Текст книги "Некриминальная повесть"

Пантеон

А в метро поезд мчался, как будто и сам он спешил на свидание с Анной. Подъехали к Соколу. Петр от дремы очнулся. Он снова проверил починенный зонт, приоткрыл его и потрогал дефектный шарнирчик. «Грубовато», – подумал он. Но дело уж сделано. А чтоб так, чтоб никто не заметил и места починки, – не сделают даже и в мастерской.

Но вот и Войковская. По ступенькам Петр поднялся наверх и вышел к трамваю. На промятом дырявом асфальте лужи еще не просохли. Ботинки Петра были также еще сыроваты, хоть сушились весь день по всем правилам в теплом углу с постоянным засовыванием внутрь скомканной сухой газеты. Но Петр не обращал внимания на это. Главным было, что небо очистилось, солнце светило и было тепло.

Наверное, поменялся ветер. В обед уже дуло с востока и севера, и потому, Петр, выйдя на Войковской, сразу почуял сизую гарь от завода. Та оседала в каньоне домов у шоссе. Сейчас ветер был слабым и воздух на остановке трамвая, казалось, был серым и синим.

Москва еще не разрослась и только намечала захват ближайших окрестностей, строя большие дома вдоль дорог. За такими домами-щитами вглубь от шоссе в лучшем случае были либо пятиэтажки, либо дома до трех этажей, построенные после войны еще пленными немцами. А нередко за теми домами-щитами были просто деревни и села: Ховрино, Чертаново, Медведково, например.

Вот подъехал трамвай, и Петр быстро запрыгнул внутрь вагона. Он сесть успел у окна, рядом сел кто-то, потный и с перегаром. «Во всем виноват гастроном, – пошутил в себе Петр. – Похоже, товарищ с чугунолитейного. Если так воняет на улице, то что же в цехах? Возможно, дают молоко. Да при таком вонизме вина, конечно, не повредило бы».

Трамвай стрекотнул и поехал. Через четверть часа Петр Анну увидел на остановке и быстро сошел к ней.

– А вот и я! И вот – ваш зонт! – Он протянул аккуратно застегнутый скрученный зонтик. – Не волнуйтесь, починен!

– Спасибо! А я уже думала новый купить… – Она взяла зонт и захотела его развернуть.

– Денег так не напасешься… – Рублей пять, небось?..

– А я ваш зонт, представляете, – Анна посмотрела Петьке в глаза, – забыла…

– В Третьяковке?.. – Петр испугался пропажи.

– Нет, – искренне ответила она, – у себя на столе в кабинете…

– Би-о-ло-гии… – продолжил Петр.

– Я уже подошла к остановке, и вспомнила. Побоялась вернуться и опоздать и вот ждала. Вы торопитесь?

– Не очень… Давай уж на «ты»! – Петр давно не стремился домой и возвращенье в свою коммуналку отодвигал максимально подальше. – Пойдем и возьмем! – предложил тогда он. – Посмотрим, как учат детей в испанской школе…

– И все-то ты знаешь!.. – хихикнула Анна.

Район Петр знал и знал отлично. Лихоборы – когда-то разбойничий край. Сто лет до этого назад преобразился он благодаря дороге с депо для паровозов и вагонов, товарной станции, тонкосуконной фабрике, сельхозакадемии и многому еще чему при реформаторах-царях.

Лихие боры спилили, пни – прокорчевали, а на их месте на разгороженных делянках посажены были породы разных деревьев под наблюдение. Это теперь Тимирязевский парк. Оставшееся место стало опытной станцией и полями академии. Здесь сеют и жнут для занятий студентов.

Сюда Петр приехал лет двадцать назад – к родственникам в домик из старых шпал на проезд Черепановых. В славном сорок восьмом в доме том было тепло: скорее от тесноты. Свет проникал сквозь оконце, а грелась и делала пищу семья тогда на буржуйке. Слава Богу, был пол, на котором и спал тогда Петр, завернувшись в шинель. А шинель ту сменял он в деревне еще на базаре на тридцать своих трудодней – что равнялось мешку рязанской картошки.

