в собственной значимости была отнюдь не политической. Просто пребывание в этой дыре порядком осточертело Шахову. Собственно, он и рассматривал свое назначение сюда как нечто вроде ссылки. Да, почетной – но тем не менее именно ссылки. Руководство, посылая его в Соцгород, упомянуло о важности задачи и о том, что управление здешнего НКВД по своему значению ничуть не ниже областного управления, однако в напутственном слове прозвучал прозрачный намек на обстоятельство, результатом которого явилось новое назначение. И Шахов намек отлично понял. За год службы в здешних краях он уяснил, что по доброй воле люди сюда не попадают. Причем неважно кто: начиная с секретаря горкома и кончая последним землекопом. Конечно, среди разношерстного населения Соцгорода встречались и идейные энтузиасты, в основном комсомольцы, приехавшие «по зову сердца». Но их было относительно немного в огромной массе ссыльных, беглых людей, вынужденных по той или иной причине сменить место жительства. Кто тут только не попадался! И Шахов был обязан знать все о каждом.

Поначалу ему здесь даже нравилось. Людская пестрота, встречаются интересные личности, приезжают многочисленные именитые визитеры. Но климат, эти постоянные ветра, жестокие обжигающие морозы, но условия жизни!.. А, главное, перспективы. Где, какие его ждут перспективы?!

Он прибыл сюда с семьей. Жена с самого начала была против собственного переезда, резонно замечая, что здоровье их сына оставляет желать лучшего. Весьма сильный довод. Действительно, мальчик всю зиму проболел. Устраиваемые женой сцены кончились тем, что она вместе с сыном отправилась к маме в Курск, и Шахов не смог этому помешать. Да и как тут помешаешь?

Начальник НКВД снова переместил окуляры бинокля. Теперь копошащаяся у его ног людская масса распалась на отдельные персонажи. Лица были в основном знакомые, с некоторыми он даже здоровался. Вот проследовали две странноватые дамочки: немолодая латышка, работавшая в городской газете, и яркая, заметная еврейка лет двадцати пяти – библиотекарь в клубе центральной электростанции. Проживали они в одном бараке в одной комнате и на людях появлялись обязательно вместе. Поговаривали о некой интимной близости, но Шахов не особенно в это верил.

Взгляд невольно вырывал из толпы наиболее экзотические фигуры. Семенящей походкой почти пробежал китаец Ходя, торговавший на базаре самодельными детскими игрушками, оттуда же, с базара, возвращались две молоденькие цыганки, увешанные дешевыми побрякушками. Ветер раздувал многочисленные пестрые юбки. Цыганки промышляли гаданием и мелким воровством, их постоянно забирала милиция, но почти тотчас же отпускала. Шахов продолжал наблюдать за цыганками, вернее, за тем, как порывы ветра обнажают их смуглые икры. Жена отсутствовала уже почти месяц, и Александр Кириллович, человек еще молодой, хорошо питавшийся и полный сил, начинал ощущать гнетущий дискомфорт. Удовлетворить желание с кем попало он не мог и не представлял, как в таком случае поступить.

Размышления о возникшей проблеме неожиданно уступили место совсем иным мыслям, и причиной этому стал человек, на которого наткнулся его бинокль. Им был американец Джон Смит, работавший сварщиком на домне, – молодой долговязый парень, внешне ничем не отличавшийся от тысяч других рабочих, спешащих на смену. Личность американца давно занимала Шахова.

В Соцгороде находилось довольно много иностранцев, в основном немецких и американских специалистов: строителей и металлургов, приехавших сюда по контракту. Они размещались в единственном по-настоящему благоустроенном месте Соцгорода – закрытом поселке Американка, расположенном у подножия Горы. Здесь были построены вполне европейские коттеджи со всеми удобствами, в которых, кроме иностранцев, обитало высокое городское начальство вместе со своими семьями. В Американке имелся даже теннисный корт. К слову сказать, сам Шахов проживал хотя и в отдельной двухкомнатной квартире, но находившейся в обычном щитовом двухэтажном доме, где публика была попроще, а места общего пользования располагались в дощатой будке во дворе.

