Текст книги "«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы"

 
И жених сыскался ей,
Королевич Елисей (III, 543)
 

А.С. Пушкин. «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях».

Дура Екимовна как бы предвещает сюжет сватовства своей прибауткой: «поючи да пляшучи, женишков поджидаючи».

После отъезда Петра боярин Ржевский просит сестру и тестя отгадать: за кого царь сватает Наталью Гавриловну? Следует перечень женихов, наверняка (как и все у Пушкина) не случайный. Названы семь фамилий, и почти все женихи получили уничижительные оценки Татьяны Афанасьевны:

« – Батюшка-братец, – отвечала старушка, – как нам угадать? мало ли женихов при дворе: всякий рад взять за себя твою Наташу. Долгорукий, что ли?

– Нет, не Долгорукий.

– Да и Бог с ним: больно спесив. Шеин, Троекуров?

– Нет, ни тот, ни другой.

– Да и мне они не по сердцу: ветрогоны, слишком понабрались немецкого духу. Ну так Милославский?

– Нет, не он.

– И Бог с ним: богат да глуп. Что же? Елецкий? Львов? нет? неужто Рагузинский? Воля твоя: ума не приложу» (VIII, 25).

Все перечисленные кандидаты в женихи – реальные исторические лица, большинство из них будут опять упомянуты Пушкиным в «Истории Петра». В этом сцеплении имен – своеобразие поэтики пушкинского романа, установка на максимальную правдоподобность характеров и обстоятельств.

Первый кандидат – вероятно, какой-то родственник того «крутого советника Петра» князя Якова Долгорукого, о котором идет речь во II главе романа. В свите Василия Лукича Долгорукова, русского посла во Франции, царский арап возвратился в 1723 году из Парижа. В дальнейшем, после смерти Петра I, князья Долгорукие много сделали, чтобы с помощью интриг удалить Ганнибала из Петербурга.

Второй кандидат, должно быть, приходился сыном (или племянником) боярину князю Алексею Семеновичу Шеину, одному из военачальников Петра I, участнику обоих Азовских походов, подавившему стрелецкий мятеж в 1698 году. Семь раз он будет упомянут в пушкинской «Истории Петра», а М.А. Корф в свой «Библиографической список по эпохе Петра I», присланный Пушкину, включил книгу «Поход боярина и большого полку воеводы А.С. Шеина к Азову», изданную в Петербурге в 1773 году (Х, 474)387387
  Офицер Шеин введен в число действующих лиц пьесы П.Соколова по мотивам романа Пушкина. См. об этом в главе «Мочальный хвост» настоящей книги.


[Закрыть]. Следующий кандидат – Троекуров, очевидно, молодой родственник Кирилы Петровича Т., гостя боярина Ржевского. Князья Милославские – тоже реальные действующие лица русской истории. Представитель этой фамилии здесь впервые попал на страницы романа; пройдет три года, и М.Н. Загоскин опубликует свой роман «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», высоко оцененный Пушкиным. Еще раньше, в «Борисе Годунове», рядом с именем своего предка Пушкин называет и друзей Шуйского – «обоих Милославских». Присутствуют князья Милославские и на страницах пушкинской «Истории Петра». Впрочем, семья Милославских относилась к числу противников царя Петра. Пятый кандидат – Елецкий. Он из древнего княжеского рода, рюриковой крови. Елецкие ведут родословную от черниговского князя Михаила Всеволодовича, убитого в Орде в 1246 году и канонизированного русской церковью. Основоположник рода Федор Елецкий участвовал в Куликовской битве. К раннепетровской эпохе четверо Елецких владели населенными вотчинами388388
  См.: Российская родословная книга, издаваемая кн. Петром Долгоруковым. СПб.: 1854. Ч. I. С. 66, 68–69.


[Закрыть]. Как подсчитал В.С. Листов, в 12-томной «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина имя Елецких встречается не менее чем на 36 страницах389389
  Листов В.С. Один мотив из болдинского «Отрывка» А.С.Пушкина. В сб.: Болдинские чтения. Горький, 1983. С. 111.