Петр с Анной шли к школе. Он и здесь жил когда-то в красно-бело-полосатом доме, в квартире номер сорок с туалетом, но только без ванной. Не очень давно это было.

Как родилась вторая дочь, ему дали комнату больше в квартире, где кроме уборной была еще ванна. Теперь можно мыться не раз в неделю в бане за пятнадцать и двадцать копеек, а хоть каждый день. Вот это – счастье!

А тут из комнаты окна смотрели прямо на школу. Здесь старшая дочь успела окончить пять классов. Как не знать, что здесь учат испанский?

Во дворе было тихо. Лагерь ужинал. Пахло котлетами. Из столовой слышалось звяканье ложек, тарелок, стаканов. Петр с Анной тихонько вошли в вестибюль.

– Ключ от кабинета – в учительской.

– А ключ от учительской? – прошептал Петр.

– У меня…

Кабинет биологии был на четвертом. Анна вставила ключ, отперла. И без скрипа открыла тяжелую дверь. Ударило в нос формалином. Вошли. По стенам стояли шкафы. За стеклом были банки с пробирками, коробки со стеклами. В них замурованы были, высушены или заспиртованы останки разных существ: от мух или бабочек до лягушек и крыс. Все это хозяйство и пахло.

В углу Петр увидел скелет на подставке. Потрогал. Спросил:

– Настоящий?

– А сам-то что думаешь? – усмехнулась в ответ ему Анна, взяв с кафедры зонт.

– Покрашено… – Петр ощупывал кости. – Белилами. Цинковыми. Настоящий?!

– Других мы не держим. Какой же еще!

Петр снял черепушку скелета:

– Бедный Йорик!.. И кем же он был?

– Кто? Иорик? Йорик – шутом!

– Я про скелет…

– Это она!.. – услышал Петр от Анны. Она подошла, и в руке у нее был его зонтик.

– Не понял…

– Йорик – она! – повторила Анна для Петьки. – Это женский скелет: смотри по пропорциям. Да… – отшагнув шаг назад, убеждала она, – скелет рожавшей женщины. И скелет настоящий.

– С кладбища?..

– Нет. – Анна не смущалась. – Вырезанный из мяса. Видишь, – она провела пальцем по кости, – здесь и здесь краска слезла. Все это о чем говорит?

– О чем?

– О том, что здесь сухожилия срезаны!.. У скелета, отрытого с кладбища, – голые кости, сухожилия сгнили. Если скелет делался в морге – сухожилия срезаны. И в этих местах краска слезает. И посмотри ты на череп! Он же распилен! Вот так вынимают из черепа мозг.

– Подробности… – выдохнул Петр, надевая на пику хребта чью-то, чем черт не шутит, может быть, даже знакомую голову. – Из морга, говоришь.

– Да, – коротко тихо сказала подруга. – Добра этого много по моргам: студентам же надо учиться? – И от двери она уж кивала на выход: – Пошли! Жена заждется!

– А муж?!.

– А с мужем, – Анна поднесла к губам указательный палец, – своя история…

На цыпочках по лестнице, сторонясь голосов и шагов, Петр с Анной покинули школу, и садом с лазейкой в заборе пошли к остановке трамвая.

Петр держал ее руку, ощущал ее длинные пальцы, чувствовал он: она хочет к нему, быть его рада, и рада, что он с ней идет, ведет ее уверенно куда-то, хоть и молча. И даже они побежали от школы, затем быстрым шагом дошли к остановке у лодочной станции. Их трамвай только что отошел, и снова они шли пешком. И на другой остановке они на трамвай не успели.

– Уф! – отдышалась она. – Теперь нет уже разницы ехать или идти.

– Никуда не спешишь?