Именно условия проживания и стали камнем преткновения в отношениях Шахова с женой. Она не раз высказывалась в том смысле, что если бы и у них имелся коттедж, то можно было никуда не уезжать.

Иностранцы, обитавшие в Американке, жили крайне обособленно. Снабжались они из специального закрытого распределителя, с советским народом в повседневном быту практически не общались, а досуг их был заполнен выпивкой, картами, теннисом. Некоторые, правда, еще охотились в окрестностях.

Но имелись и другие заграничные граждане. Оклады в твердой валюте их не интересовали. Они приехали в СССР строить социализм. Среди этой публики встречались немцы, венгры, поляки, латыши. Имелся даже один итальянец с оперной фамилией Верди. Большинство, убежденные коммунисты, бежали из своих стран, спасаясь от репрессий, но некоторые, в том числе и Смит, прибыли в СССР, а потом и в Соцгород вполне обычным путем, заключив договор с государственным трестом. Однако из многих выделялся именно Смит. По агентурным данным, он интересовался вещами, совершенно не относящимися к его основному занятию. Его сосед по комнате, русский парень, сообщал, что Смит постоянно что-то пишет – по его словам, ведет дневник, якобы для того, чтобы в будущем написать большую книгу о Соцгороде. Все это казалось весьма подозрительным и попахивало шпионажем, однако прямые доказательства отсутствовали.

Раскрыть в Соцгороде шпионскую сеть или хотя бы выявить одного шпиона было заветной мечтой Шахова. Обычных вредителей, вчерашних кулаков или старых инженеров-спецов можно выявить не один десяток, что, собственно, и делалось. Однако этим никого не удивишь. А для того, чтобы обратить на себя внимание руководства НКВД, требуется неординарное дело. Нужно копнуть под этого Смита.

Приняв решение, Шахов убрал бинокль в чехол. На сегодня обзор вверенной ему территории был закончен. Спустившись в свой кабинет, он первым делом потребовал принести досье на американца.

2

Основная масса авантюристов состоит из наглых беспринципных личностей, стремящихся обогатиться любыми способами, а затем получить от жизни максимум удовольствий. Однако встречается и иной тип. Это идеалисты, уверенные, что могут изменить общество в лучшую сторону. Из них получаются святые, революционеры и первооткрыватели.

Именно ко второй категории принадлежал Джон Смит. Сын профессора политэкономии одного из американских университетов, кстати, члена коммунистической партии США, он был воспитан в семье, где левые убеждения являлись чем-то совершенно естественным. Профессор, в конце двадцатых годов побывав в СССР, был потрясен увиденным. По его мнению, там созидался рай земной. Недостатков, конечно, хватало, но имелось главное – отсутствовали богатые и бедные. Трудящиеся строили собственное государство, свободное от угнетателей и эксплуататоров. Свои взгляды профессор открыто пропагандировал среди знакомых и незнакомых людей, публиковал в печати, чем вызвал недовольство госдепартамента. При этом ученый муж даже не подозревал, что будь он советским профессором и пропагандируй американский образ жизни, то в лучшем случае лишился бы работы, а в худшем…

Профессорский сын, наслушавшись папашиных откровений, желал увидеть волшебную страну своими глазами. Однако молодой человек стремился не просто созерцать, а вместе с русскими рабочими строить этот самый социализм. Джон оставил колледж и по совету отца получил весьма нужную в СССР профессию сварщика. Теперь оставалось осуществить мечту и попасть в Россию, что удалось без особого труда. В конце 1932 года двадцатилетний Смит стал обладателем советской визы, а вскоре прибыл в Москву и получил направление на работу в Соцгород, на строительство крупнейшего в Европе металлургического комбината. Действительность разочаровала его, и не просто разочаровала – потрясла. Социалистический город представлял собой хаотическое скопище палаток, землянок, бараков. Их обитатели были лишены самых элементарных бытовых удобств. На строительстве царила неразбериха и некомпетентность. Порой не хватало простейших инструментов. Словом, мечты разбились о реальность. Однако Джон Смит оказался не из тех людей, которые привыкли пасовать перед трудностями. Очень скоро он понял главное. Несмотря на убогий быт и непосильный труд, происходившее вокруг грандиозно. Буквально на глазах в голом поле вырастал огромный завод, а рядом город, который тоже формировался на глазах. И постепенно американец не только привык ко всему, но и полюбил Соцгород и людей, его населявших. Будущее представлялось ему неясным, но невероятно увлекательным. А главное, он мечтал написать книгу о Соцгороде, его людях и о том, что пережил сам.