[Закрыть]. Пушкин, стало быть, несомненно, об этом роде знал. Листов отметил важность включения имени Елецкого в «список» кандидатов в женихи: «Тут многое значительно. И то, что род Елецких в силе при Петре, – иначе его представитель просто не обсуждался бы как жених, предложенный государем. И то, что имя Елецкого мелькнуло в близком кругу фамилий, реально родственных Пушкину, – Ганнибалов и Ржевских»390390
  Там же. С. 112.


[Закрыть]. Род Елецких еще дважды упоминается у Пушкина – в отрывке «Несмотря на великие преимущества» (1830 год) и в «Пиковой даме» – Томский рассказывает старой графине: «Как хороша была Елецкая!» (VIII, 231). Львов, названный Татьяной Афанасьевной, – тоже из князей, упоминаемых и в русских летописях, и в пушкинской «Истории Петра»: вместе с князем Василием Долгоруким, «царевичем Сибирским», князь Львов в 1718 г. сослан в заточение, записывает Пушкин (Х, 253).

Седьмой кандидат – Рагузинский. Из всех женихов – это, пожалуй, самый интересный. Он назван в романе дважды. Сразу «по приезде в Петербург Ибрагим среди «пришедших к государю с докладами и за приказаниями» видит «молодого Рагузинского, бывшего своего товарища» (VIII, 11). В этих словах – ключ к разгадке имени седьмого «жениха».

На первый взгляд здесь все очень просто: составители именного указателя к Большому академическому собранию сочинений Пушкина, не колеблясь, относят оба упоминания Рагузинского в «Арапе Петра Великого» к графу Савве Лукичу Владиславичу-Рагузинскому. Это известный государственный деятель России XVIII века.

В «Письмах и бумагах Петра Великого» он назван «иллирийским шляхтичем из Царьграда». Петр познакомился с ним в 1702 году, когда Савва был «греческим купцом» в Азове, захваченном у турок в 1696 году. За коммерческие услуги Петр I дал ему 6 июля 1703 года жалованную грамоту на право торговли в России391391
  Письма и бумаги Петра Великого. Ч. 2. СПб.: 1889. С. 207–209. См. также: Павленко Н.И. Савва Лукич Владиславич-Рагузинский // Сибирские огни. 1978. № 3. С. 155–168. Рагуза (Дубровник) в средние века – город-республика на Адриатическом побережье. В XVI–XVIII веках находилась в вассальной зависимости от Османской империи (см.: Фрейденберг М.М. Дубровник и Османская империя. М., 1984. С. 238–242).


[Закрыть]. В 1711 году Савва сопровождал Петра I в Прутском походе, затем выполнял дипломатические поручения в Париже и Риме, а при Екатерине I граф Савва Рагузинский был чрезвычайным посланником и полномочным министром в Китае (1725).

Долгое время считалось, что именно Савва Рагузинский вывез из Царьграда малолетнего арапа Ибрагима, будущего А.П. Ганнибала. Это мнение основывалось на неправильном толковании одного из пассажей прошения А.П. Ганнибала императрице Елизавете Петровне: «…выехал я в Россию из Царьграда при графе Савве Владиславлевиче, волею своею, в малых летах и привезен в Москву…»392392
  Русский архив. 1891. № 5. С. 101.


[Закрыть] Ганнибал, конечно, имел в виду «в бытность Саввы», во время его пребывания в Царьграде.

И потом, даже если бы арапа привез лично Рагузинский, разница в их возрасте так велика, что Ибрагим никак не мог посчитать графа «бывшим своим товарищем». Значит, был какой-то другой Рагузинский. И действительно, в «Немецкой» биографии А.П. Ганнибала находим о нем упоминание: «Российский императорский посол, счастливый выполнить волю своего государя, отправил этого Ибрагима Ганнибала, еще одного черного мальчика знатного происхождения, его соотечественника (который в пути «скончался от оспы) и одного рагузинца, почти сверстников, все моложе десяти лет, в Москву…»393393
  Рукою Пушкина. С. 53.