– А куда торопиться? – подбросила плечи она.

– К мужу…

– Он поздно придет.

– Он сильно так занят?..

– Диссертацию пишет. Мой муж, – она озорно улыбнулась, – книжный червяк!

– Червяк?! – переспросил Петр.

– И сидит, и сидит в библиотеке – в Ленинке. Там только в девять закроют. И в десять он лишь будет тут!

– Так, пошли!.. – Петр удивился тому, что у них есть возможность вместе идти, а они не идут.

– Куда?! – Она округлила азартно глаза.

– Провожу!..

Страсть поглотила обоих. Им нужно было сбежать от лишних глаз. Через дырку в заборе рыбного института прошли они в парк академии.

Еще не темнело, но было поздно. Они лобызались под старою липой. Потом пошли берегом пруда, торопясь, не зная куда. Они не боялись уже ничего. Им только хотелось забраться подальше вглубь парка, где почти никого сейчас не было. Вот Петр остановился, прижал к себе Анну. Погружение друг в друга, в общую сущность – вот что охватило обоих. Все остальное теперь стало им безразличным.

Весь мир завертелся вокруг уже нового центра вселенной. Опять разорвав поцелуй, они побежали. И так прибежали они к роднику. Петр спустился попить, и спустилась она. Угощали друг друга водой из ладоней.

– Тебя дома ждут… – сказала она. – Ты – любитель скандалов?

– Н-н-нет… – пожал плечами Петр. – Все будет хорошо! – уверил он.

– И что ты придумал себе в оправдание?

– Я не оправдываюсь. Просто зачем? Опоздал – и опоздал. На работе вот взял и задержался. Время такое. Дела неотложные. А когда вернется твой муж? – спросил в свою очередь Петр.

– Часа через два…

– Так мы же отлично гуляем! – И он посмотрел на часы. – И у нас уйма времени! – Петр с хитрецою добавил: – Я знаю, где здесь самое тихое место! У клад-би-ща… – прошептал он ей на ухо. – Вечером, знаешь, народ суеверен и не любит ходить возле могил.

– Ага!.. – согласилась она. – Там может найтись и чистое бревнышко?..

– Я там видел скамейку. Там – за оградой.

– Притаимся. Кто-то пойдет, а мы как угукнем!

Им пугать никого не пришлось. Если кто-то и шел по тропинке мимо ограды, то скамейка была далеко и за обелисками. Но очень мешали им комары. Не помогала проворность в убийстве кровососущих. Вот он распустил рукава у рубашки, Анна встала, поправила юбку и стала застегивать верх своей блузки. Пора было идти.

– Пошли?.. – предложила она, устало окинув взглядом вокруг. – А ведь это – наш Пантеон, – сказала она. – Вон, – она кивнула в дальний угол чугунной ограды кладбища, – там лежит дядя.

– Дядя?.. – поднял брови Петр.

– А вот, – она посмотрела чуть в сторону – мой двоюродный брат. Отца только нет – погиб в сорок первом на фронте.

– Мой – в сорок втором… – сказал в свою очередь Петр.

– Ушел в ополчение. Странно, правда? Близорукий профессор просился на фронт, чтоб стрелять.

Он опять смотрел ей в глаза, и снова они прильнули друг к другу. Он почувствовал, что они принимают друг друга как самых близких, как сами себя. И навсегда, что бы вдруг ни случилось, она будет с ним, а он – с ней.

– Вот так мы и живем. Самые выдающиеся люди академии были похоронены в этом лесу.

– А твоя фамилия как?

– Вильямс, – сказала она.

– А там, – Петр рукой показал в сторону академии, – у дороги стоит ему памятник.

– Он был моим дедушкой. Я каждый день проезжаю мимо него. Он – на постаменте. А дальше – его музей.

– И здесь его могила?