3

Шахов небрежно перелистал несколько машинописных листков, закрыл папку, на которой синими чернилами было крупно выведено: «Джон Смит», насмешливо посмотрел на человека, ее принесшего:

– И это все?

– А что, собственно, должно быть еще? – Начальник оперативной части, работавший в управлении всего три месяца, недоуменно взирал на своего руководителя.

Шахов молча разглядывал почти детское лицо, всматривался в простодушные, как ему казалось, голубовато-серые крестьянские глаза и прикидывал, устроить лейтенанту НКВД Василию Федотову головомойку или на первый раз слегка пожурить. Парнишка хоть и глуповат, но, в общем, исполнителен. Проходил армейскую службу на границе, потом учеба в школе комсостава ОГПУ. Простодушен, прямолинеен… Короче, неотесан.

– А ты, Вася, лично знаком с этим Смитом?

– Видел пару раз.

– Каковы впечатления?

– Нормальный мужик, на гнилого интеллигентишку не похож.

Выражение «интеллигентишка» насторожило Шахова. Не в его ли огород камешек? Александр Кириллович знал: в управлении его за глаза величают Интеллигентом.

– Сварщиком работает на домне. Ребята в бригаде зовут его Джоником, – продолжал Вася, – живет в бараке на первом участке в одной комнате с Николаем Поповым – мастером домны. Попов характеризует Смита как человека, относящегося с большой симпатией к советской власти, очень идейного и политически грамотного. Смит проживает в Соцгороде уже два года. За это время ни в чем предосудительном замечен не был. Водку не пьет. Единственная особенность – интересуется самыми разными сторонами городской жизни. Попов поясняет: вроде бы Смит хочет в дальнейшем написать книгу о Соцгороде, поэтому и лезет в каждую дырку.

– Именно что в каждую дырку! – многозначительно заметил Шахов, устремив палец вверх. – А не думаешь ли ты, Вася, что этот Джоник – хорошо замаскировавшийся враг?

Вася пожал плечами, но промолчал.

– Прикрывается любовью к нашей стране, а сам тем временем ведет разведывательную деятельность.

– Иностранцев в городе много. Наверняка кто-то из них – шпион, – осторожно заметил Вася.

– Вот-вот! Нужно бы попристальней приглядеться к Смиту. Что еще о нем известно?

– Уже полгода встречается с девушкой Анной Авдеевой – студенткой педвуза. Похоже, у них серьезные отношения.

– Интересно. Собери-ка ты сведения об этой Авдеевой, а потом пригласи ее сюда. Что происходит новенького в нашем забавном городке?

– В милицейской сводке…

– Я читал сводку! О чем сообщают осведомители?

– Вчера я имел встречу с внештатным сотрудником Пиней, – бойко затараторил Вася, – означенный Пиня сообщил…

– Помедленней, пожалуйста, – снисходительно улыбнувшись, попросил Шахов.

– …сообщил, что ему известен некий Томиловский, шестидесяти семи лет, бывший полковник царской армии, а затем колчаковец. Томиловский нигде не работает, но в настоящий момент пытается устроиться на метеостанцию наблюдателем. Хотя какой со старика спрос?

– Что значит, какой спрос? – строго промолвил Щахов. – С этим полковником необходимо разобраться! Ведь куда он лыжи навострил? На метеостанцию! А это стратегический объект! К тому же коли он из колчаковцев, то скорее всего якшается с себе подобной публикой. Арестовать и с пристрастием допросить. Еще?

– Довольно странный случай на Шанхае. Убит мальчик тринадцати лет…

– Я обратил внимание в сводке, – вновь перебил Федотова начальник. – Бытовые преступления – компетенция милиции. Итак, за тобой эта Авдеева. Действуй. И не тяни.