[Закрыть]

Речь идет о племяннике графа – Ефиме Ивановиче Рагузинском (1691–1749). В дальнейшем, однако, выяснилось, что этот племянник прибыл в Москву вместе с дядей через Азов – отдельно от арапчат394394
  Бантыш-Каменский Н.Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 г.). Ч. II. М., 1896. С. 243.


[Закрыть].

Но Пушкин был совершенно прав, называя Рагузинского «бывшим товарищем» Ибрагима – они одновременно проходили обучение во Франции. Ефим Рагузинский тоже сделал военную карьеру и дослужился до чина генерал-поручика.

Жизненный путь А.П. Ганнибала и обоих Рагузинских неоднократно пересекался. Абрам Петрович встретился, например, с Саввой Лукичом в Сибири, куда арап был послан «измерять китайскую стену», а граф Иллирийский – с дипломатической миссией в Китай395395
  См.: Сергеев М.Д. Перо поэта. Иркутск, 1975. С. 36–37.


[Закрыть].

В «Истории Петра» Пушкин двенадцать раз упоминает Рагузинского, рассказывает о его службе:

1711 год. «Тогда явился к Петру некто Савва Владиславлевич, родом рагузинец – он был в Константинополе агентом Толстова; Петр принял его милостиво; Рагузинский (так он стал называться) советовал сослаться с черногорцами и прочими славянскими племенами – Петр и отправил им грамоту, приглашая их на оттоманов» (Х,158).

1717 год. «6-го июня ст. ст. Петр отправил в Италию рагузинца, Владиславлевича, дав ему вместо паспорта грамоту, в коей именовал его графом Иллирийским» (Х, 233) и так далее.

Один житейский диалог в романе о царском арапе знакомит читателя с целой плеядой современников Ибрагима – знатных женихов при петровском дворе.

Кабинет – комната для уединенных письменных занятий.

Вл. Даль. Толковый словарь…

Описание Франции начала XVIII века в первой главе «Арапа Петра Великого» удивительно емко и исторически точно. В нем содержится много перекличек с современной Пушкину русской действительностью, ряд литературных реминисценций и параллелей. О французских главах «Арапа…» можно сказать словами самого Пушкина, охарактеризовавшего два последних тома карамзинской истории: «Это злободневно, как свежая газета».

Одно из проявлений новизны нравов французского общества Пушкин, между прочим, видит в том, что «литература, ученость и философия оставляли тихий свой кабинет и являлись в кругу большого света угождать моде, управляя ее мнениями» (VIII, 4).

«Ученый кабинет» возникает и во второй главе романа, где картина «преобразованной России» противопоставляется описанию разложения и упадка Франции. Ибрагим видит Петра «…посещающего фабрику купца, рабочую ремесленника и кабинет ученого» (VIII, 13).

«Тихий кабинет» литературы, учености и философии. В этом определении, для Пушкина важном и значимом, много оттенков. Присутствуют в нем и отзвуки литературной полемики пушкинской поры. Полемики, в которой возникают образы Франции эпохи Вольтера. Точка отсчета, как это часто бывает у Пушкина, – Карамзин. «Укроемся от вьюг и метелей – укроемся в тихом кабинете своем!..» Это из вступления к романтической повести «Остров Борнгольм» (1794 год)396396
  Карамзин Н.М. Сочинения. Т. I. Л., 1984. С. 519.


[Закрыть].

Пушкин, отталкиваясь от формулы Карамзина, защищает право и обязанность писателя в уединении с музами обдумывать смысл настоящего и прошлого, творить. «Гнедич в тишине кабинета совершает свой подвиг», – утверждал Пушкин, отвечая на критическую статью Бестужева-Марлинского (XIII, 178).