– Нет. – Анна вздохнула. – Она в этом же парке, но дальше – рядом с моим теперешним домом. Профессорские семьи… – Посетовала она, – Преемственность. А потом все равно, кто ты есть. Все как у всех людей! Потом понимаешь, что нет идеалов, и душен круг твоих знакомых, и улыбаются они, желая, чтоб ты сдохла. Объединяются, дружат группа на группу. Есть перебежчики. Но смысл один: на кафедре должно быть столько кандидатов, сколько клеточек в табеле. И если только кто выбывает, у тебя появляется шанс защититься среди условно своих. Ты можешь защититься где угодно, если ты – гений. Но это – не факт. Господи! Как жизнь скучна, когда цель у тебя – защитить диссертацию.

Они ушли уже от кладбища, и Анна стала внезапно веселой! Она закружилась, подпрыгнула, бросила зонт вверх, поймала его:

– Да брось! – прокричала она. – Я тебя встретила! Это уж что-то!

Подбежав, он схватил ее на руки и закружил, удивляясь, насколько легко ее тело. Он вертелся, покуда башка у самого не закружилась. Он остановился, и поставив на землю ее, схватился за дерево. В глазах перед ним все кренилось то влево, то вправо.

– Твой муж тебя еще не заждался? – выдавил Петр из себя.

Анна тоже держалась за дерево, но могла посмотреть на запястье на часики:

– Нет. Но скоро придет. Пойдем! Ах! Забыла. У меня в доме есть телефон.

– А я не подумал даже об этом… – Петр силился прийти в себя и отпустил наконец из рук ствол березы.

– Есть где записать?

– Конечно.

Петр из кармана достал маленький свой кошелечек, к котором на всякий пожарный он случай хранил кусок грифеля. С утра там валялся трамвайный билет. На нем телефон и был записан. Расстались они не около дома, а еще в конце улицы. Петр стоял и смотрел, как она удаляется, как поравнявшись с калиткой, толкает ее.

Домой Петр явился в одиннадцать с лишним. Он перед этим успел зайти в гастроном и купить четвертинку. Там он купил и лимонад с сырком «Дружба». Приняв это все у подъезда на лавке, он стекло бросил в урну, подошел и ногою толкнул парадную дверь. Петр поднялся на лифте, открыл замок, вошел в коридор и в темноте дошел к себе до калошницы, переобулся, вошел в свою комнату.

Маскировка была у него совершенной:

– У Витьки сын р-р-родился: четыре килограмма триста грамм… – Таким был ответ на пристальный взгляд.

Утром после свидания. Масло Мосэнерго и дневное свидание с Анной

Нестерпимый свет брызнул утром Петьке в глаза. Жена распахнула все занавески.

– Проснулся, алкоголик? – услышал он сверху. – И что-то ты был очень счастливый, будто не у кого там сын родился?

Петр спросонок водил кругом взглядом. Он помнил легенду. Помнил, как вдруг придумал ее при объятиях с Анной. Легенда была даже красивой. Но имя виновника вчерашних торжества почему-то забылось. Петр дурил, смотря на мать своих детей, изображая непроспавшегося. «Не могла же она взять все это на карандаш!» – подсказал наконец ему внутренний голос. Даже если запомнила, назови он любое ему из известных имен – все равно сможет выкрутиться.

– Да-а… – отмахнулся как от мухи Петр, – у электрика нашего. Молодой совсем парень, и представляешь – ребенок!.. – И Петр полупьяно поднял к верху палец.

– Сколько выпил-то?.. – спросила жена.

– Не много… – Петр играл в оправданье. – Чуть-чуть. Можно сказать, что не пил. Стакан – и то от силы.

– Четвертинка, значит. А портвешком полирнул? С работы выпрут!.. Квартиру не дадут!

– Ну! Это уж – фиг! – как будто бы проснулся Петр, схватив брюки со стула и быстро надел их. – Я Москву двадцать лет уже строю. Выпил – так что ж, по дороге проветрится!