В этих словах таилось немало личного. Пушкин мучительно переживал свое подневольное положение при дворе, обязывающие милости нового царя, отвергнуть которые он не мог. Мечта об уединенном кабинете у Пушкина – это мечта о независимости, о свободе творчества.

Пушкин, унаследовавший карамзинское предназначение «историографа российского», опубликовал в альманахе «Северные цветы» за 1828 год свои «Отрывки из писем, мысли и замечания» (написано в 1827 году, одновременно с «Арапом…»). Там есть и строки о Карамзине, который за два года до того ушел из жизни: «…почти никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых двенадцать лет жизни безмолвным и неутомимым трудам».

И среди этих заметок – вдруг как крик о безысходности своего собственного положения: «Многие забывали, что Карамзин печатал свою историю в России, в государстве самодержавном, что государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Повторяю, что История Государства Российского есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека» (XI, 57).

И еще есть у Пушкина одно признание – очень личное, «автобиографическое». Оно в другом неоконченном прозаическом произведении – «Романе в письмах» (1829 г.): «Не любить деревни простительно монастырке, только что выпущенной из клетки, да 18-летнему камер-юнкеру. Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет» (VIII, 52). Здесь и намек на «неподобающее летам» придворное звание, и тоска по трудам в уединении деревенского кабинета. Мечте этой, увы, не было суждено осуществиться.

Отражая в своем романе перипетии далекой Франции XVIII века, Пушкин мысленно оценивал состояние русской литературы последекабрьского периода, ее положение в обществе.

Здесь все сложно и противоречиво. Ведь, с одной стороны, рассказывает Пушкин, вглядываясь в бурлящие парижские вихри, в пору общественного смятения литература и наука выходят из своего затворничества, в свет, на городские площади. Но приводит это лишь к тому, что ученые, философы и поэты начинают «угождать моде». Пушкин к концу жизни все отчетливее сознает, что «настоящее место писателя есть его ученый кабинет, и что… независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы» (ХII, 81)397397
  Статья «Вольтер» (не позднее сентября 1836 г.).


[Закрыть].

Он сумел возвыситься. И, взявшись за роман исторический, остался «поэтом действительности», писателем современности.

Помните, у Пастернака:

 
Однажды Гегель ненароком
И, вероятно, наугад
Назвал историка пророком,
Предсказывающим назад…
 

 
И бал блестит во всей красе… (VI, 114)
 

А.С.Пушкин. «Евгений Онегин»

Прежде чем попасть на бал в Зимний дворец вместе с Ибрагимом и Корсаковым, читатель узнает, что «ассамблея была дело должностное, и государь строго требовал присутствия своих приближенных» (VIII, 15).

Описание ассамблеи, как оно было опубликовано Пушкиным в 1830 году в «Литературной газете», – одна из самых красочных картин его исторического романа:

«В большой комнате, освещенной сальными свечами, которые тускло горели в облаках табачного дыму, вельможи с голубыми лентами через плечо, посланники, иностранные купцы, офицеры гвардии в зеленых мундирах, корабельные мастера в куртках и полосатых панталонах толпою двигались взад и вперед при беспрерывном звуке духовой музыки. Дамы сидели около стен; молодые блистали всею роскошию моды. Золото и серебро блистало на их робах; из пышных фижм возвышалась, как стебель, их узкая талия; алмазы блистали в ушах, в длинных локонах и около шеи. Они весело повертывались направо и налево, ожидая кавалеров и начала танцев. Барыни пожилые старались хитро сочетать новый образ одежды с гонимою стариною: чепцы сбивались на соболью шапочку царицы Натальи Кириловны, а робронды и мантильи как-то напоминали сарафан и душегрейку. Казалось, они более с удивлением, чем с удовольствием, присутствовали на сих нововведенных игрищах и с досадою косились на жен и дочерей голландских шкиперов, которые в канифасных юбках и в красных кофточках вязали свой чулок, между собою смеясь и разговаривая как будто дома» (VIII, 16).