Петр схватил полотенце и бритву со столика, расправил сплющенные тапки и втиснул в них ноги. Проходя у дверей Серегиной комнаты, о себе Петр подумал: опаздывает. Уже шла «Пионерская зорька», и пора ему было давно выходить.

Но отлегло. Ведь рано он выходил только её – ради Анны, за ней он наблюдал, разглядывал, запоминал все. Сегодня с утра Анна спала, и через парк идти ему было не надо. Он даже раньше приедет к себе на работу, раз не поедет он через Войковскую. Но, все равно для приличия надо ему поспешить, чтоб потом не осталось вопросов. Так, через десять минут одетый полностью и в новую рубашку спускался Петр по лестнице вниз, не дожидаясь медленного лифта.

Петр пошел к остановке автобуса и втиснулся в один из них последним. Зил-158 фыркнул, закрыв за лопатками двери, и двинулся в путь. Наконец, и Новослободская. Петр спустился в метро за пятачок и поехал. Он, конечно, все время стоял, да к тому же пришлось ему делать одну пересадку.

Петр на работу приехал, взял банки с анализом масла из трансформатора, из кармана достал кошелек. В кошельке на трамвайном билете записан был номер ее телефона, продиктованный вечером. Сегодня его миссией была поездка в Мосэнерго. Там должны были сделать анализ залитого масла и дать заключение о электрической прочности на пробой, о тангенсе потерь, о наличии влаги. То есть день для Петра обещал быть халявным. И спустя три часа они с Анной шли к парку Горького.

На ветру у нее разлеталась прическа. Она поправляла ее, а ветер все путал, разметывал волосы, мешая смотреть.

– Училка, говоришь?.. – Они остановились, и Петр поправил ей волосы, закрыв своим телом от ветра.

– Биологии… – поддакнула она.

– И кандидат наук…

– Правда, странно?

– Почему?..

– Это же школа. Что в ней делать кандидату? Какая, к черту, там научная работа?

Они шли по обводному каналу и приближались уж к стрелке. Он либо держал ее руку либо обхватывал сбоку за талию. Остановившись, он ласкал ее пальцы – красивые, длинные, теплые. Токи незримых энергий текли по ладоням меж ними. Никогда в жизни им так не гулялось.

И Петру ее нравилось слушать, о чем бы ни говорила она: о кинотеатре «Ударник», о шоколадной фабрике, о стрелке между обводным каналом и Москвой-рекой.

Ее голос, и мягкий, и с самого низа гортани, и деловой, голос будто бы леди, сводил Петьку с ума. Она говорила – ему по спине щекотали приятно мурашки. Он же раньше не слышал ее, только лишь рисовал, а теперь все сошлось: нарисованный им на холсте образ дамы – и голос ее, и манеры, и нежность стали как воплощение мечты. И Петр тоже говорил. Говорил, чтоб она не молчала, чтоб ей было ему что сказать.

Говорили о том, что вот здесь магазин шоколада. И шоколад продают тут большими кусками: большими и толстыми, иногда шоколад здесь в обломках. Почему? Да рецепт перепутали, и не то получилось, не вписались в рецепт супервкусных красивых конфет – и теперь продают это здесь по рублю за кило.

– Все равно шоколад! – повторила она.

– Шоколад! – проговаривал он. – Ну, надо же его куда-то деть?! Зато дешевый… А представляешь, свинью шоколадом кормить! Какого цвета сало будет?

Они засмеялись.

Вот они поравнялись со стрелкой, остановились.

– А вот здесь, – улыбнулась она, – вот сюда приезжала я в клуб. Это наш гребной клуб. Байдарки – и в самом центре Москвы! Рядом с Кремлем и на веслах!.. Давай прокачу?!

Как раз в этот момент у воды два парня спускали на воду байдарку. Парни сели и балансируя веслами, опираясь ими на воду, оттолкнулись от спецпричала.