Все новые и новые подробности открывались взору Корсакова: «Императрица и великие княжны, блистая красотою и нарядами, прохаживались между рядами гостей, приветливо с ними разговаривая», «…толстый господин, с толстым букетом на груди, суетливо вошел, объявил громогласно, что танцы начались…»

И опять неожиданное зрелище, поразившее Корсакова: «Во всю длину танцевальной залы, при звуке самой плачевной музыки, дамы и кавалеры стояли в два ряда друг против друга; кавалеры низко кланялись, дамы еще ниже приседали, сперва прямо против себя, потом поворотясь направо, потом налево, там опять прямо, опять направо и так далее <…> Приседания и поклоны продолжались около получаса; наконец они прекратились, и толстый господин с букетом провозгласил, что церемониальные танцы кончились, и приказал музыкантам играть менуэт» (VIII, 17).

Пушкин, как он сам указывает, воспользовался при воссоздании обстановки ассамблеи описаниями А. Корниловича. С главою его книги «О первых балах в России» Пушкин познакомился еще в «Полярной звезде» на 1823 год. На следующий год там же был напечатан отрывок «Об увеселениях российского двора при Петре I»398398
  Д.П.Якубович, рассуждая о «вальтер-скоттовском» опыте Пушкина, процитировал в качестве примера роман английского писателя «Пират» (1821 г.), где описана танцевальная зала замка в Шотландии (Пушкин. Исследования и материалы. Т. IX. Л., 1979. С. 278).


[Закрыть].

Вот для наглядности отрывки из рассказов Корниловича, которые Пушкин внимательно читал: «Ассамблеи устроены были следующим образом. В одной комнате танцевали; в другой находились шахматы и шашки; в третьей – трубки с деревянными спичками для закуривания; табак, рассыпанный на столах, и бутылки с винами». «Музыка на ассамблеях была большей частью духовая». «У женщин появились платья, шитые золотом, серебром или унизанные жемчугом». «Великие княжны <…> одетые все в канифасовых кофточках, юбках из красной материи <…> наподобие того, как и теперь еще одеваются жены заандамских корабельщиков». «Русская пляска вместе с длинными кафтанами и сарафанами осталась только в нижнем классе народа: заменили оную степенный польский, тихий менуэт и резвый английский контрданс». «При степенной (у Пушкина: «при звуке самой плачевной музыки» – VIII, 17) музыке мужчина кланялся своей даме и потом ближайшему кавалеру; дама его следовала тому же примеру, и, сделав круг, оба возвращались на свое место <…> тогда маршал, заведовавший праздником, громко объявлял, что церемониальные танцы кончились». «В менуэтах дамам представлен был выбор»399399
  Там же. С. 277. Литературоведы доказали, что влияние Корниловича и Пушкина было взаимным: Корнилович, в свою очередь, использовал главы из «Арапа Петра Великого» в написанной им в Петропавловской крепости на основе своих очерков повести «Андрей Безыменный» (1832 г.). Многие сцены повести вобрали в себя живописные детали и подробности пушкинского романа о царском арапе. Об этом писали Б.Кафенгауз и А.Грум в статье «Декабрист А.Корнилович» (в кн.: Корнилович А.О. Сочинения и письма. М.; Л., 1957. С. 449), а также Я.Левкович в статье «Арап Петра Великого» Пушкина и «Андрей Безыменный» Корниловича» (в сб.: Временник Пушкинской комиссии. Л., 1970. С. 89–92). Ср. также замечание В.Шкловского: «Писателю имеет смысл сличать статью из сборника Корниловича с повестью Пушкина для того, чтобы убедиться, как интенсивно использует Пушкин материал» (Шкловский В.Б. Заметки о прозе Пушкина. С. 28). «Сличать необходимо, – возразил Б.Богородский, – но приходится убеждаться не в интенсивном использовании материалов, а в интенсивной художественной переработке их Пушкиным» (Ученые записки ЛГПИ им. А.И.Герцена, 1956. Т. 122. С. 237).


[Закрыть] и т. д.

Пушкин мастерски «переплавил» в своем романе многие конкретные детали Петровской эпохи и создал замечательную – психологически и исторически достоверную – сцену.

До нас не дошли пушкинские корректуры, но его исправления напечатанных прозаических отрывков говорят о том, что Пушкин продолжал работу над своими текстами для последующих изданий. Он неутомимо и придирчиво оттачивал уже раз найденные обороты и сравнения. Например, в издании 1834 года в картине ассамблеи Пушкин исправил смежные фразы: «…блистали всей роскошью моды… Золото и серебро блистало на их робах… алмазы блистали в ушах» на: «убраны были со всею роскошию моды… Золото я серебро сияло на их робах… алмазы сверкали» (VIII, 16).

Разговор об ассамблее продолжается и в IV главе романа, где это новшество обсуждают за столом у Гаврилы Афанасьевича. Сестра хозяина говорит о женских нарядах: «…а, право, жаль сарафана, девичьей ленты и повойника. Ведь посмотреть на нынешних красавиц, и смех и жалость: волоски-то взбиты, что войлок, насалены, засыпаны французской мукою, животик перетянут так, что еле не перервется, исподницы напялены на обручи: в колымагу садятся бочком; в двери входят – нагибаются. Ни стать, ни сесть, ни дух перевести – сущие мученицы, мои голубушки» (VIII, 20–21).

В беседу вступает Кирила Петрович Т.: «Иной бы рад был запереть жену в тереме, а ее с барабанным боем требуют на ассамблею; муж за плетку, а жена за наряды. – Ох уж эти ассамблеи! наказал нас ими Господь за прегрешения наши». Его жена Марья Ильинична «спросила его с кисленькой улыбкою, что находит он дурного в ассамблеях? – А то в них дурно, – отвечал разгоряченный супруг, – что с тех пор, как они завелись, мужья не сладят с женами. Жены позабыли слово апостольское: жена да убоится своего мужа; хлопочут не о хозяйстве, а об обновах; не думают, как бы мужу угодить, а как бы приглянуться офицерам-вертопрахам. Да и прилично ли, сударыня, русской боярыне или боярышне находиться вместе с немцами-табачниками да с их работницами? Слыхано ли дело, до ночи плясать и разговаривать с молодыми мужчинами? и добро бы еще с родственниками, а то с чужими, с незнакомыми».

Окончательный приговор новомодным увеселениям произносит сам боярин Ржевский: «А признаюсь – ассамблеи и мне не по нраву: того и гляди, что на пьяного натолкнешься, аль и самого на смех пьяным напоят» (VIII, 21–22).

Эта последняя реплика относится к эпизоду с кубком большого орла из предыдущей главы. Корсаков нарушил этикет и выслушивает замечание распорядителя ассамблеи: «Государь мой, ты провинился: во-первых, подошед к сей молодой персоне, не отдав ей три должные реверанса; а во-вторых, взяв на себя самому ее выбрать, тогда как в менуэтах право сие подобает даме, а не кавалеру; сего ради имеешь ты быть весьма наказан, именно должен выпить кубок большого орла». И вот, «в круг, где стоял осужденный и перед ним маршал ассамблеи с огромным кубком, наполненным мальвазией»400400
  Впрочем, Н.Я.Эйдельман предполагал, что кубок наполнялся не крепким заморским ликерным вином «мальвазия», а простой сивухой, и что Пушкин наверняка знал об этом (устный комментарий к чтению «Арапа Петра Великого» в Государственном музее А.С.Пушкина в Москве 27 января 1985 года).


[Закрыть], вступает царь. «Ага, – сказал Петр, увидя Корсакова, – попался, брат, изволь же, мосье, пить и не морщиться». Делать было нечего. Бедный щеголь, не переводя духу, осушил весь кубок и отдал его маршалу» (VIII, 17). Последствия известны: Ибрагим увозит из дворца пьяного Корсакова, который невнятно лепетал: «Проклятая ассамблея… проклятый кубок большого орла!..» Он «проснулся на другой день с головною болью, смутно помня шарканья, приседания, табачный дым, господина с букетом и кубок большого орла», – так заканчивается III глава.