– Сесть в эту узкую длинную лодку и не опрокинуться?! – Петр даже вздрогнул. – И как в такой узенькой плавать?

– Равновесие надо держать, веслом на воду опираться…

– Господи, вода-то желтая! Смотри-смотри! – показал Петр. – И, смотри: нефтяные тут пятна! Перевернешься так – и будешь плохо пахнуть…

– А в клубе есть душевые… – с печалью о прошлом сказала она. – Не надо падать! – Она посмотрела в Петровы глаза. – Что смотришь?! Гребла! Дело знаю. Друг отца был здесь тренером. И мы с мужем катались.

– Девчонка-то ты не слабая…

Она улыбнулась:

– Что?! Плечи широкие?! Не нравится?..

– Почему же не нравится? Сильные руки – это красиво. – Он прошел по ней взглядом опять. – Гармонично! И плавание? Ты, может быть, еще кандидат, – он кашлянул, – в мастера спорта?

– Да нет. Зачем же? Лишь ради здоровья. – Прозвучало у Петьки в ушах.

И опять перед ним осталась только она, ее тело и голос. Да и Анна сама позабыла про все остальное. И опять они целовались. И шли. И опять целовались, и они оказались так в парке. И сэкономленные за неделю Петькой деньги ушли на аттракционы.

Потом пошли к улице Горького.

Уж вечер отменял дневные краски, и город с мерным гулом летящих куда-то машин погружался в усталое безразличное ко всему и состояние. И Центр уже мелькал рекламами витрин, парадных входов, и просто разноцветными панельками каких-то вывесок.

Они шли по Москве, и хотелось дождаться им ночи. И все быстрее стучало сердце у каждого. «Сквер, хотя бы сквер с диваном! – думал он. – Тверской бульвар или Страстной? Лучше Страстной! Там нет шахматистов. Картежников тоже там мало. Главное, был бы свободный диван или хотя б половинка его. Скорее! Скорее туда!» И он тянул ее быстрее за руку.

Темнело. Свободный диван на бульваре нашелся. Петр сел на него и привлек на колени свои к себе Анну. Они вжались друг в друга. И Петр ощутил, как по ласкам она голодна.

Ноги! Шелковые ноги. Нежная упругость бедер, прямые сильные бедра, колени, шея. Он расстегнул блузку. Под ней не было лифчика. И целый час они упивались друг другом.

После спешили они на метро. Надо было успеть к половине двенадцатого сесть на трамвай. Главное, что бы муж не стал искать ее и вызванивать по всем знакомым.

Петр проводил Анну до дома.

– Созвонимся… – Петр сжал ее длинные пальцы.

Вот руки их разомкнулись. Оглянувшись еще раз, Анна плечом толкнула дверь.

Вот калитка за ней затворилась, Петр замер и слушал за дверью шаги. Вот, похоже, она поднялась на крыльцо, и только теперь Петр быстро пошел восвояси.

В свою комнату Петр на цыпках вошел уже за полночь. Спали все. Жена на спине очень сильно храпела. Петр так аккуратно прилег, что звук храпа не изменился. Сам же храп не мог помешать Петьке заснуть.

Храп?.. Ну и что. Он пролетает сквозь уши. Храп – всего только звук! И что из того? Любой звук в голове можно выключить. Петр это мог еще с общежития, с того самого первого общежития в Москве на стройке. В их тогда комнате было шестнадцать кроватей. Больше уже не вмещалось. Проходить меж кроватей приходилось с трудом. Люстра горела всю ночь. И всегда кто-то пел, кто – играл на гитаре, кто-то бредил во сне, кто-то вел разговор. К четырем засыпали уж все. А в пять – начинали уже просыпаться. Если нужно тебе было спать, откопавши за смену семь кубометров, то какой тебе храп? Храп для тебя – это как колыбельная: пяти храпков жены хватило, чтобы Петр заснул.