Сравним у Корниловича: на ассамблеях «государь, бывший в первой паре, делал самые трудные па, и всякий из танцующих должен был слепо подражать ему во всем, а не исполнивший сего, осушал в наказание огромный кубок орла»401401
  Русская старина. С. 111. Корнилович изложил указ Петра об ассамблеях: «Преступивший сии права подвергается наказанию осушить кубок большого орла» (там же. С. 102).


[Закрыть]. В другом месте у него сказано, что «Шереметев и князь Михаила Михайлович Голицын (фельдмаршалы, первый фигурирует в пушкинском романе. – А.Б.) одни освобождены были от наказания, состоявшего в осушении кубков большого орла»402402
  Там же. С. 146–147.


[Закрыть]. У Корниловича также говорится, что в царствование Анны «табачный дым и стук шашек не беспокоил уже танцующих, и, наконец, совершенно уничтожилось наказание осушать кубок большого орла»403403
  Там же. С. 115.


[Закрыть].

Голиков тоже упоминает ассамблеи и этот обычай: «Всяк по своей воле может сесть, встать, прохаживаться, играть и чтоб никто такому не препятствовал и не противился в том, что он будет делать, под наказанием опорожнить большой орел (кубок)»404404
  Голиков И.И. Дополнение к Деяниям Петра Великого. Т. XII. М., 1794. С. 122.


[Закрыть].

В свою очередь, Голиков почерпнул эту деталь из постановления генерал-полицмейстера Петербурга Девиера (тоже действующее лицо романа!) от 26 ноября 1718 года «О порядке собраний в частных домах и о лицах, которые в оных участвовать могут»405405
  Полное собрание законов Российской Империи. Т. V. СПб.: 1836. С. 598.


[Закрыть].

В пушкинские времена в доме богатого барина Л.Д. Измайлова, упоминавшегося нами, провинившимся на пирах подносили чашку «лебедь» – тоже своего рода штрафной кубок406406
  См.: Прометей. Т. 10. С. 107.


[Закрыть]. В Петровской галерее Эрмитажа выставлены кубки из разного материала и самых различных размеров. Некоторые искусно выполнены самим Петром.

Введенный в ткань повествования петровский кубок становится яркой и запоминающейся исторической деталью. Это и достоверная реалия XVIII века, и еще одно подтверждение деспотических замашек Петра. Ведь в первоначальном варианте после слов царя «изволь же, мосье, пить…» было добавлено: «если не хочешь отведать моей дубинки» (VIII, 511). Не зря ассамблея считалась должностным делом!

В подготовленных Пушкиным к печати «Записках бригадира Моро-де-Бразе», француза, служившего в петровской армии, были слова, на которые поэт обратил специальное внимание: «Тут-то… вино льется, как вода; тут-то заставляют бедного человека за грехи его напиваться, как скотину. Во всякой другой службе пьянство для офицера есть преступление; но в России оно достоинство. И начальники подают тому пример, подражая сами государю» (Х, 310).

Пушкин считает нужным дать в этом месте свое примечание: «В старину пили не по-нашему. Предки наши говаривали: пьян да умен – два угодья в нем. Впрочем, пьянство никогда достоинством не почиталось. Петр I указал содержать при монастырях офицеров, отставленных за болезнями, именно исключает больных от пьянства и распутства» (Х, 310).

Пушкин вновь упомянет о петровских ассамблеях в своей «Истории Петра». За 1700 годом записано: «Петр указал, чтобы женщины и девицы имели в обращении с мужчинами полную свободу, ходили бы на свадьбы, пиршества и проч., не закрывались. Он учредил при дворе и у бояр столы, балы, ассамблеи еtс, повелел быть в Москве театральным представлениям, на коих и сам всегда присутствовал» (Х, 51).